Текст книги "Хомяки месяца"

Шимун Врочек
Хомяки месяца

Сержант лежит на кровати лицом вниз. Простыня белая и закрыта полиэтиленом. Предполагается, что мысли сержанта далеки от эротических – хотя нечто фрейдистское в том, как здоровенный мужик навалился на беззащитную кровать, все-таки есть. Одной рукой сержант обнимает матрас, другая свисает до пола. Пальцы напоминают сосиски с вышедшим сроком хранения. Ногти длинные, как у женщины, но нуждаются в маникюре. Над сержантом вьются мухи. Это, по всей видимости, означает, что сержанту удалось подцепить некую смертельную форму триппера.

Стоило бы поговорить об опасности внебрачных связей.

Стоило бы открыть дверь и сказать «добрый день, сержант».

Вместо этого я отрываюсь от стекла и иду варить кашу себе и Бобу.

4.1.6. При переносе сосудов с горячей жидкостью следует пользоваться полотенцем, сосуд при этом необходимо держать обеими руками: одной за дно, а другой за горловину.

Я снимаю поддон с газовой горелки и несу в кабинет. За мной, как хвост за кометой, тянется шлейф из запахов гречки и шоколада.

Ногой подцепляю дверь. Оттираю ее плечом, потом бедром, напоследок ягодицей и захожу внутрь. Пересекаю комнату и ставлю поддон на стол. Хвост догоняет комету – я стою, окутанный витаминизированными парами.

Над столом – самодельный плакат. Заголовок нарисован зеленым фломастером, улыбающиеся рожицы – красным и синим. Ниже булавками закреплены два полароидных снимка. На одном я, хмурый и невыспавшийся. На другом – Боб, похожий на развеселого сельского панка.

Фотографии подписаны. Александр Постоногов, 30 лет и «С любовью, Боб», соответственно.

Заголовок на плакате гласит «Хомяки месяца».

Стоило бы спросить «что не так в этих фотографиях?»

Стоило бы добавить туда сержанта.

Я накладываю себе в тарелку и начинаю есть, а поддон убираю в сторону, чтобы каша остыла.

Боб не любит горячее.

На полу стоит системный блок. Красно-черные провода распластались, как перерезанные вены.

Я закидываю ноги на бывший компьютер доктора Ремизова и отправляю в рот гречку с шоколадным вкусом. Доктор Ремизов очень любил «Несквик». Почти так же, как любят его маленькие дети.

Я запиваю обжигающую кашу холодной водой из кружки с надписью «Дорогому папе!». С кружки на меня смотрят мальчик и девочка. Девочка в голубом (цвета кислорода) платье и улыбается. Мальчик как будто только что отснялся для нашего плаката

Кружка досталась мне по наследству.

Впрочем, как и компьютер, кабинет, шесть комнат, туалет и подсобка. Все, кроме большой лаборатории. Это собственность Боба.

И есть нечто, принадлежащее нам обоим.

2.17. Вместо расстановки нескольких термостатов в бактериологических лабораториях целесообразно оборудовать термальную комнату в изолированном темном помещении, включающую термальную камеру (площадь 7–8 кв. м) и предбоксник (3–4 кв. м).

Одна из комнат обита теплоизоляционным материалом. В ней сухо и тепло. Ее легко мыть и убирать.

В эту комнату я перетащил два больших тела и примерно сорок маленьких. У этой комнаты много достоинств. А главное, она герметично закрывается.

Стоило бы сказать «не думайте о геноциде».

Не надо.

+++

Я создаю вселенную из пластиковых банок «Несквик» и рулонов туалетной бумаги.

Передо мной на полу – схема внутренних помещений базы. Указаны лифты, входы-выходы и стрелки – куда бежать. Это план эвакуации в случае пожара. Указан этаж – «уровень 3а».

Лучше всего по этому плану искать туалеты. Унитаз и раковина видны, словно их наносили, пользуясь высокоточной съемкой с военного спутника.

Справа от меня – ровное гудение. Пламя синее, потому что это газовая горелка.

Я держу ножницы над огнем, потом начинаю резать желтый пластик. Он плавится и воняет. Кролик с наклейки, сообщающей, что напиток полон витаминов, улыбается. Хотя должен кричать от боли.

Я думаю про семью Боба.

Про синюю цифру «36» у него на спине.

Потом я беру туалетную бумагу и прикручиваю ее проволокой. Картонный туннель в рулоне – это дверь. Банка из-под «Несквика» – комната или коридор.

