Текст книги "Древние чары и Синдбад"

– Но, быть может, именно таким и должен быть удел сего негодного, недостойного? Быть может, он и должен развеяться по ветру в назидание остальным?…

– Да, быть может, это и есть его судьба. Но вот только о назидании речь не идет. Ибо никто, запомни это, дочь, никто и никогда, хоть он человек, хоть ифрит, хоть джинн, на чужих ошибках не учится. И потому о назидании говорить и смешно и глупо. А род человеческий поберечь все же надо. Ибо как же тогда более мудрые народы огня или льда, эфира или земли будут развлекаться?

Но Амаль услышала лишь первую часть этого более чем пренебрежительного высказывания.

– Никто и никогда, матушка?

– Никто и никогда, увы…

Амаль выглядела озадаченной. Но была не просто озадачена – она была к тому же еще и здорово напугана. Именно так, как этого хотелось Маймуне. Однако следовало закончить урок, каким бы горьким он ни был.

– И помни, малышка, что тебе, дочери колдовского народа, не следует связывать свою судьбу с судьбой человека. Ибо будущего у этого союза нет…

– Нет?! Мне нельзя смотреть на юношей? Нельзя искать себе пару?

Маймуна впервые за весь этот трудный разговор рассмеялась.

– Ох, маленькая… Ну почему же нельзя? Можно! Ищи себе пару, люби… Но помни, что он умрет через лет пятьдесят-шестьдесят. А для тебя годы эти пролетят как минуты. Он станет немощен и слаб, а ты будешь оставаться молодой и сильной. Что рожденные тобой дети унаследуют все твои колдовские знания и умения, твою колдовскую судьбу и потому будут обречены искать себе пару лишь в колдовском мире…

– Так, значит, ты не запрещаешь мне любить простого человека?

– Ну, конечно, не запрещаю, ибо чувство это есть великое благо. Я лишь прошу сто тысяч раз взвесить, сколь сильна твоя любовь и готова ли ты наблюдать за тем, как старится и становится немощным твой избранник.

– Но я могу любить человека? Жить с ним, рождать с ним детей, радоваться простым человеческим радостям?

– Да, дочь. Живи с ним, рождай детей, радуйся и наслаждайся этими радостями…

– Матушка, в твоей речи отчетливо слышно «но». Чего же мне делать не следует?

– Только одного – не следует просить имама освятить ваш союз. Сколь бы он ни был крепок, но, как только сей достойный муж прочитает все свои молитвы, судьба твоя, малышка, неузнаваемо и навсегда изменится. Ты и останешься дочерью колдовского народа и перестанешь быть таковой. Будешь уметь колдовать, не будучи при этом колдуньей… Что может произойти после этого с твоим избранником, а теперь и мужем, я даже не берусь угадывать… Ибо еще Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, говорил, что каждого из детей колдовского народа, кто решится на это, ждет кара. Причем для каждого своя – и знать о том, как будет покаран сей отпрыск, не может никто – будь он хоть сам царь колдунов.

– И все?

– Этого более чем достаточно: какой будет твоя кара – неизвестно никому. Ясно лишь, что ты перестанешь быть собой. Тебя такое не страшит?

– Нет, матушка, меня такое не страшит. Однако я запомню сегодняшний урок…

На самом-то деле Амаль понимала, что она не столько запомнит, сколько никогда сегодняшнего разговора с матерью не забудет. Что она будет мысленно возвращаться к нему раз за разом – и вновь взвешивать каждое из слов Маймуны…

– Да будет так, крошка. А сейчас давай-ка мы с тобой отвлечемся – вскоре появится отец, а ужин мы готовить и не начинали.

Свиток шестой

Это была чистая правда – солнце уже коснулось горизонта, но очаг был более чем холодным. Скажем по секрету, Маймуне вовсе не обязательно было каждый день разводить в нем огонь – иногда ей хватало тепла рук для того, чтобы лепешки подрумянились, а мамалыга превратилась из крупы и воды в изумительное лакомство. Но вечером Дахнаш, достойный муж и обожаемый отец, ифрит и дитя огненного народа, любил подкрепиться основательно – мясом, пловом, пирожками… И тут уж без помощи поленьев и очага было не обойтись.

