Текст книги "Меня зовут Астрид!"

Глава 5

– Всё, хватит с нас этих странных приступов. Нет у тебя никакой аллергии, – сказала мама однажды утром, когда я в сто пятый раз попросила её и папу написать мне записку, чтобы меня не заставляли есть в школе картошку.

А я только что узнала, что на обед будут котлеты. И наверняка с картошкой. Как всегда.

– Почему ты не можешь есть нормальную еду, как нормальные люди? – простонал Юлле, заливая в себя литр какао.

– Кто бы говорил! Сам-то храпишь как медведь! Вот это ненормально!

– Ну сколько можно! – вздохнула Бланка.

– Кстати, о картошке. Не купить ли нам фритюрницу? – сказал папа. Вечно он со своими безумными идеями, вместо того чтобы выслушать как следует.

Я отодвинулась подальше от Юлле. Чавкает – хоть уши затыкай. Будто водопад булькает.

– Школьная картошка? Она по-прежнему тёмно-зелёная? – усмехнулся Данте.

Я с благодарностью посмотрела на старшего брата. Иногда Данте – единственный, кто меня слышит и понимает. Ну почему никто больше не верит, что школьная картошка просто отвратительная!

На перемене мы стояли перед столовой, и я в панике читала меню. Там крупными буквами было написано: «КОТЛЕТЫ С КАРТОШКОЙ». Лучше бы приготовили рис! Он тоже полезный.

Я спряталась за Марьям и попыталась вычислить, в какую очередь мне лучше встать.

У нас в школе две поварихи – одна следит за всеми, словно ястреб, и требует, чтобы доедали всё дочиста, и, если что-то себе не положишь, она сама добавит, сколько ей ни говори. Другая – рассеянная и не такая приставучая, я всегда стараюсь встать в очередь к ней, тогда есть шанс, что она вообще не положит картошки мне на тарелку.

И вот, когда почти подошла моя очередь, поварихи взяли и поменялись местами! Вот это облом! Шмяк! Тарелка звякнула, когда Ястребица шлёпнула на неё картофелину. Размером она была с пасхальное яйцо и, как обычно, тёмно-серая с зеленоватыми пятнами. Мне показалось, что я вот-вот хлопнусь в обморок от одного её вида.

– Держи! – сказала Ястребица. – Витамин С важен зимой. Следующий!

Марьям повернулась и сочувственно на меня посмотрела. Она знает, что я ненавижу картошку больше всего на свете. Конечно, только школьную. У бабушки картошка отличная – чищеная и мучнистая, мама считает, что даже немного переваренная, а мне нравится – такую удобно размять в пюре и смешать со сливочным соусом.

Конечно, мне и чипсы нравятся, и папина запечённая картошка, в которой можно сделать дырочку и положить туда масло. А картошку фри я вообще могу есть, пока не лопну.

Но теперь-то передо мной на тарелке лежала не картошка фри, а настоящее мучение. Я огляделась, высматривая удобное местечко. Через несколько столов от меня сидела наша учительница Гина с новой неоновой прядкой в чёлке и болтала без умолку. Нет, рядом с ней я не сяду. И возле Ястребицы тоже, она с меня глаз не сводит, наверняка станет следить, чтобы картошка оказалась у меня в животе.

– Пойдём, – сказала я Марьям и потянула подругу за собой к неприметному столу у самого выхода.

– Но он такой неуютный, – запротестовала она.

Я многозначительно посмотрела на неё, и она сразу всё поняла.

Мы почти не разговаривали. Я думала лишь о том, как бы незаметно избавиться от картофелины. Я медленно жевала котлету и одновременно чистила картошку ножом. В конце концов я её наполовину очистила. Марьям с интересом за мной наблюдала. Она съела свою картошку и даже не пикнула.

Сегодня мне достался ужасно гадкий экземпляр. Содрогнувшись, я отрезала мерзкий коричневатый кусочек, а остальное раздавила и размазала по тарелке и прикрыла сверху эту липкую жижу салфеткой. Потом посмотрела на Марьям:

– Ну что, ловко получилось?

