Текст книги "Византийские портреты"

Надо, однако, сознаться, что Льву не везло. От связи его с Зоей родилась только одна дочь, царевна Анна; династические соображения требовали от императора третьего брака. Но царю трудно было решиться на такой шаг. Церковные каноны явно порицали подобный союз; в общественном мнении он являлся недостойным царя; и сам Лев в одной из своих новелл в суровых выражениях поносил людей, доходящих до такого невоздержания. Кроме того, император страстно любил Зою, он горько оплакивал ее потерю. Надо видеть, в каких трогательных выражениях он говорил Евфимию о «своей бедной жене, которую ты совсем не любил». В таком душевном настроении он легко подпал опять под влияние своего духовника; и хотя он не рассчитывал, как прямо это и высказал, «найти в нем нового Стилиана, распоряжающегося и управляющего всем», он тем не менее относился к монаху с крайним уважением, зная его грубую и непреклонную прямоту и немного побаиваясь ее. Вот все эти причины и заставляли царя довольно долго колебаться, прежде чем решиться на новый брак. Так как императорский этикет непременно требовал, чтобы в Священном дворце была женщина для председательствования на церемониях, где присутствовали придворные дамы, он повелел провозгласить августой юную царевну Анну, и это одно достаточно показывает, насколько ему претила мысль о новом браке. Но Анна была невестой одного принца Каролингского дома, юного Людовика Провансальского; она собиралась покинуть Константинополь и отправиться на свою новую родину. Чтобы заменить ее, необходимо требовалась императрица. Кроме того, Лев был молод; ему было тридцать два – тридцать три года; горе его с течением времени притупилось, а с ним и нравственные сомнения в такого рода вопросах. В 899 году решительный шаг был сделан. Он женился на очень хорошенькой женщине родом из Азии, Евдокии Ваяни; но так как несчастье преследовало императора, новая царица умерла год спустя, родив ему сына, но тоже нежизнеспособного.

Итак, приходилось начинать все сызнова, раз опять не стало желанного наследника. Но теперь задача эта оказывалась уже необычайно трудной. Третий брак императора хоть и не прикрывался довольно благовидными предлогами и церковь, считая его, с одной стороны, «поступком неподобающим», все же не порицала его открыто, тем не менее послужил соблазном для многих благочестивых душ. Это обнаружилось, когда после смерти Евдокии игумен монастыря Святого Лазаря наотрез отказал принять в свой монастырь смертные останки царицы, и пришлось обратно нести во дворец тело несчастной; то же чувство неодобрения сказывалось и в поведении Евфимия, когда он советовал Льву сделать жене скромные похороны, без всякого торжества, замечая при этом, что не приличествовало нарушать проявлениями горя и печали веселье и радость великого праздника Воскресения (Евдокия умерла в день Пасхи), тем более что все эти официальные шествия, стоны и рыдания, плач по умершей приводили все к одному и тому же, к той же могиле, к тому же злополучному концу, к тщете всего. Для людей, рассуждающих таким образом, четвертый брак казался настоящей мерзостью. Церковь запрещала его безусловно; гражданский закон даже не предвидел, чтобы можно было дойти до такой неслыханной степени развращенности. В глазах византийцев такой брак был хуже прелюбодеяния. Но что было делать! Лев хотел непременно иметь сына.

Между тем заговоры против императора все учащались. В самом дворце брат царя, этот подозрительный и сомнительный Александр, интриговал против своего царственного соправителя, которого всегда от всей души ненавидел, считая себя более законным наследником Василия; и царь едва не стал жертвой этих козней. Покушение, подготовленное против него в церкви Святого Мокия, чуть было не удалось, и только благодаря случайности император не был в тот день убит ударом палки подосланного убийцы. Все это тревожило Льва, хорошо сознававшего, насколько отсутствие наследника престола способствовало всем этим заговорам. Не решаясь тотчас вступить в брак, он начал с того, что завел любовницу. Это была некая Зоя Карбонопсина, Зоя «Черноокая», принадлежавшая, по-видимому, к одной из самых аристократических фамилий Византии и состоявшая в родстве со знаменитым летописцем Феофаном. Это была женщина умная, честолюбивая, энергичная и ловкая в одно и то же время; она сумела тотчас подчинить себе в значительной степени своего любовника, она воспользовалась своим влиянием, чтобы приблизить ко двору свою родню и составить тут себе партию, а затем она стала подумывать и о том, чтобы женить на себе императора.