К тому же Маймуна чувствовала, что сегодня Дахнаш приведет гостей – и, значит, следовало до поры до времени спрятать свою колдовскую сущность подальше. Увы, джинния не возражала бы продолжить вечером урок, который только что преподала дочери – быть может, следовало бы показать, как вовсе без огня приготовить ужин или как одними лишь вулканическими эманациями создать лакомство, достойное того, чтобы им насытилась дюжина ифритов. Но, увы, сей урок приходилось оставить до лучших времен.

Миг – и в печи ожил веселый огонь. Еще миг – и на него сверху сам собой водрузился казан, только вчера вечером вычищенный до блеска усердными магическими руками.

Вскоре зашумело масло и в нем стали подрумяниваться овощи для плова. Да, ифрит Дахнаш оказался необыкновенным лакомкой, а обильные и сытные человеческие блюда пришлись ему по вкусу куда более, чем огненные эманации и мировые эфиры. Вскоре плов уже жил собственной жизнью, нежась в тепле, а сверху высокая гора сладких пирожков готовилась к тому, что и хозяева, и гости воздадут им высокую хвалу перед тем, как поглотят их, обсыпанных кунжутом, источающих неземные ароматы, истекающих сладкими соками.

Амаль помогала матери, как это бывало уже сотни раз. Но впервые она увидела, что именно делает Маймуна. О нет, она и раньше наблюдала за движениями своей обожаемой матушки. Но сейчас она увидела, как собирается тесто, повинуясь едва заметным движениям глаз джиннии – вот раскрылся куль с мукой, вот белая высокая горка на каменной плите на миг окуталась дымкой. Вот в муке угнездились яйца, вот невесть откуда взявшаяся ледяная вода пролилась недолгим дождем, вот крошечные кометы приправ нашли в тесте свое место. Вот груши и инжир, окунувшись в ручеек, улеглись обсыхать на длинном льняном полотенце… Да, это было подлинной магией – драгоценной, ибо невидимой для любого, кроме тех, кто не горит желанием рассмотреть ее, а, увидев мельком, лишь пожмет плечами: «что же здесь волшебного, обычное тесто…»

Чутье не подвело Маймуну: ибо за миг до того, как скрипнула калитка, впуская Дахнаша и гостя во двор, все было готово. Более того, Маймуна не ошиблась и в числе гостей: ее мужа и нежного отца Амали сопровождал всего один человек.

Дахнаш обожал приводить в дом гостей – кузнецу, весь день проводившему в жаре и грохоте, доставляло поистине неземное наслаждение общение со всяким, ценящим волшебство живого огня горна. А таковых находилось более чем много, ибо Дахнаш был подлинным мастером, способным сотворить чудо даже из простой кочерги, не говоря уже об оружии, слава которого гремела за сотни фарсахов от города, давшего приют ему, ифриту, и его семье.

Итак, открылась калитка, и на каменные плиты двора ступил Дахнаш в привычном уже человеческом облике – высокий черноволосый мужчина неопределенных лет, выбритый и сверкающий белоснежными зубами из-под тоненьких усов (Маймуна не раз слышала от мужа, что так будут выглядеть герои непонятных сказаний о бандитах, решившихся торговать запретной «огненной водой» в далекой стране, которую недоучка Колон из Порты примет за дивную заповедную страну Хинд). Если бы не воистину богатырское сложение, Дахнаш более всего походил бы на жулика, сладкими лживыми речами выманивающего последние фельсы из тощих кошелей легковерных.

Следом за ним вошел во двор юноша, необыкновенно похожий на Дахнаша-кузнеца: тоже сложенный подобно каменотесу, более чем высокого роста – быть может, всего на палец ниже самого Дахнаша, настоящего великана по меркам здешнего говорливого базара. Глаза юноши выдавали в нем уроженца полуночных стран, но загар говорил, что свою родину он покинул весьма давно.

– Да будет милостив над этим кровом Аллах всесильный и всемилостивый! – проговорил гость гулким басом.

От Маймуны не укрылась ухмылка, на миг искривившая губы мужа, – увы, упоминание о повелителе всех правоверных все еще отзывалось в нем мучительными уколами где-то под левой лопаткой. Однако со временем терпеть эту боль становилось все легче – быть может, оттого что боль со временем уменьшалась. Или привычнее – Маймуна старалась не думать о подобных мелочах.

– Здравствуй, юный гость! – с поклоном ответила джинния. Она не прятала лица, однако все же старалась соблюдать порой казавшиеся странными местные обычаи и умело повязывала на голову яркие шелковые платки, до которых оказалась большой охотницей. – Входи под наш кров, преломи с нами хлеб, чувствуй себя как дома…

– Благодарю тебя, почтенная хозяйка.