Я воссоздаю «уровень 3а» на полу большой лаборатории.

Это мой личный план эвакуации.

Стоило бы спросить «что за цифра на спине у Боба?»

Стоило бы ответить.

Но вместо этого я думаю о сержанте.

Если бы дверь не была герметичной, я бы чувствовал запах. Наверняка бы почувствовал.

У меня нет противогаза или маски для дыхания. Это проблема. Зато есть шесть огромных баллонов с надписью «Кислород», но я не знаю, что с ними делать. Баллоны выкрашены в голубой цвет. Они, похоже, очень старые. Краска облупилась и местами сцарапана. Манометр отсутствует. Моего технического образования хватает только на то, чтобы взять плоскогубцы и свернуть вентиль.

Баллон свистит, как взбесившийся чайник.

Два гектара тайги заполняют комнату размером шесть на десять метров. На это уходит примерно десять секунд.

На одиннадцатой секунде я вываливаюсь в коридор и хлопаю дверью. Делаю несколько шагов. Головокружение. Коридор передо мной разбегается надвое, затем сходится, превращаясь в картинку из калейдоскопа. Пол смазан маслом и норовист, как спортивный мотоцикл. Меня сбивает и тащит. Голова взрывается болью. Я понимаю, что перебрал. Вдохнул на пару акров больше. Тайга – это севернее, за Уральскими горами. Мне холодно.

Я пытаюсь встать. На удивление, мне это удается.

Иду туда, где больше углекислоты.

По пути задеваю что-то, падающее с металлическим звоном.

Потом меня тошнит.

В инструкции по технике безопасности это называется кислородным отравлением.

Стоило бы отдышаться.

Стоило бы усвоить, что инструкция по технике безопасности – нефиговая вещь.

Пока я вспоминаю про инцидент с баллоном, Боб готовится.

Боб приводит себя в порядок. Все должно быть чисто и ухожено, об этом он позаботится. Особого внимания заслуживает прическа.

Через несколько секунд я открою дверь направленным взрывом. Тогда начнется отсчет. После взрыва сработают автоматические огнетушители. Взвоют сирены. Все будет как в тумане. Видимость близка к нулю.

Место, где лежит мертвый сержант, называется тамбур или предбокс.

Тамбур отделяет «грязную» часть уровня от «чистой».

Его нужно пройти как можно быстрее. Не потому, что сержант заразен – а потому что давно уже лежит и гниет. Людей с признаками СТК запирают в карантин на две недели. Этого достаточно, чтобы вирус уничтожил больных и – исчез. Я знаю это из дневника доктора Ремизова. То есть СТК можно не бояться. Но после смерти человеческое тело опасно уже само по себе. Воздух в тамбуре насыщен разложением.

И я подозреваю, что синдром трахания кроватей (СТК) настиг не одного сержанта.

Сколько на базе мертвых людей?

Не знаю.

Стоило бы задать вопрос «почему в живых остались мы с Бобом?»

Стоило бы нажать кнопку.

Грохот. Взрывом выбивает дверь тамбура. Метан, образовавшийся в процессе разложения, в долю секунды выделяет огромное количество тепла. Кровать вдавливается в стену, как скрепка в пластилин. Тело сержанта превращается в прах. С легким «пчих» сгорают мушиные крылья. Их тысячи и тысячи. Позже, когда автоматические огнетушители закончат свою работу, на полу останется несколько крошечных черных комочков.

Боб ждет. Он собран и сосредоточен, хотя с виду кажется слегка расслабленным. Я всегда удивляюсь: при том внимании, что Боб уделяет своей внешности, он умудряется выглядеть как похмельный панк. Волосы стоят дыбом, пряди торчат в разные стороны.

Вероятно, такого эффекта Боб и добивается?

Проходит десять секунд.

Запах гари становится таким сильным, что першит в горле. Но даже гарь не может перекрыть тяжелый дух гниения.

Так сколько на базе мертвых людей?

Я даю отмашку.

Боб срывается с места, как пуля. Бегает он гораздо лучше меня, кто бы спорил.

Выбегает в коридор, проскакивает комнаты а8, а19, минует кабинет Ремизова, туалеты (мужской и женский), дверь в большую лабораторию, поворот – и, наконец, оказывается у места Мушиного Апокалипсиса.

Здесь начинается самое сложное.

Здесь ревет пламя и со свистом опорожняются порошковые огнетушители.