– Совсем не видно, – согласилась Марьям.

Мы направились к помойному баку. Там стояла Ястребица, но она ничего не заметила. Я выбросила всё в ведро. И вздохнула с облегчением.

Вечером я в сто пятый раз попросила маму и папу написать мне записку с освобождением от школьной картошки. Но ничего не вышло. Мама была неумолима:

– Ты слишком привередничаешь! Другие-то дети все едят.

– Но я не как все!

– Конечно нет, – вздохнула мама. – Вот если бы у тебя была аллергия, тогда бы тебе нельзя было есть картошку.

– И вот тогда бы нам пришлось написать тебе записку, – пошутил папа.

Иногда с папой очень весело, но на этот раз повода веселиться не было.

После нескольких спокойных дней, когда в меню были кус-кус, рис и паста, снова настал черёд картошки. «КАРТОШКА» было написано огромными буквами на доске у входа в столовую. К сожалению, на этот раз меня поджидала неудача. Мало того что мне не удалось скрыться от глаз Ястребицы, так ещё и Гина ко мне приклеилась. Она плюхнулась за стол, где сидели мы с Марьям, Адам и Рафаэль.

Я как раз начала свой трюк с чисткой картошки.

– Да как ты чистишь? Надо осторожнее, Астрид, – улыбнулась мне Гина.

Меня едва холодный пот не прошиб. Я уставилась на её прядку – такую же противно зелёную, как и мерзкий комок на тарелке. Марьям тоже встревожилась. Я поняла, что под пристальным взглядом Гины мне не удастся размазать картошку по тарелке. Вечно она во всё нос суёт! Хоть и пытается скрыть это улыбочками и льстивыми фразочками.

– Вот бы недельку пожить без уроков, – начала Марьям. Ей тоже опостылело в школе. Но какой толк говорить об этом с Гиной!

– Что ж, давайте выберем какой-нибудь урок, который всем по душе, – предложила Гина и улыбнулась.

Пока все обсуждали, какой урок это мог бы быть, я решила под шумок попробовать мой особый приём, он очень рискованный, так что я прибегаю к нему лишь в крайнем случае.

Картошка лежала на тарелке отвратительным комом.

– Вот бы у каждого была возможность поиграть на планшете, а потом обменяться впечатлениями, – размечтался Адам.

– Ну, может быть, – сказала Гина и рассмеялась. Но вдруг оборвала смех и огляделась. Уголки рта у неё задрожали, так бывает, когда она чем-нибудь недовольна.

Учительница встала и замахала руками.

– Эй! Что-то здесь слишком шумно! Нельзя ли потише?! Когда я ем, я глух и нем, – сказала она строгим голосом, резко и жёстко.

И тут я поняла: это мой шанс. С быстротой хорька схватила я картофелину и с силой припечатала её к столешнице снизу, как следует размазав.

– Астрид! Ты что творишь?

Учительница, раскрыв рот, изумлённо смотрела на меня. В столовой стало совершенно тихо.

Я не знала, что сказать, и покраснела как помидор. Марьям тоже залилась краской. Рафаэль и Адам на нас таращились.

Гина заглянула под стол:

– Да тут раздавленная картошка. Это ты её туда прилепила?

Я кивнула.

Уголки рта у Гины ещё больше задрожали. Она посмотрела на меня с ещё большим удивлением:

– Зачем?

– Я не люблю школьную картошку, – ответила я.

По столовой пронёсся ропот. Краем глаза я заметила, что все дети стали отодвигать стулья и заглядывать под свои столы.

– Тут тоже приклеена здоровенная картофелина, – услышала я довольный голос Янниса.

– Ух! А здесь совсем заплесневелая! – закричала Элли.

– И здесь! – подхватила Вибеке.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Они находили всё новые и новые картофелины у себя под столами. Мне показалось, что Гина растерялась и не знала, что делать.

