Текст книги "Веснушка"

– То есть кем мне больше нравится быть? – спрашивает он. – Или какое имя я предпочитаю?

Об этом я не подумала, но говорю, что и то и другое.

– Мне больше нравится быть Рустером. Но ты можешь звать меня Тристаном. А ты, что тебе больше нравится – Аллегра или Веснушка?

Я смотрю на него. Опять он это сделал. Устроил очередной взрыв в моей голове.

Папа зовет меня Аллегрой. И веснушки у меня от него. Но я ничего не говорю. Просто пожимаю плечами, и мы расстаемся, обоим пора возвращаться на работу.

Глава десятая

На Пасху я еду домой, чему я бесконечно рада. Сегодня пятница, чудесное утро, и ровно в 6:20 я сажусь на поезд из Дублина в Килларни и любуюсь мелькающим за окном пейзажем. В поселке было тихо и спокойно целую неделю, пока у детей каникулы, и на дорогах стало намного свободнее. Большинство жителей уехали на две недели. На улицах пустынно, много свободных мест для парковки, мало работы для меня, не с кем ругаться каждое утро. В Пепельную среду[3]3
  Пепельная среда – первый день Великого поста. Согласно традиции Римско-католической церкви в этот день проводится ритуал возложения пепла на головы верующих, когда священник пеплом чертит крест на лбу прихожан.


[Закрыть] я развлекалась тем, что считала серые пятна на лбах прохожих. Опаленный мозг. В детстве я думала, что у них на голове случился пожар, и радовалась, что им удалось его потушить.

Я не религиозна. Как и папа, хотя официально он прихожанин Церкви Ирландии[4]4
  Церковь Ирландии – протестантская церковь, входящая в Англиканское сообщество, объединяет англикан в Республике Ирландия и Северной Ирландии.


[Закрыть]. Я училась в католической школе-пансионе, но не ходила на религиозные уроки. И не я одна. Несколько протестанток, три индуистки и одна мусульманка. И девочка, которая приехала учиться в Ирландию из Малайзии, а ее родители остались в Малайзии. Она говорила, что атеистка, а у меня не было никакой религии, и. когда в школе проходили религиозные мероприятия, нам с ней всегда давали другие задания. Сочинения, письменные работы, бессмысленные поручения и прочее. Однажды в теплый солнечный денек нас отправили на улицу красить наши футболки, пока остальные сидели в классе и слушали про пресуществление. Они завидовали нашему нерелигиозному культу.

Мне все равно нравилась Сестра Давайка, хоть я и не разделяла ее религиозных взглядов. Она была молода, чуть старше тридцати, и искренне верила в свою миссию. Думаю, она считала, что обязана единолично компенсировать весь тот ужас, который монахини творили в стародавние времена. Она старалась уделить внимание каждой из нас, выслушать наши проблемы, показать заботу, найти решение.

Я достаю свой золотистый блокнот из сумки, кладу его на столик и начинаю составлять список. С пяти до одиннадцати лет моей пятеркой была лучшая подруга с Валентии Мэрион, Кара, Мэри, Лора и папа. В средней школе – Мэрион, Сестра Давайка, Бобби, мой парень, с которым я встречалась всего год, но страдала по нему намного дольше, так что он сильно повлиял на мои мечты и мысли, Вив, моя самая близкая подруга в школе, и папа. После школы, когда меня не взяли в полицейскую академию и до сегодняшнего дня, это Мэрион, мой парень Джейми, Циклоп, моя тетя Полин и папа. Всегда папа.

Уже много месяцев меня не было дома, и мне не терпится пообщаться с ними. По крайней мере с большинством.

В 10:20 я схожу с поезда на станции Килларни. Дорога до Валентии занимает один час двадцать минут или один час, если за рулем папа. Нелегко добраться до дома, в этой части света почти нет общественного транспорта. Остров Валентия совсем небольшой, одиннадцать километров в длину и три километра в ширину, и не так уж он далеко от цивилизации, но, если говорить о доступности, мне иногда кажется, что я пытаюсь добраться до Австралии.