Юноша прошел по каменным плитам и устроился у самой печи – именно там, где обычно любил сиживать и Дахнаш. Услышав же смех хозяев, он неловко вскочил.

– Присаживайся, о достойный гость, – все еще улыбаясь, проговорил Дахнаш и почти насильно усадил юношу обратно. – Это место для таких, как мы с тобой – подлинных любителей огня и жара.

Да, так оно и было – это место действительно более всего любил именно ифрит Дахнаш, хозяин дома и настоящий сын огненного народа.

– Жена, позволь представить тебе нашего гостя. Это Синдбад, сын странника Аль Ас-Синда, коего глупцы альбионцы и ромеи имеют наглость называть пиратом.

– Увы, добрый Дахнаш, это так. Отец же в самом деле куда более любит торговлю и странствия, чем грабежи и насилие. Однако его врагам удобнее считать его убийцей и бандитом, нежели достойным негоциантом.

– Добро пожаловать в наш дом, юный Синдбад, – вновь поклонилась Маймуна, несколько недоумевая, зачем понадобилось звать в дом сына пусть даже сотню раз уважаемого негоцианта, которого лишь недоумки-враги считают пиратом.

Но Дахнаш, словно подслушав мысли жены (хотя, быть может, просто их услышав – ибо рожден был сыном колдовского народа, а не глупым человечком), поспешил развеять сомнения Маймуны.

– Вот уже дюжину дней юный Синдбад помогает мне в кузне, жена. И я более чем доволен таким подмастерьем: он умел, терпелив и воистину по-львиному силен – именно этого я всегда требовал от своих подмастерьев, а теперь наконец получил.

– Благодарю тебя, уважаемый Дахнаш, – гость не поленился встать и поклониться. – Много видел я кузнецов, многим помогал, но лишь у тебя в кузне нашел не только работу и приют, но и подлинное наслаждение от сотворения нужных и прекрасных вещей!

– Но довольно раскланиваться, гость! Жена, мы невероятно голодны! Накорми нас так, как это пристало и как пристало привечать желанных гостей в доме мастеров нашего уважаемого рода!

Маймуна стала подавать ужин, уже в который раз удивляясь тому, как удивительно преображается ее муж, становясь не только умелым мастером, но и радушным хозяином-человеком. Наконец Маймуна убедилась, что ставить яства просто некуда.

– Довольно, достойнейшая! Мы не сможем съесть это и за неделю…

– Вы начните, а уж там мы посмотрим, сможете вы съесть это за неделю или вам понадобится несчастных семь дней…

Маймуна удалилась в кладовую, удивляясь, куда делась Амаль. Однако разума у джиннии все-таки хватило, чтобы не бегать по дому, подобно переполошившейся курице в поисках своего неразумного цыпленка.

Тьма спустилась на город – вечер уступил место ночи. По дому стали зажигаться огоньки – Маймуна не могла отказать себе в удовольствии поселить крошечные огненные души в разных частях своего жилища с тем, чтобы они превращались в светильники, едва зайдет солнце. Она совершенно не боялась глупых разговоров, ибо знала, что никто, хоть трижды ученый человек, не обратит внимания на живущий своей жизнью горящий светильник. Так оно и оказалось – мужчины насыщались и беседовали, светильники разгорались тем ярче, чем темнее становилась ночь.

И лишь когда пришла очередь обязательного кофе – черного, как сама эта ночь, сладкого, как мечта, и горячего, как страсть, – иного Дахнаш не признавал, – спустилась вниз и Маймуна. Мужчины с удовольствием помогли хозяйке найти на столике место для пышущего жаром кофейника.

– Но где же наша дочь, прекраснейшая?

Увы, Маймуна знала лишь, что дочь где-то дома, но вот где – увы, не ведала.

– Должно быть, усердно штудирует науки, – пожала плечами джинния.

– До сих пор? – Дахнаш был по-настоящему удивлен. – Отрадная усидчивость…

– Штудирует науки? – Юный Синдбад не смог скрыть изумления. – Девушка?

– Что тебя удивляет? – недобро улыбнулась Маймуна. – Что, в твоей стране девушки не штудируют науки? Не читают книг? Не учат иноземных языков, дабы знать, сколь огромен мир?

