Текст книги "Крах тирана"

Глава 30

Надир-шах уже начал подумывать о возвращении в Персию. Но жизнь его в Индии была так необычайно сладка и безмятежна, что он день ото дня откладывал свое отбытие. Ему передали, что Фируза стала куда более покладистой и вот-вот откроет шаху свое сердце. Но все твердит, что еще не готова предстать перед своим повелителем, а гаремные наставницы употребляют все свое искусство, чтобы ночь долгожданной встречи была обставлена по всем правилам.

Шаху показалось, что наставницы излишне усердствуют, и он сам явился в гарем. Фируза, действительно, выглядела теперь совсем иначе. Она заметно похорошела, усвоила гаремный этикет, оставила свое затворничество и даже улыбалась в ответ на вопросительные взгляды Надира.

– Ты так ничего и не взяла в моей казне, – напомнил Надир.

– Мне ничего не нужно, – ответила Фируза, опустив глаза.

– Но я хотел бы подарить тебе то, чего желает твое сердце, – предложил шах.

– Тогда пусть мой повелитель вернет мне родину, – тихо сказала Фируза.

– Твоя родина давно уже здесь, – обвел руками гарем Надир-шах.

– Но мне хотелось бы взглянуть на ту, где осталась моя семья, – упрямо твердила Фируза.

– Девушка еще не готова, – недовольно сказал Надир евнуху Лала-баши и покинул гарем, провожаемый призывными взглядами других его обитательниц.

– Осталось совсем немного, мой повелитель, – горестно вздыхал Лала-баши, семеня за своим господином. – Эта дикарка почти уже готова к счастливому свиданию!.. Еще чуть-чуть…

– Еще чуть-чуть, и твоя жизнь будет не в счет, – пригрозил Надир-шах.

Лала-баши отлично знал, что означают эти слова, и бросился к ногам Надира.

– Умоляю, пощади своего верного слугу, владыка!

– Слуги должны служить, – ответил, не оборачиваясь, Надир.

– О, если бы великий шах позволил мне построже относиться к его избраннице, – заныл Лала-баши.

– Я сказал – ты понял, – гневно бросил Надир, и стражники закрыли за ним дверь.

Но огорчения Надира на этом не закончились. Когда он пытался успокоить свою гордыню музыкой, вином и кальяном, явился серый от страха визирь. В руках он держал письмо с большой красной печатью и шкатулку.

По лицу визиря Надир-шах понял, что случилось что-то важное. Он кивнул секретарю, тот взял письмо и сломал печать. По мере того, как он читал письмо, лицо его делалось все бледнее.

– Ну, что там? – мрачно спросил Надир, отставив кубок с вином.

Секретарь поднял глаза от письма и дрожащим голосом произнес:

– Не смею вымолвить, мой повелитель…

– Говори, – приказал Надир. – Я вижу, что на письме печать Ибрагим-хана.

– Да, – тихо произнес секретарь. – Но письмо написал его визирь…

– Визирь? – не понял Надир-шах. – Что же он пишет?

Секретарь собрался с духом и начал читать:

– Прославленному, великому, опоре справедливости и правосудия, украшающему мир щедростью и великодушием…

– Переходи к сути! – раздраженно взмахнул рукой Надир-шах.

– В письме говорится, что его высочество, возлюбленный брат вашего величества Ибрагим-хан погиб, – пугаясь собственных слов произнес секретарь.

– Что?! – взревел Надир-шах. Он вскочил и вырвал письмо из рук секретаря. – Как это может быть? Кто посмел поднять руку на моего брата?!

Визирь и секретарь молчали, будто лишившись дара речи.

Тем временем Надир лихорадочно пробегал строку за строкой и начинал снова, будто не веря своим глазам.

«Храня преданность и опасаясь исказить истину, доношу великому падишаху…» – сообщал визирь Ибрагим-хана.

