Текст книги "Вы помните Пако?"

Глава III

Мигелю пришлось изобретать всякие вымышленные предлоги – Конча никак не могла взять в толк, с чего вдруг им дали отпуск в столь неурочное время. Когда прошло первое изумление, сеньора Люхи воздала должное проницательности комиссара Мартина, почувствовавшего, как устал ее муж. Пристыженный инспектор нехотя выложил истинные причины их немедленного отъезда. Но Конча снова одобрила решение комиссара.

– Я с удовольствием снова побываю в Сопейре… Вся дорога в О, наверное, уже усыпана цветами…

У Мигеля отлегло от сердца, и он с нежностью посмотрел на жену. За десять лет невозмутимое хладнокровие подруги нисколько не утратило власти над ним и по-прежнему чудесно успокаивало нервы. От Кончиты исходила тихая уверенность, более склонявшая к покою, нежели к оптимизму. От суровой юности сеньора Люхи унаследовала серьезную сосредоточенность, свойственную тем, кто успел познать тяготы жизни. Все ненужное, излишнее было ей чуждо. Кто-кто, а Конча ничуть не походила на кумушек, стрекочущих за чашкой шоколада. Не отличаясь блестящим умом, она компенсировала это последовательностью, думала медленно, неторопливо переходя от одной мысли к другой, но если уж делала определенный вывод и ставила перед собой цель, ничто не могло заставить ее отступиться. Мигель в шутку утверждал, что его супруга унаследовала свое упрямство от арагонских мулов.

Готовя кофе, Конча чувствовала, что веселость Мигеля – напускная и на самом деле ее муж глубоко страдает из-за вынужденного отъезда в тот самый момент, когда дон Альфонсо снова затеял поход против Игнасио Виллара. Сеньора Люхи и без объяснений понимала, что за нежной заботой и предусмотрительностью комиссара кроется своего рода наказание, и угадывала, как уязвлен ее супруг. Пытаясь развеять его плохо скрываемую горечь, Конча сделала вид, будто ее несказанно радует этот неожиданный отпуск. Наконец они снова увидят горы и старую добрую хижину, из которой ее увез Мигель! Жена нашла очень удачный тон, ибо воспоминания о прошлом лучше, чем что бы то ни было, помогают изгнать заботы настоящего, и скоро, забыв о дурном настроении, инспектор вместе с Кончей погрузился в минувшее. Сеньора Люхи напомнила, что Мигель так и не поставил в монастыре О обещанную свечу за дело танжерских контрабандистов – он тогда разрешил его в одиночку и благодаря этому подвигу окончательно остался в отделе уголовных расследований. Потом Конча пообещала каждый день готовить знаменитый омлет с креветками, секрет которого знают только в Арагоне. И вот, вспоминая о не столь уж далеком прошлом, оба развеселились – время окрасило минувшее в обманчиво привлекательные тона. Попив кофе, Конча принялась мыть посуду, а Мигель все еще наслаждался второй чашкой, покуривая сигару. В разговоре наступила небольшая пауза – оба уже успели исчерпать список воспоминаний. Часы пробили полночь, и на инспектора вдруг снова нахлынуло все, о чем он на какой-то миг забыл.

– И все-таки, Конча, уехать – значит бросить Пако, – с грустью вырвалось у него.

Сеньора Люхи уже вытирала руки. Она вовсе не желала, чтобы ее мужем снова овладел мрачный настрой.

– Но мы его вовсе не покидаем! Ведь дон Альфонсо обещал поручить розыски двум твоим коллегам!

Он вздохнул.

– Знаю, но это не то же самое… И потом, кому, как не мне, искать парня? Ведь это мне он доверился… Ох, если его вообще удастся разыскать…

– Что?

– Это правда, Конча… Я уверен, они убили Пако и хорошенько спрятали тело…

– Почему ты всегда видишь все в черных тонах?

– Будь Пако еще жив, он бы непременно дал о себе знать!

– А вдруг он вышел на какой-нибудь след?

Мигель хмыкнул.

– Может, и вышел… потому парня и прикончили… К тому же Виллар, в сущности, мне на это намекнул!

– Он, что же, признался в убийстве?

– Наоборот, предсказал скорую встречу…

– И что же?

– А то, что он врал, хуже того, издевался надо мной!

