Текст книги "Грешник Шимас"

Свиток второй

Месть… Месть… Он должен умереть!..

Эти слова буквально выжигали душу Шимаса. Они не давали ему ни минуты покоя. Старший Абд-Алишер удивительно быстро смирился с потерей, пусть только внешне. Но его показное спокойствие еще более уверяло юношу в правильности его выбора – он просто обязан восстановить справедливость, обязан уничтожить барона, разорить его гнездо, испепелить даже саму память о нем.

И для этого надо набраться сил, надо стать многоликим мстителем, чтобы подобраться к властителю полуночной Арморики на расстояние удара мечом или кинжалом.

«Но для этого надо быть любым… Надо стать лекарем, поэтом, менестрелем, солдатом удачи, купцом, толмачом… И стать всеми этими людьми как можно скорее – пока в крови еще кипит жажда мщения, пока я не превратился ни в собственного отца, ни в дядю – спокойных, даже слишком, рассудительных, даже чрезмерно, пытающихся предугадать все и на как можно более длительное время, даже то, чего предугадать невозможно!»

Представить, с чего начать такое преображение, было затруднительно, да и спрашивать у старших совета Шимасу не хотелось. К счастью, арабским языком он владел хорошо – для простых разговоров. «Впрочем, – думал он, – вряд ли мне придется вести философские споры, так что моих познаний должно хватить…» Хотя тут юноша ошибался – ибо именно со встречи с философом и мудрецом начался его долгий путь в Арморику.

«Латынь… – продолжал размышлять юноша. – Если уж говорить об этом, латынью я владею превосходно. Там и здесь нахватался обрывков еще десятка языков или диалектов, портовых и базарных жаргонов. Большую часть я почерпнул в команде китобоев, состоявшей из уроженцев многих стран…»

Шимас все не мог выбрать школу себе по вкусу, но каждый вечер читал, пока не одолевал сон, творения аль-Фараби или Аристотеля и многому научился. Со времени появления в Кордове прошел едва месяц… Юноша не торопился обзаводиться знакомыми, но часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в этом прекрасном городе.

Неспешно шло время. Шимас чувствовал, как утихает жар в крови, как жажда немедленного отмщения превращается в холодную ярость. Он был слишком юн и не слыхал еще мудрой фразы о том, что месть – из тех блюд, которые следует употреблять холодным. Однако ощущению такого холода радовался – ибо оно не мешало размышлять, выбирать и планировать.

Кофе сегодня был особенно хорош. Здесь, вдали от шумных городских кварталов, в маленькой кофейне, глядящей на Гвадалквивир, кофе варили отменный всегда. Но иногда он получался просто волшебным – и именно в такие дни Шимасу приходили в голову самые простые и верные решения. Вот и сейчас он понял, что оставаться в доме дяди больше не может – уют большого дома, постоянная забота о «малыше с полуночи» уже сыграли с ним злую шутку. Он стал ленив, перестал видеть опасность. Более того, он перестал ее искать, что было бы простительно для наследника богатых родителей, но не для мстителя, каковым ему еще только предстояло стать.

В размышлениях можно было провести весь день, или, во всяком случае, большую его часть. Быть может, так бы и случилось, если бы за спиной Шимаса не зазвучал голос его отца.

– Вот здесь, прекраснейшая, нас с тобой точно никто не найдет.

– Аллах великий, как же мне надоело прятаться от всего мира! Масуд, ну когда, наконец, я смогу пройти с тобой по улицам, не прячась под чаршафом?

– Потерпи, милая. Осталось всего две недели – истечет срок моего траура, и я смогу не только прогуляться с тобой по людной улице, но и ввести тебя в свой дом, как избранницу… Потерпи.

Женщина вздохнула.

– Да будет так…

Юноша понял, что парочка обосновалась прямо у него за спиной.

– Терпела же я почти три года… Ждала, когда ты вновь отправишься с торговым караваном и ненароком заглянешь в блистательную Кордову.

– Не надо так говорить, милая. Ты для меня стала единственной отрадой с того мига, как я тебя увидел. И каждый раз, направляя корабль на полудень, я с трепетом предвкушал миг нашей встречи. Не думал, что на старости лет обрету свою мечту, свою истинную, единственную любовь.