Из письма следовало, что отряд Ибрагим-хана, решившего окончательно усмирить горцев, окружили в ущелье. Отряд был разбит джарцами и их единомышленниками из Дагестана, а сам Ибрагим-хан, получив несколько тяжелых ранений, отдал душу тем, кто принимает души. Ужасные подробности гибели Ибрагим-хана, труп которого был сожжен джарцами, визирь благоразумно решил не упоминать, письмо и без того было удручающим.

Все еще не веря прочитанному, Надир-шах открыл шкатулку. В ней лежала джика, которую Надир посылал в подарок брату – второму после шаха человеку в Персидской державе.

Удостоверившись, что непоправимое случилось, Надир изорвал письмо в клочья и мрачно уставился на своего визиря.

– Они мне за это заплатят, – прошипел Надир. – А кто избежит смерти от моих сабель, умрет от жажды, ибо вместо воды их реки и родники наполнятся кровью.

К шаху были немедленно созваны минбаши-тысячники и вельможи. Прослышав о гибели Ибрагим-хана, они явились со скорбными лицами, выкрикивая проклятия горцам и сокрушаясь, что не смогли отдать свои жизни вместо жизни драгоценного брата властелина мира.

Но Надир-шаху было не до соболезнований. Он пребывал в тяжком отчаянии, которое сменялось вспышками ярости и гнева.

Окинув мрачным взглядом своих приближенных, Надир-шах сказал:

– Вы достаточно преуспели в грабежах, теперь настала пора показать себя в настоящих битвах.

Возражать владыке никто не смел.

– Повелеваю, чтобы лучшие из моих войск немедленно выступили на Кавказ, – приказал Надир.

Шахские военачальники знали, что значит воевать с горцами, и покидать богатую, теплую Индию ради того, чтобы испытывать судьбу в горах Кавказа, никому не хотелось. Но еще меньше им хотелось испытать на себе гнев Надир-шаха, суливший верную гибель.

– Будет исполнено, мой повелитель, – поклонился визирь, приложив руку к сердцу. Вслед за ним склонились перед волей падишаха и все остальные.

– Я не позволю врагам смеяться над нами, – все более приходил в ярость Надир-шах. – Что скажут турки, что скажет Европа, что скажут все остальные, когда узнают, что жалкая горстка смутьянов посмела нанести вашему господину такое страшное оскорбление?

Я втопчу этих собак в землю!

Возглавлять войска, высылаемые из Индии, был назначен испытанный в боях Кани-хан, бывший теперь правителем Герата, который он же прежде и захватил со своей конницей. На борьбу с повстанцами шах велел двинуть в Джар и те войска, которые стояли в Грузии и Хорасане под началом Мухаммада Фет-Алихана. А визирю приказал не жалеть казну, чтобы войска ни в чем не испытывали недостатка.

– И если к прибытию нашей священной особы мятежники Джара и Тала не будут разбиты, а из их голов не будет насыпана высокая гора, то вместо их голов полетят ваши! – пригрозил Надир.

– Повеление владыки будет исполнено с усердием, – еще ниже склонился визирь.

– Особой нашей милости удостоится тот, кто возьмет зачинщиков живьем, – приказывал Надир. – Я изжарю их на костре, как куропаток! Поспешите же исполнить мою волю!

Визирь и военачальники, пятясь, чтобы не оказаться к шаху спиной, покинули тронный зал. Наступила гнетущая тишина. Был слышен лишь скрип калама, которым секретарь записывал повеления владыки.

– Горцы… – сжимал кулаки Надир. – Они содеяли это на свою погибель.

Ярость шаха требовала выхода. И голова курьера, доставившего скорбную весть, перекочевала с его шеи на острие копья.

Глава 31

Слухи распространились быстро. И когда во дворец был призван русский резидент Калушкин, он уже знал о случившемся. Калушкин спешил, изнемогая от желания поскорее выяснить, что теперь будет, когда горцы снова поднялись против завоевателей и сделали то, чего Надир им никогда не простит? Но дипломатический этикет диктовал свои правила.