С самого начала этой связи Лев также, по-видимому, подумывал о браке. Даже очень вероятно, что он с этой целью возвел в 901 году на патриарший престол родственника Фотия, «мистика», то есть личного секретаря Николая. Будучи приемным братом императора (Василий I был его крестным отцом), этот человек был воспитан вместе с ним и оставался его другом; поэтому царь полагал, что может рассчитывать на его услугу, чтобы побороть препятствия, выставляемые церковью против четвертого брака, и он стал заранее выпытывать его мнение насчет этого дела. Однако Николай был одним из тех представителей духовенства, каких было немало в Византии, «в одно и то же время придворный и монах, сильный в богословии и в искусстве вести интригу, умевший при случае закрывать глаза и при случае же показывать пример большого мужества»[15]15
  Rambaud. K. Empire grec au X^e siècle, p. 10.


[Закрыть]. Приняв духовный сан отчасти против своего желания, он питал в своей властной и надменной душе чувства и стремления чисто земного и мирского характера. Сознавая в себе государственного деятеля, он занимался государственными делами охотнее, чем делами церкви. Он стремился к власти и, чтобы осуществить свою мечту, считал излишним слишком считаться с требованиями совести, благодарности и верности: его несколько раз, и, по-видимому, не без основания, обвиняли в участии в заговоре против законного монарха. В своем высоком духовном сане он видел главным образом средство к властвованию и первую ступень своего будущего величия. Гордый своим саном, он считал себя вправе относиться свысока к власти императора и не стеснялся оспаривать повеления, исходившие от царя. В одном из своих сочинений он написал: «Если император прикажет, под внушением дьявола, что-нибудь противное закону Божию, ему не должно повиноваться; должно считать несуществующим нечестивое повеление, исходящее от нечестивого человека. Никогда служитель Божий не будет повиноваться таким преступным приказаниям, и он скорей должен предпочесть утратить жизнь, чем служить такому господину». Не менее высокомерный в отношении к папе, он не боялся читать наставления и первосвященнику Римскому, порицать его постановления и его несвоевременное вмешательство в дела восточной церкви, и, чувствуя, что в этом противодействии Риму его поддерживает все духовенство, он, несмотря на приказание императора, отказывался общаться с римскими легатами, оказывая таким образом неуважение к власти и папы, и императора.

Непримиримый и дерзкий, когда чувствовал, что дует попутный ветер, Николай, однако, умел, когда нужно было, быть податливым и покладистым во всех отношениях, ибо, если он и обладал незаурядным умом, душа его оставалась довольно низменной. При этом, несдержанный и горячий, способный подолгу хранить злобу и непримиримую ненависть, он никогда не забывал оскорбления, никогда не прощал врагу; и когда наступал день отмщения, он выказывал в преследовании своих противников самую беспощадную жестокость. Его бессердечие и черствость в отношении тех, кому он раньше выказывал самую низкую лесть, были тогда непреклонны; без всяких зазрений совести, без пощады он топтал своих врагов ногами, готовый при этом во всякую минуту, если бы счастье повернулось и собственная выгода того потребовала, вновь стать их крайне почтительным и самым верным слугой.

Такой человек не должен был оправдать надежды, какие Лев возложил на него. Когда император открылся Николаю относительно своих брачных планов, патриарх, по-видимому, отказал наотрез содействовать со своей стороны нарушению церковных канонов. Во всяком случае, несомненно, что очень скоро отношения между патриархом и царем стали натянутыми; при дворе любимцы Льва с Самоной во главе открыто восстановляли монарха против патриарха, и Лев был так раздражен, что подумал было сделать Николая ответственным за покушение, какое намеревались произвести в церкви Святого Мокия, так что понадобилось вмешательство Евфимия, чтобы остановить преследование. Но, несмотря на свои подозрения и гнев, с одной стороны, император, с другой, положительно не знал, как смягчить непреклонного патриарха, которого – он это чувствовал – поддерживало почти все духовенство без исключения, как вдруг, к большому счастью Льва, одно неожиданное обстоятельство дало ему перевес над патриархом.

