Текст книги "Мерзкий старикашка"

Сэй Алек
Мерзкий старикашка

Эту книгу я хочу посвятить своему коллеге, доброму товарищу и просто замечательному человеку Владимиру Петровичу Прудникову, на чьи, прямо надо сказать, нечастые вздохи по поводу возраста и всего, с ним связанного, мне всегда хочется ответить: «Ты бы сначала хоть лимон, что ли, съел!»

Автор

Болит поясница и почему-то колени. Странно, когда КамАЗ вылетел на остановку, я на лавочке сидел, и бампер выше ног прошел…

Позвольте, а на каком основании я вообще тогда жив? Отчетливо же помню, как меня размазало, а потом… Да, а ведь было, действительно было это «потом». Помнится, вишу над разнесенным остановочным павильоном где-то там, сверху, метрах в пяти над землей, внизу кровища – не один я маршрутку дожидался, – мусор, шум и вопли, из кабины грузовика, что в стенку дома впечатался, мужики водилу вытаскивают с явным намерением устроить суд Линча, а мне покойно так, только любопытство какое-то проскальзывает: мол, что дальше будет-то?

А дальше… Дальше тоже было. Как-то все тускнеть начало, что ли, цвета терять, и чувство такое, словно в воронку какую-то затягивает. А потом – опа, сам не понял как, а я уже в… Труба не труба, тоннель не тоннель… И не объяснишь сразу, что это. Свет какой-то вроде как вдалеке, тебя к нему несет (или он приближается?), а со всех остальных сторон этакая… турбулентность, во. Не стенки. Ты будто в центре смерча находишься, именно так оно и выглядит, наверное. И ни страха уже, ни любопытства – ничего. Чистая апатия.

Потом труба не труба в такой, что ли, пузырь преобразовалась, и ощущение движения пропало, а свет вокруг разлился, вроде как насквозь пронизывал даже. И еще… Да, еще там фигура из света же была, гораздо более яркого, но не слепящего.

Хотя очень я сомневаюсь, что это, гм, существо действительно имело антропоморфную форму, как мне тогда показалось. Скорее заскоки человеческой психики, которая не привыкла еще вот так вот, без тела, существовать.

Что-то он меня спросил… Что-то типа: готов ли я… К чему? Не помню. Как в тумане этот момент. По смыслу вроде бы похоже на: «Готов ли перейти в другую форму существования». Точнее не скажу, это… Ну, не словами же он спрашивал. Скорее, что-то вроде телепатии, причем не той, которую можно буквами записать, а той, что надо рисовать и одновременно музыкальное сопровождение включать соответствующее. Как-то так, и еще куча нюансов.

А ответил я… Ну да, гонор мой прорезался – врут это, что горбатого могила исправит. Как был характер паршивый, так и после смерти не улучшился. Или просто не успел. Вот и брякнул я что-то вроде: «Меня никто не спрашивал, хочу я еще пожить или только и ждал, что того КамАЗа».

Это светящееся нечто мне свое недоумение, приправленное долей иронии, оттранслировало со смыслом: «Ты гляди, какой живой покойник». И отчетливо так поинтересовалось: «Значит, еще пожить хочешь?»

– Хотелось бы еще, хоть немного. – Даже какая-то слабая злость в глубинах моей апатии пробудилась. – Что я за свои двадцать с небольшим видал? Только-только универ окончил, работу приличную нашел, о женитьбе начал задумываться.

А это светящееся возьми да пошли мне несколько образов того, что видал. Был бы жив – покраснел бы, честное слово.

И чувствую я, что он насмехается – не злобно, а так… По-дружески, что ли? Как более старший и опытный товарищ.

«Немножко? Немножко еще можно, пожалуй…» – И задумчивость от него такая исходит.

– Как ты себе это представляешь? – спрашиваю. – От меня выше пояса одно мокрое место осталось.

А он мне что-то такое показал… Планета, но не Земля, хотя чем-то и похоже. Материки толком не разглядел, только общий бело-голубой цвет.

«Есть интересная развилка в развитии, можно немножко пожить. Тело освобождается».