– Что ж, Астрид, мы ещё поговорим об этом. А пока возьми салфетку и всё вытри. И как долго ты этим занимаешься?

– С тех пор как учусь в школе, – призналась я откровенно.

– Что? С самого первого класса? Это же больше двух лет!

Неоново-зелёная чёлка Гины закачалась взад-вперёд, а рот задёргался. Наверное, это худшее, что она пережила в своей жизни. Рафаэль и Адам, не сдержавшись, прыснули со смеху и выскочили из-за стола.

Я с виноватым видом взяла салфетку, которую протянула мне учительница, и принялась за уборку.

Марьям стояла рядом, пока я отдирала картофелины. Я сгорала со стыда и сердилась на Гину за то, что она раскрыла мои ухищрения.

Когда мама вечером пришла домой, она рассказала, что Гина сообщила ей, что я играю с едой в школе. И это уже давно тянется.

– Не играла я с едой, – возразила я.

– Не цепляйся к словам, – сказала мама. – Речь шла о картошке, которую ты везде наприклеивала.

– Вы же знаете, что я терпеть не могу эту картошку! – закричала я. – И что мне прикажете делать? Я не стану есть картошку, по крайней мере школьную.

– Картофель – основная пища в нашей стране, – вздохнула мама. – С восемнадцатого века. Много поколений на ней жили.

– А я не хочу жить на картошке. Я хочу есть хорошую еду.

– Альстрёмер, Астрид! Запомни эту фамилию! – крикнул папа из гостиной.

– Да плевала я на него! – крикнула я в ответ.

Мама поворчала. Потом ещё поворчала, вздохнула, ещё раз вздохнула и снова поворчала.

– Ну что за упрямый ребёнок! – сказала она наконец. – Откуда только такие берутся?

– От вас. Всё от вас – так написано в моей книге про мозг.

– Господи! – вздохнула мама. – Дай мне сил.

Она постояла немного, глядя на меня. А потом потрепала меня по волосам:

– Мы с папой ещё это обсудим.

Мы с Бланкой лежали в постелях, папа уже подоткнул нам одеяла. Я слышала, как они с мамой разговаривают на диване перед телевизором.

– Может, лучше дать ей эту записку, – сказал папа.

– Нельзя потакать всем её капризам, – ответила мама. – А ещё эта идея фикс с продлёнкой! Пусть учится общаться с другими детьми. От умения ладить с людьми многое в жизни зависит. Да и как нам обойтись без продлёнки? Пожалуй, поговорю ещё разок с Янне.

– Давай всё решать постепенно. Сейчас главное – картошка. Она ведь и правда невкусная.

Утром папа протянул мне записку. Всё-таки стоит иногда поупрямиться!

Глава 6

Больше мне не придётся есть противную школьную картошку – это самое лучшее, что со мной случалось, ну почти. В следующий раз, когда в школе снова была картошка, я гордо проплыла мимо Ястребицы и положила себе на тарелку высоченную гору кукурузы. На самом деле еда в школе вполне сносная, кроме гадкой картошки – она всё портит. Хорошо, что отныне мне не надо больше придумывать, как бы изловчиться, чтобы не есть её на обед.

Но сыра-замазки мне было не избежать, сколько бы я ни умоляла и ни просила не оставлять меня на продлёнке.

– Одно дело – не есть картошку, и совсем другое – не ходить на продлёнку! – сказала мама, когда я заикнулась об освобождении от продлёнки. Так что пришлось после уроков туда тащиться.

В пятницу Янне остановил меня и сказал, что они с папой договорились и отныне мне разрешается, когда станет невмоготу от шума и гама, уходить в комнату для персонала и читать там. Ну и я, конечно, сразу же туда отправилась. Но скажите, если я там просто читаю, почему я не могу делать это же дома, в собственной комнате? Моя кровать уж получше, чем старый цветастый диван Янне. К тому же в комнате для персонала флюоресцентные лампы, а я их терпеть не могу.