Видя, что положение его ненадежно, Николай, не колеблясь, вступил в заговор с Андроником Дукой, в 904 году восставшим против императорской власти. Случилось так, что, когда бунтовщику пришлось бежать к арабам, некоторые из его единомышленников, чтобы купить себе прощенье, выдали Льву бумаги мятежника; среди этих бумаг нашли собственноручное письмо патриарха, доказывавшее его несомненную измену. Теперь царь получил возможность сломить высокомерное упорство Николая; и действительно, когда последний узнал об этом благодаря нескромности одного служителя, он понял, что отныне у него оставалось единственное средство спасти свое положение и жизнь – это прекратить всякое противодействие и усиленной угодливостью обезоружить, если возможно, монарха. Тогда, сразу изменив поведение, он согласился на все.

Это случилось в 905 году. Зоя Карбонопсина должна была стать матерью, и император упивался надеждой сделаться отцом. Тогда высокомерный патриарх стал каждый день являться во дворец. Он обедал с царем и его любовницей, уверяя Льва, что ожидаемый ребенок будет мальчик, и приказал по этому случаю в продолжение семи дней совершать торжественные молебствия в Святой Софии; затем не менее торжественно он благословлял чрево фаворитки и объявлял, что имеющий родиться царь составит славу и величие церкви. Судьба оправдала обещания патриарха и исполнила желания императора. В конце 905 года ребенок родился и это был мальчик. Узаконить этого столь желанного наследника стало отныне главной заботой царя. Николай охотно на это соглашался; но другие епископы противились, объявляя, что «рожденье ребенка не могло сделать законным запрещенный брак», и вследствие этого они отказывались совершить крещение, особенно с царскими почестями, как того хотел Лев. В конце концов придумали следующую уловку. Так как, в сущности, как объяснял это впоследствии патриарх, «любить своего ребенка – чувство вполне человеческое», духовенство обещало окрестить сына, если Лев даст слово расстаться с матерью. Этой ценою 6 января 906 года и было совершено крещение в храме Святой Софии самим патриархом; Александр, брат царя, и Евфимий были восприемниками юного Константина Багрянородного. Желание императора исполнилось.

Но Лев дорожил Зоей. Через три дня после крестин, несмотря на обещания, несмотря на клятвы, он опять водворил во дворце свою любовницу; больше того, он решил жениться на ней. Николай не счел возможным довести свое снисхождение до того, чтобы благословить этот скандальный союз; но для этого нашелся услужливый священник, которого потом лишили сана, и Лев собственноручно возложил корону на голову новой императрицы. Понятно, что волнение в столице было большое; церковь после сделанного ей вызова ответила на этот брак императора-четвероженца формальным запрещением ему доступа к святыне. Тогда, чтобы добиться необходимого разрешения для узаконения своего брака, Лев прибег к очень остроумной выдумке, делающей большую честь его искусной и твердой дипломатии. Видя непреклонность византийского духовенства, он надумал обратиться к церкви вселенской и решил спросить, как думают о четвертом браке первосвященник Римский и патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский; и честолюбивый Николай, хотя крайне недовольный таким посторонним вмешательством, ронявшим его всемогущество, должен был с этим примириться и покориться. Впрочем, он твердо рассчитывал, что совещание обманет надежды императора. Но, во всяком случае, до выяснения результатов своего посольства Лев оставил Зою во дворце, отказываясь расстаться с ней хотя бы на один день; он приказывал оказывать ей все почести, какие оказывали царице, и единственной уступкой, сделанной им церкви, было то, что он покорно подчинился изданному против него запрещению.