– Зачастую, почтенная хозяйка, они ничего этого не делают, ты права, – кивнул Синдбад. – Ибо считают, что этим могут лишь отвратить от себя будущих женихов.

– Какая дикая страна… – Маймуна готова была высказаться и жестче.

– Увы, достойнейшая, это так. Наша полуночная страна действительно иногда более чем дика. Мои старшие братья частенько жаловались, что не знают, о чем разговаривать с такими девушками. Ибо не только же животная страсть привлекает юношу, но и разумные речи, живые глаза, мудрые поступки.

– Вот я и говорю: дикари. Лишь разумная, образованная женщина может дать достойное воспитание детям, лишь образованная мать сумеет раскрыть им глаза на то, как велик и прекрасен мир…

– Ну-у, жена, не стоит говорить о столь тонких материях…

– Твоя мудрая и прекрасная жена более чем права, достойный Дахнаш, – ответил ифриту Синдбад. В ответе этом Маймуна с удивлением услышала подлинное волнение: юноша, похоже, и в самом деле, не для приличия, был согласен с ней. – Я удивлен тому, сколь созвучны ее слова словам моей, увы, уже почившей матушки. Она, бедняга, родила лишь пятерых сыновей и весьма печалилась, что, собрав знания, кои можно передать лишь дочери, теперь вынуждена сутками молчать.

– Должно быть, твоя матушка нашла для себя отраду во внучках, уважаемый гость? – Маймуна задала вопрос скорее для приличия, но, увидев в глазах гостя настоящую боль, пожалела о своем показном любопытстве.

– Увы, уважаемая. Моя матушка погибла. Как погибли и мои братья. Враги отца решили, что весть о смерти семьи сможет выманить Ас-Синда, призвать его к родному порогу. Но тут они просчитались – ибо в огне пожара удалось уцелеть лишь мне, а достойный Аль Ас-Синд все так же бороздит океаны, не возвращаясь на туманные берега Альбиона. Если еще жив, конечно.

Маймуна почувствовала, какой болью дались юному гостю, с виду такому невозмутимому, столь простые слова. Она жалела и о том, что начала этот разговор. И о том, что позволила себе затронуть больные струны в душе юного помощника своего мужа.

Но еще более жалела Маймуна о том, что слова эти могла услышать Амаль – ибо знала, что к сердцу девушки нет более короткого пути, чем жалость. А то, что дочь тайком прислушивается к беседе во дворе, джинния не сомневалась ни на миг.

– Должно быть, почтенная хозяйка, мне следует рассказать о себе – дабы более не мог я заставить тебя жалеть о неловких словах. И потом, должен же мой уважаемый наниматель знать, с кем имеет дело.

– Я знаю, с кем имею дело, мальчик. Твои руки зачастую говорят куда яснее слов.

– Однако, уважаемый, я все-таки поведаю о том, как оказался в здешних местах. Не хочу, чтобы твоя прекрасная жена считала меня просто неловким варваром, как не хочу, чтобы она подозревала меня в дурных наклонностях или неумных поступках.

Синдбад задумался. Глаза отражали, как далеко он сейчас от теплых лепешек и уюта дома джиннии и ифрита. Он был там, на родных берегах, и голос его выдавал, насколько горько и больно ему это возвращение.

И, наконец, заговорил.

Свиток седьмой

Все замерло без движения, только пролетал ветер и изредка падали последние, замешкавшиеся капли дождя да стекала вода с разрушенной стены. Я долго прислушивался, но других звуков уловить не мог. Мне мерещились враги там, где их не было.

Несколько часов назад это место посетила смерть. Эта куча обугленных развалин была моим домом, и еще прошлой ночью, уставившись в темный потолок своей комнаты, я, как всегда, мечтал здесь о заморских странах. А теперь моя мать лежит в неглубокой могиле, вырытой моими собственными руками, родной дом превратился в руины и дождевая вода собирается лужами в выбоинах древнего каменного пола… пола, выложенного моими предками в незапамятные времена.

Рассвет уже послал небу первую весть о себе. Я покрепче сжал в кулаке нож, выждал еще немного в тени и сказал себе: «Я достану это золото или убью каждого, кто встанет между ним и мной».

Тлеющие угли уже не просвечивали между обрушившимися балками крыши – дождь погасил их, оставив лишь смрад намокшего обгорелого дерева и запах смерти. Я стрелой метнулся из своего укрытия к колодцу, опустил руку внутрь и стал отсчитывать холодные камни.