Я попросила у Янне фонарик, выключила свет и устроилась читать, а заодно доедала имбирное печенье. Конечно, не больно там было уютно: компьютер стоял на письменном столе у дивана, и экранная заставка постоянно меня отвлекала, а ещё вентилятор шумел, и двери в коридоре хлопали, когда кто-нибудь выскакивал в туалет. Читать дома, конечно, лучше, моя комната по комфорту даст сто очков вперёд этой дыре.

Вот поэтому я и обрадовалась, когда в воскресенье у меня заболело горло. Мы с Бланкой сидели и смотрели Wild kids [5]5
   Популярная в Швеции состязательно-приключенческая телевизионная программа, в которой участвуют сами дети от 10 до 13-ти.


[Закрыть], и вдруг я почувствовала, что мне больно глотать. А ещё мне стало холодно, хотя мама сунула кучу поленьев в наш камин. В груди моей затеплилась надежда: если я заболею – то никакой продлёнки! Конечно, я не прочь пропустить и школу, но там хотя бы чему-то учишься. А продлёнка, мало того что все нервы мне выматывает, от неё и пользы никакой нет.

Мама положила ладонь мне на лоб, ойкнула и пожалела меня. А потом пошла звонить бабушке – она всегда так поступает, когда я заболеваю.

– Можно Астрид поживёт у тебя пару дней? – сказала она своим самым елейным голоском, которым всегда просила о помощи.

Мне плохо было слышно, что ответила бабушка, но я скрестила пальцы.

– Спасибо, милая Барбара, – сказала мама. – Ты же знаешь, как она тебя любит. Да, теперь она хочет, чтобы мы звали её Астрид. Придётся привыкать. Бьёрн привезет её через часок.

Ура! Вот повезло так повезло! Я люблю мою бабушку, а уж болеть у неё дома – просто счастье. Ну, если не очень серьёзно больна, конечно, – не так что чуть не плачешь, лежишь и бредишь в лихорадке.

Мы ехали с папой по городу. Было очень красиво – в окнах светили лампочки, а на балконах – разноцветные гирлянды. На улицах почти не осталось снега, зато людей прибавилось, все спешили кто куда. Мне бы тоже хотелось жить в городе – здесь бурлит жизнь!

Когда мы подъехали к бабушкиному дому, она уже поджидала нас. В руках у неё были вязаные тапки, которые все мы, её внуки, должны надевать у неё в доме. Тапки мне немножко великоваты, но всё равно красивые.

– Ева, крошка, как ты, дорогая? – спросила бабушка, обнимая меня. Я почувствовала запах её мыла, он мне очень нравится.

– Меня теперь зовут Астрид, – сказала я.

– Ах да, вспомнила – очень красивое имя, – улыбнулась бабушка.

Папа уехал. Бабушка хлопотала на кухне, а мне разрешила взять её планшет и загрузить туда новые игры. В этом доме я могу играть почти сколько захочу. Бабушка никогда не впадает из-за этого в истерику, не то что мама: она считает, что клетки мозга умирают оттого, что немножко поиграешь на компьютере.

Вечером бабушка позвала дедушку ужинать. Он все дни проводит либо в подвале, возится там с водным насосом, называет его «сердце дома», либо натирает в гараже воском свой старый золотистый мерс, его он зовёт «Брошечка».

Бабушка подмигивает мне:

– Ты ведь не станешь пить газировку, раз болеешь, правда?

– А вот и стану.

На лестнице в подвал я сталкиваюсь с дедушкой. Он вытирает руки грязным серым полотенцем.

– Здравствуй-здравствуй, – говорит он. – Спустись и выбери сама, я припас новые бутылочки.

Дедушка отвечает за покупку газировки, и теперь он накупил много новых сортов. Я выбираю напиток с пэшнфрутом, на вид он ничего.