– Так вот, имей в виду: я продолжаю верить, что Пако вернется!

– Почему?

– Потому что иначе это было бы слишком несправедливо… потому что это доказывало бы, что в нашем мире больше нет ни жалости, ни сострадания… потому, наконец, уж не знаю, как тебе объяснить, но тогда уж ни во что нельзя было бы верить и не на что надеяться…

Конча смущенно засмеялась.

– Ну вот, теперь уже я иду по твоим стопам! Нет, Мигель, я все больше убеждаюсь, что дон Альфонсо прав и нам обоим совершенно необходимо отдохнуть. Вот увидишь, когда мы вернемся, Пако встретит нас у дверей!

– Да услышит тебя Бог, Конча!..

– А теперь пора спать!

Инспектор тяжело поднялся, но сеньора Люхи вдруг тихонько вскрикнула.

– Ох, Мигель, совсем забыла! Как раз перед тем как ты вернулся, принесли посылку…

– Посылку?

– Да, я положила ее в спальне… Довольно объемистый сверток.

– Кто тебе его передал?

– Посыльный.

– И ты расписалась в получении?

– Нет, это не понадобилось… Между прочим, Мигель, готова спорить, это дон Альфонсо решил сделать тебе подарок к отпуску!

– С него станется… Пошли, поглядим…

– О, Мигель, можно мне первой?

На сей раз инспектор от души рассмеялся. Эта страсть разворачивать подарки, любопытство и готовность верить в чудо была единственной чертой, сохранившейся у его жены с детства и делавшей ее по-настоящему молодой. Конча так и не сумела отделаться от этой страсти, оставшейся у нее с тех времен, когда, еще девчонкой, она, вытаращив глаза, смотрела, как бродячие торговцы раскладывают свои сокровища и открывают бесчисленные коробочки на большом столе в нижней комнате, а вокруг собирается вся семья. При виде тщательно перевязанного свертка Кончу охватывало лихорадочное возбуждение, которого она немного стыдилась, но никак не могла побороть. Муж, знавший об этой ее слабости, всегда старался подарить жене на Рождество или на день рождения как можно больше разных коробочек и, таким образом, продлить удовольствие.

Тронутый детским любопытством Кончи, Мигель нарочно задержался на кухне. Он уже тушил сигару в пепельнице, раскрашенной в традиционные цвета Барселоны, как вдруг из спальни послышался шум падающего тела. Полицейский мигом вскочил.

– Конча! – позвал он.

Долю секунды он колебался, не зная, уж не плод ли это воображения, но, не получив ответа, бросился в спальню.

Жена Мигеля, как мертвая, вытянулась на полу. Иссиня-бледное лицо, судорожно стиснутые зубы… Казалось, она и в самом деле умерла. У Люхи перехватило дыхание.

– Конча… – с трудом выдохнул он.

Инспектор опустился на колени. В голове вертелись самые дикие предположения. Сердце не выдержало… да, наверняка сердце… Мигель пощупал тело, и оно показалось ему холодным. А может, только показалось? Ведь врач, осматривавший Кончу после выкидыша, ни словом не упомянул о больном сердце… Инспектор тихонько приподнял голову жены и положил к себе на колени.

– Конча… Конча моя… Кончита…

Только потому, что сейчас речь шла о его жене, инспектор Люхи, уже больше десяти лет не моргнув глазом обследовавший самые жуткие, обезображенные трупы, вдруг растерялся почище какой-нибудь старой кумушки с калле Монкада. К счастью, Конча отнюдь не была одним из тех слабонервных созданий, которых не приведешь в чувство без нюхательной соли. По телу пробежала долгая судорога. Сеньора Люхи туманным взором поглядела на мужа, будто не узнавая, потом издала какой-то странный хрип и расплакалась. Мигель был так счастлив, что она жива, действительно жива, что не сразу поинтересовался, чем вызваны слезы. Наконец, немного успокоившись, он спросил:

– Что случилось, Конча?

Сеньора Люхи подняла заплаканные глаза.

– О, Мигель… Какой ужас!

– Что? Где?