Два… три… четыре… пять!

Острием великолепного дамасского кинжала я расковырял известку. Несмотря на пронизывающую ночную сырость, пот крупными каплями выступил у меня на лбу. Люди Магеррада могли вернуться в любую минуту.

Наконец камень подался. Я расшатал его пальцами и поднял наверх. Вложил кинжал в ножны и запустил руку в углубление от камня, нащупывая шкатулку, которую спрятал там мой отец. Вот она! Мягко, осторожно я вытащил ее из ниши – маленькую коробочку из дерева со странным, нездешним запахом…

И тут за спиной у меня раздались приглушенные шаги!

Обернувшись, я увидел смутно вырисовывающуюся почти рядом со мной темную фигуру. Таким высоким мог быть только Файталер, наемник, ближайший помощник Магеррада, ветеран грабительских войн.

– Ага-а! – Файталер был доволен. – Я так и знал! Старый волк спрятал сокровище, а волчонок вернулся за ним.

– Это ничего не стоит, – солгал я, – просто пустяки, которые оставил мне отец…

– Вот и отдай мне эти пустяки, – Файталер протянул руку, – и можешь идти своей дорогой. Пускай Магеррад сам охотится за детьми.

Ночь была холодная. Ветер студил мое тело под мокрой от дождя одеждой. Где-то поблизости крупная капля упала в лужу, раздался едва различимый звук – «кап»! Среди тех, кто останавливался в доме моего отца за многие годы, был один тощий, жилистый, свирепый с виду моряк с кожей, покрытой оспинами и ножевыми шрамами. Однажды, впившись мне в плечо твердыми и острыми, как когти, пальцами, он криво улыбнулся на одну сторону и дал мне совет:

– Доверяйся своей смекалке, парнишка, и своей крепкой правой руке.

И, глядя на меня искоса, осушил стакан.

– А если у тебя еще и левая крепкая и есть немного золота – это тоже не повредит!

Моя левая… Моя левая рука еще лежала на камне, вынутом из углубления. Может, я пока и парнишка, но уже сейчас высок и силен, как взрослый мужчина, и, как аравиец, черен от солнца, потому что совсем недавно вернулся с рыболовных банок за Исландией, куда ходил с людьми с острова Брега.

– А ты точно отпустишь меня, если отдам тебе шкатулку? – спросил я и покрепче сжал камень.

– До тебя мне дела нет. Давай ее сюда.

Он потянулся к шкатулке, и тут я ударил его камнем.

Слишком поздно Файталер вскинул руку, чтобы защититься от удара. Он, правда, сумел сохранить в целости череп, но свалился как подкошенный. Я перескочил через неподвижное тело и побежал – во второй раз за последние несколько часов искал я спасения на вересковых пустошах.

Какой мальчишка не изучил вдоль и поперек землю своего детства?! Каждую пещерку, каждый дольмен, каждую рытвину в земле, и каждую дырку в изгородях, и весь безлюдный, зажатый скалами берег на целые мили в обе стороны. Здесь я играл и вел воображаемые войны, и здесь я смогу удирать, прятаться, ускользать. Только сегодня перед вечером я бежал, спасаясь от людей Магеррада, и вот теперь снова приходится спасаться – теперь уж от его подручных.

Позади меня Файталер, шатаясь, поднимался на ноги. Он встал и, еще оглушенный после удара, натолкнулся на стену. Я слышал, как он ругается. Должно быть, наемник заметил меня, потому что громко заорал и бросился вдогонку.

Нырнув в низинку, заросшую кустарником, я прополз по узкому проходу вроде туннеля, известному лишь окрестным волкам да мальчишкам, а когда штормовые облака рассыпались, словно овцы, чтобы попастись на лугах небесных, опять вышел к бухточке.

Там стоял корабль. Команда возилась на берегу, наполняя бочки водой. Увидев, что я приближаюсь, двое моряков выхватили мечи, а третий наложил на лук стрелу; так они стояли и смотрели мне за спину, не следует ли за мной еще кто-нибудь. Судно у них было неуклюжее, плохо выкрашенное, с наклонной мачтой и одним рядом весел – ничего похожего на стройные черные корабли моего отца-негоцианта и корсара.

Матросы с мечами, разглядев, что я совсем еще мальчишка, пришел один и опасаться им нечего, выступили вперед – теперь вид у них стал более свирепым.