В тишине кофейни было преотлично слышно, как усмехнулась незнакомка.

– О да, конечно предвкушал. Точно так же, как и прикидывал, что ты скажешь жене, вернувшись. Чем оправдаешь свой скорый отъезд из ее жаждущих объятий…

– Девочка моя, не надо. Миранда была хорошей женой, мудрой матерью и отличным другом. Ей не повезло лишь в одном – я никогда не любил ее. Думал, что влюблен… Но вскоре понял, что обманулся, что душа по-прежнему пуста.

– Однако ты родил твоих детей. С женой, которую никогда не любил.

– У нас впереди годы, моя прекрасная. Наши дети станут нашей отрадой…

Женщина тяжело вздохнула.

– Боюсь, Масуд, что я не дождусь этого. Что-то в душе перегорело. Не знаю, захочу ли я становиться матерью твоих детей… Не знаю, захочу ли я становиться твоей женой.

– Не смей говорить так, милая! Ты моя судьба! Я добьюсь тебя, чего бы это мне ни стоило.

– Не надо, Масуд, не кричи. Я верю тебе, верю твоим чувствам. И говорю лишь о себе.

– Любимая, поверь, впереди годы счастья.

– Да будет так, – вновь повторила печальная незнакомка.

«Выходит, отец и защищал свой дом, и мечтал из него сбежать!.. Как же так? И почему мы, дети, этого не замечали?»

Шимас попытался вспомнить мгновения, когда отец возвращался из странствий. Но ни лжи, ни фальши в голосе почтенного Масуда разглядеть не мог – лишь чистая радость звучала в нем.

«Быть может, он радовался только нам?…»

Воспоминания увлекли Шимаса в те совсем недавние дни, когда мать встречала его, вернувшегося после первого рейда с китобоями. Милое лицо Миранды тогда было печальным, как печальным был и голос:

– Ты совсем взрослый, Шимас. Вскоре, как и отец, изберешь себе дорогу. Я молю Бога, чтобы вспоминал о родном доме хоть раз в год…

«Нет, мать вспоминала об отце лишь с любовью. Тосковала о нем, ждала его, считала дни, беспокоилась о том, чтобы штормы не настигли корабли вдалеке от берега…»

Чем дольше обо всем прошедшем думал Шимас, тем яснее понимал, что его дом, его детство были столь солнечными именно благодаря Миранде. Это любовь матери согревала его душу, это ей он обязан всем, чего сумел достичь за свои годы. А вот отца, как оказалось, юноша не знает совсем – уважал и любил он не подлинного Масуда, а лишь его отражение в глазах Миранды. И что теперь надо пытаться принять жизнь такой, как она есть.

Или не принять, отречься от семьи, освободиться от имени и навязанного грядущего. Забыть, что был некогда наследником дворянского имени и дворянского богатства. Стать безродным и безземельным, стать никем.

Разговор за спиной продолжался, но уже не интересовал Шимаса. Так могли бы беседовать совершенно незнакомые ему люди. Юноша же прикидывал достоинства и недостатки своего возможного будущего. Если, конечно, у него хватит духу махом отречься от своего прошлого.

«Стать Шимасом из… скажем, Кадиса. Нет, не так. Беглым… О нет, порабощенным альбионцем, выходцем из… да, пусть будет из Арморики. Коварные пираты, прикрываясь личиной рыбаков, заманили мальчишку и приковали его к веслу, дабы продать на невольничьем рынке… Кадиса. Хитростью этому мальчишке удалось освободиться от оков. Буре он обязан тем, что стал рулевым. Еще одной буре – своим освобождением. Таким же невольникам, как он сам, обязан и богатством. Ибо мы… о да, мы продали галеру, на которой и были рабами…»