Даже если я найду транспорт до Портмаги, все равно нужна машина, чтобы пересечь Мемориальный мост Мориса О’Нила, связующий материк с Валентией, а потом доехать до Найтстауна, самого дальнего города от моста. Из Ринардс-Пойнта до Найтстауна можно добраться на автопароме всего за пять минут. Но он работает только с апреля по октябрь, когда много желающих, и если ты не попадешь в Ринардс-Пойнт до 22:00, то пропустишь последний паром. Я работала на автопароме после школы, а потом бросила, чтобы стать парковочным инспектором. Только с апреля по октябрь, а остальное время я работала в сувенирной лавке «Скеллиг экспириенс» – музее, где собрана история островов, и благодаря монастырю XVI века это место вошло в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Им не хватало сотрудников, когда вышли «Звездные войны: Эпизод VII – Пробуждение силы».

Том Брин обычно довозит меня из Кэрсивина до дома. Он местный таксист, но часто играет в гольф и от него мало толку, когда он отвечает на звонок с четвертой лунки в Кинсейле и просит подождать его пару часиков. И водит он медленно. Притом что папина езда наводит на меня ужас, езда Тома Брина вызывает у меня смертоубийственные желания.

Я обвожу взглядом парковку железнодорожной станции. Папы нет.

Я звоню ему.

– Аллегра, дорогая, – говорит он, – я дома, не смог до тебя доехать.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Я-то в порядке, а вот машина нет.

Я еще раз оглядываю парковку и думаю, какие у меня варианты. Автобусы до Кэрсивина не ходят по субботам, и, даже если бы ходили, пришлось бы звонить Тому Брину – мне кажется, я быстрее дойду до дома пешком. И вообще, когда у него сломалась машина? Мог бы предупредить меня. Он доезжает до станции за час, значит, должен был выехать из дома час назад. Почему он не позвонил и не написал мне, почему я узнаю об этом только теперь, когда сама позвонила?

Я стараюсь не раздражаться, шагая через парковку и размышляя, как бы выбраться из Килларни.

– Не переживай, – говорит папа, – я договорился, тебя подвезут.

Я замираю на месте. На парковку въезжает знакомый автомобиль, лишь бы не за мной. Это машина Тома Брина.

– Папа, ты ведь не вызвал Тома Брина, правда?

– Это не Том, – говорит он.

Хорошо, значит, он забирает кого-то другого, но кого же тогда папа прислал за мной? Может, дядю Мосси или тетю Полин, хотя она занята в своем отеле, вряд ли у нее найдется время ездить за мной. Она точно не обрадуется такой просьбе, да еще в последнюю минуту, хоть и любит меня всем сердцем.

Машина Тома крадется по парковке, будто с преступными намерениями. Я отворачиваюсь и иду в другом направлении, на тот случай если ему вздумается пристать ко мне и уговаривать ехать вместе с другим пассажиром. Машина медленно подъезжает ко мне и ползет за мной, словно преследует.

– Том был занят, – говорит папа, – его надо было заранее предупредить, он уехал играть в гольф, но сказал, что отправит своего сына Джейми.

Своего сына Джейми – будто я впервые слышу о нем. Джейми был моим парнем три года. Он в моем списке пятерых. Я записала его имя, когда ехала в поезде, отвертеться уже не получится. Но именно его я как раз и не хотела видеть.

Джейми. Черт.

Я останавливаюсь, и машина останавливается. Я заглядываю в окно, Джейми смотрит на меня. Никто из нас не улыбается. Я покинула дом, я покинула Джейми. И наше расставание никак нельзя назвать мирным. А теперь мне придется торчать с ним в машине целый час и двадцать минут.

Он выходит из машины и открывает багажник, чтобы положить мою сумку, но я говорю, что возьму ее с собой, в салон, тогда он захлопывает багажник и садится обратно в машину. Я делаю глубокий вдох и быстренько перебираю в голове другие варианты, но их нет, и, если я откажусь, это только усугубит ситуацию, так что я сажусь в машину, назад, за пассажирским сиденьем, и это так непривычно – мы с ним всегда сидели бок о бок.