– Обратно, значит, никак?

«Можно, если вернуть тебя в более раннее время, но тогда ты бы прожил долго».

И опять меня куда-то потянуло, а этот светящийся вроде как удаляться начал.

– Эй! – крикнул я (ну или вроде как крикнул – тела-то нет). – Меня же сразу раскусят, что я – это не я! Я ж ни языка местного, ни традиций не знаю, ничего!

«Кое-что тебе от прошлого владельца тела достанется».

И волна успокоения от светящегося идет. А дальше…

А дальше – все. Лежу вот. Поясница болит и отчего-то коленки. Не на перине лежу явно, на твердом чем-то, но и не на голых досках. Сверху… Одеялко какое-то есть, не тяжелое опять же, но имеется. Воздух вокруг свежий, не городской, цветущим садом пахнет, и чье-то присутствие неподалеку явственно ощущается. Открыть, что ли, глаза или попытаться вспомнить, кто я теперь?

Собственно, а ведь я и то, кем был до злосчастного КамАЗа, не особо и помню, оказывается! Имя? Нет, не помню. Родители? Да, мать, отец, сестренка младшая, егоза… Только лица как в тумане – встречу, так и не узнаю. Это что за ерунда?

«Тебе это уже не надо, – мелькнуло где-то на границе сознания. – Жди. Память этого мира придет, но не сразу. Ваше сознание очень хрупкое».

Ну, спасибо! Облагодетельствовали! Буду лежать и прикидываться спящим, а то точно спалюсь.

Скрип. Так дверь на несмазанных петлях открывается – у бабушки в деревне, в сенях, похоже скрипела, я помню. И шорох какой-то справа.

Надо же, глаза слиплись, оказывается! И хорошо. А то чуть не открыл машинально, конспиратор тоже мне.

– Сидите, сидите, брат Шаптур, вы, я знаю, всю ночь не спали.

Это со стороны, где скрипело.

И шаги негромкие, ко мне приближающиеся.

– Не смею, отец-настоятель.

А интересный язык – с русским вообще ничего общего. Наверное. Я и родную речь не помню, оказывается, – так, только общее звучание припоминается. Ну, кому-то я это все попомню, когда помру в следующий раз!

– Сядьте. – Голос немолодой совсем, вроде бы и спокойный, но есть в нем скрытая властность. – Не хватало еще, чтобы и вы заболели от утомления. Как… брат Прашнартра?

Это у меня имя теперь такое? Язык сломать можно – ну удружили так удружили!

Однако перед тем как его произнести, этот «отец-настоятель» запнулся на долю мгновения. С чего бы, интересно?

Ах да, имя при вступлении в сан меняют на «священное» – это обещанные воспоминания тела-реципиента, похоже, проявляются.

Или дело не только в этом?

– Жар спал, он перестал метаться и бредить. После полуночи дыхание его стало слабым, едва заметным, и я осмелился влить в него еще порцию снадобья, поскольку мне показалось, что он отходит. – А у Шаптура голос помоложе. Взрослый вполне, но сильный, нет в нем тех надтреснутых ноток, как у очень пожилых людей. – К утру кризис миновал, и он теперь просто спит, мне кажется. Иногда я с губки даю ему попить…

– Отчего вы не послали за мной, брат, когда ему стало совсем худо?

– Ах, отец Тхритрава, но что бы это изменило? Я молился за него…

– Мы могли бы молиться о его исцелении вместе. – В голосе настоятеля прорезались нотки сурового недовольства.

– Но… ведь и вы, и вся братия неустанно о том молитесь и так!

Вот интересно, и откуда во мне такой скепсис к последним словам брата Шаптура? Ой, не иначе все те же обещанные воспоминания…

А вдруг бывший хозяин моего тела был такой гад, что единственной молитвой, которой он достоин, является: «Чтоб ты, гнида, сдох»? Интересно, и много мой предшественник врагов нажил?

– Это верно. – Голос настоятеля смягчился. – И все же в такой час, когда жизнь нашего брата висела на волоске, каждый глас, взывающий к Святому Солнцу, был бы небесполезен. Я не виню вас, брат Шаптур, вам как бывшему мирскому лекарю это непривычно, должно быть…

– Я, верно, еще не проникся должной благодати, отец Тхритрава.