Бабушка приготовила тефтели и вкусную картошку со сливочным соусом и красной брусникой. Она почти все дни проводит на кухне и готовит так, что пальчики оближешь. Ей нравится угощать гостей, и она следит, чтобы все остались довольны. На свете нет никого добрее бабушки! Она как матриарх, но только добрая.

– Сначала всё съешь, потом попьёшь, – говорит дедушка, когда я делаю маленький глоток газировки.

Но я не могу удержаться, мне так хочется пить, что я в конце концов выпиваю целый стакан.

Дедушка хмурится.

– Ах, Имре, пусть делает как хочет, – говорит бабушка.

– Пить надо после еды, – ворчит дедушка.

Иногда дедушка бывает очень строгим, и причуд у него побольше, чем у меня. Вроде этой – что надо пить после еды, а не до. Ещё одна его странность: каждый день в три часа он ложится отдохнуть, чтобы успокоить головную боль, которая у него с тех пор, когда он маленьким упал с велосипеда. Тогда все должны ходить на цыпочках. Но это даже хорошо, потому что я могу спокойно почитать.

А вот бабушка у нас без причуд.

– Вкусно, мой цветочек? – спрашивает она.

– Очень.

– Но от крыжовенного крема ты ведь не откажешься? – Бабушка улыбается.

Тут дедушка ухмыльнулся и подтолкнул меня:

– Ты ведь знаешь, что в желудке есть специальное местечко для десерта?

Он всегда так говорит. А всё потому, что сам обожает сладкое и никогда не скажет «нет, спасибо».

После ужина дедушка остался наводить в кухне порядок, а мы с бабушкой пошли смотреть телевизор. Она нашла старый диснеевский фильм о маленьком шимпанзе, которого бросила его стая, но зато пригрел старый самец. Фильм был такой хороший и грустный, что мы с бабушкой даже поплакали чуть-чуть.

Немного погодя пришёл дедушка с маленьким подносом. Он приносит на нём каждый вечер кофе и булочки. Но в этот раз там был ещё и сок для меня.

Бабушка с дедушкой пили кофе и смотрели новости. А я должна была сидеть тихо-тихо, потому что дедушка не может пропустить ни полсловечка из того, что говорят по телевизору. Он так прибавляет громкость, что весь дом дрожит. Я тоже слушаю новости, хотя они ужасно скучные – и все только о плохом. Хуже всего те, что про детей, которые живут в странах, где идёт война. Я даже закрываю глаза, чтобы не видеть этих кошмаров.

– Пойду-ка поставлю кастрюлю с рисовой кашей в печку, пусть настоится до завтра, – говорит бабушка.

– Добавь палочку корицы, – прошу я.

– Конечно, специально для тебя.

А потом наступает самое лучшее, что случается в гостях у бабушки. Дедушка уходит в свою мрачную серую спальню, а я забираюсь к бабушке в постель. У неё прелестная комната – с обоями в цветочек, кафельной печью и красивыми креслами.

Мы лежим и слушаем из компьютера «Детектива Тюре Свентона». Бланка помогла бабушке установить специальную программу, и теперь у нас большие возможности. «Применяйте пистолеты только в самом крайнем случае», – то и дело повторяет Тюре Свентон.

Утром я почувствовала себя совершенно здоровой, но не стала никому об этом говорить.

Я съела рисовую кашу, построчила немного на швейной машинке, понаряжалась в бабушкины платья и примерила её длинные жемчужные ожерелья, потом уселась на диван перед телевизором и стала листать глянцевые журналы. А дедушка тем временем возился в гараже. Глянцевые журналы есть только у бабушки, мама такие никогда не читает, она считает это пустой тратой времени.

А бабушка никогда не говорит о времени. Вот и на этот раз она, как обычно, шаркала по дому и обрывала листья у пеларгонии, потом замесила дрожжевое тесто, поболтала целый час с подругой по телефону, накрыла обед и выпила как минимум пять чашек кофе.