– Ваше величество пожелали меня видеть? – поклонился шаху Калушкин.

– Да, друг мой, – вопреки ожиданиям спокойно ответил Надир-шах. – Сегодня день особых подарков. И мне было бы лестно, если бы русский посланник потрудился еще раз посетить сокровищницу и выбрать дары, которые я хочу послать вашей царице.

– Выбрать дары? – удивился Калушкин. – Время ли теперь, ваше величество?

– Русская царица сделала мне так много хорошего, – говорил Надир-шах. – И земли персидские по-дружески вернула… А ваш генерал Левашов даже прислал из Баку инженеров и бомбардиров, когда я отнимал Гянджу у наших общих врагов – турок. Так что бери что угодно, только бы царица была довольна моим подарком.

– Вот оно как, – лихорадочно размышлял про себя Калушкин. – С чего бы такая щедрость? Не иначе как снова на Кавказ собирается, да боится, что мы ему воспрепятствуем?

Калушкину не хотелось брать из награбленных богатств. Но дипломатическая служба вынуждала его делать и не такое. Интересы державы не всегда совпадали с велением сердца. На то она и служба государева.

– А сокровища – что ж, они предметы бездушные, им все равно где лежать. Только бы фавориты не растащили, – продолжал размышлять Калушкин, направляясь в казначейство с приставленными к нему чиновниками. – Ведь могут весьма пригодиться сокровища эти, коли новая война с персиянами. Не навечно же мы Надиру отдали то, что царь Петр немалыми трудами приобрел. Воевали, воевали, и на тебе – граница в Кизляре! Да еще пару крепостей срыли, чтобы недругу не достались… Очень даже пригодятся сокровища. Да и не Надировы они, а индийского царя. Тот еще и рад будет, если они послужат отмщению нанесенной ему обиды.

В том, что Надир не ограничится Кавказом, если сумеет прибрать его к рукам, Калушкин не сомневался. И уже мысленно сочинял письмо, которым сопроводит подарки шаха русской императрице. Хотя и пошлет его иным путем, через верных людей. Незачем шаху знать, о чем у русского посланника душа болит. А пока нужно было приниматься за дело.

В сокровищнице теперь заправляли люди Надир-шаха. Сюда свозилась дань от махараджей и прочих правителей, устрашившихся персидского войска, и работа кипела день и ночь. Составляли новые описи, пересчитывали монеты, отдавали на переплавку в слитки слишком большие золотые предметы и прикидывали, сколько потребуется верблюдов, чтобы все это увезти.

Под ревностными взглядами оценщика и казначея Калушкин выбирал подарки для царствующей фамилии и Российского императорского двора. Калушкину было сообщено, что лучшие дары будут именными, и у него голова шла кругом, когда он пытался сообразить, кому и что предпочесть, чтобы не возбудить ревности, а паче того – монаршего гнева на свою голову.

Но одно Калушкин знал наверняка: первым делом следовало угодить императрице Анне Иоанновне. Баба она видная, и рука у нее тяжелая. Да не забыть фаворита ее Бирона, который хоть и не царствует, а правит. Коли не умаслить обер-камергера двора – не миновать Тайной канцелярии. В два счета в шпионы запишут и в пыточную к живодерам свезут.

– Чем бы царицу удивить? – размышлял Калушкин, перебирая драгоценные диадемы и кольца. – Скоро десять лет, как правит, всякого добра насмотрелась.

Взгляд Калушкина остановился на прекрасном перстне с крупным алмазом, который обрамляли рубины и изумруды.

– Самой не понравится, так Бирону подарит, – с завистью вздохнул Калушкин, разглядывая камни.

Казначей изумленно вскинул брови:

– Это перстень самого Шах-Джахана!

– Кто таков? – осведомился Калушкин.

– Бывший правитель Индии. Тот, что Тадж-Махал построил.

– А… – вспоминал Калушкин. – Гробницу белокаменную? Для усопшей жены?