– Пустое. Вы слишком недавно у нас в обители, вам наши порядки внове, но я буду последним, кто обвинит вас в пренебрежении своим священным долгом. – Голос настоятеля был полон меда и патоки. – Нынче пойдите отдыхать. Скоро сюда придет брат Асмара, а покуда его нет, при брате Прашнартре побуду я, помолюсь о его скорейшем выздоровлении. Идите, не спорьте. Я тут все же пока настоятель.

Интересно, меня сейчас подушкой придушить не попытаются? Если так, то Тхритраву будет ждать пренеприятный сюрприз – мне обещали дать еще немножко пожить, причем, полагаю, подразумевалось не несколько минут, так что буду драться.

Хотя сам-то настоятель мараться вряд ли станет…

Хм, а с чего бы это такая паранойя? Явно не моя собственная, а благоприобретенная – за свой поганый язык в торец, бывало, получал, но вот чтобы всерьез кто-то на мое здоровье покушался – такого не было. Ну, ангелы небесные или кто вы там, что за типа вы мне в качестве реципиента подсунули-то?

Эх, пить охота, а тут этот пастырь душ человеческих ошивается, чтоб его. Вот не доверяю я ему отчего-то, хотя и не видел еще ни разу. Не буду при нем «в себя приходить».

Вновь скрипнула дверь.

– Отец-настоятель? – басовито произнес вновь вошедший.

– Оставь, Асмара, мы одни, – отозвался Тхритрава. – Шаптура я отпустил, пусть отдохнет. Этот лекарь хорошо поработал. Он идет на поправку.

– Велика важность… – Тяжелые шаги у этого брата Асмары, не иначе весит как чугунный мост. – Когда он год назад расшибся, ты так не переживал.

– Год назад был жив царевич Тыкави, – сварливо огрызнулся настоятель.

– У него же осталось двое сыновей.

– Двое малолетних сыновей, – прошипел Тхритрава, затем помолчал немного и спокойно, как-то даже нудно добавил: – Я получил вести из столицы. Каген серьезно болен.

– Оправится? – деловито поинтересовался Асмара.

– На все воля Святого Солнца, конечно, но я бы не рассчитывал на выздоровление царя.

– И чего теперь ожидать? – озадаченно пробормотал собеседник настоятеля.

– Кто знает? – задумчиво протянул Тхритрава. – Дочерей своих он всех выдал в другие государства, его единственный сын мертв, а Шехамскую Гадюку в качестве регентши при малолетнем внуке Кагена Совет князей потерпит вряд ли. Сами они промеж собой тоже никогда не договорятся. И тут те, кто поумнее, могут припомнить о том, что у правителя есть еще и брат, который, по всем законам, имеет преимущественное перед царскими внуками право на престол. Но если к тому моменту, как это придет в головы примасу и владетельным, царевич Лисапет умрет, то нам с тобой, брат-кастелян, не поздоровится.

Опа! Опаньки! Оп-па-панечки! Это они про кого? Не иначе как про меня! Я, что же, выходит, царского роду и вскоре трон унаследую? Черт возьми, а жизнь-то налаживается!

– Ладно, это все пока только домыслы. Приставь кого-нибудь из братии за ним приглядывать, пока не поправится. Не самим же нам с тобой за ним горшок выносить.

– Думаю, юный Тумил сегодня о нем позаботится, – ответил Асмара.

– Кто? Он же еще только послушник и совсем мальчишка.

– Зато княжеского рода. Никто не скажет, что приглядывать за братом Прашнартрой приставили незнамо кого. К тому же… – Кастелян издал гаденький смешок. – Выносить горшки за больными – это хороший урок смирения.

– Резонно, – согласился настоятель. – Пойдем, пришлешь его, а у нас еще много дел.

Снова скрипнула дверь, и я остался в одиночестве.

Помирающего одного оставили, гады! Припомню я вам это, когда царем стану!

