Текст книги "Византийские портреты"

В то время как Василий появился при дворе, Варда, дядя царя, становился при нем все могущественнее. Убийство Феоктиста, удаление Феодоры дали ему возможность сделаться фактически главой правительства; получив один за другим чины магистра и доместика схол, затем куропалата, наконец, чуть не соправителя императора с титулом кесаря, он царил полновластно от имени Михаила III.

Несмотря на свои пороки, Варда был человек выдающийся. Крайне честолюбивый, страстно любящий власть, деньги и роскошь, он в то же время старался быть хорошим администратором, строгим и праведным судьей, неподкупным министром; и через это, несмотря на полную беззастенчивость и глубокую безнравственность, он приобрел большую популярность. Очень умный, он любил литературу, интересовался науками. Ему принадлежит честь основания знаменитого Магнаврского университета, куда он призвал самых знаменитых ученых своего времени; там преподавали грамматику, философию, геометрию, астрономию; и, чтобы поддерживать рвение профессоров и пыл воспитанников, Варда часто посещал школу и относился к ней с большим вниманием. Среди его близких и друзей встречались такие имена, как Лев Солунский, знаменитый математик, прославленный философ и врач, один из самых больших умов IX века, имевший, подобно всем великим ученым Средневековья, довольно плохую славу ясновидца и чародея. Но зато в других отношениях Варда, несомненно, скандализировал и двор и весь город; он был со своей падчерицей в крайне подозрительных отношениях, что послужило даже главной причиной серьезного столкновения между папским легатом и патриархом, когда последний счел своей обязанностью запретить всесильному регенту вход в Святую Софию. Но в общем даже враги Варды принуждены признать за ним его высокие качества. В его управление были достигнуты значительные военные успехи в борьбе с арабами; смелое нападение русских на Константинополь было энергично отбито; и в особенности, при содействии патриарха Фотия, преемника Игнатия, Варда прославился блестящим ведением дел христианских миссий, проповедовавших Евангелие моравам и болгарам, и под его же покровительством Кирилл и Мефодий, апостолы славян, предприняли свое великое дело, обратившее в православие целый народ.

В то время как кесарь правил таким образом, император продолжал свои безумства. Он растрачивал на вздорные и бессмысленные вещи деньги, накопленные его родителями; он поражал и возмущал столицу своим необузданным увлечением бегами и лошадьми. Он велел выстроить великолепную конюшню, украшенную, подобно какому-нибудь дворцу, самыми дорогими сортами мрамора, и гордился ей больше даже, чем Юстиниан сооружением Святой Софии. Он проводил время в обществе конюхов, осыпая их золотом, с удовольствием крестил их детей; и сам в наряде конюха председательствовал во время бегов на Ипподроме; а на частной арене во Дворце Святого Мамы часто принимал в бегах участие лично, заставляя высших сановников поступать, как он, и становиться на сторону одной из партий цирка, чтобы оспаривать у него первенство. И в виде издевательства довольно скандального свойства статуя Пресвятой Девы, водруженная на императорском троне, заменяла царя и председательствовала на празднестве.

Когда Михаил III предавался удовольствиям, он отнюдь не допускал, чтобы его от них отрывали под каким бы то ни было предлогом. Однажды, когда он был на Ипподроме, ему объявили, что арабы завладели азиатскими провинциями, и в то время, когда гонец доместика схол, стоя перед василевсом, в трепете ожидал его решения, монарх вдруг воскликнул: «Нет, какова дерзость являться ко мне с таким докладом, когда я весь поглощен крайне важными бегами и решается вопрос, не будет ли правая колесница разбита при повороте!» От границы Киликии до столицы была устроена система сигнальных огней, нечто в роде оптического телеграфа, позволявшая быстро давать знать о нашествиях мусульман; Михаил III велел ее уничтожить под предлогом того, что в праздничные дни это отвлекало внимание народа и что сообщенные таким образом дурные вести мешали зрителям, огорчая их, вполне наслаждаться бегами. Уже было сказано о его развращенности и о шутках, какие он устраивал с процессиями шутов и скоморохов; мы упоминали также о том, что он любил выпить и получил за это прозвище Михаила Пьяницы и что ему, когда он бывал пьян и не понимал сам, что говорил, было безразлично отдавать приказания казнить или выдумывать самые дурацкие проделки. Единственное средство понравиться ему состояло в том, чтобы принимать участие в этих странных развлечениях, и все при дворе усердствовали в этом. Рассказывают, что сам патриарх Фотий находил очень смешными забавы императора и охотно поддерживал его за столом, выпивая сам еще больше. Как бы то ни было, Василий быстро сообразил, что представляется удобный случай устроить свою судьбу.