Всё шло тихо-мирно, пока не раздался звонок в дверь. Это пришла моя тётя с одним из моих двоюродных братьев. Оба они были в приподнятом настроении. А вот у меня, стоило мне их увидеть, оно сразу же испортилось.

Надо сказать, что если моя бабушка спокойна как удав, то в тёте энергия бьёт ключом. Она ни секунды не может усидеть на месте, и все вокруг от этого как на иголках. Юлле говорит, что у неё семь пятниц на неделе.

– Привет, – сказала тётя. – Микки сегодня тоже в школу не пошёл, но он чувствует себя хорошо. Вот решили поехать с ним в Скансен, посмотреть на тюленей. Хочешь с нами, Ева?

Тётя чуть не подпрыгивала от нетерпения. И я сразу тоже занервничала.

– Что скажешь, Цветочек? – спросила бабушка. – Хочешь прогуляться?

– Нет, не хочу.

– Но почему? – удивилась тётя, она была явно разочарована. – Скучно, поди, весь день слоняться без дела в таком старом доме?

Удивительно, как взрослые не понимают, что иногда хочется, чтобы тебя оставили в покое. У меня не было желания никуда ехать. А бабушкин дом лучше всего подходит для того, чтобы слоняться без дела.

Я решительно покачала головой.

– Ну и странная же ты, – проворчала тётя. Кажется, она обиделась.

– Не хочет, значит, не хочет, – сказала бабушка. – Но спасибо за приглашение!

Бах! Дверь ещё раз хлопнула, и снова воцарился мир.

Остаток дня мы с бабушкой провели спокойно. Дедушка в гараже чинил выхлопную трубу у «Брошечки», а я скачала ноты песни Лалеха «Когда-то на земле». Бабушка показала мне, как исполнять мелодию, а сама играла басы. Потом мы складывали пасьянс – каждая свой, он назывался «Четыре злых короля».

Мне нисколечки не хотелось выздоравливать, но всё-таки пришлось. Через день за мной приехал папа. Он спросил, что я делала всё это время.

– Да просто слонялась, – ответила я. – И это было так замечательно!

Вечером я подсунула записку маме под подушку. Там было несколько чётких вопросов. Когда мама пришла пожелать нам спокойной ночи, она принесла записку и протянула её мне.

– Маленькая упрямица, – сказала она. – Мы с папой обдумываем, как тебе помочь. Но ты пока потерпи и постарайся справиться сама.

Я посмотрела на записку и вздохнула – так глубоко, как только могла. Мама любит со всем справляться сама, так она кажется себе самостоятельной и способной всё преодолеть. А мне это совсем не нравится, я уже несколько недель старалась, этого вполне достаточно. Одно хорошо – завтра я пойду в школу нарядная.

Глава 7

– Астрид, идём! Бежим на автобус!

Бланка окликнула меня на школьном дворе. Это был вторник, мой любимый день, потому что по вторникам у меня гимнастика, и мне не надо оставаться на продлёнку. Мы с Бланкой в разных группах, но тренировки у нас в одно и то же время. Мама чуть не плачет от счастья, ведь ей не надо ломать голову, как я туда доберусь.

Во время болезни я мечтала пойти на тренировку. И теперь чувствовала, что страшно истосковалась. Я переоделась с космической скоростью и принялась прыгать, чтобы разогреться.

– Привет, Астрид! – поздоровалась со мной наша тренерша Фелисия и включила на полную громкость Варгаса и Лаголу. Это лучшая в мире музыка для занятий гимнастикой! По телу словно газовые пузырьки разбегаются, и все упражнения получаются гораздо лучше.

– Как дела у Юлле? – спросила Фелисия, делая вид, что ей не так это и важно.

– Завёл себе новую подружку! – крикнула я в ответ, размахивая руками, чтобы согреться. – Тебе придётся встать в очередь!

У Юлле вечно новые подружки, на вид почти одинаковые – с длиннющими ресницами и в рваных джинсах. Точь-в-точь как Фелисия.

После разминки я стала тренироваться делать фляк и рондат. У меня пока получается только с помощью Фелисии. А Бланка может их крутить сколько угодно.