Продрав глаза, я первым делом огляделся. Что сказать? Небогато тут живут царевичи, что уж там. Келья, какие в монастырях бывают (если верить фильмам и Интернету), камень, никакой штукатурки. Размер комнатушки – три на три с половиной метра где-то. Ну или, по местным меркам, шесть на семь локтей.

О, опять телесная память. Не обманул неопознанный светящийся субъект!

Обстановка – тоже не пятизвездочная гостиница. Это, скорее, отель «все выключено»: топчан подо мной; табуретка; небольшой столик; вешалка с каким-то буро-коричневым плащом на ней; пузатая тумбочка у стены, справа от двери; на тумбочке какие-то инструменты для пыток валяются. А, и еще небольшое зеркало, вроде как из полированного металла.

Хм, выходит, набор юного палача – это мои мыльно-рыльные? Однако… В какую же глушь я попал-то?

Ладно, хоть посмотрим, как я теперь выгляжу… если чертова спина и негнущиеся коленки встать позволят. Есть! Сел! Теперь встать… Слабость-то в теле какая… Ну да, ну да, я ж болел… А мы вот по стеночке, по стеночке – и на месте. Ну, свет мой, зеркальце… заткнись.

Да-а-а… Что же, теперь с «немножко» все понятно. Глядя на свое отражение, я понял, что мне лет сто. Ну или немногим меньше, если сделать поправку на болезнь. Но это офигеть как болеть надо!

Из зеркала на меня смотрело сухое морщинистое лицо, не бритое дней пять. Натуральный обтянутый кожей череп с седыми, некогда заплетенными в косичку до лопаток, а теперь частично выбившимися и всклокоченными жидкими волосенками, тонкими губами, крупным тонким носом и здоровенными водянисто-голубыми глазищами. Вокруг глаз наблюдалась такая чернота, что сравнение с пандой приходило на ум само собой.

Я перевел взгляд на костлявые руки с узловатыми, воспаленными суставами артритника, заглянул под свою замызганную серую ночнушку («нижняя рубаха» – услужливо поправила меня память) – нет, не задирал подол, тощие и перевитые венами цыплячьи ножки и так видны были хорошо, просто ворот широкий оттянул и заглянул.

Красота, кожа да кости. Где мои сто десять кило сплошной мускулатуры? Ни одна сволочь не верила, что я айтишник. Где мои густые черные волосы? Где мои сто восемьдесят сантиметров роста?

Хотя с ростом – это я зря. Тот типус, в которого я попал, судя по ощущениям, ниже не так уж и намного – сто семьдесят сантиметров точно будет.

И, наконец, где мои двадцать четыре (ну ладно, почти уже двадцать пять) года?!

Ой, что-то сердечко зашлось, как после пробежки на пятый этаж с системником, и ноги подкашиваться начали… А ничего, мы обратно, по стеночке, до топчана – и приляжем. Черт, не так-то и просто улечься с больной спиной, оказывается! Радикулит, что ли? Ну, надеюсь, геморроя хоть нет…

Память услужливо подсказала, что да, таки есть. Поцарствовал, Дадон фигов! Тут об уютной могилке со всеми удобствами думать надо, а не о троне. Царевич… Это в сказках царевичи – молодые балбесы, а в реальности, получается, – старые пни. Сколько ж мне теперь? Лет семьдесят?

Память немного поподвисала, а потом выдала результат: двадцать восемь лет и шесть месяцев.

Скока?!

Я аж чуть не подскочил на месте от такой новости – больная спина не пустила.

Это в какие такие тяжкие я при прошлой жизни ударялся, что так свой облик поизносил?! Да наркоши конченные в таком возрасте выглядят приличнее и моложе!

Память подгрузила какие-то дополнительные ресурсы мозга и сообщила, что год состоит из двадцати четырех месяцев по двадцать восемь, а каждый третий – по двадцать семь дней. Итого в году шестьсот шестьдесят восемь (ну или девять, если год високосный, что бывает шесть раз за десятилетие) дней.

Удивительно-то как! Я-то думал, что на параллельную Землю попал, а тут, ты погляди-ка, Земля какая-то прям вовсе перпендикулярная выходит.