Очень ловко он подо все подделывался, на все соглашался, из всего извлекал выгоду. В 856 году освободилась должность шталмейстера, так как занимавший ее раньше был замешан в заговоре против императора: Василий сделался шталмейстером. В 862 году камергер Дамиан, старый друг Варды, был отставлен за то, что не оказал почтения кесарю, с которым был в ссоре; на этот доверенный пост, приближавший к царю того, кто его занимал, был назначен Василий. Впрочем, Михаил III крайне благоволил к своему фавориту; всякому, кто имел охоту его слушать, он рассказывал, что один только Македонянин был действительно ему предан и верен. Поэтому он сделал его патрикием и в конце концов женил его. А Василий уже был женат на такой же македонянке, как он сам, носившей имя Мария; василевс заставил его развестись, и Марию отправили на ее родину, дав ей немного денег. После этого царь женил своего друга на своей любовнице Евдокии Ингерине.

Это была очень красивая женщина, уже несколько лет состоявшая в связи с Михаилом, который все продолжал ее любить; поэтому, устраивая ее судьбу, он условился, что она останется его любовницей; и это условие так хорошо соблюдалось, что беспристрастные летописцы без всяких обиняков говорят о том, что император был отцом двух первых детей Василия. Придворные писатели, несомненно более скрытные по части таких деликатных вопросов, напротив, наперебой друг перед другом восхваляли не только красоту и грацию, но и мудрость и добродетели Евдокии; сам факт, что они усиленно настаивают на этом, указывает на больное место, бросавшее тень на Македонский дом. Один Василий, по-видимому, легко переносил это затруднительное положение; ему, впрочем, было чем утешиться. Он был любовником Феклы, сестры императора, и Михаил III закрывал глаза на эту связь, как Василий закрывал глаза на связь своей жены. И это было самое милое сожительство вчетвером, какое только можно себе представить.

Василий, конечно, совсем не желал делать такого рода угождения даром. В этом авантюристе из Македонии, таком ловком и льстивом придворном, Варда чуял скрытое честолюбие, подготовлявшее себе пути. «Я выкурил лисицу, – говорил он своим близким после падения Дамиана, – но на ее место впустил льва, который пожрет нас всех». И действительно, горячая борьба возгорелась скоро между фаворитом и министром. Василий старался заверить императора, что кесарь покушается на его жизнь, но Михаил только смеялся над этими нелепыми обвинениями. Тогда, чтобы добиться своего, пронырливый македонец стал искать себе сообщника; он соединился с Симватием, зятем Варды, и, взяв с него страшную клятву молчать, открыл, что император, чувствуя к нему большое уважение, желал ему всякого добра и только его тесть противился его законному повышению. После этого он с теми же наветами обратился к императору и для подкрепления своих слов привел свидетельство Симватия; последний, увидав, как его провели, пришел в бешенство и, не колеблясь, стал клясться вместе с Василием, что действительно Варда заговорщик. Крайне потрясенный этими сообщениями, Михаил III мало-помалу согласился действовать против министра. Но кесарь был могуч; в Константинополе его почитали так же, как императора, если не больше; через сына своего Антигона, начальника охранной стражи, он держал в своих руках столичные отряды; пытаться нанести ему удар значило заранее обречь себя на верную неудачу. Чтобы найти благоприятный случай, следовало разъединить Варду с его сообщниками; поэтому убедили императора объявить поход в Азию против арабов – вынужденный сопровождать василевса, Варда, таким образом, попадает беззащитным в руки своих врагов.

Кесарь был предуведомлен обо всех этих кознях, и некоторые из его приближенных советовали ему защищаться и смело заявить, что он не отправится вместе с императором к войску. Естественно, что в это же время суеверные люди стали находить всевозможные зловещие приметы, предвещавшие близкий конец министра. Рассказывали, что в церкви, когда он был углублен в молитву, он вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сзади сорвала у него с плеч парадную мантию. Подозрительно качали головами, толкуя о присланном ему неожиданно сестрой его Феодорой подарке. То была одежда, на которой вышиты были золотые куропатки, оказавшаяся недостаточно длинной; все предсказатели были того мнения, что куропатка означает измену, а слишком короткое платье указывает на неминуемую смерть. Самому Варде снились тревожные сны. Он видел, будто входит с императором в Святую Софию в торжественной процессии и вдруг в абсиде церкви замечает св. Петра, сидящего на троне и окруженного ангелами, а у ног его патриарх Игнатий, требующий правосудия против своих притеснителей. И апостол, подав меч одному из служителей, одетому в золотую одежду, велит императору стать подле себя по правую руку, кесарю по левую и отдает приказание поразить его мечом. Но Варда был слишком умен, слишком свободен от всяких суеверий, чтобы придавать большое значение подобным вещам. К тому же император и его фаворит ничего не жалели, чтобы вновь возбудить в нем доверие и лучше заманить его в западню. Перед отъездом оба отправились вместе с кесарем в церковь Богородицы Халкопратийской и тут, в присутствии патриарха Фотия, принявшего их клятву, торжественно поклялись кровью Христовой, что Варде нечего их опасаться. Почти убежденный, регент решился отправиться вместе с двором – Василий, трижды клятвопреступник, добился своего.

