Текст книги "Мамы. Письма на заметку"

06
Послезавтра мне суждено умереть

К октябрю 1944 года силы союзников перешли в наступление на Японскую империю. Единственным способом избежать скорой капитуляции было предпринять последнюю отчаянную попытку нанести противнику как можно больше ущерба. Так появились камикадзе – по большей части молодые, неопытные призывники, наскоро обученные направлять свои самолеты, начиненные взрывчаткой, на американские суда. Учебные материалы объясняли также, что в момент смерти пилоты увидят лица своих матерей и что самые лучшие воспоминания из детства предстанут перед их глазами. Тем не менее, как следует из нижеследующего примера, их последние письма родным были часто наполнены страхом, раскаянием и тоской по родному дому.

Итидзо Хаяси погиб во время атаки на американский флот к востоку от острова Ёрондзима 12 апреля 1945 года, в возрасте 23 лет.

Итидзо Хаяси – своей матери

Март 1945 г.

Мама, пришло время мне тебя огорчить.

Ты любишь меня сильнее, чем я способен любить тебя. Что ты подумаешь, когда получишь это письмо? Мне так стыдно за себя.

Я был счастлив в жизни; возможно, даже избалован. Но что я мог поделать? Я любил тебя, и мне так нравилась твоя ласка.

Очень рад, что меня определили в особую атакующую группировку, но все же не могу сдержать слез, когда думаю о тебе.

Ты так старалась дать мне хорошее образование, подготовить меня к будущей жизни. Мне очень жаль, что я умру, не дав тебе ничего взамен – ни счастья, ни покоя. Не стану просить тебя принять жертву моей жизни, гордиться моей гибелью, насколько бы славной она ни была. Не буду больше говорить об этом.

Я не решился отвергнуть девушку, которую ты выбрала мне в невесты. Мне не хотелось терять твоего расположения, а твои письма приносили мне столько радости.

Как бы мне хотелось увидеть тебя еще раз и заснуть, как прежде, у тебя на руках. Но встретиться мы могли бы только в порту. Потому что послезавтра я покидаю тебя навсегда, послезавтра мне суждено умереть.

Возможно, мой курс пройдет над Хаката. Тогда я пошлю тебе молчаливый прощальный привет, пролетая над облаками. Мама, ты мечтала о том прекрасном будущем, которое меня ожидало, но теперь мне приходится тебя разочаровать. Никогда не забуду, как ты волновалась, когда я сдавал экзамены. Я записался в эту эскадру несмотря на твое неодобрение, но теперь мне кажется, что было бы лучше, если бы я последовал твоему совету.

Когда я умру, у тебя останется Макио. Ты предпочитала меня, потому что я старший сын, но хочу сказать, что Макио достоин большего, чем я. Он сможет позаботиться обо всех нуждах нашей семьи. Также останутся у тебя Тиёко и Хироко, мои сестры, и твои внуки.

‘ЗНАЮ – ТЫ ВСЕГДА ПРОЩАЛА МЕНЯ ’.

Не отчаивайся. Моя душа никогда не покинет тебя. Твои радости будут моими, а если тебе случится загрустить, то и меня наполнит сожаление.

Иногда меня посещают мысли сбежать и вернуться к тебе, но я понимаю, что это было бы трусостью.

При крещении священник сказал надо мной: «Отрекаешься ли от самого себя». Очень хорошо помню это. Отрекаюсь теперь от своей души и поручаю ее Спасителю, ожидая смерти от американских пуль, пронзающих мое тело. Ибо все в руце Господней. Нет ни жизни, ни смерти для живущих во Христе. Сам Христос сказал: «Не моя воля, но Твоя»[2]2
  Лк. 22:42.


[Закрыть].

Каждый день читаю Библию. Это помогает мне быть ближе к тебе. Когда я разобьюсь, со мной в самолете обязательно будут Библия и Книга Псалмов. Еще я возьму нашивку, которую получил за отличную учебу, и твой медальон.

Возможно, я не отнесся к брачным хлопотам с нужной серьезностью. Не хотелось бы, чтобы ты подумала, будто я проявил недостаточно уважения к моей суженой и ее семье. Объясни ей, что будет лучше, если она не станет больше вспоминать обо мне. Я с радостью женился бы на ней, потому что знаю, как это обрадовало бы тебя. Но у меня не хватило времени.