Так, и сколько ж мне на наш счет тогда получается? Я прикрыл глаза, накрылся одеялкой – зябко тут все же, в одной ночнушке, и принялся вычислять в уме.

Блин-компот, ну хоть простейший бы калькулятор! Сбивался раз пять, но по всем прикидкам выходит, что этому телу – едва за пятьдесят. А чего я выгляжу тогда так погано? Может, правда, излишества, аморальный образ жизни и все такое-прочее? Нет, это вряд ли – стоит только на руки посмотреть. Они не только артритные, но еще и в мозолях все. Да и память что-то подсказывает про строгий распорядок, моления на восходе, отбой на закате, умеренное питание и свежий горный воздух. Про алкоголь вообще не подсказывает – или у моей памяти склероз, или я его вообще неизвестно когда последний раз видел.

Ну, может, конечно, просто пил столько, что напрочь об этом не помню.

А что у меня с зубами?

Покосившись на траурную каемку под ногтями, я напрочь отбросил идею проверять состояние жевательно-кусательного аппарата пальцами. Языком справлюсь!

Зубы оказались на месте – без дырок и не болят (хоть зубы у меня без радикулита, если можно так выразиться!), один, правда, отсутствует. Стерва-память выдала картинку его удаления – смутную, давно дело было, но офигенно яркую. Еще бы, рвать без наркоза.

Куда это я попал?! В какое такое средневековье? Бритва, опасная даже по виду, помазок – я его вообще только как наследство от деда видал, карательная стоматология… Надеюсь, профмедосмотров тут нет, а то посадят задом на растущий огурец, геморрой лечить, как один телеврач советовал. С таким уровнем развития с местных станется…

С этими невеселыми мыслями я как-то незаметно и задремал. Даже не слыхал, когда послушник пришел. Эх, старость…

Хотя, с формальной точки зрения, я, конечно, не сильно старше стал – двадцать восемь лет вместо почти двадцати пяти.

Слабое утешение, правда?

* * *

Память прошлого обладателя тела потихоньку возвращается. Здоровье – тоже.

Хотя какое у Лисапета, к черту, здоровье? Запустил себя дедушка. Ну или его «запустили» – имеются у меня некоторые подозрения на этот счет. Кому нужен живой брат правителя, когда у того законный сын и наследник имеется?

Да, таки брат. Младший. Сводный. Сын царя Лендеда Великолепного и его второй жены – первая в родах померла.

История, в общем, в лучших традициях Средних веков, в каковых я, похоже, нынче и пребываю, да русских народных сказок – было у царя три сына. Старший – умный был детина, средний был и так и сяк, третий… Третий помер во младенчестве, потому в дальнейших событиях и не участвовал. А средний – это, получается, я.

Почему «и так и сяк»? А какого такого гениального ума ждать от мальчика-мажора в восемь (по нашим меркам – пятнадцать) с небольшим лет? Бабы, выпивка, охота, породистые лошади – чего Лисапету еще было желать в те времена? Он ничего другого и не желал.

Ох и покуролесил же, мелкий гаденыш, и все ему с рук сходило. Конечно, это первую царицу Лендед взял в жены по политическим резонам, причем не сам, а с подачи своего папеньки, чтобы мирный договор закрепить (такая вот войсковая операция по принуждению к браку получается), а на второй уже женился по любви, ну и меня потому привечал. А вот братец, который по местным-то меркам на пять лет меня старше, на дух нас с царицей не переносил. Ну, вообще, понять того можно: мачеха его в черном теле держала, все мечтала на трон свою кровиночку усадить, и, может, даже у нее чего и срослось бы – сама она из местных, из богатого и влиятельного княжеского рода, дядьев-кумовьев при дворе полно, а то, что сын охламоном растет, так молодой еще, перебесится.

Оно, конечно, может, и перебесился бы, когда в возраст вошел, да только тут папенька подсуропил – возьми да на охоте шею и сломай. Лошадь, понимаешь, споткнулась, а он сильно был нажрамшись к тому моменту, вот в седле и не удержался.