Шимас никогда не жаловался на свое воображение. Но сейчас оно воистину разыгралось не на шутку. Картина предстала перед ним и в красках, и в ощущениях, и в запахах… Вот он, прикованный к рулевому веслу, наблюдает, как стражники спустились вниз, под ахтердек, а потом выбрались обратно на палубу с кувшинами вина. И тут же принялись вытаскивать пробки зубами. Вот с немалым удивлением слышит, как они злословят по поводу неудачника-капитана, который и корабль-то смог привести на полудень только благодаря знаниям какого-то шелудивого щенка с далеких островов… Вот стражники начали наливаться вином. Вот болтовня стала стихать… Стихать вместе с пустеющими кувшинами вина. Для них наступило время лени, время отдыха. Они в порту, и судно стоит на якоре…

Теперь можно было подумать о том, как избавиться от веревки, привязывающей его к рулевому веслу… «Веревки? Аллах великий, но разве я не был прикован?… Нет, это веревка…»

Запахи кофе ушли, уютные подушки исчезли. Шимас почувствовал, что пытается пошевелиться на жесткой лавке у руля.

Путы, оказывается, имели слабину, хоть ничтожно малую, но все же, сжавшись до последней возможности, пригнув плечи и до предела сблизив локти, он получил хоть какую-то свободу действий. Пока часовые разговаривали, юноша шевелил пальцами и смог, наконец, дотянуться до узлов. К тому времени, как заснул второй сторож, у него уже были свободны руки. Опасаясь возвращения капитана, того самого, о котором столь пренебрежительно отзывались выпивохи-стражники, он быстро освободил лодыжки.

Рядом со спящим часовым Шимас увидел меч. Он осторожно поднялся на ноги. Загребной на левой банке («Его, думаю, должны были звать Селимом…») наблюдал за каждым шагом юноши, глаза его горели.

Прикинув расстояние до меча, Шимас сделал длинный мягкий шаг. И тут один из сторожей повернулся и глянул ему прямо в глаза. Удивленный смелостью юноши, он застыл на миг, а потом, когда начал вставать, тот ударил его ногой.

«О, конечно… Нам в Бретани давно известна драка, в которой ногами пользуются не меньше, чем руками. Удар мой был резким, точным, нога попала по руке пьяного стража, в которой тот сжимал плоский скимитар. Пьяный глупец не успел даже крикнуть – дамасская сталь вошла ему под ребра как в масло…»

Шимас откинулся на стену, ощутив в руках отлично сбалансированное лезвие. Шаг – и он почувствовал, как схватил меч, но тут увидел, что второй стражник уже тянется за ним. Отточенное как бритва лезвие скимитара взметнулось кверху, распоров ему одежду, и прошло сквозь подбородок пьянчуги. Тот свалился, силясь закричать, но тут же захлебнулся кровью.

Селим окрикнул юношу – на корме показался второй загребной, доверенный человек капитана. Еще не пришедший в себя от сна и спиртного, он неуклюже возился с луком и стрелой. Расстояние было слишком велико для прыжка. Шимас подбросил меч, перехватил клинок пальцами и метнул его, как дротик. Тем временем лук поднялся, стрела повернулась, но в тот миг, когда загребной готов был уже спустить тетиву, брошенный клинок достиг цели и глубоко вонзился в грудь.

Схватка была быстрой, безмолвной, почти бесшумной. Взглянув в сторону берега, Шимас не увидел в бухте ни одной лодки на плаву. Солнечный свет искрился на воде, но ничто не шевелилось. Спящий стражник оказался связан прежде, чем проснулся, а юноша бросился за инструментами к рундуку оружейника.

«Аллах великий, как, оказывается, в воображении легко избавиться от плена!..»

Ломом он сорвал замки на цепях Селима, и уже вместе они побежали расковывать брата Селима – Рыжего Марка. Рабы хватали их за одежду, просили освободить их, но первым должен был стать, конечно, Рыжий Марк.

«И не только потому, что Марк был братом Селима… И даже не потому, что мы с ним дружили, – самое главное, мне был необходим еще хоть один сильный человек рядом, чтобы удержать дисциплину, необходимую для нашего спасения! Когда же были освобождены Селим и Рыжий Марк, я понял, что надо делать».

Шимас едва не застонал – так свежи были «воспоминания» о недавнем спасении. Еще миг, и он бы стал рассматривать кисти рук, отыскивая следы от мокрых веревок. Да, сейчас он был там, на палубе галеры. Он спасался сам и спасал друзей.