– Вон там…

Конча кивнула в сторону открытого пакета на столе. Муж помог ей встать, усадил на постель и пошел выяснять, что привело в подобное состояние женщину, вовсе не склонную ни к обморокам, ни к слезам. На столе стоял крепкий ящик вроде тех, в какие виноградари упаковывают марочное вино. Скорее удивленный, чем взволнованный, Мигель резко поднял крышку и окаменел при виде головы Пако Вольса, аккуратно обернутой в вату. Отправитель позаботился тщательно прикрыть шею. Глаза были закрыты, и голова походила на восковую. Мигель не мог оторвать глаз от жуткого мертвенного лица, превращенного смертью в подобие мраморной скульптуры. Всхлипывания Кончи доносились откуда-то издалека… Парализованный ужасом инспектор не мог ни говорить, ни думать. Да ведь невозможно, чтобы они посмели сотворить такое… нет, невозможно! Подобные вещи делались в иные времена… но чтобы теперь… в Барселоне? Конча прогнала наваждение… Она подошла к мужу, желая помочь и показать, что он не один, и, преодолев отвращение, заставила себя прикрыть крышкой зловещую коробку. Только тут Люхи смог пробормотать «Пако», словно в голове после долгой остановки включился некий механизм. Казалось, зовя убитого по имени, он надеялся стряхнуть оторопь. Все еще во власти потрясения, инспектор повернулся к жене, и только ее искаженное страданием лицо вернуло его к действительности.

– Они убили Пако, – громко сказал Мигель.

Потом, высвободившись из рук Кончи, обнявшей его, как мать обнимает мучимого кошмарами ребенка, Люхи пошел к телефону. Он старался ни о чем не думать, пока не выполнит свой долг. Позвонив в отдел уголовных расследований, он вызвал тех, кому надлежало провести предварительное расследование и доставить страшный груз в морг. Повесив трубку, он снова на мгновение застыл у телефона и все тем же деревянным голосом повторил:

– Они убили Пако…

Мигель медленно повернулся к Конче.

– Я ошибся – дон Игнасио не лгал. Я и в самом деле увидел Пако! Должно быть, парня держали под замком, и мое появление у Виллара обрекло его на смерть!

– Мигель… – мягко начала жена.

Он вздрогнул и разразился сухим, невеселым смехом, пытаясь освободиться от пузырьков клокотавшего внутри и сотрясавшего все его тело гнева.

– Мигель… – снова проговорила Конча.

Люхи невидящим взглядом посмотрел на жену. Он сейчас ничего не видел, кроме обескровленного лица Пако. Пако… отец… мать… и все это сделал Виллар… мать… Пако… отец… Виллар… Хоровод в голове вертелся все быстрее. Люхи зашатался, как пьяный. А впрочем, инспектор и в самом деле опьянел, опьянел от ненависти. Отец… Пако… и опять Виллар! Он открыл тумбочку, достал из ящика хранившийся там револьвер и, сняв предохранитель, сунул в карман. Теперь перед глазами Мигеля стояло не восковое лицо Пако, а ненавистная улыбка дона Игнасио, улыбка, которую он навсегда сотрет с физиономии врага. Конча следом за мужем вышла в холл. Инспектор надел шляпу.

– Ты куда, Мигель?

– Убивать Игнасио Виллара.

Жена повисла у него на шее.

– Не ходи сейчас, Мигель! Ты не имеешь права…

– А они? Им, по-твоему, все дозволено?

Слова так теснились в голове Кончи, что она не сразу нашлась с ответом.

– Останься, Мигель! Тебя арестуют! А потом будут судить и отправят в тюрьму… Ты станешь убийцей! Нет, ты не должен так поступать!

– Но кто же тогда?

Он оттолкнул жену, и еще долго стук захлопнувшейся за ним двери болью отдавался в груди Кончи Люхи. Однако не успел Мигель свернуть с калле Росельон, как его жена уже лихорадочно набирала 70,333 – номер домашнего телефона комиссара Мартина.

Мигель брел по улице, как слепой. Прохожие, на которых он натыкался, сыпали проклятиями, но Люхи ничего не слышал. Пако зарезали. Его, Мигеля, отцу вспороли живот. Прикончили, как животных на бойне… В мирной тишине барселонской ночи Люхи двигался наугад, ничего не видя и не слыша, словно сгусток ненависти, чуждый мягкого очарования ночной жизни. Он шел мимо небольших компаний, громко смеявшихся и болтавших, мимо не желавших расставаться парочек. Иногда какой-нибудь загулявший молодой человек у запертой двери своего жилища провожал инспектора удивленным взглядом, недоумевая, куда запропастился серено[10]10
  Sereno (исп.) – сторож.