– Надеюсь, ты водишь быстрее, чем твой папаша, – шучу я. Все знают, что его папа ползет, а не едет, когда-то мы с ним хохотали на эту тему, это сводило Джейми с ума. Но, наверное, я забыла добавить нотку душевности в свой голос, и он не догадался, что это шутка. Или догадался, но не хочет притворяться, что все хорошо, он смотрит на меня в зеркало заднего вида и говорит:

– Надеюсь, ты не извращенка, как твой папаша.

Он запирает двери, громко включает радио и едет.

Быстрее, чем его отец.

Глава одиннадцатая

«Твой папаша извращенец».

Я уже слышала эти слова. Когда училась в средней школе. Мне было лет двенадцать.

Кэти Салливан выпалила их в тот день, когда я перехватила у нее мяч во время игры в камоги и забила гол. Она всегда была несдержанной в спорте, слишком вспыльчивой и злобной. Чаще всего это проявлялось в том, что она била, царапала, тянула за волосы и даже кусала. Но не меня. Команду противников. Я не ждала от нее таких слов. Сначала я рассмеялась. Мне это показалось таким странным, глупым оскорблением, да и злилась она очень смешно. У нее раздувались ноздри, краснело лицо, выступала вена на лбу – вылитый мультяшный персонаж. У нее были свои проблемы. Это та самая девочка, что писала письмо с угрозами своей маме, которая изменила ее папе. До меня дошли слухи, что она вовсю флиртовала с новым маминым ухажером, а потом обвинила его в домогательствах. Она была повернутая. Постоянно на что-то злилась.

Мое представление об извращенце никак не сочеталось с папой. Старый засранец с грязными волосами, в замызганном плаще, который демонстрирует свои причиндалы прохожим в парке. Поэтому мне и стало смешно от ее слов. Но никто, кроме меня, не смеялся. Я помню. И это было хуже самого оскорбления. Они-то не знали, что она нарочно все выдумала, чтобы смутить меня, обидеть – раз я посмела унизить ее, когда перехватила мяч и забила гол.

– Это правда! – кричала она, пока Сестра Давайка уводила ее с поля. – Спроси у Карменситы.

Я снова рассмеялась, на этот раз нервно. Но это имя заткнуло мне рот. Ошарашило. Внутри все затряслось. Потому что так звали мою маму, и никто, кроме меня, папы, тети Полин, дяди Мосси и двух моих кузенов, не знал про Карменситу. Я решила, что она прочитала имя в одном из моих блокнотов, где я пару раз записала его, украсив завитушками, но это маловероятно – откуда ей знать, что это имя моей мамы.

Когда замешательство от ее слов прошло, я захотела расспросить ее, но она получила такое суровое наказание, что боялась даже смотреть в мою сторону. Ее исключили из команды по камоги до конца сезона, а это было наказанием для всей школы, потому что она была нашим звездным игроком. И вся команда винила в этом меня. Девочки обступили меня толпой и уговаривали простить Кэти. Убеждали, что она вовсе не хотела задеть мои чувства. Будто я могла отменить ее наказание.

Конечно, я решила, что она соврала, с чего мне в это верить, все же мне хотелось узнать, что ей известно и откуда она это узнала. В пятницу вечером Кэти ездила на том же поезде, что и я, в Лимерик, где меня встречал папа. Однажды, когда она была одна, я набралась смелости, подсела к ней в вагоне и спросила:

– Почему ты назвала моего папу извращенцем?