Когда люди поднялись на палубу, Шимас взял Рыжего Марка за плечо:

– Я хочу, чтобы галера была вычищена и вымыта – вся, от носа до кормы.

– Что? – Высоченный исхудавший галл не поверил своим ушам. – Нам надо бежать!

– Посмотри на них! – закричал в ответ Шимас. – На себя посмотри! В таком виде вы только ступите на улицы Кадиса, и все сразу поймут, кто вы такие, и снова закуют вас в цепи. Слушай меня! Я знаю, что делать! Сначала мы приведем в порядок галеру, потом себя. Среди награбленного есть одежда, целые тюки одежды. Каждый из нас получит платье, каждый получит золото, а потом вы услышите, что я надумал… Но ни капли вина! Ничего не пить, кроме воды. Положитесь на меня!

Освободившиеся рабы выставили вахтенных – необходимо было в оба глаза следить за любой приближающейся лодкой. Люди работали быстро. Галеру тщательно убрали, а палубу дважды окатили водой, которую черпали из-за борта ведрами на веревках из сыромятной кожи.

Селим и Марк спустились в трюмы, чтобы подсчитать стоимость груза. Они едва успели подняться на палубу, когда показалась приближающаяся лодка – возвращался капитан. В один миг рабы вернулись на свои места у весел. Двое заняли место стражников. Судно стало свободным так быстро, что Шимас даже забеспокоился, – в самом деле, команда оказалась сбродом неотесанных чурбанов. Удивительно, как они вообще вспомнили, что надо сменить стражу. Возвращавшиеся полупьяные матросы думать забыли об осторожности…

Шимас пригубил остывший кофе и попытался рассмотреть картину, вставшую перед его мысленным взором. «Почему бы не разделить деньги и не позволить каждому идти своей дорогой? – думал он. – Кадисские мавры вряд ли отнесутся приветливо к беглым рабам и, скорее всего, помогут капитану отыскать и выловить нас по одному…»

И тут юноша вспомнил помощника капитана китобоя, с которым впервые вышел в море. «Мальчик, всегда сначала работай головой, а уже потом кулаками…» – любил повторять он.

Теперь надо было продать галеру… Продать так, чтобы отправить каждого раба домой в меру состоятельным человеком.

– Ты остаешься старшим, – сказал Шимас Рыжему Марку. – Селим сойдет со мной на берег. Если кто-то из команды вернется на борт, берите их в плен…

Теперь им нужен был нищий, но нищий не всякий.

Свиток третий

От яркой картины Шимаса отвлек девичий смех – слева от него юный повеса болтал с девчушкой, которая только что принесла ему дымящееся блюдо. За спиной же было тихо – и тогда юноша решился оглянуться. Никого. И отец, и его любимая исчезли.

Шимас подумал было, что ему все услышанное привиделось, как привиделось только что освобождение из рабства.

– Ну что ж, уважаемые. Пусть будет так. Только что я лишился семьи, освободился из рабства. Теперь мне осталось обрести… если не богатство, то хотя бы достаток.

«Глупец, – внутренний голос был едва слышен. – Но отчего ты решил, что лишился семьи? Твоя семья – это ты сам, твой дядя, не сделавший тебе ничего дурного, твои двоюродные братья и сестры. И даже отец… которому не повезло полюбить. Пусть ты сейчас зол на него, пусть считаешь его предателем. Но не торопись… Ибо твой век долог, а будущее более чем туманно…»

Странное ощущение даже не раздвоения, а растроения было столь пугающим, что Шимас замер. Пусть существуют двое: он – альбионец и он – беглый раб… Но есть же еще и мудрец, который дает не такие уж глупые советы…

– О нет. Это слишком!

«Дурачок… Вовсе не слишком. Не принимай решений, руководствуясь лишь движениями души. Дай себе время обдумать все увиденное и услышанное. Остынь. Ведь куда проще лицедействовать, чем наяву умирать от каждого удара судьбы… Сейчас тебе нужно лишь одно – отмщение. Вот и направь все силы на то, чтобы барон упокоился в самой зловонной луже твоей родины. А потом, вернувшись, реши, стоит ли отказываться от семьи лишь потому, что отец не скорбит ежесекундно вместе с тобой. Стоит ли называть его чужим человеком из-за того, что он любит и любим…»

– Но он же предал мою мать!