Летописцы, пристрастные к Македонской династии, сделали все, чтобы оправдать Василия в убийстве Варды, и приложили все старания, чтобы показать, что он не играл никакой роли в этом важном событии. Но правда совершенно не соответствует этому. Войско и двор переправились в Азию. Василий с некоторыми заговорщиками – в их числе были его братья, родственники, близкие друзья, которым он открыл свой план, – был готов действовать по первому слову императора; и, чтобы приблизить развязку, он и его сообщники возбуждали нерасположение Михаила к его дяде, подчеркивали дерзость кесаря, поставившего свою палатку на холме над палаткой императора. Варда знал все о замышлявшемся заговоре, но, охваченный благородным презрением к опасности, он считал пустяком то, против чего предупреждали его друзья, и, веря в свою счастливую звезду, полагал, что у врагов не хватит смелости. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он надел великолепную одежду и верхом, в сопровождении многочисленной свиты, отправился по обыкновению ранним утром к императору на аудиенцию. Василий ждал его. В качестве главного камергера он должен был принимать кесаря и ввести его за руку к царю. Войдя в палатку, Варда стал рядом с монархом, и беседа началась. Тогда движением глаз Михаил дал знать своим соумышленникам, что минута наступила. При этом знаке логофет Симватий вышел из императорского шатра, и, сделав крестное знамение, этим заранее условленным знаком он предуведомил убийц и ввел их вглубь палатки. Уже Василий, стоя позади Варды и едва сдерживаясь, делал по адресу министра угрожающие жесты, как вдруг кесарь обернулся и понял. Чувствуя, что погиб, он бросился к ногам Михаила, моля его о спасении. Но Василий обнажает меч; при этом знаке заговорщики бросаются и на глазах императора, равнодушного или бессильного, рубят в куски несчастного кесаря. До того остервенились убийцы, что не могли оторваться от трупа, всего покрытого кровью, так что впоследствии едва могли собрать от него несколько бесформенных кусков, которые были похоронены в том самом Гастрийском монастыре, куда, по приказанию его, должна была некогда удалиться сестра его Феодора.

По официальной версии, очевидно придуманной, чтобы извинить это гнусное убийство, выходит, будто заговорщики после долгих колебаний вынуждены были совершить убийство, чтобы спасти императора, жизни которого грозила опасность, и что в смятении, последовавшем за убийством, Михаил III подвергался самым большим опасностям. Но этот рассказ не может обмануть никого. Разумеется, патриарх Фотий, как ловкий придворный, поспешил поздравить императора с избавлением от столь грозных опасностей; но народ, более правдивый и любивший Варду, кричал царю по дороге, когда тот ехал назад: «Хорошее ты совершил путешествие, царь, ты, убивший своего родственника и проливший кровь своих близких. Горе тебе! горе тебе!»

Василий одержал верх. Через несколько недель после этого император, не имевший детей, усыновил его и возвел в сан магистра; еще несколько позднее он сделал его соправителем.

В Троицын день в 866 году народ с удивлением увидал, что в Святой Софии воздвигают два трона, и любопытствующие зеваки были крайне заинтригованы, зная, что имеется только один василевс. Скоро все объяснилось. В положенный час императорская процессия вошла в базилику; во главе шел Михаил III в полном парадном одеянии; Василий следовал за ним, неся инсигнии и меч оберкамергера. Твердым шагом царь приблизился к иконостасу и поднялся на верхние ступеньки; Василий остановился несколько ниже; еще ниже поместились императорский секретарь, заведующий дворцом, или препозит, вожди цирковых партий, представлявших официальный народ. И тогда, в присутствии двора и собравшейся толпы, императорский секретарь прочел царский указ: «Варда-кесарь, – говорилось в этом документе, – составил заговор против меня с целью убить меня и для этого увлек меня из столицы. И если бы не добрые советы Симватия и Василия, я теперь не находился бы в живых. Но он пал жертвой своих прегрешений. И так я повелеваю, чтобы Василий, паракимомен (спальник) и мой верный слуга, охраняющий мою царственность, избавивший меня от моего врага и любящий меня, стал отныне блюстителем и правителем моей империи и чтобы все величали его императором». Василий, совсем потрясенный, прослезился при этом чтении, которое, конечно, не могло его удивить. И Михаил передал свою собственную корону патриарху, который благословил ее и возложил на голову Василия, в то время как препозиты облачали его в дивитисий и обували в красные башмаки. И народ воскликнул по церемониалу: «Многая лета императорам Михаилу и Василию».