Беды, ясен пень, никто не ждал, так что и готовых планов интриг на случай внезапного атаса стороны не имели, однако Лисапетову маменьку это ничуть не смутило – та еще была стерва. Не успев похоронить мужа, она уже начала мутить воду против законного наследника престола, упирая на его неблагонадежное происхождение от дщери враждебного государства.

Пес его знает, протащила б она меня на царство через Совет князей, который, формально, утверждает нового государя на трон, или нет, но, как я уже упоминал, старший – умный был детина. И в войсках авторитетом пользовался.

Нет, гражданскую войну с резней всех несогласных он затевать не стал. Каген поступил гораздо разумнее.

Внешне он вообще никак на потуги мачехи не прореагировал, наоборот, собрался в паломничество, за усопшего отца помолиться, да не в ближний монастырь, а от столицы подальше, в обитель Святого Солнца, к чудотворной Реликвии припасть. Есть здесь такая – здоровенный золотой слиток, в котором человеческая рука словно в пластилине отпечаталась. Считается оттиском десницы этого самого Солнца, когда он в людском облике по земле шарился и диким людям раздавал знания и прочие ништяки.

С пропагандистской точки зрения ход беспроигрышный, ну, царица на него и купилась. Спровадила с Кагеном и младшенького царевича (он, мол, ничуть не меньше отца любил, больше даже, пущай к святыне припадает вместе с братом и рубит на этом половину купонов, а я женщина слабая, к путешествиям неприспособленная, я тут, в столице посижу, почву подготовлю, чтобы пасынка с короной прокатить) – не одного, понятно, со свитой, телохранителями и прочими лакеями. И вот тут в дело вступила география. Я бы даже сказал – политическая география.

Суть в том, что монастырь наш расположен в «тупиковой» горной долине, путь к которой проходит неподалеку от торговой тропы. Ничего удивительного нет в том, что на этом ответвлении с незапамятных времен стоит крепостица с таможенным пунктом и гарнизоном – во-первых, пошлину с купцов брать где-то надо, так почему и не здесь (вдруг они монахам продадут чего, не уплатив до этого положенного сбора в казну?), а во-вторых, обитель Святого Солнца – это место священное, прославленное, но расположенное едва не у самой границы. Случись какая война, соседи Реликвию могут запросто затрофеить, чтобы паломники и богомольцы уже в их страну поклониться ездили и, соответственно, свои денежки у них тратили – на еду, проживание и всякие добровольные пожертвования.

Крепостицу эту в придворных раскладах никто не учитывал – сущая дыра. Хоть и обросла уже кой-каким посадом, после завоевания княжества Самватин по ту сторону гор и вовсе значение почти утратила. И зря не учитывали, потому как комендантом гарнизона в ней был боевой товарищ Кагена, должность эту получивший благодаря некоторому знакомству с царевичем, но мечтающий-то о несколько большем.

В общем, когда паломники добрались до монастыря, Каген с помощью своих личных гвардейцев и крепостного гарнизона доходчиво объяснил всем заинтересованным лицам, что брат его младший и любимый, Лисапет, проникся святостью обители и решил уйти в монахи, посвятив оставшиеся свои дни молитвам об усопшем отце. Почему сам об этом не сказал? Так ему все мирское противно отныне, и никого кроме братии он видеть не желает. И, мол, единственное, о чем он попросил Кагена, – когда тот сядет на престол, освободить сие святое место от всяческих пошлин и купцов сюда без них же пропускать.

Учитывая превосходство моего братца в числе сабель, спорить никто благоразумно не стал, и царевич Лисапет стал смиренным братом Прашнартрой.

Не скажу, что по возвращении в столицу у новоявленного царя все пошло просто и гладко. Тех, кто на меня ставил и планировал вертеть монархом-недорослем, оказалось предостаточно, заговоры множились, я кипами получал тайные послания о грядущем освобождении. Но Каген проявил крутость характера и устроил во дворце воистину сталинскую чистку рядов, в чем ему, кстати, немало поспособствовал мой же родной дядя.