Джейми Питер, ДжейПи, летит по полупустым деревенским дорогам на предельной скорости с орущей музыкой в салоне. Меня уже подташнивает от тряски, и я пытаюсь опустить окно, но он запер его, а я не могу заставить себя нарушить напряженное молчание, хотя дышать уже нечем и срочно нужен свежий воздух. Он заворачивает на заправку и выходит, не произнося ни слова. Музыка наконец умолкает. Я медленно выдыхаю. Пользуясь возможностью, я покупаю продукты для папы – хлеб, молоко, бекон, кашу, сок, груши, базовый набор, которого у него никогда нет. Даже не знаю, чем он питается. Ветчиной, помидорами и супом из пакетиков.

Джейми стоит за мной в очереди, пока я расплачиваюсь, и я чувствую его сверлящий взгляд. Снова неловкий момент – я оплатила покупки и не знаю, ждать его в магазине или нет. Я жду, но делаю вид, что выбираю книжки на стенде. Он расплачивается и уходит, я иду за ним, жалея, что ждала. Он больше не включает радио, когда мы садимся в машину, – наверное, хочет поговорить, но мы едем молча. Я делаю вид, что его нет, стараюсь притвориться, что он просто таксист, опускаю окно, которое теперь не заперто, закрываю глаза и вдыхаю воздух. Почти дома.

Я открываю глаза – он смотрит на меня в окно заднего вида. Попался, теперь у него выбора нет, нужно что-то сказать.

– Ну и как тебе большой город? – спрашивает он. – Дел невпроворот, наверное.

В его голосе чувствуется горчинка. Иногда люди, которых бросили, думают, что ты нашел что-то лучше. И когда ты возвращаешься, то смотришь на них сверху вниз. Комплекс неполноценности, ничем не обоснованный, потому что этот остров намного лучше Дублина, да и любого города в мире. Если бы он знал, где я теперь живу, над гаражом в пригороде, вряд ли это соответствует его представлениям о том, что я в одиночку регулирую дорожное движение Дублина. Не уверена, что хочу говорить ему правду.

– Да. Жить можно, – говорю я, чтобы не слишком хвастаться и не слишком ныть. – А это твоя новая работа или ты просто помогаешь?

– Я работаю с января. Отец вышел на пенсию.

– Серьезно? – спрашиваю я. – Ты же говорил, что никогда не примкнешь к семейному бизнесу.

– Я и не примкнул, – говорит он. – Я теперь главный. У отца был инфаркт в феврале.

– Я не знала, папа ничего не сказал. Мне очень жаль, Джейми.

– Сейчас он в порядке, – говорит он. – Пару недель висел на волоске.

И снова этот тон, будто он злится, что я не знала, не позвонила ему.

– Он счастлив до одурения, – говорит он, – играет в гольф почти каждый день. Загоняет мячи в лунки и побеждает на турнирах.

– Тебе нравится? – спрашиваю я.

– Что?

– Водить.

– Мне всегда нравилось водить.

Я не это имела в виду, но мы с ним действительно устраивали длинные поездки. Вдвоем. Это было нашей отдушиной, чтобы сбежать от всех. Найтстаун – маленький городок, как и остров Валентия. Мы ехали часами, останавливались, занимались сексом в машине – не в этой, у него был «фольксваген-жук» на пару с сестрой. Он его терпеть не мог, слишком женственный, сестра выбирала, но он пользовался им чаще, чем она. Интересно, он думает сейчас о том же, о чем и я? Я пристально смотрю на него. Он не был плохим парнем, наоборот, очень даже хорошим. Мы были вместе почти четыре года. А потом я уехала.

Я была первой, с кем он занимался сексом. Для меня он не был первым. Первый раз случился, когда мне было пятнадцать лет и я ездила на каникулы с папой. Он записал меня в детский клуб, для которого я была уже слишком взрослой, а сам отправлялся исследовать остров, который меня совершенно не интересовал, потому что мне было пятнадцать и меня все бесило. Поэтому я стала помогать воспитателям в детском клубе. В 11:00 мы устраивали утренний танец на сцене у бассейна и приветствовали детишек, танцевали с нашим талисманом на счастье – гигантской рыбой-луфарем на тощих желтых ножках.