– Мавзолей, – уточнил казначей. – Жаль, с собой его не увезешь, велик слишком.

– Выходит, знатная вещица, – сказал Калушкин, кладя перстень на золотой поднос, с которым ходил за ними служитель сокровищницы. – От царя – к царю. По чину перстенек.

– Может, другое возьмете, – предложил казначей, показывая еще одно кольцо.

– Это как-то попроще будет, – пожал плечами Калушкин.

– Тоже Шах-Джахана, – пояснил казначей, надевая кольцо на большой палец и изображая лучника, натягивающего стрелу. – Говорят, императрица ваша охоту любит. А это кольцо для того и служило, чтобы тетива палец не поранила.

– Ну, если так, возьмем и его, – согласился Калушкин, беря кольцо и опуская его на поднос рядом с первым.

– Но, господин посланник… – пытался возразить казначей.

– Только охотится наша императрица с ружьем, – продолжал Калушкин как ни в чем не бывало. – Ружьишко бы надобно…

Ружье в сокровищнице нашлось – легкое, с чудесной отделкой и золотыми пулями в серебряном с жемчугами ящичке.

Дальше дело пошло быстрее. На поднос складывались изумительной красоты драгоценные джики, диадемы, браслеты, пряжки, табакерки, перстни, кольца и прочие украшения, назначения которых Калушкин не знал, но в ценности их не сомневался. Для других предметов подноса уже не хватало. Калушкин заприметил золотой стол дивной работы, украшенный богаче, чем Павлиний трон, и велел нести его за собой, нагружая стол все новыми редкостями. Когда и стол был весь заставлен, Калушкин просто указывал на желаемое и записывал в особую книжку.

Таким же образом Калушкин выбирал подарки Анне Леопольдовне – внучке царя Ивана V. Недавно она была выдана замуж за принца Брауншвейг-Люнебургского, и императрица надеялась, что у них родится сын, которому Анна Иоанновна сможет оставить Российский престол, так как других наследников мужского пола не было.

Затем Калушкин вспомнил о Елизавете Петровне. Дочь Петра Великого и Екатерины была известна веселым нравом и особым пристрастием к нарядам и развлечениям. Для нее, кроме драгоценностей, Калушкин набрал десятки кусков парчи разных видов, атласу, бархату и прочих дивных материй. Но, поразмыслив, решил не обделять и других дам, и десятки кусков превратились в сотни.

Казначей хватался за голову, но Калушкин вошел во вкус, и его было не остановить. В его список дюжинами попадали золотые, расписанные эмалями блюда, такие же сервизы и кувшины, сверх того, обсыпанные самоцветами, оправленные в золото хрустальные кальяны, ларцы и всевозможные дамские принадлежности.

Один из кувшинов Калушкин решил осмотреть повнимательнее, дабы придать себе вид знатока. Кувшин был небольшой, круглый, с высоким узким горлом. Калушкин насчитал на нем больше тысячи рубинов, не считая прочих каменьев и жемчугов. Под стать этому были и другие кувшины, не уступавшие ему ни убранством, ни тонкостью работы, разве что на одних было больше изумрудов, а на других – алмазов.

– Эх, – печалился про себя Калушкин. – При дворе за обычную посуду сойдут, а я бы на один такой кувшинчик век прожил припеваючи…

Проведя целый день в трудах праведных, Калушкин утомился. Он уже решил закончить этот набег на шахскую сокровищницу, пока еще пребывал в здравом уме, однако оставалась одна комната, в которую он еще не входил. Калушкин слегка перевел дух и отворил тяжелую, покрытую серебряными узорами дверь, в которую не решились войти ни казначей, ни слуги, сопровождавшие Калушкина.

Это оказалась лаборатория, где Сен-Жермен проводил свои опыты. Здесь было множество странных инструментов, колб, чаш с золотым песком, драгоценными камнями, неизвестными веществами и травами. Имелась также целая библиотека книг и свитков, из которых французский чародей, по-видимому, черпал нужные ему сведения. Кроме самого кудесника, тут было несколько индусов необычайного вида, походивших на отшельников и магов одновременно.