«Разве? Разве он отказался от нее? Разве перестал возвращаться, обретя другую возлюбленную? Напротив, он метался между двумя своими чувствами и ни здесь ни там не чувствовал себя спокойно. Быть может, он достоин жалости или сочувствия? Подумай об этом, пока будешь добираться до Арморики. Быть может, достигнув первой своей цели, ты иными глазами увидишь и судьбу несчастного Масуда?»

– Несчастного! Это я несчастен! Это я…

«Ты споришь сам с собой, мальчик… Не принимай скоропалительных решений – для того, чтобы исправить содеянное в гневе, может понадобиться целая жизнь. Реши одну задачу, и после этого переходи к следующей. Твоя мать должна быть отмщена – и в этом нет никаких сомнений. Злодей должен быть наказан, и наказан примерно. И в этом тоже сомнений нет. А все остальное оставь на потом».

– Да будет так, – прошептал Шимас, не в силах спорить с мудростью своего второго «я». – Злодей должен быть наказан. И для этого я сменю личину, став совсем иным человеком.

Юноша вновь вернулся к сочиненному не так давно альбионцу. Он даже почувствовал, с каким удовольствием ступил на землю после недель плавания по спокойному в эту пору Узкому морю…

Едва сойдя на берег, Шимас и Селим углубились в узкие припортовые улочки. План освобождения был прост, но медлить нельзя было ни секунды. Хотя у приверженцев Аллаха всесильного не в обычае торопиться в торговых делах.

Шимас заколебался.

«Ну что мне мешает просто освободить рабов – и пусть сами выбираются из этой страны как смогут? Разве я отвечаю за них?…»

И пусть никаких рабов не существовало – вернее, они жили лишь в разуме Шимаса. Но уж такой он был человек – всегда просчитывал каждый свой шаг. И потому прекрасно понимал, что, освобожденные и с деньгами в кармане, вчерашние прикованные галерники соблазнятся злачными местами Кадиса, привлекут к себе внимание окружающих, быстро будут разоблачены как беглые рабы и снова окажутся в цепях.

Шимас ощутил под ногами камни главной торговой улицы Кадиса. Одежда его была тщательно вычищена, и он знал, что выглядит настоящим щеголем. Скимитар на перевязи и дамасский кинжал за поясом, знал он, прибавляли значительности, но все равно он выглядел слишком молодо – слишком для того, что намерен был совершить. Нужен был помощник – в годах, достойный вид которого вызывал бы уважение. Селим, шагавший по пятам за юношей, имел слишком свирепый вид, слишком походил на пирата – такой внушит что угодно, но только не доверие.

Кадис, Шимас знал это, сейчас считался одним из великих портов мира, и на его базары съезжались купцы с шелками, специями, камфорой и жемчугом, благовониями и слоновой костью. Сюда привозили на продажу шерсть из Альбиона, меха из Скандии, франкские вина и левантские ковры. В толпе можно было встретить людей всех наций в одеждах на любой манер. Купцы смешивались здесь с пиратами, солдатами, работорговцами и учеными.

Шимас лишь телом был в тиши уютной кофейни. Мысленно он уже повернул в сторону базара, и тут его дернул за руку нищий.

– Подайте милостыню! Милостыню! Ради Аллаха! Хоть несчастный обол!..

Юноша пристально взглянул на него. Ястребиное лицо, худое, с пронзительными глазами и крючковатым, как клюв, носом, лицо, состаренное грехом и затененное коварством… Но в нем светилось и еще что-то, – быть может, проблеск ехидного юмора?

– О отец вшей, – в тон ему запричитал Шимас. – Чего ради просишь ты милостыню? Ты выглядишь как вор и сын воров! Кто же тебе подаст?