Благодарность никогда не была в числе главных добродетелей Македонянина. Когда его сообщники, и в особенности Симватий, стали требовать у него своей доли власти и почестей, он прогнал их прочь без зазрения совести, так как не нуждался в них больше; когда же они, недовольные тем, возмутились, он жестоко наказал их за непокорность. Но при таком царе, как Михаил, самые казавшиеся с виду великие милости были на самом деле всегда ненадежны, тем более что многие из придворных, завидуя быстрому повышению фаворита, старались навредить ему в глазах императора и уверить василевса, что новый соправитель злоумышлял на его жизнь. Напрасно для спасения своего кредита Василий делал все, что только мог, присутствовал на императорских празднествах, выпивая вместе с царем, позволял ему самое фамильярное обращение с женой своей Евдокией: с таким непостоянным и неспокойным человеком, как Михаил, он все время должен был опасаться и за власть свою, и за собственную жизнь.

Скоро он ясно почувствовал грозившую ему опасность. Однажды вечером, чтобы отпраздновать победу, одержанную царем на бегах, был устроен торжественный обед во Дворце Святого Мамы. Во время десерта один из присутствующих, патрикий Василискиан, пользовавшийся милостью монарха, стал поздравлять императора, что он правил колесницей с такой ловкостью и с такой удачей. Михаилу, находившемуся уже под влиянием винных паров, пришла тогда в голову забавная мысль, как это с ним обыкновенно случалось после выпивки: «Встань, – сказал он патрикию, – сними с меня мои красные башмаки и надень их». Тот, смущенный, смотрел на Василия, точно желая спросить у него совета; тогда василевс, рассердившись, приказал ему повиноваться тотчас же; затем он обратился к своему соправителю: «Право, – заметил он иронически, – я нахожу, что они идут ему больше, чем тебе» – и стал импровизировать стихи в честь своего нового фаворита: «Смотрите на него все, – декламировал он, – любуйтесь на него. Разве он не достоин быть императором? Он прекрасен; венец так идет к нему; все способствует его славе». Василий, вне себя, молча старался подавить свое бешенство; Евдокия, вся в слезах, пыталась образумить Михаила: «Императорский сан, это великая вещь, царь, – говорила она ему, – не следует его бесчестить». Но Михаил, все более и более пьянея, кричал: «Не беспокойся об этом, моя милая. Меня это забавляет – сделать Василискиана императором».

Быть может, также и Феодора, по-видимому, вошедшая в милость у сына, интриговала против Василия и старалась его свергнуть. Во всяком случае, Македонянин, чувствуя, что товарищ его выходит из-под его опеки, решил, что пришло время с ним покончить. Чтобы оправдать этот последний акт драмы, Константин VII, внук Василия, всячески старался представить Михаила в самых мрачных красках, и в грозной обвинительной речи он собрал в одно рассказы о всех его безумствах и скандалах и преступлениях; однако он не дерзнул коснуться той доли участия, какую принял его дед в убийстве человека, бывшего его господином и благодетелем. А между тем и тут правда говорит сама за себя.