– Я желаю говорить с вашим капитаном, – сказал я.

Они указали на приземистого, жиреющего человека в грязном красном плаще. Смуглый, с глубоко посаженными хитрыми глазами, он мне сразу не понравился, и я охотно вернулся бы к руинам, если бы не разыскивающие меня люди Магеррада.

– Мальчишка! – пренебрежительно бросил капитан.

– Но рослый, – заверил его один из подчиненных, – и сильный парень.

– Куда вы плывете? – спросил я.

– Куда ветер несет. – Он оглядел меня недружелюбно, но оценивающе.

– Может, на Кипр? Или на Сицилию?

Капитан посмотрел на меня с интересом – эти места были известны лишь немногим, кроме странствующих купцов или крестоносцев. Но мы, жители побережья Бретани, рождались для моря. В роду моей доброй матушки были венеты – те кельтские мореплаватели, которые вслед за своими жрецами-друидами отказались платить дань Риму и устояли перед легионами Юлия Цезаря.

– Похоже, мальчик, ты знаешь о Кипре? – глумливо усмехнулся толстяк.

– Может быть, там мой отец. Я его разыскиваю.

– Кипр – это далеко. Что ему там делать?

– Моего отца, – гордо сказал я, – зовут Аль Ас-Синд!

Как я и надеялся, они остолбенели – корабли Аль Ас-Синда были известны каждому: они опустошали берега и нападали на суда многих народов, ведущих торговлю за самыми дальними морями. Имя моего отца было сродни легенде.

– Твое путешествие будет напрасным. Пока ты доберешься до Кипра, он уже уплывет оттуда.

Мне еще предстояло получить множество уроков, и один из них заключался в том, что нельзя говорить слишком много.

– Его корабль был потоплен, а отец или убит, или продан в рабство. Я должен разыскать его.

Ни один человек не пожелал бы по доброй воле навлечь на себя гнев Аль Ас-Синда; но после моих слов капитан, видимо, успокоился и теперь знал, что делать. Я был высок, а в плечах шире любого из его команды – кроме двоих.

– Ну так как, если поплывешь с нами, ты будешь работать или заплатишь?

– Если цена не слишком высока, то заплачу.

Тут уже вся команда придвинулась ближе, и мне очень захотелось, чтобы со мной был меч… Но что оставалось делать? Я должен либо бежать с ними, либо стать лицом к лицу с псами Магеррада.

– Я могу заплатить золотой дублон, – предложил я.

– Да ты же сожрешь больше! – презрительно произнес он, однако взгляд недобрых маленьких глаз стал острее.

– Два дублона?

– А где ж такой мальчишка мог раздобыть золото?

Его внезапный жест застал меня врасплох, и, прежде чем я успел шевельнуться, меня схватили и швырнули наземь. Несмотря на мое сопротивление, шкатулку вырвали из-под рубахи и взломали. Сияющее золото потоком полилось на песок, несколько монет раскатилось в стороны, ускользая от жадных пальцев. Капитан отобрал золото – как неохотно разжимались пальцы! – чтобы разделить между командой.

– Ладно, берите его на борт, – приказал он. – Дорогу свою он оплатил, но работать будет все равно, а не то отведает кнута.

Мой кинжал вырвал из ножен какой-то урод с круглым, как луна, лицом и нечесаными волосами, – вырвал и сунул себе за пояс. Уж его-то я никогда не забуду. Дамасские клинки нелегко достать, а этот к тому же был отцовским подарком.

– Ну вот, кое-чему ты уже научился, – сказал капитан, злорадно усмехаясь. – Никогда нельзя показывать свои деньги чужим людям… Ладно, делай послушно свое дело и доживешь до Сицилии. Я знаю там одного турка, который даст отличную цену за такого смазливого мальчика… – Он ухмыльнулся. – Впрочем, когда попадешь к нему в руки, долго ты мальчиком уже не останешься…

Я был избит, весь в синяках, но все равно, стоило ноге моей коснуться палубы, как вдоль спины пробежали мурашки. Однако когда меня подвели к свободному месту гребца на рабской скамье и я увидел, в какой грязи мне придется работать, я попытался отбиваться. Казалось невозможным, чтобы люди могли существовать в таких отвратительных условиях, хотя, надо признаться, жилища у нас на побережье не блистали чистотой – кроме дома моего отца.