Патриарх Николай в рассказе, написанном им позднее по поводу этих событий, старался, что совершенно понятно, представить свое поведение с самой выгодной стороны. Если поверить ему, он на следующий же день по вступлении императора в брак, стараясь убедить его, не жалел ни советов, ни уговоров; он умолял его в ожидании приговора патриархов немедленно удалить Зою и отнюдь упорством своим не возбуждать раскола в церкви; на все эти прекрасные слова Лев будто бы отвечал одним отказом. В действительности патриарх, по-видимому, выказал относительно царя гораздо менее энергии и непреклонности; желая главным образом заслужить прощенье, он, по-видимому, напротив, старался умилостивить василевса полной готовностью уладить дело. Из источников менее сомнительных, чем письмо Николая, видно, что патриарх то искал в писаниях святых отцов места, на основании которых возможно оправдать четвертый брак, то поощрял Льва преступить, несмотря на запрещение и не дожидаясь решения патриархов, церковный порог, прямо объявляя, что он сам выйдет к нему при этом навстречу. Надеялся ли Николай, побуждая императора к ложному шагу, еще больше восстановить против него общественное мнение, и без того сильно возбужденное? Хотел ли скорей своей предупредительностью заставить забыть злополучное письмо, доказывавшее его беззаконие? Относительно такого человека оба предположения возможны. Во всяком случае, император не захотел поддаться внушениям патриарха. «Пока не увижу епископов, прибывших из Рима, – говорил он, – не хочу пользоваться свободой, какую ты мне предоставляешь помимо них».

Тем временем с Запада пришли добрые вести. Посланник императора уведомил его, что папа вовсе не порицает четвертого брака и что легаты собираются отправиться в путь и везут желанное разрешение. Это вызвало внезапную перемену в поведении патриарха. Покуда брачный вопрос, оставаясь нерешенным, ставил императора до известной степени в зависимость от патриарха, Николай мог думать на законном основании, что царь, нуждаясь в нем, будет вынужден щадить его и что при подобных обстоятельствах ему будет легко при помощи добрых услуг заставить забыть его преступление государственной измены. Теперь дела приняли иной оборот. Уверенный в оправдании вселенской церкви, Лев не имел никакого основания считаться с главой церкви византийской, и он уже объявлял своим приближенным, что, как только соберется собор, первой заботой царя будет избавиться от враждебного ему патриарха, изменившего своему властелину. Николай понял, что у него оставался один выход: броситься с головой в оппозицию. Он знал вражду, с давних пор питаемую восточным духовенством к Риму, он был уверен, что найдет сторонников, если будет отстаивать независимость Византии от вмешательства первосвященника Римского. Если ему удастся, благодаря такой тактике, нанести удар папе и императору, какое это будет торжество для его честолюбия! Если он будет разбит в борьбе, по крайней мере падет с честью и стяжает ореол мученика как неумолимый борец за нарушенные церковные каноны. Итак, Николай, и без того, впрочем, крайне оскорбленный в своей гордости, видя такое вмешательство Рима в дела своего патриархата, повел себя опять самым непреклонным и высокомерным образом.

В это самое время Лев, рассчитывая на снисхождение Рима, счел излишним сохранять дольше смиренное положение человека, на которого наложено запрещение, что в конце концов не могло не вредить его императорскому престижу. В самый день Рождества 906 года он в сопровождении сената и всего двора отправился в Святую Софию, думая, что патриарх не запретит ему войти в храм после того, как столько раз предлагал это ему в течение последних месяцев. Но на пороге входных дверей его встретил патриарх и наотрез запретил ему вход в церковь; но при этом Николай подал царю надежду, что в ближайший праздник Богоявления он откроет ему доступ к святыне. Лев счел разумным не настаивать и стерпеть унижение, которому его подвергли; тогда патриарх счел возможным сделаться еще более дерзким. 6 января 907 года он опять остановил царя у дверей базилики. «Без единодушного согласия митрополитов, – объявил он, – не могу пустить тебя сюда; а если ты рассчитываешь войти силой, тогда уйдем мы». На этот раз Николай зашел слишком далеко. «Сдается мне, что твое святейшество, – воскликнул василевс, – издевается над нашей царственностью. Уж не надеешься ли ты, что мятежник Дука вернется скоро из Сирии? И уж не из доверия ли к нему ты так презираешь нас?» При этой неожиданной выходке патриарх совершенно растерялся и не знал, что предпринять; стоя на пороге дверей, он ничего не отвечал и, казалось, не смел ни подвинуться вперед, ни отступить. Лев, напротив, сохранял все свое хладнокровие и полное достоинство. Так как придворные всячески побуждали его войти в базилику, он одним движением заставил их замолчать и, чувствуя, что таким поведением он делает Николая неправым, спокойно возвратился к себе во дворец.