Дедушка-князь, ранее державший весь свой клан железной рукой, к той поре одряхлел и почти полностью уступил фактическую власть над семейством своему сыну и наследнику. Тот же, прекрасно зная норов своей царственной сестры, обоснованно опасался, что с моим воцарением матушка мне обеспечит власть над своими родичами не только в роли сюзерена, но и в качестве нового кланового лидера. Дядюшке это было совершенно не нужно, и он, разумеется, за определенные гарантии, выступил на стороне Кагена, сохранив тем немало жизней родичей.

За местный год все устаканилось, оппозицию царю подавили, о существовании второго претендента на престол начали благополучно забывать, а там и вдовствующую царицу уморили потихоньку… Так вот я и остался на бобах. Причем не только в переносном, но и в прямом смысле слова.

Ну, не только на бобах, разумеется: в долине, где монастырь расположен, и просо растят, и ячмень, и гречку всякую пополам с репой и свеклой, но суть остается простой – устав обители предполагает преимущественно вегетарианскую диету с небольшим добавлением рыбы в рацион питания. Изредка – именно что по праздникам – жарят барашка. Раз в два месяца где-то.

Правда, рыба, чего уж греха таить, тут знатная. В речках в изобилии водится горная форель, а в озере, близ монастыря, живут офигенные карпы, но готовят рыбу нечасто, а вот впахивать монахам приходится неслабо. А вы что думали, в монастырях только молятся, что ли? Да сейчас! При обители и поля свои есть, где иноки и послушники трудятся наравне с отрабатывающими «барщину» местными крестьянами (земля в долине формально вся монастырская, хотя большинство пахотных земель, а их не так уж, кстати, тут много, используется жителями четырех местных деревушек), овечью шерсть монахи прядут, а потом полотно ткут. Мельница у нас опять-таки, ну и рыбу ловим сами, да. Причем сетями пользоваться вера, видимо, не позволяет.

При этом еще на монахах лежит обустройство быта богомольцев самой разной финансовой состоятельности, выделка шкур в пергамент и написание на этих пергаментах различных религиозных текстов – как переписывание старых, так и сочинение новых, – починка, отлаживание да подстругивание того, что поломалось, торговля сувенирами культа. Не говоря уже о собственно богослужениях.

Скучать, короче, братии некогда.

Пытался ли от такой жизни сбежать Лисапет? Да еще как! Только в первый год пять раз лыжи навострял. Ну, понятно, с каким результатом, раз я все еще здесь. Солдатики в крепости службу свою знают крепко, мимо них даже ночью фиг проскочишь, да и просто добираться до них – едва ли не день пути пешкодралом. Ловили, разумеется. И потом отечески вразумляли.

Нет, порка или еще какое рукоприкладство в монастыре не практикуется. Зато есть такая особая келья для осмысления своего нехорошего поведения, перед которой губа в нашей части (да, перед учебой я, не то что некоторые, год в мотострелках оттрубил, там и ряху наел) кажется санаторием. Ну и другие способы «смирить гордыню» имеются. Что там брат Асмара про горшки говорил? Сопляк он по сравнению со своим предшественником! Сколько я одних только выгребных ям очистил – можно сразу высший разряд ассенизатора давать.

Смирили, в общем, Лисапета к одиннадцати годам, и бегать отучили, и к деревенским бабам лезть – это уже без настоятеля, мужики просто два ребра сломали, – и вспоминать про свое происхождение вообще. Доброты, любви к ближним и общительности это ему, конечно, не добавило, и с годами склочность и язвительность его только усугублялись. В общем, премерзкий из него вышел старикашка.

Кстати, действительно старикашка. Это только в мультике совместный труд облагораживает, а в реальности делает из обезьяны усталую обезьяну. У нас-то Лисапет еще бы и на пенсию не собирался, а тут, при полном отсутствии механизации труда и толковой медицины… Здесь и так-то люди стареют куда быстрее, а уж в монастыре…

Взрослеют, кстати, тоже. Взять хоть того послушника, которого определили меня выхаживать, Тумила. Я когда его первый раз увидал, решил, что парню не меньше чем пятнадцать лет по земным меркам, а оказалось, что ему только восьмой год идет. Ну, то есть по-нашему ему и четырнадцати не исполнилось.