Пока не понять, кто кого. Боевая ничья.

Боб накидывает на голову капюшон (противочумной костюм I типа, только какой-то гад забрал кислородную маску), секунду медлит, потом прыгает.

Стоило бы сказать, что делаю я в этот момент?

Стоило бы зажмуриться.

Я кашляю. Не потому, что в дальнюю комнату тянет дымом или гнилостные микробы до меня все-таки добрались.

У меня хронический бронхит. Эта такая вещь, которая в любой момент времени может проснуться и сказать – поехали.

Бронхит. Всего лишь.

Прорывается сквозь огонь. Костюм I типа начинает тлеть, правый рукав горит – Боб на бегу стучит себя по груди, пытаясь сбить пламя. Бежит он вслепую. Под ногами хрустит и хлюпает. Дышать нечем, смоченная водой самодельная маска уже не помогает.

Пламя не поддается.

Кожа зудит и пылает. Под ней нагревается плоть. Боб разбегается и прыгает высоко, насколько может – и подставляет руку под струю огнетушителя.

Потом еще раз.

И еще.

У меня на коленях лист ватмана, расчерченный цветными фломастерами. На листе – две таблицы. Одна озаглавлена «С любовью, Боб», другая «Александр Постоногов», 30. Таблица Боба нарисована зеленым фломастером, моя – синим. В руке у меня секундомер. В таблице Боба несколько колонок; все, кроме последней, заполнены цифрами. Против цифр стоят названия – «комната а19», «коридор а2», «туалет М».

По мере того, как Боб продвигается, я вписываю в колонку новые цифры. Делаю это красным цветом.

Последней в таблице строка «лифт1, лифт2».

Уши режет вой пожарной сирены. Здесь видимость получше, но все равно неважно.

Пламя на рукаве погашено, осталось только черное пятно. Но рука страшно зудит. Впрочем, про это можно забыть.

Где же оно?

Где?!

Почти. Я держу палец на кнопке секундомера. Стрелка щелкает: тик-ток, тик-ток. Время утекает сквозь пальцы, как вода. Ну же, Боб!

Ну!

Боб нажимает на кнопку вызова лифта. В первый момент кажется, что ничего не произойдет. Кнопка металлическая, со светодиодом внутри, чуть ниже кнопки – скважина для спецключа. Это военная база, просто так отсюда не выйдешь. Над головой – сотня метров камня и земли, бетонные перекрытия, жилые помещения для солдат и офицеров, вентиляционные шахты и маскировочные сети.

Боб жмет на кнопку еще раз. Он взволнован, но не настолько, чтобы паниковать.

Боб знает, иногда нужно просто ждать.

Светодиод в кнопке загорается.

За ревом сигнализации не слышно, как масляные поршни приводятся в движение, огромный маховик трогается и начинает наматывать на себя трос.

Но Боб чувствует легкую вибрацию. Она вызывает в нем возбуждение, схожее с сексуальным.

Боб начинает выказывать признаки нетерпения. Он пританцовывает на месте. Да, да, да.

Сейчас!

Если работает аварийное освещение, должны работать и лифты. Моя догадка подтверждается. Впрочем, как и догадка о том, что при пожаре спецключ не требуется.

Эвакуация!

Все наверх.

Звучит сигнал. Для Боба эта музыка высших сфер. Лифт приехал, еще мгновение – и он откроет свои двери.

Мгновение проходит.

Боб замирает.

Мой палец на кнопке секундомера подрагивает.

Лифт довольно вздыхает, как человек, только что выполнивший самое трудное в мире дело.

Двери открываются.

Я нажимаю кнопку. Победа! Шесть минут, двадцать две секунды. Молодец, Боб. Я вписываю цифры в последнюю ячейку таблицы. Беру другой фломастер и обвожу цифру в кружок. Жирно-жирно. Потом, подумав, пририсовываю к нему лучики.

С ватмана мне улыбается солнце «6,22». Увы, оно синее. Потому что желтого фломастера у меня нет.

Но это уже не так важно.

Стоило бы спросить, а что же Боб?

Получит он свой приз?

Конечно.

Мой друг Боб уплетает за обе щеки гречневую кашу с шоколадным вкусом.

Боб – сирийский хомячок.

Вселенная, сделанная из банок «Несквик» и туалетной бумаги, вращается вокруг него.

И он многому меня научил.