Он был родом из Багдада, последним потомком старинной семьи, не один десяток лет путешествовал по странам под рукой Аллаха всесильного и принес в наш дом не только богатые ткани, но и другой образ жизни – среди прочего, любовь к купанию в горячей воде.

Прикованный к веслу, я с отвращением огляделся вокруг. Тогда я не представлял себе, что смогу все это выдержать… хотя со временем мне довелось узнать, как много может вынести человек – и все-таки выжить. Положение рабов на этой галере было жалким, я жалел их, жалел и себя вместе с ними. Их спины носили свидетельства того, что происходит, когда надсмотрщик прохаживается вдоль скамей, а его бич не бездействует.

На нашем судне требовалось по два человека на каждое весло, и рядом со мной был прикован крупный рыжий здоровяк самого разбойничьего вида.

– Недолго ты дрался, – презрительно сказал он. – Неужто кельты так ослабели?

– Это судно держит путь в древний и вечно юный город Искендера Двурогого, а мне туда и нужно… – Я сплюнул кровью и добавил: – А кроме того, на берегу меня ждет смерть.

Его громкий хохот показал, что этот рыжий еще сохранил силу и присутствие духа; видно, плеть пока не сумела сломить его и превратить в настоящего раба.

– Эх, добрались бы твои враги сюда! – цинично произнес он. – Здешний сброд мало что понимает в драке и еще меньше в мореплавании. Будет истинным чудом Господним, если они нас всех не утопят.

Звали его Рыжий Марк.

– Остерегайся, – предупредил он меня. – Этот зверь с плетью, там, на баке, очень скор на руку. Старайся, работай как следует, а не то шкуру спустит.

– Меня зовут Синдбад, – сказал я и, произнеся это имя, почувствовал себя бодрее.

– Это имя кое-что да значит, – согласился он.

Немного высокопарно – по молодости – я рассказал ему о своем отце.

– Мужчины нашего рода вели в бой других венетов против Цезаря, и, говорят, среди монахов, приветствовавших викингов, когда те впервые приплыли в Исландию, был Синдбад, мой прямой предок.

– Вчерашним ветром паруса не надуешь, – ответил Рыжий Марк. – Я знаю, бретонские корсары свершили много дел, но вот сам-то ты чего стоишь?

– Спроси у меня об этом лет через пять. Тогда я найду, что тебе ответить.

Прошло четыре года с тех пор, как отец отправился в свое последнее путешествие – торговать и грабить, ибо пиратством занимались все корабли, когда представлялся случай. Бретонцы были корсарами с тех самых пор, как корабли начали плавать по глубоким морям. Пусть и называли они свои набеги негоциями, но «сколько ни говори „халва“, во рту слаще не станет».

Да я и сам недавно вернулся из путешествия к богатым рыбным полям далеко на закате, куда плавал с людьми с острова Брега. Месяцы, проведенные в море, прибавили мне мускулов и научили, как жить и работать среди мужчин.

Вернувшись домой, я обнаружил, что лошадей наших украли, стада угнали, а на двух старейших вассалов отца напали близ самого нашего замка и убили их. Пока мой отец был дома, Магеррад трясся от страха у себя в замке: отец пообещал в случае чего повесить его за ноги на стене этого самого замка. Но я, как ни старался, не смог поднять людей против этого труса. Они были напуганы и осторожны: «Подождем, пока возвратится Аль Ас-Синд».

Когда потом Магеррад явился к нам, мы с матерью встретили его в воротах; рядом с нами были четверо моих братьев и еще двое слуг с мечами наготове. Мы оказались для него слишком острым блюдом, и он только грозился, требуя уплаты дани и обещая спалить наше жилище вместе с нами.

– Приходи когда хочешь, – гордо сказала моя мать. – Скоро Аль Ас-Синд будет здесь, уж он тебя приветит.

Ядовит и едок был его смех:

– Ты думаешь, я не слышал? Он убит в бою с маврами у берегов Кипра!

Все это я рассказал шепотом Рыжему Марку. Рассказал еще, как однажды, вернувшись домой, я нашел мать убитой, а дом в огне. Как, обезумев от горя, я выскочил из-за изгороди и бросился на Магеррада: только стремительный прыжок спас ему жизнь. Клинок мой лишь распорол негодяю щеку, залив одежду кровью. Ошеломленные внезапностью нападения, его люди не успели спохватиться, и я ускользнул… хотя свобода моя и оказалась такой недолгой…