23 сентября 867 года император ужинал во Дворце Святого Мамы. Несмотря на доносы, какие делали ему на Василия, несмотря на ненависть, которую он теперь питал к прежнему своему другу, царь пригласил к своему столу своего царственного сотоварища вместе с женой его Евдокией. Как обыкновенно, монарх много выпил, а все знали, что когда он пьян, то способен на все. Василий, твердо решившийся действовать, уже несколько дней перед тем сговорился с большинством тех самых людей, которые раньше помогали ему отделаться от Варды. Полагая, что настала благоприятная минута, он под самым пустым предлогом вышел из праздничного зала и, пройдя в императорскую спальню, испортил своей богатырской рукой замки, чтобы лишить императора возможности там запереться; после этого он возвратился на свое прежнее место за столом; как всегда, Евдокия была крайне любезна со своим любовником. Когда довольно поздно ночью гости поднялись, чтобы расходиться, Василий захотел сам поддержать шатавшегося императора, довел его до спальни и на пороге почтительно приложился к его руке. Под охраной двух верных служителей Михаил не замедлил уснуть глубоким сном. Тогда Василий вместе с заговорщиками проник в комнату. Их всех было восемь человек. При их внезапном появлении спальник Игнатий в испуге вскрикивает, пытается сопротивляться – шум борьбы пробуждает царя, и, сразу отрезвев, он привстает и смотрит. Тогда Иоанн Халдий, один из друзей Василия, извлекает меч и одним ударом отсекает обе руки у императора; другой валит на землю Василискиана; в это время остальные заговорщики стоят на страже у дверей, чтобы помешать караулу прийти на помощь своему господину. Приведя в исполнение свой замысел, заговорщики стали совещаться: «Мы отрезали ему руки, – сказал один, – но он все еще жив; а раз он жив, что будет с нами?» Тогда один из убийц вошел опять в комнату, где Михаил, приподнявшись на постели, весь покрытый кровью, стонал и осыпал ругательствами своих убийц, особенно Василия. Одним сильным ударом вошедший пронзил ему живот; потом, гордясь своим подвигом, он пошел объявить Василию, что на этот раз все кончено.

Константин VII почувствовал ужас и трагизм этого гнусного убийства. В биографии своего деда, написанной им, он просто говорит: «Знатнейшие из сановников и сенаторов погубили императора во Дворце Святого Мамы с помощью нескольких солдат стражи; и, пьяный до бесчувствия, он без страдания перешел от сна к смерти». Конец Михаила III был несравненно страшнее и ужаснее. Он погиб если не от руки, то, во всяком случае, по приказанию того человека, которого сделал императором; и, внезапно отрезвившись в свой смертный час, он мог во время мучительной агонии сознать и почувствовать все коварство этого Василия, вдвойне убийцы: убийцы своего законного царя и своего приемного отца.

Мрачное предсказание Феодоры исполнилось: отстранив все препятствия, отделявшие его от трона, Македонянин стал императором. Торопясь окончить революцию, заговорщики, поспешно переправившись через Золотой Рог, овладели Священным дворцом, и на следующее утро первой заботой нового владыки было водворить с большой пышностью в комнатах законной императрицы жену свою Евдокию Ингерину, до конца остававшуюся любовницей Михаила III. Вместе с нею он бесстыдно появлялся во время рождественских праздников 867 года на улицах столицы на великолепной колеснице, запряженной четверкой белых лошадей; спустя несколько лет он даже имел от нее сына, первого своего законного ребенка, а позднее – еще четырех дочерей. Оставшаяся грубой, душа македонского крестьянина, как видно, не знала пустой щепетильности.

Таков он всегда был. Василий повстречался в своей жизни с тремя женщинами. Даниелида, матрона Патраса, была богата; она дала ему, вместе с деньгами, возможность достичь успеха – и он за это бережно хранил память о ней и всячески поддерживал с ней прибыльную для него дружбу. Евдокия была раньше и оставалась любовницей Михаила – он любезно сделал ее своей женой и так же любезно закрывал глаза на ее недостойное поведение. Она служила его честолюбивым целям и была ему полезной сообщницей, и по этой же причине, даже после смерти Михаила III и несмотря на свои новые скандальные истории, он продолжал держать ее при себе, чувствуя, что скомпрометировал бы династию, если бы не оказывал Евдокии самого полного снисхождения и всех подобающих ей почестей. Наконец, сестра Михаила III, Фекла, имела к красавцу Василию любовное влечение; с ней одной он обошелся сурово. Узнав позднее, что она взяла другого любовника, прежнего друга кесаря Варды, он велел подвергнуть и его и ее жестокому телесному наказанию. И это не была, как может сначала показаться, вспышка запоздалой ревности состарившегося императора: человек практический, Василий в то же время конфисковал в свою пользу состояние Феклы.

Таким образом, он всю жизнь оставался человеком-животным, первобытным и малосложным, с сильными страстями, с грубыми звериными инстинктами, каким был много лет назад, когда начинал свою жизнь, и это проливает значительный свет на психологию этого основателя династии. То был честолюбец ловкий и счастливый, а также большой политик, подготовивший своим правлением для Византийской империи два века славы и процветания. Но при этом он оставался всегда душой корыстной и низкой, без запросов совести и чести, не знавшей ни благодарности, ни тонких чувств.