+++

В пожарных датчиках стоят герконы. Это маленькая стеклянная трубочка с двумя проводками. Подносишь магнит, и контакт замыкается. Остальное просто. Взять обычный калькулятор, расковырять кнопку «=» и припаять проводки от геркона. Потом набрать «+1».

Магнит крепится на колесо для хомячка.

Запускается Боб.

Колесо делает оборот, геркон замыкается и калькулятор добавляет единицу.

Отсчет пошел.

Боб крутится в колесе восемь часов без перерыва. Потом ест кашу с «несквиком», пьет воду и спит целый день без задних ног.

Цифра на калькуляторе: 37490.

Умножаем это число на длину окружности колеса, получаем, что за ночь хомячок пробегает больше восемнадцати километров.

К полуночи Боб просыпается и снова лезет в свое колесо.

Хотите узнать главную хомячью мудрость?

Иногда нужно просто бежать вперед.

Я навещаю сержанта.

Сейчас подойти к стеклу я не могу, потому что дверь заминирована. Выглядит это чудовищно. Огромная гора хлама до самого потолка. Муравейник в постъядерной эстетике. Получив дозу радиации, муравьи сошли с ума и перетаскали все – от кроватей и хирургических столов до бочек с песком и сейфа.

Не удивлюсь, если в темноте все это светится.

Кстати, о сейфе. Он принадлежал когда-то доктору Ремизову. К тому же, доктор любезно забыл его закрыть. Внутри сейфа обнаружились несколько полезных вещей.

Скажем, дневник доктора.

Или инструкция по технике безопасности. Классная вещь. Только там можно узнать, как взорвать всё, что взрывается.

Например, кислородный баллон.

Задача осложняется тем, что из этой бутылки надо выбить сразу две пробки – вторая дверь в тамбур наверняка тоже стальная.

Поэтому – направленный взрыв.

Мушиный Апокалипсис – вот в чем задача ядерного муравейника.

Стоило бы сказать «ты уйдешь в Валхаллу, сержант».

Стоило бы попрощаться.

Знаете современный смысл выражения «все под контролем?»

Трупы учтены, гробы пронумерованы.

Я иду по улице. Серый день, улицы пусты. Машин не видно, повсюду люди в камуфляже. Новости уже не показывают.

Я пытаюсь дышать глубоко и аккуратно. В горле страшно першит.

Я не выдерживаю и разражаюсь сухим кашлем.

Вокруг сразу оказываются люди в противогазах и защитных костюмах. В руках у них автоматы.

Солдаты выворачивают мне руки и укладывают на землю лицом вниз.

Я говорю: у меня хронический бронхит. Ребята, вы чего, я не подхватил СТК – но они не верят и заталкивают меня в машину. Чтобы затем привезти к доктору Ремизову, который поставит мне уколы и запрёт в герметичный бокс.

Вероятно, поэтому я выжил.

Когда вирус начал гулять по базе, они запаниковали. Хотя наверняка существовал план и на этот случай. У военных на все есть планы. Может быть, эвакуация проходила плавно и четко. Только в это «плавно и четко» забыли включить меня.

Хомячок остался в коробке.

Доктор Ремизов мог вспомнить – но убежал, бросив свой компьютер, сейф защитного цвета и ящик детского какао.

Обо мне вспомнил сержант.

Я захожу в кабинет. На мне защитный костюм, на плече сумка с едой и инструментами. Неизвестно, что нас ждет вне базы. Сегодня я собираюсь повторить маршрут Боба по уровню 3а. Только теперь побегу сам. И взрыв будет самый настоящий. Без дураков.

Прежде чем нажать на кнопку, у нас с Бобом остается еще одно дело.

Вопрос: что не так в этих фотографиях?

Ответ: это снимки из наших личных дел – моего и Боба.

Боб выглядывает из нагрудного кармана и смотрит на меня темными бусинками. Пора. Я киваю.

Я говорю: «Прощай, сержант.»

Мы с Бобом уходим, а в кабинете остается самодельный плакат «Хомяки месяца».

Под заголовком раньше были две фотографии.

Теперь – рисунок, похожий на детский. На нем человечек в сине-зеленом камуфляже и в пилотке со звездой. На погонах – по три черточки. Глаза разного размера, что придает человечку комичный вид. Справа от него нарисован красный хомячок с панковской шевелюрой. Слева – зеленый человечек.

Все трое улыбаются.

Из правого угла рисунка светит солнце.

Оно синее, потому что желтого фломастера у меня нет.