– Мсье Калушкин! – воскликнул Сен-Жермен, не отрывая взгляда от реторты, в которой что-то кипело, испуская странный запах и таинственное сияние.

– Покорнейше прошу меня извинить, – растерянно произнес Калушкин.

– Входите, друг мой, – пригласил Сен-Жермен. Он погасил под ретортой огонь и пожал руку Калушкину.

– Все опыты производите? – любопытствовал Калушкин.

– Эксперименты, – уточнил Сен-Жермен.

– Золото делаете?

– Отнюдь, – загадочно улыбнулся Сен-Жермен.

– Неужели – сами каменья? – предположил Калушкин.

– Их здесь и так достаточно, – ответил Сен-Жермен. – Драгоценные камни для меня лишь средство, материя…

– Тогда что же? – недоумевал Калушкин.

– Это тайна, – сказал Сен-Жермен, нюхая изготовленный состав. – Отвратительно.

– Дух, как в преисподней, – согласился Калушкин, оглядываясь на индусов, угрюмо смотревших из-под своих тюрбанов.

– Но вам, как другу, могу сказать, – продолжал Сен-Жермен, отставляя колбу. – Это почти эликсир бессмертия. Шах желает его получить, а я желаю его создать.

– Не может того быть, – испуганно перекрестился Калушкин.

– Тем не менее эти господа, – Сен-Жермен кивнул на индусов, – уверяют, что младшему из них больше двухсот лет.

– Иллюзия, – не верил Калушкин, вглядываясь в индусов.

Они и в самом деле выглядели необычно. Калушкину даже показалось, что тело одного из них, сухое, как пергамент, будто просвечивает насквозь.

– Поверить в это трудно, – согласился Сен-Жермен. – Проверить и вовсе невозможно. Один из них будто бы видел самого Тимура. Но, когда спрашиваешь об обстоятельствах, отвечает, что видел его издали, потому как пребывал в своей пещере, погруженный в нирвану.

– То есть в беспамятство? Как медведь в зимней спячке? – усмехнулся Калушкин и погрозил пальцем индусам. – Эти факиры водят вас за нос, мсье.

– Вы полагаете, что эти волшебники – жалкие шарлатаны? – улыбнулся Сен-Жермен. – Однако у меня есть основания им верить, хотя бы отчасти. Вполне вероятно, что они несколько преувеличивают, отмеряя время не как мы, но то, что они мне открыли, если это подтвердится опытами, способно совершить переворот в науке.

– И что же такое они знают? – сомневался Калушкин. – Чудеса делают?

– Не могу вам всего рассказать, простите, – ответил Сен-Жермен, наливая в чашки изготовленную им жидкость.

– Бессмертен лишь Агасфер – Вечный Жид, – напомнил Калушкин, – коего Бог обрек на вечные скитания в наказание за то, что не пожелал помочь Иисусу Христу нашему нести крест его. А эти больше похожи на язычников.

Сен-Жермен не стал больше разубеждать Калушкина. Вместо этого он взял в руки чашку с горячей жидкость, а другую протянул Калушкину.

– Не желаете ли отведать?

– Благодарю покорно, – отказался Калушкин, с опаской поглядывая на дымящуюся чашку.

– Я предлагаю вам то, что завтра предложу великому Надир-шаху, – сказал Сен-Жермен. – Это большая честь.

– А вы не боитесь, мсье, что это зелье – попросту отрава?

– Я давно ничего не боюсь, – ответил Сен-Жермен. – Но будет жаль, если я не испытаю всего, что возможно, чтобы открыть тайну эликсира бессмертия. А он существует, уверяю вас. Иначе все богатства шаха теряют свой смысл. Так вы будете пить?

– Разве что после вас, – уклончиво отвечал Калушкин, которому совсем не хотелось подвергаться экспериментам Сен-Жермена.