Гонору, правда, на все сто тридцать. Эх, ми-лай, тебя тоже тут пообломают…

Как лицу выздоравливающему мне полагались заметные послабления в местном режиме: куриный бульон с кусочком вареной птицы и освобождение от работ. Отец Тхритрава лично заходил каждый день проведать, высказывал всяческие надежды на скорое мое выздоровление, справлялся, не надо ли мне чего… Потом пришли известия, что Каген вроде бы пошел на поправку, и визиты главы монастыря прекратились.

Я уже упоминал, кажется, что характер у меня не сахар? Так вот, монахи дружно отметили, что болезнь брата Прашнартру изрядно к людям смягчила. Это до какой же степени мой «предшественник» всех тут успел достать?

Впрочем, пока память моего реципиента полностью не восстановилась, от общения я старался уклоняться. Начав ходить без помощи клюки, заявил, что не привык к праздности (чем вызвал у брата Асмары неподдельное изумление), и умотал с Тумилом на рыбалку.

Утром следующего дня мы возвратились с озера, едва не надорвавшись при транспортировке улова. Братия смотрела на такую добычу, широко разинув рты, а я только посмеивался себе втихомолку. Рыбари они те еще… Это ж надо додуматься – ловить карпа в теплое время года на червя, да еще ругаться, что подлая рыба погано клюет. Да ладно только наживка неподходящая – они бы хоть прикормить догадались!

Не использовать внезапно проявившийся у меня талант рыболова отец-настоятель счел грехом, так что рыбная составляющая в меню монастыря заметно увеличилась. Сам я такое чудо объяснил благодатной молитвой брата Шаптура, аки удочкой вытащившего меня с того света, чем заработал мужику нехилую уважуху как от братии, так и от паломников, поспешивших разнести весть о чудотворце по всей стране. Последующую пару месяцев нарождающегося лета я с Тумилом, приставленным теперь уже ко мне в качестве рабсилы (и с прицелом перенять методику рыболовства, я полагаю, а то Прашнартра уже старенький, того гляди, может и дуба дать, а рыбки всем хочется), проводил на озере, мысленно прощаясь с несостоявшимся троном: вести из столицы приходили разные – то царь начинал выздоравливать, то собирался помирать, а потом, так и не отдав богам душу, возвращался к активному правлению… В общем, судя по всему, предстояло мне коротать остатки Лисапетова века именно в монастыре, за молитвой богам и Святому Солнцу, который, строго говоря, вообще-то не божество, а легендарный герой. Дикая помесь Гаутамы Будды с Прометеем, Данко с его сердцем и Феаноровым папашей (не помню я, как этого сильмариллионового деятеля звали). В общем, вывел он свой народ под свет валинорских дерев, кончил, как и Данко, довольно скверно и с тех пор озаряет мироздание своей любовью ко всему живому.

У него еще два младших братца были, которые опосля его кончины и довели человеков до цугундера – в смысле развили до нынешнего состояния – Святое Сердце и Святое Око. Они вознеслись уже после смерти от вполне естественных причин и поэтому светят лишь днем, не так ярко, а Сердце – тот исключительно по ночам. Вращающийся в противоположном направлении Око за сутки на небесах аж трижды появляется, приглядывает за людьми «во всех концах земли» (как ни странно, о шарообразности планет местные прекрасно знают) и докладывает об увиденном старшему брату.

Такой вот недобог-стукачок получается.

Но вообще эти Трое Святых – вполне приличные люди. Зато вот божества… Полный, как бы это без мата, синтоизм, причем с уклоном в судебную психиатрию. Вон у нас бедолага Зевс всего-то разок похитил Ганимеда, так ему это по сей день припоминают… Нашим борцам за нравственность и духовные скрепы здешние бы писания почитать! Вот где треш, угар, Содом и Гоморра! Хотя… Если от этих подробностей отвлечься, то чтиво выходит занимательное. Такие сюжеты и персонажи, что наши писатели-фантасты левую руку бы за них отдали и правую почку – тоже. Включая Мартина.