Иногда я видела, что у талисмана телефон в кармане, а как-то раз, когда он отплясывал на детской дискотеке, заметила пачку сигарет под ярко-желтым спандексом. Однажды я попросила у талисмана сигаретку, с этого все и началось. Я переспала с талисманом, который оказался Лууком из Амстердама. В общем, девственности я лишилась не тогда, когда встречалась с Джейми, а раньше, в пятнадцать. Мы с Джейми дружили много лет, потом, когда мне было девятнадцать, отношения перешли в более серьезную фазу, пока я не уехала в Дублин.

Я разглядываю его профиль. Прыщи исчезли. Красные пятна и противные комедоны пропали с лица, и только на шее еще остались следы. Видимо, наконец-то нашел подходящий крем, помню, как он пробовал что-то новое каждую неделю. И одет он получше, не так неряшливо, как раньше, прическа новая. Том Брин – не просто такси. Чтобы заработать, он нанимался шофером для богатых американских гольфистов и возил их с поля на поле по всей стране. Не представляю Джейми в роли туристического гида, как он показывает американцам красивые места, притворяется, что ему интересны старые руины, и в сотый раз повторяет истории, которые его отец мог рассказать даже во сне. А может, у него хорошо получается. Но в остальном он все тот же Джейми. Неожиданно для себя я улыбаюсь ему с любовью. Он замечает меня в зеркале.

– Ты чего? – спрашивает он.

– Да так.

– Ну, скажи.

– Просто кое-что вспомнила.

Мы долго смотрим друг на друга в зеркало.

Из Килларни в Киллорглин, затем по шоссе N 70 до Кэрсивина. Он сворачивает к Ринардс-Пойнт.

– Сейчас ведь апрель, – говорю я, будто только что вспомнила.

– Точно.

Автопаром работает. Джейми и я были помощниками на пароме много лет. Мне нравилась эта работа. Нравилось то чувство, когда мы возвращались домой и когда покидали остров. Смотреть, как он исчезает вдали, чтобы вскоре увидеть его во всей красе, но никогда не покидать насовсем, а лишь попробовать разлуку на вкус, прежде чем снова вернуться. Два моих любимых чувства каждые десять минут с утра до позднего вечера. Мне никогда не надоедало, всегда что-то происходило, по крайней мере по одному ЧП в день.

– Много народу? – спросила я.

– Да. Пасха.

Примерно в это время все начинают пахать на двух или трех работах до ноября. Начинается туристический сезон, как говорится, готовь сено, пока солнце светит, а то с ноября будет серо, тихо и безлюдно.

– Помнишь, как бык застрял, когда трактор разгружался? – говорю я. – В середине лета, и устроил пробку на обеих сторонах.

Я улыбаюсь, вспоминая, как Джейми носился туда-сюда вместе с фермером, стараясь поймать быка, который взбесился на пароме. Несколько смельчаков из автомобильной очереди вызвались помочь, окружили быка, загнали его в прицеп и прикрепили к джипу. А я стояла в сторонке и чуть не описалась от смеха.

– Помнишь, как я устроил для тебя охоту за пасхальными яйцами на пароме? – говорит он, и я слышу улыбку в его голосе, даже смотреть на него не надо.

– Тридцать шоколадных яиц с кремом. Я так объелась, что еле дышала, – говорю я.

– Ты все еще любишь шоколад? – спрашивает он.

– Я перешла на вафли.

– «Бердс-Ай»?

– Бельгийские. Парень в местной пекарне готовит их каждое утро, – говорю я, а он делает такую физиономию, будто это чересчур гламурно и «другой остров» изменил меня до неузнаваемости.

В Ринардс-Пойнт мы встаем в очередь из машин. Перед нами их не так уж и много. Около десяти, успеем на следующий заход. Паром приближается, плывет себе по тихим водам. Меня охватывает сладостное предвкушение. Дом. Я отстегиваюсь и пересаживаюсь на середину, как ребенок, которому не сидится на месте от нетерпения. Ближе к Джейми.

– Рада, что приехала? – говорит он.

– Рада, – даже я слышу облегчение в своем голосе.