[Закрыть] или он так крепко заснул на своем табурете, что не слышит, как один из жильцов отчаянно хлопает в ладоши. Люди под руки прогуливались по набережным. Мигель не обращал на них внимания, как не заметил и патрульных с автоматами за спиной, цепочкой двигавшихся вдоль тротуара.

Только свернув на калле Конде дель Азальто, Люхи начал потихоньку воспринимать окружающий мир. Полицейский замер и огляделся. Он стоял на подступах к «баррио чино», на границе старого города, которую столько раз пересекал… Черт возьми, каким образом он сюда попал? Этого Люхи не мог вспомнить… Он закурил сигарету и, прижавшись спиной к стене дома, стал думать. Внутренний голос настойчиво твердил, что, убив Виллара, Мигель потеряет Кончу, любимую работу и свободу, и, таким образом, дон Игнасио даже после смерти возьмет над ним верх. При воспоминании о жене его охватила такая нежность, что напряженные мышцы вдруг ослабли. Имеет ли он право в благодарность за годы любви и преданности покрыть жену позором? Не повелевает ли долг пожертвовать эгоистичной ненавистью ради счастья Кончи? Он бросил сигарету, раздавил носком ботинка и подошел к краю тротуара, собираясь подозвать первое же такси и вернуться на калле Росельон.

– Здравствуйте, сеньор инспектор!

Люхи обернулся. Перед ним стоял старый полицейский, которого Мигель знал с незапамятных времен и очень любил – старик немного напоминал сохранившийся в памяти образ отца. У Энрико Люхи было такое же честное лицо с покрасневшими от бесконечных ночных дежурств глазами.

– Доброй ночи, Агвилар!

Полицейский побрел прочь тяжкой поступью человека, уставшего отмерять километр за километром, а Мигель с волнением смотрел ему вслед. Должно быть, точно так же ходил и его отец… И вот уже отцовский призрак возник перед глазами инспектора, мешая поднять руку и подозвать такси. Силуэт старого полицейского уже почти растаял вдали. Что ж, коли им взбредет в голову такая фантазия, убийцы Виллара могут зарезать и его тоже… Ведь закон не позволяет требовать око за око и зуб за зуб и велит полицейским – под тем предлогом, что они, видите ли, работают в полиции! – спокойно смотреть, как бандиты режут их друзей и выпускают кишки отцам. Дома, на улице Росельон, Мигеля ждет Конча, но в кабинете Пуига его поджидают Энрико Люхи и Пако Вольс… Тем более что Виллар тоже наверняка там. Да и сможет ли Конча быть счастливой подле человека, который уже ничему не сможет радоваться из-за этих неотомщенных мертвых? И, не успев даже хорошенько обдумать решение, инспектор углубился в калле Конде дель Азальто.

При виде Мигеля швейцар «Ангелов и Демонов» невольно вздрогнул. Что тут понадобилось полицейскому? Встревоженный парень быстро перебрал в уме все, что он худо-бедно припрятал у себя в каморке, и не слишком уверенным голосом осведомился:

– Надеюсь, вы не собираетесь войти, сеньор инспектор?

– А кто мне помешает?

По тону полицейского швейцар сразу понял, что этой ночью ему лучше не становиться поперек дороги, и, сняв фуражку, широко распахнул дверь. В это время в программе наступила небольшая пауза, и на площадке кружились пары. Знатоки утверждали, что оркестр «Ангелов и Демонов» – лучший во всей Барселоне. Стараясь не привлекать внимания, Мигель скользнул вдоль стены к стойке бара. При виде его бармен соскочил с табурета и бросился к телефону. Но полицейский действовал так же быстро, и оба схватили трубку одновременно. Они смерили друг друга взглядом.

– Докладывать обо мне ни к чему, Федерико, – вкрадчиво заметил инспектор.

Тот сквозь зубы пробормотал какое-то ругательство и вернулся к своим бутылкам. Не обращая больше ни на кого внимания, Люхи приподнял драпировку, за которой начиналась лестница, ведущая наверх, в кабинет Пуига. Добравшись до последней ступеньки, он услышал голос Виллара, отвечавшего кому-то по телефону. Наверняка бармен все же позвонил! Мигель ногой распахнул дверь и застыл на пороге.