Но вечером на парадном обеде в присутствии епископов и важных сановников император под конец обеда стал резко нападать на патриарха. Он напомнил ему о его обещаниях, о его льстивых речах, о его прежней угодливости и прямо назвал его лжецом и клятвопреступником. Затем, уведя митрополитов в свои отдельные покои, он со слезами напомнил им о несчастиях, преследовавших его при всех женитьбах, и, велев принести себе сына, взял его на руки и просил всех благословить его и молиться за него. Эта чувствительная сцена растрогала многих епископов, лишь из страха следовавших непримиримой политике Николая. Близилось также и разъяснение спора. Римские легаты приехали и привезли разрешение: на Западе, где четвертый брак не был запрещен, желание императора показалось вполне естественным. Напрасно Николай отказался вступить в открытые сношения с иностранцами, надеясь таким образом вызвать взрыв старинной ненависти византийцев к латинянам, «приезжавшим к нам, как он выразился, лишь затем, чтобы объявлять нам войну». Часть греческих епископов, подкупленная деньгами, покинула своего главу; некоторых, из наиболее упорных, отправили в ссылку; в особенности решили выступить против патриарха, чтобы освободить духовенство от его влияния.

1 февраля во дворце в конце одного парадного придворного обеда император произнес против патриарха настоящую обвинительную речь, закончив ее тем, что прямо обвинил его заодно с Дукой в интригах и в измене; после этого он велел схватить Николая и под строгим надзором отправить его в один азиатский монастырь. Через несколько дней после этого собравшийся собор дал Льву необходимое разрешение на брак и снял с него епитимью. А так как патриарх Николай упорствовал в своем несогласии, император предложил ему сложить с себя сан. Боясь преследования, которое ему грозило за государственную измену, Николай кончил тем, что уступил; и хотя позднее он и жаловался горько на клеветнические наветы, распространяемые против него, и отвратительное пристрастие, с каким легаты принимали на веру всю распускаемую против него ложь, тот бесспорный факт, что он предпочел добровольно отказаться от своего сана, чем дать низложить себя, ясно показывает, что совесть его была не совсем чиста. На его место епископы возвели на патриарший престол благочестивого и строгого Евфимия, который, несмотря на свое нежелание, сдался под конец на единодушные просьбы духовенства, римских легатов и императора.

Благодаря состоявшемуся соглашению Лев льстил себя надеждой, что дело его четвертого брака уладилось согласно его желаниям; но вместе с этим он положил также начало расколу в восточной церкви. Духовенство и верные разделились между Евфимием и Николаем; пришлось изгнать самых важных митрополитов, державших упорно сторону низложенного патриарха, издать приказы о преследовании, сажать в тюрьмы сопротивлявшихся; и эти строгие меры усилили всеобщее недовольство против Льва, против Зои и даже против нового патриарха. Само собой разумеется, что Евфимий пошел на компромисс; освобождая императора от церковной опеки, он тем самым отнюдь не признал в принципе законность четвертого брака и твердо настаивал на низложении священника, венчавшего императора. Тем не менее всякого рода памфлеты не щадили его, а также и его владыку, и Лев со своей стороны рассчитывал на него, чтобы стереть последние следы незаконности, лежавшие пятном на его браке. Он послал просить патриарха, чтобы Зоя официально упоминалась на ектеньях в качестве августы в храме Святой Софии. Но тут уже патриарх, несмотря на мольбы и угрозы императрицы, несмотря на гнев царя, одно время подумывавшего было низложить Евфимия, остался непоколебим. Однако он согласился 9 июня 911 года торжественно венчать в Святой Софии юного Константина Багрянородного царем Византийским. Своей искусной настойчивостью Лев VI, несмотря ни на что, добился-таки своего.