– Мы тленны, – вздохнул Сен-Жермен, – а эти камни вечны. Однако взгляните.

Сен-Жермен бросил в чашку небольшой рубин. К изумлению Калушкина, камень растворился у него на глазах. После чего Сен-Жермен спокойно опорожнил свою чашку.

– Зачем вы так рискуете, мсье? – недоумевал Калушкин. – Даже если бессмертие и существует, на что оно человеку? Подумайте, как это страшно!

– Дело не в бессмертии, а в вечной жизни, – ответил Сен-Жермен. – Разве вам не хочется увидеть, что будет на свете лет эдак через триста?

– Любопытно, – признался Калушкин.

– Вот и мне интересно.

– Так вы, говорят, и без того не первый век живете, – сказал Калушкин.

– Прошлое осталось в прошлом, – вздохнул Сен-Жермен. – А меня всегда больше интересовало будущее. Пейте же!

И тут рука Калушкина будто сама поднесла чашку к губам, и он глотнул магической жидкости. Сначала его обожгло, как огнем, затем перехватило дыхание так, что Калушкину показалось, будто он никогда уже не сделает еще одного вздоха. Видя затруднения Калушкина, Сен-Жермен протянул ему кувшин, и посланник отпил из него несколько больших глотков. Жар тут же прекратился, и к Калушкину вернулся дар речи.

– Злой у вас эликсир, – сказал он, промокая платком губы. Затем сделал из кувшина еще несколько глотков и облегченно вздохнул. – А тут что? На вкус весьма приятно. Особенно после вашего зелья.

– Тари, – улыбнулся Сен-Жермен. – Этот хмельной напиток у индусов в большом почете. Кстати, я выяснил, что он нейтрализует действие эликсира.

– Слава тебе, Господи! – перекрестился Калушкин. – А что нас ожидает, я и без эликсира знаю.

– И что же? – с сомнением спросил Сен-Жермен.

– Тут и гадать не надо, – сказал Калушкин тихо, будто опасаясь, что его услышат древние индусы. – На Кавказ Надир двинется, на Дагестан особливо.

– Вы полагаете – будет мстить за брата? – спросил Сен-Жермен.

– Ясное дело, – отвечал Калушкин, подливая себе еще тари. – Только это дело вроде как семейное, а на уме у него…

– Китай? – предположил Сен-Жермен.

– Если бы. Он, ежели Дагестан покорит, на Россию двинется.

– Думаете, покорит?

– Вряд ли, – пожал плечами Калушкин, снова наливая напиток из кувшина.

– Почему вы так говорите? – допытывался Сен-Жермен. – С армией Надира и его теперешними богатствами…

– Так ведь силой можно горы рушить, а духа не переломишь, – ответил Калушкин, чувствуя, как начинает действовать то ли эликсир Сен-Жермена, то ли индийский напиток. – Я горцев видывал… Таких силой не возьмешь.

– А золотом?

– Говорят, купить всех можно. Однако насчет горцев – сомнительно, – качал головой Калушкин. – Им вольность милее жизни. Народу мало, каждый на виду, а если кто врагу служить вздумает – тут же голову снимут.

– Афганцев тоже считали непобедимыми, – напомнил Сен-Жермен. – А теперь они преданно служат Надир-шаху.

– Что верно – то верно, – вынужден был согласиться Калушкин. – Только за афганцами стояли их величество Мухаммад-шах Индийский, а за горцами, даст Бог, встанет Россия.

Калушкин уже сильно захмелел, однако понимал, что может наговорить лишнего. Эликсир Сен-Жермена и индийское тари могли сыграть с посланником злую шутку. Калушкин из последних сил вспомнил, зачем явился в сокровищницу, и попытался разрешить мучивший его вопрос:

– Прибегаю к вашей помощи, милостивый государь.

– Всегда к вашим услугам, – откликнулся Сен-Жермен, который снова принялся было за свои опыты.

– Есть у нас при дворе один француз, – осторожно начал Калушкин.