Я делаю пару фляков с поддержкой. Это здорово! Я почти лечу вперёд, Фелисия включает музыку громче, и её ритм придаёт мне сил.

– Хорошо, Астрид! – хвалит меня Фелисия. – Молодчина! А теперь попробуй без поддержки.

– Как? Без подстраховки?

– Давай сама.

Я разбежалась, сделала рондат на отличной скорости, а потом фляк назад.

– Ого! – крикнула я.

Фелисия подошла и обняла меня. Я была страшно горда собой.

По дороге домой я чувствовала себя на седьмом небе. Мне нет равных! Юлле ещё не было, и я прокралась к нему в комнату и постучала немножко на барабанах. В музыкальной школе мне приходится целую вечность стоять в очереди, чтобы побарабанить, так что я была рада улучить момент и поиграть немного. Мне было очень весело. Пока Юлле не вернулся домой.

– Что ты здесь делаешь? – заорал он. – Вон из моей комнаты!

Каким же он бывает придурком! Хорошо, что у меня было отличное настроение и что я всё-таки успела вволю постучать по тарелкам.

На следующий день была среда, а по средам у меня занятия флейтой. Это тоже неплохо, поскольку один час от продлёнки занимает репетиция. Я люблю музыку, но от мелодии, которую мы разучивали на этот раз, пузырьки по телу не бежали.

– Открыли все ноты! Играем «Вот бабочка пархает», – объявила Тюра, наша учительница по флейте. Она говорит с сильным немецким акцентом, так что её почти невозможно понять.

Тюра мне не нравится. Она маленькая, худая, и волосы у неё седые. К тому же она очень строгая.

Мы достали ноты и поставили их на пюпитры. Тюра махнула нам, и мы заиграли. Вышло не очень.

Марьям стояла немножко в стороне и, как обычно, фальшивила. А некоторые до сих пор не выучили разницу между целыми нотами и половинными. Но Тюра не обращала на это внимания и продолжала кивать в такт музыке. Вдруг она переменилась в лице, подняла руки и пристально посмотрела на меня.

– Астрид! Стоп, стоп, стоп! – сказала она громко и прервала игру.

Все притихли.

– В чём дело? – спросила я.

– Посмотри на свои ноты.

– Что с ними не так?

Учительница подошла и взяла мои ноты.

– Они у тебя такие мятые! Ты же не можешь разобрать, как надо играть, – строго сказала она.

– Но я помню всё наизусть.

– Тебе надо их погладить.

– Что?

– Иди домой и прогладь их хорошенько, – велела Тюра.

Как это несправедливо! С бумагами вечно так: стоит мне к ним прикоснуться, они сразу мнутся и рвутся, я тут ни при чём. А ещё я их постоянно теряю. Но играть-то я всё равно могу чисто и в такт. Это важнее.

– Разве можно гладить бумагу? – удивилась я.

– Можно, спроси маму – как.

Это был глупый совет. Мама вообще утюг в руки не берёт. Её блузки гладит папа, потому что у мамы не хватает терпения тщательно разглаживать манжеты.

После репетиции мы с Марьям должны были вернуться на продлёнку, но решили не торопиться. Вдобавок мы встретили наркомана, который живёт в том самом доме, куда мы ходим заниматься флейтой. Он вёл себя как сумасшедший, и мы бросились наутёк. Он был очень страшный. Я видела его и раньше, он каждый день совершает прогулку в центр города. Иногда он выглядит вполне нормальным, идёт как обычный человек. Но в другие дни еле ноги волочит, бредёт сгорбившись, и глаза такие странные. Я его очень боюсь.

– Ты что, в самом деле станешь гладить ноты? – спросила Марьям по дороге на продлёнку.

– Она же велела.

– Бред какой-то. И почему ты иногда бываешь такая покорная?

– Никакая я не покорная, – прошипела я. – Просто я не умею поддерживать порядок. Вот и приходится за это расплачиваться.