В кабинете собралась вся банда. Пуиг стоял, а Виллар сидел на его месте. Слева от него, на подлокотнике кресла пристроилась Нина де лас Ньевес. У стены на красных бархатных стульях – бывший боксер Миралес и конченный матадор Рибера переговаривались вполголоса, а андалусиец Эстебан Гомес, прижавшись ухом к приемнику, тихонько слушал музыку. При виде инспектора все замерли, и Мигелю эта сцена показалась похожей на какой-нибудь семейный портрет, запечатленный фотографом начала века. В гробовой тишине полицейский шагнул в комнату и, не отводя глаз от присутствующих, затворил за собой дверь. Одного за другим, он окинул их взглядом и отметил про себя, что Гомес смотрит с вызовом, Нина – удивленно, Виллар мертвенно бледен и конвульсивно стиснул зубы, Пуиг позеленел от страха, а физиономии Миралеса и Риберы не выражают ровно ничего – оба бандита, не отличаясь умом, в подобных неожиданных ситуациях привыкли целиком полагаться на патрона. Наконец тишина стала невыносимой. Первой не выдержала Нина.

– Что все это значит? – почти крикнула она. – Кто он такой?

Виллар, к которому уже вернулось хладнокровие, сделал вид, будто очень удивлен.

– Как, Нина, ты не знаешь всем известного инспектора Мигеля Люхи?

– А что его сюда привело?

– Понятия не имею, но полагаю, он сам скажет. А, инспектор?

Мигель знал, что в этой компании опаснее всех Гомес. Уловив чуть заметное движение бандита, который, очевидно, намеревался сунуть руку за пазуху, он спокойно заметил:

– Оставь нож, Гомес… Я стреляю очень быстро.

Бандит по достоинству оценил реакцию полицейского и, улыбнувшись, вернулся к своему радио, как будто утратил интерес ко всему остальному, но Люхи понимал, что от парня не ускользает ни одно его движение. Оба они прекрасно поняли друг друга и ожидали какой-нибудь каверзы. Миралес и Рибера медленно встали.

– Скажите своим убийцам, Виллар, чтоб сидели спокойно.

– Здесь приказываю я один, Люхи!

Миралес приблизился, размахивая длинными, как у гориллы, руками. Полицейский вытащил револьвер.

– Вернись на место, Хуан, так будет лучше!

Боксер поглядел на дона Игнасио и по чуть приметному знаку хозяина ворча удалился на прежние позиции. Рибера сделал вид, будто происходящее его нисколько не интересует. Пуиг шелковым платком вытирал лоб. Здесь, среди своих, Виллар чувствовал себя в безопасности, а потому решил отыграться.

– А теперь, когда вы покончили с дрессировкой хищников, может, поведаете, что вас сюда привело, Люхи?

– А вы разве не догадываетесь?

– По правде говоря, нет… Разве что комиссар Мартин приказал вам извиниться передо мной?

– Комиссар Мартин тут ни при чем, Виллар. Я больше не служу в полиции.

– Вас наконец-то решились выгнать?

– Не совсем… Я сам ухожу в отставку.

– И когда же?

– Как только я вас убью.

Мигель почувствовал, что Гомес весь подобрался для прыжка, а обалдевшие Миралес и Рибера глупо таращили глаза. По их мнению, полицейский совсем спятил, коли смеет так разговаривать с патроном. Пуиг вцепился в спинку кресла Виллара. Нина смотрела то на Мигеля, то на дона Игнасио, ожидая, чем же все кончится. Как и днем, спокойный голос инспектора совершенно вывел Виллара из равновесия. И снова страх вцепился ему в живот, ледяным обручем сжал сердце… Бандиту ни на мгновение не пришло в голову, что полицейский блефует. Напротив, он не сомневался, что сейчас заработает пулю. В полной тишине вдруг охрипший голос дона Игнасио показался каким-то странным карканьем:

– Вы что, пьяны, инспектор?

– Неужто вы и впрямь так думаете?..

Он вскинул револьвер. Парализованный страхом дон Игнасио даже не пытался встать.