В проницательных глазах старика мелькнула искра сатанинского веселья:

– Тысяча извинений, о благороднейший! Сжалься над моей бедностью и слабостью! Милостыни прошу, ради Аллаха!

«Лицо, манеры… а если его отмыть?…»

– О разносчик кровососов, я не подаю милостыню, но если хочешь заработать золотую монету, поговорим. Золотую монету, – медленно повторил юноша, – либо острое стальное лезвие, если предашь.

– Золотую монету? – Глаза старика злобно и весело блеснули. – За золотую монету я проведу тебя тайком в лучший гарем по обе стороны Серединного моря! За золотую монету я мог бы… о, я знаю настоящую девчонку! Она истинный дьявол, демон из ада, но искушена в искусстве удовольствий, и у нее есть…

– Я ничего не говорил о женщинах. Следуй за мной. Путники остановились у общественной бани. Указав на нищего, Шимас велел служителю:

– Возьми этот мешок блох, окуни его, отскреби его, подстриги и причеши. Я хочу, чтобы он хоть издали напоминал благородного человека!

– Клянусь Аллахом! – Тот сплюнул в пыль. – Разве я джинн, чтобы творить чудеса?

Нищий злобно покосился на него, потом повернулся к Шимасу:

– О владыка! Зачем из множества бань в Кадисе привел ты меня в ту, где обретается эта падаль, это зловоние в ноздрях человеческих? Почему должен я в свои преклонные лета выслушивать эту тень невежества?

– Хватит! – оборвал юноша старого болтуна, ибо Абд-Алишеры всегда знали, когда показать власть. – Проводи его внутрь. Сожги этот гнилой блошиный улей, который служит ему одеждой. Я вернусь меньше чем через час с чистым платьем!

Когда нищий в конце концов предстал перед Селимом и Шимасом – с подстриженной бородкой, причесанными волосами, одетый, как подобает человеку уважаемому и обеспеченному, – он выглядел благородным, хоть и лукавым стариком, именно таким, как и нужно было для дела.

Старик назвался Шир-Али из Дамаска – некогда, по его словам, он был купцом, а позже дервишем, но для него настали тяжкие времена.

– Ты снова купец, – сказал ему Шимас, – твой корабль только что прибыл из Алеппо. И теперь ты торопишься как можно выгоднее сбыть галеру и груз. Груз – специи и шелк в тюках. Распорядись этим как следует, Шир-Али, продай все сегодня до вечера, и будешь щедро вознагражден. Но если ты поведешь дело нечестно или как-нибудь выдашь меня, то, – рука юноши недвусмысленно легла на кинжал, – то я выпущу твои кишки в дорожную пыль!

Селим вполголоса добавил:

– А я нарежу из тебя ленточек и скормлю собакам! Шир-Али мудро промолчал, покосившись, однако, на скимитар со всем возможным пиететом.

В маленькой харчевне все трое выпили вина, и Шимас показал старику список грузов и на словах описал корабль.

Он взглянул на список и воскликнул:

– Великолепно! За неделю…

– За неделю? У тебя времени до заката. Я – твой нетерпеливый племянник из Палермо, который получил это все в наследство и которому не терпится отправиться в Толедо. Ты, мудрый, испытываешь отвращение к спешке, но что можно поделать с таким горячим и глупым юнцом? Тем более что тут замешана девушка…

Старый мошенник неистовствовал, кричал, что это просто невозможно.

– Мы потеряем деньги! Нас обведут вокруг пальца, как последних олухов! Это еще можно бы сделать за два дня, но…

– Это пиратский корабль, – хладнокровно перебил его Шимас. – Команда в городе, пьянствует. Ты продаешь его сегодня, пока они гуляют…

Шир-Али недоверчиво взглянул на собеседников, потом пожал плечами:

– Вы либо смельчаки, либо глупцы…

– Может быть, сразу и то и другое, но клинки у нас более чем остры, а терпения совсем мало – так что не медли.

Несомненно, Шир-Али был когда-то купцом. Похоже, и вором тоже, но сейчас это было беглецам на руку. На каждом шагу Шимас страшился столкнуться нос к носу с капитаном или с кем-нибудь из его шайки, но старик не собирался торопиться.