– Дублин оказался не таким, как ты думала? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– Ты сделала то, зачем поехала туда?

– И да и нет.

– И что это значит? – спрашивает он. Он оборачивается и смотрит на меня.

И вдруг меня накрывают эмоции, я вот-вот расплачусь. Раньше, когда мы были парой, я бы точно рассказала ему про Бекки, как она распласталась на моей простыне, вторглась в мое личное пространство. И рассказала бы про Тристана и как он разорвал штраф и обозвал меня неудачницей. И мы бы опустили их ниже плинтуса, и мне стало бы лучше. И, возможно, я бы даже рассказала ему, что еще у меня на уме. Про пять человек. Как эти слова не дают мне покоя и я бьюсь над их смыслом. Почему мне никак не удается выбросить их из головы? А может, я и расскажу ему. Потому что он смотрит на меня так, будто ему не безразлично.

Нам сигналят сзади, и, вздрогнув, Джейми принимается за дело. Машина впереди уже заехала на паром, мы задерживаем очередь. Незнакомый парень машет нам изо всех сил. Когда-то Джейми и я помогали машинам заехать на паром и найти место. Въехал, съехал, ничего сложного. Места хватает только на два ряда. Потом мы по очереди собирали плату. Восемь евро в одну сторону. Двенадцать евро туда-обратно. Ничего не изменилось. Не прошло и года, чего я ожидала? Как только Джейми припарковался, я вылезаю из машины. Я встаю у каната и смотрю, как Ринардс-Пойнт исчезает вдали, а потом, когда мы проходим половину пути до острова, я перехожу на дальний конец и смотрю, как мы приближаемся к пирсу Найтстауна. На небе ни облачка, и на той стороне скоро покажется остров Скеллиг-Рок во всей своей красе, изумительные виды, на которых я выросла, но ни разу они не наскучили мне. Гостиница «Роял Валентия» занимает весь пирс, белое здание, построенное в XIX веке, красная башня с часами видна издалека, практически все встречи назначаются именно здесь.

Папины дедушка и бабушка переехали на остров Валентию, чтобы работать на трансатлантическом телеграфном кабеле, который открылся в конце XIX века. Все детство мне напоминали о том, что, когда кабель провели по суше из Валентии в крошечную рыбацкую деревушку в Ньюфаундленде под названием Хартс-Контент, мой прадед организовал первую успешную передачу сообщения от королевы Виктории президенту США после подписания мирного соглашения между Австрией и Пруссией. Только состоятельные граждане могли позволить себе пользоваться телеграфом – один доллар за букву, оплата золотом. Остров процветал в то время, благодаря телеграфу и сланцевому карьеру, но жестокая конкуренция со стороны спутников привела к закрытию телеграфа в 1966 году. Лишившись работы, папина семья покинула остров и переехала на так называемый «другой остров». Ирландию. Когда родилась я, папа вернулся домой.

Мы приближаемся к пирсу, и те, кто вышел из машины, чтобы подышать воздухом, возвращаются обратно и готовятся покинуть паром. Я буквально отрываю себя от перил и сажусь в такси, ощущая приятное возбуждение.

– Вот бы мне так радоваться, когда я возвращаюсь домой, – замечает Джейми ласково.

– Мне всегда нравился этот момент, даже когда он повторялся по десять раз на день.

– Знаю. Я помню. Поэтому и удивляюсь, что ты уехала.

– У меня не было выхода.

Он ворчит, затем заводит мотор и едет за машиной перед нами. Еще две минуты, и я дома.

– Прости, что я уехала, Джейми, – говорю я.

Он смотрит на меня удивленно и говорит:

– Я понимаю, почему ты это сделала. И тогда понимал. Я не жалею, что ты уехала, – говорит он, – я жалею о том, как ты уехала. Без предупреждения. Взяла и сбежала, понимаешь.

– Да.

– У меня были планы.

– Какие планы?

– Для нас с тобой.

– Я не знала.

Он сердито отворачивается, стиснув зубы.