– Я убью вас, Виллар, чтобы отомстить за своего отца и за Пако Вольса, чью аккуратно отрезанную голову вы мне сегодня прислали…

Нина тихонько вскрикнула и без чувств упала на пол. Пуиг поспешил ей на помощь, а Гомес изготовился броситься на полицейского.

– Ты хочешь тоже умереть, Гомес?

Андалусиец замер и снова улыбнулся. Крепкий орешек этот полицейский, противник как раз по нему… Гомес любил смелых людей. В конце концов, пусть дон Игнасио выкручивается самостоятельно! Пуиг усадил Нину на стул, пытаясь привести в чувство, но Виллар не обращал на девушку внимания. Он видел лишь дуло револьвера. Бандит не решался приказать своим подручным броситься на Люхи, понимая, что тот успеет выстрелить раньше. Впервые в жизни оказавшись лицом к лицу со смертью, дон Игнасио испытывал страх, самый омерзительный страх. Он хотел жить, жить любой ценой! Перед Мигелем сидел сейчас дрожащий старик.

– Я… я клянусь вам, что не убивал Вольса!

Гомес поглядел на патрона с удивлением и даже некоторой брезгливостью, и это помешало ему в нужный момент прыгнуть на Люхи. Это сделал за него Миралес, верный Миралес! Но инспектор, вовремя отскочив, ударил боксера по лицу револьвером. Тот механически поднес руку к щеке, и пальцы покраснели от крови. Миралес покачнулся – удар Люхи раскроил ему скулу до кости. А инспектор снова вскинул руку.

– За моего отца и за Пако, Виллар…

– Нет, нет, нет! Подождите! Подождите!

– Мигель!

Этот, новый голос помешал Люхи спустить курок. Понимая, что, если не выстрелит сейчас же, уже не сделает этого никогда, он все-таки не мог ослушаться своего шефа, комиссара Мартина, это было сильнее его. Инспектор опустил руку и в отчаянье обернулся. На пороге высилась мощная фигура дона Альфонсо.

– Иди сюда, Мигель.

Люхи приблизился.

– Дай мне свой револьвер!

Инспектор выполнил приказ, и дон Альфонсо положил оружие в карман.

– А теперь подожди меня на улице.

Люхи молча вышел. Виллар, все еще не веря своему счастью, учащенно дышал. Гомес с любопытством взирал на толстяка, так лихо овладевшего положением. Еще один прелюбопытный тип! Комиссар вошел в кабинет.

– Представление окончено. Убирайтесь отсюда вы все, кроме Виллара!

Пуиг попытался было возражать, ссылаясь на то, что он здесь у себя. Дон Альфонсо даже не удостоил его взглядом.

– Я велел всем убираться!

Хоакин ушел вместе с прочими. Нина, которой повелительный тон комиссара, очевидно, действовал на нервы, повернулась к дону Игнасио.

– Я останусь с тобой!

– Я очень терпелив, сеньорита, – не повышая тона и не двигаясь с места, проговорил Мартин, – но все же не стоит перегибать палку!

Нина ожидала возражений Виллара, но тот молчал, и ей, в свою очередь, пришлось удалиться, трепеща от унижения. Как только молодая женщина вышла, комиссар тщательно закрыл дверь, подвинул себе стул и уселся напротив Виллара.

– Почему?

– Почему – что?

– В чем причина всего этого переполоха?

Теперь, когда его жизни больше ничто не угрожало, Виллар, позабыв о минутной слабости, вновь обрел прежнюю самоуверенность.

– Ваш инспектор сбрендил! Не появись вы так вовремя, он бы меня прикончил.

– Почему?

– Да потому что он меня ненавидит!

– Почему?

– Ваши «почему» начинают действовать мне на нервы, комиссар! Кажется, я вам уже сообщал, что сегодня днем ваш инспектор явился ко мне в кабинет и устроил совершенно нелепую сцену. Вечером он решил продолжить… Будь вы человеком долга, уже давно положили бы конец его бесчинствам.

– Мне нравится, что о долге рассуждаете именно вы, дон Игнасио! Приятно слышать это слово из ваших уст…

– Я не потерплю…

– Еще как потерпите, дон Игнасио! Лучше расскажите-ка мне о посылке с головой Пако Вольса, которую вы сегодня отправили Мигелю Люхи!