– Ты сделал хороший выбор, – сказал он. – Ибо нищий видит многое, что ускользает от праздных прохожих. Мы знаем, кто честен, а кто мошенник, у кого есть золото, а кто просто попусту плещет языком…

Внезапно Шир-Али остановился перед маленькой лавчонкой – простой базарной палаткой – и принялся рыдать и рвать на себе волосы.

– Разорен! – истошно кричал он. – Я буду разорен! Продавать сейчас? Я не могу этого сделать! Это грех против Аллаха – продать корабль за такой срок!.. Подумай, дорогой племянник! Галера – сама по себе настоящее состояние, а тюки шелка!.. Позволь мне только придержать товар! Дай мне поторговаться! Есть же люди, которые хорошо заплатят за такую галеру!

На крики выглянул владелец палатки – по виду такой же проходимец, как Шир-Али. Он явно почуял выгоду:

– Что печалит тебя, о друг мой?

Шир-Али завопил еще громче, вокруг уже собралась небольшая толпа, а он между тем разразился потоком причитаний и проклятий. Его дорогой брат, лучший из братьев, голосил он, скончался! Галеру, которая только что ошвартовалась в гавани, нужно продать, а этот безбородый юнец, этот мальчик рядом с ним, мечтает сбежать в Толедо, прежде чем закатится солнце…

Между многословными причитаниями последовали и объяснения, и Шир-Али поведал, сколь богаты шелка, сколь ароматны специи… Да, выбор оказался удачен – судьба послала беглецам нищего с буйным и даже поэтичным воображением! Он горько плакал, он поносил свою тяжкую судьбу, злые времена, толкающие его на грех. Восклицал, как можно продавать сегодня, если столь много можно выгадать, чуть повременив… И внезапно сдался:

– Ладно… Идем! Идем, племянник, я знаю нужного человека! За такой груз он заплатит…

– Погоди! – Выглянувший на его крики хозяин лавчонки поднял руку. – Подожди! Быть может, тебе нет нужды идти дальше. Корабль, готов спорить, старый, шелк, думаю, промок в дырявом трюме, специи сопрели, но все же…

Шир-Али остановился, презрительно глянув на него через плечо:

– Что-о? Это ты-то говоришь о покупке? Да где тебе взять сто тысяч динаров? Откуда, в самом деле?

– А кто говорит о ста тысячах динаров? Это болтовня дураков… и все же не будем спешить. Поистине, сам Аллах послал вас ко мне. Войдите внутрь.

– Кто тут говорит об Аллахе? – отпрянул Шир-Али. – Какие у нас могут быть дела с тобой? Нам некогда тратить время попусту! Галера должна быть продана до наступления ночи – так могу ли я тратить драгоценное время на пустую болтовню?

Шимас столь полно перевоплотился в сбежавшего раба, что не замечал ни давным-давно севшего солнца, ни прохлады, которой тянуло от реки. Он был там, в Кадисе, вместе с волшебно перевоплотившимся Шир-Али и Селимом…

После долгих споров и многих пререканий лжекупцы все же позволили проводить себя в лавку и уселись на подушках, скрестив ноги, причем Шир-Али все время протестовал против такой пустой траты времени. Несколько раз он вскакивал – и лишь затем, чтобы его с поклонами усадили. Хозяин лавчонки, представившийся Бар-Аддином, внимательно читал список грузов, все время бормоча и считая на пальцах. Гости пили поданное хозяином вино и ждали.

Лавка выглядела скромно, даже бедно, однако в любом городе невозможно долго ходить по улицам и не знать, что вокруг происходит. Существует лига нищих, и чего они не знают, того не знает никто. Вскоре купец вызвал мальчишку и спешно послал его куда-то, и буквально через несколько минут тот вернулся с двумя длиннобородыми стариками. Склонив головы друг к другу, они изучали список, споря и протестуя.

Шир-Али вдруг поднялся на ноги:

– Хватит! Довольно!

Беглецы были уже у двери, когда Бар-Аддин остановил их:

– Проводите нас на корабль. Если все обстоит так, как вы говорите, мы покупаем.

– И корабль тоже?

– И корабль.