– Француз? – насторожился Сен-Жермен. – Кто же это?

– Бирон, обер-камергер двора. Не слыхали?

– Отчего же, наслышан, – кивнул Сен-Жермен. – Фаворит императрицы. Только вам надо бы знать, что он самозванец.

– Как это? – изумился Калушкин.

– Вовсе он не Бирон. Бироны – древний французский род, а ваш оберка-мергер из Биренов, захудалых курляндских дворян. Еще дед его служил лакеем при дворе Курляндского герцога.

Калушкин поразился осведомленности Сен-Жермена, но тайны Бирона были вещью опасной для жизни тех, кто их знал. А Калушкин ломал голову над тем, что бы включить для него в подарочный список.

– Однако же он всевластен, мсье. И ему надобно что-то уделить из подарков, которые его величество Надир-шах желает послать в Петербург.

– Подарите ему зрительную трубу, – посоветовал Сен-Жермен. – В нее далеко видно, и малое становится большим. Пусть пользуется, чтобы не проглядеть интриги, на которые он и сам мастер.

Калушкин мотнул головой, потому что говорить уже был не в состоянии, и покинул таинственное заведение Сен-Жермена.

Отыскав в сокровищнице осыпанную индийскими самоцветами английскую зрительную трубу, он указал на нее казначею, после чего опустился в золоченое кресло и лишился чувств.

Однако утром выяснилось, что Калушкин находился в прострации недолго. То ли эликсир взял свое, то ли служебный долг дал о себе знать, но он вскоре очнулся и продолжил ходить по сокровищнице с новыми силами. Сверх того он каким-то образом умудрился присовокупить к подаркам сотни тюков чая, пряностей, благовоний и бенгальских свечей.

Перелистав до конца длинный список, Калушкин сначала ужаснулся, а потом махнул рукой:

– Что сделано – то сделано. Пусть знают, что велика наша держава и подарков ей много надобно. Небось, не обеднеет падишах. Взял-то я много, однако и осталось несметно.

Список пришлось слегка подправить. Слуга подсказал, что одна пара браслетов, выбранных для императрицы, оказалась не совсем та – эти надевались на ноги.

Казначей был бледен от страха, когда докладывал шаху о результатах деятельности неугомонного Калушкина. Оказалось, что подарки русской императрице и ее двору занимали целую комнату. Послали за самим Калушкиным. Когда он явился к шаху, Надир сказал посланнику:

– Такое рвение достойно награды, – и подарил Калушкину золотые часы, украшенные сапфирами и жемчугом.

Калушкин принял подарок и поклонился:

– Милость вашего величества безгранична. Смею заверить великого шаха, что и при императорском дворе щедрость вашу оценят по достоинству.

– Слонов у меня достаточно, пусть везут, – слегка кивнул в ответ Надир-шах. – И пусть ваша императрица знает, что я чту ее корону и хочу между нами вечного мира.

Калушкин откланялся. Покидая приемную, он подмигнул несчастному казначею, который все не верил, что придется смириться с такими убытками.

Часы Калушкину достались знатные, с цепочкой и музыкой. Он сожалел лишь о том, что они не показывали время, оставшееся до того рокового часа, когда Надир-шах двинется на Дагестан, чтобы затем ринуться на Россию. Но на то Калушкин и был русским резидентом, чтобы отсрочить опасный час и чтобы вовремя упредить свою государыню о его приближении. А что час этот настанет, Калушкин не сомневался. При шахском дворе уже знали, что война России с Турцией окончилась не в пользу Петербурга. Напрасно Миних штурмовал Перекоп, ходил в Молдавию и брал Очаков. Напрасны оказались и жертвы при взятии Хотина и Ясс. По только что заключенному Белградскому миру лишь Азов остался за Россией, а все, что за Кабардой, вдоль Черного моря, отошло к туркам. Надир-шаху такой мир представлялся свидетельством слабости Российской державы, и он не прочь был погреть на этом руки.