– Брошу я эту флейту, – сказала вдруг Марьям.

– И я, – поддержала я подругу.

На этот раз меня забирал Юлле, потому что мама и папа работали допоздна. Иногда я радуюсь, когда брат меня забирает: хоть он и зануда, но с ним интересно. На этот раз вид у Юлле был особенно крутой, потому что он надел кожаную куртку. От неё сильно пахло потом, табаком и мужским одеколоном. Мне нравится запах кожи.

По дороге домой Юлле закурил. Он думает, что если мама и папа не видят этого, то не чувствуют запаха табака. Я плелась в пяти метрах сзади, чтобы он меня не обкуривал.

Когда мы пришли домой, Юлле приготовил нам тёплый шоколад и нашёл в холодильнике булочки. Я достала ноты. Они и в самом деле были очень мятые.

– Юлле, помоги мне их разгладить, – попросила я.

– Что? Ты собираешься гладить ноты? Утюгом?

– Да, это Тюра так велела.

– Бред какой-то! Ну ладно.

Иногда Юлле может быть почти добрым. Мы пошли в прачечную и достали утюг. Я положила ноты на гладильную доску, Юлле включил утюг в розетку, и я начала гладить. Получалось неплохо.

Юлле ушёл на кухню. Вдруг я заметила, что бумага потемнела и стала чернеть, а через секунду вспыхнул огонь.

– Юлле! Юлле! На помощь! – закричала я во всё горло.

– Чёрт, что стряслось? – ворвался он.

Тут завыла пожарная сигнализация. Юлле схватил нотный листок голыми руками, бросил его в раковину и залил водой. Потом вынул шнур из утюга, плеснул водой на гладильную доску и помчался выключать сигнализацию.

– На помощь! – закричала я снова.

Юлле прибежал назад. В самом центре гладильной доски красовалась большая прожжённая дыра. А в раковине лежали обгоревшие и намокшие клочки бумаги – всё, что осталось от нот.

– Ох! – сказал Юлле.

– Ох! – сказала я.

Ни мама, ни папа на меня не ругались. И на Юлле тоже. Папа просто унёс гладильную доску в гараж, где лежит целая гора хлама, который надо отвезти на помойку. Мама даже несколько раз повторила, что рада, что только ноты сгорели.

– Как можно было велеть восьмилетнему ребёнку гладить бумагу? Это чистый идиотизм!

– Мне уже скоро девять, – сказала я.

– Всё равно, – ответила мама. – Хорошо хоть, что Юлле не растерялся.

Вечером меня укладывал папа. У нас есть особая укладывательная процедура, которую мы повторяем каждый раз. Обнимашки – поцелуй, обнимашки – поцелуй, обнимашки – поцелуй, и ещё раз обнимашки. Я всегда хихикаю, потому что папины усы щекотятся. Потом мы трёмся носами.

– Сделай, пожалуйста, осовое подтыкание, – попросила я. Так я говорила, когда была маленькая и не знала, что надо говорить – особое.

– И мне тоже, – сказала Бланка, хотя она уже давно об этом не просит.

Осовое подтыкание папа делает так: подпихивает одеяло под тело и крепко-накрепко спелёнывает – так, что лежишь как мумия и не можешь пошевелиться. Это очень приятно.

– Постарайся всё-таки получше следить за своими вещами, – попросил папа.

– Хорошо, постараюсь, – пообещала я.

– У тебя в портфеле вечно чёрт ногу сломит.

– Видел бы ты, какой у Астрид учебник математики, папа, там почти ни одной целой страницы не осталось, – наябедничала Бланка.

– Можно класть ноты в пластиковые папки, – посоветовал папа.

– Обойдусь, – ответила я. – Я не стану больше заниматься флейтой.

Папа хотел что-то сказать, но передумал. Просто подоткнул мне одеяло потуже.

– Ну ладно. Похоже, у этой тётки и впрямь не все дома, – проворчал он.