– Понятия не имею, что это еще за новая история…

– Вот как? А по-моему, на сей раз вы зашли слишком далеко, дон Игнасио… Прямо-таки хватили через край… А между прочим, при вашем ремесле никак нельзя поддаваться вспышкам раздражения. В таких случаях голова работает плохо и невольно ляпаешь глупости… Именно это с вами и произошло. Вы сделали ошибку, которая вас и погубит. Так что в очень скором времени я надеюсь познакомить вас с гароттой[11]11
  Дубинка, которой приводят в исполнение смертный приговор.


[Закрыть]… Это доставит мне огромное удовольствие, дон Игнасио…

Пытаясь придать себе уверенности, Виллар закурил, и комиссар заметил, как дрожат у него руки.

– Ваша хитрость шита белыми нитками, комиссар… Все это вы говорите мне с одной-единственной целью – чтобы я не подал жалобу на инспектора Мигеля Люхи, совершившего вооруженный налет и в присутствии пятерых свидетелей угрожавшего мне смертью!

– Ох уж эти ваши свидетели, дон Игнасио… Сборище подонков!

– Это не имеет значения. И сколько бы вы ни оскорбляли моих друзей, комиссар, имейте в виду: это не помешает мне обратиться в суд!

Альфонсо Мартин с трудом встал.

– Жалуйтесь, дон Игнасио, мне это безразлично. Если понадобится принять административные меры против моего подчиненного, я их приму. Но помните: воюя с Мигелем Люхи, вы объявляете войну всей барселонской полиции. Вы будете иметь дело со мной, дон Игнасио, и очень быстро убедитесь, что, пусть я не такой романтик, как Люхи, но зато гораздо опаснее его. Желаю вам спокойной ночи, сеньор Виллар!

Швейцар делал вид, будто не замечает стоящего на тротуаре Мигеля Люхи. Как и весь остальной персонал, он знал, что полицейский пришел убить Игнасио Виллара, и сразу принял сторону хозяина. Когда комиссар вышел из кабаре, Люхи не двинулся с места. Мартин приблизился, и они молча пошли рядом. Только у набережной комиссар наконец нарушил молчание.

– Надеюсь, ты понимаешь, что, не предупреди меня твоя жена, сидеть бы тебе сейчас в наручниках!

– Да.

– Ты меня разочаровал, Мигель… Я думал, у тебя гораздо больше выдержки.

– Они убили Пако, шеф.

– Ну и что? Полицейских убивают каждый день, и твоя обязанность – ловить преступников, а не самому становиться убийцей.

– Видели б вы только эту голову в коробке…

– Для доньи Кончи это, я думаю, было особенно ужасно… И за одно это я разделаюсь с Вилларом. Положись на меня, Мигель… Если только в человеческих возможностях сломать дона Игнасио, повторяю тебе, я это сделаю. А ты, разумеется, ни на минуту не задерживаясь, отправишься в Сопейру. Следующий поезд уходит через несколько часов, вам с женой как раз хватит времени собрать чемоданы.

До самого дома Люхи они больше не сказали друг другу ни слова.

– Счастливого отпуска, Мигель! И не волнуйся – я буду держать тебя в курсе, – пообещал на прощание комиссар.

– Спасибо, шеф.

– Послушай, Мигель… Мне бы очень хотелось, чтобы ты как следует понял: я в первую очередь полицейский и никогда не позволю личным чувствам взять верх над моими обязанностями. Я должен справиться с убийцей не потому, что он мой личный враг, а потому, что он враг общества, тот, кто мешает порядочным людям спокойно жить. Тогда я бросаюсь в бой и, как тебе известно, лишь в редчайших случаях не добиваюсь того, чтобы парня познакомили с гароттой или, по крайней мере, надолго отправили за решетку. Если я питаю к нему особую ненависть – тем лучше, если люблю – тем хуже. Я выполняю свой долг, Мигель, во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило мне самому. Если бы ты прикончил Виллара, несмотря на всю мою привязанность, я поступил бы с тобой так же, как с любым другим убийцей. Все это я говорю тебе исключительно для того, чтобы ты хорошенько понял, чего только что избежал, Мигель.

– Благодаря вам, дон Альфонсо.

– Нет, лишь той, что ждет тебя там, наверху. Ей одной ты обязан тем, что не сидишь сейчас в тюрьме.