– И ты не попросила меня поехать с тобой, – говорит он. – Я бы поехал.

– Ты терпеть не можешь Дублин, – говорю я. – Терпеть не можешь дублинцев.

– Но я любил тебя.

Я ничего не говорю. Это не сюрприз. Он часто об этом говорил. Не боялся этих слов. И не стеснялся произносить их. Он всегда был слишком хорошим для меня. Любил меня больше, чем я любила его. Он постоянно это говорил, будто старался убедить меня. И я верила, но с каждым разом росла неприязнь к нему. Как к хозяевам ресторанов, которые зазывают посетителей по выходным и праздникам. Заходите, заходите, я дам вам хорошую скидку. Чем больше обещанные скидки, чем громче их крики, чем лучше отрепетированы жесты, тем меньше хочется заходить. В их голосе ты слышишь отчаяние. Предполагаешь, что готовят там невкусно. Лучше пойти в другое место. В переполненные, популярные места, где администратор едва смотрит на тебя, когда ты входишь, и заставляет долго ждать столика.

Он останавливается перед домом, и я выхожу. Он тоже выходит, но мотор не выключает, одна нога в машине, другая снаружи, он облокачивается на крышу.

– Слушай, я пробуду здесь только до понедельника, но вдруг ты хочешь встретиться в выходные, выпить? – спрашиваю я и смотрю на него. Надо же мне как-то развлечься, пока я здесь. Или даже компенсировать то, что я бросила его.

– Я встречаюсь с Мэрион, – говорит он неожиданно. Хотя почему неожиданно? У него-то наверняка есть объяснение, но не у меня. Ерунда какая-то. Не может такого быть.

Мэрион. Моя лучшая подруга. Мэрион и Джейми, двое из моей пятерки. Папа третий, хотя на самом деле первый.

Мэрион и я ходили в один и тот же садик Монтессори, затем разъехались в разные школы, потому что меня отправили в школу-пансион, но мы остались лучшими подругами. Я давно с ней не общалась, она должна была навестить меня в Дублине через несколько месяцев после моего переезда, но не получилось – по многим причинам. Жизнь, с ее заботами и треволнениями, взяла свое. Сначала мы созванивались, потом переписывались. Все реже и реже, но она все равно моя лучшая подруга.

Я не могу сдержаться, улыбаюсь. Нервная улыбка. Для тех случаев, когда я слышу ужасные новости – например о чьей-то смерти – и знаю, что должна быть серьезной, знаю, как надо себя вести, но не могу. Если бы я была врачом, я бы улыбалась, сообщая пациенту, что он болен раком. Если бы я несла гроб на похоронах, я бы улыбалась всю дорогу до алтаря. В театре я смеюсь над неловкими моментами, когда весь зал молчит. Да, я из таких. Никакой взаимосвязи между событиями и выражением моего лица. Невербальная дисфункция, может, так и написано в отчете по собеседованию в полицейскую академию. Может, они не захотели, чтобы я заявилась в дом жертвы в три часа утра с улыбкой до ушей. Простите, ребята, вы потеряли дочь.

Джейми сердится на мою улыбку. Он и так зол на меня, даже оскорблен, вот почему он рассказал мне про Мэрион. Чтобы уколоть меня. Я не смеюсь над ним, но если бы он вспомнил меня, если бы он знал меня, как раньше, – лучше, чем кто-либо, вдоль и поперек, – он бы вспомнил, что я глупо улыбаюсь ему теперь, потому что мне неловко, я нервничаю и напугана его словами. Но вот что бывает, когда отдаляешься от человека, секреты, которые вы знали друг о друге, растворяются в небытие. Будто самое важное, что было в человеке, потеряло силу. Чары любви испарились в тот день, когда я покинула остров. Он не помнит меня. Не так, как должен.

– Она беременна, уже восемь недель, – добавляет он, затем садится в машину и уезжает, бросив меня перед домом, на обочине, с широченной улыбкой на лице в минуту отчаяния.