Одного хочу просить у тебя: чтобы ты меня простила. Но я могу идти на смерть спокойно, потому что знаю – ты всегда прощала меня. Мама, я так восхищаюсь тобой! Твоя смелость всегда превосходила мою. Единственный твой недостаток – что ты меня слишком баловала. Но я сам этого хотел, и потому не могу тебя упрекнуть.

Когда мой самолет рухнет на врага, я буду молить Господа о том, чтобы все твои желания исполнились. Я попросил сержанта Уэно доставить тебе это письмо, но прошу, не показывай его больше никому. Я стыжусь того, что написал. Сейчас мне кажется, что я недостоин той смерти, которая меня ожидает. Я понимаю, что никогда больше не увижу тебя, и меня переполняет тоска.

07
Твоя нетерпеливая мать

Джесси Бернард, знаменитая американская социолог и феминистка, училась и преподавала до самого выхода на пенсию в 1964 году, и только после этого прославилась как одна из наиболее заметных фигур феминизма, создав выдающиеся книги – «Будущее брака» и «Мир женщин». Писать их ей пришлось в статусе матери-одиночки, поскольку ее муж Лютер умер от рака в 1951 году, когда их третьему ребенку было всего шесть месяцев. В 1941 году, в возрасте 38 лет, будучи беременной своей первой дочерью, Джесси написала ей письмо, а потом, когда той был месяц – еще одно.

Джесси Бернард – своему еще нерожденному ребенку

1941

4 мая 1941 года

Счастье мое!

Через одиннадцать недель тебе настанет пора встретиться с миром. Ты и не представляешь, каков он в этом году! Самая прекрасная весна из всех, которые я видела, светится и переливается. Форзиция желтее и пышнее, чем я помню. Лилии ароматнее и пушистее, спирея налилась мелкими шариками и напоминает снежный домик. Если на минуту отвлечься от скучной биологии, то может показаться, будто природа расстаралась, готовясь тебя приветствовать. Мне хотелось бы вобрать в себя эту красоту всем телом.

Но я никак не могу отделаться от мыслей о том, другом мире. О Европе, где младенцев встречают голод, невзгоды, иссушенная волнениями и лишениями материнская грудь. Все это – тоже часть жизни. И в то же самое время, как мое тело посреди безмятежной весны трудится над воплощением чуда, неизвестные силы, возможно, готовятся через двадцать лет уничтожить созданное мной. Война приобретает для меня особое значение, когда я об этом думаю. Я представляю себе всех матерей, с такой осторожностью носивших у сердца драгоценный груз в течение долгих девяти месяцев – ты себе представить не можешь, как долго могут тянуться девять месяцев, если ждать окончания срока с таким нетерпением, – лелеяли младенцев у своей груди, двадцать лет наблюдали, как они растут и взрослеют. Что должны были чувствовать они, когда все это оказалось напрасным.

Для меня единственное, что женщина может противопоставить разрушительным силам в этом мире – созидание. И самое восхитительное созидание есть создание новой жизни. Какие планы я строю для тебя! Сколькими достоинствами я наделила бы тебя, если бы могла! Прежде всего я придала бы тебе силу и выносливость. Над этим я работала очень серьезно. Вместо обедов и ужинов я ела витамины и минералы. Бутылки молока, горы салатов, десятки яиц… часы и часы солнечного света, все, чтобы твое тело вышло крепким, потому что оно – основа всему. Я выстраивала его таким прочным, чтобы все бури мира не смогли тебя сломить. Дальше, я подарила бы тебе пытливый ум ученого. Но если расположение твоих генов сделает тебя художником, меня это тоже вполне устроит. И даже если в тебе не откроется талант ни к науке, ни к искусству, для меня главное – чтобы у тебя получалось творить. Строить, собирать, создавать – вот чего я жажду для тебя. Здоровое тело и созидательная душа сложатся в счастливую жизнь. И я помогу.

Я вижу, как родители пытаются заслонить, защитить своих детей от разочарований и поражений. Но я хорошо понимаю, что прожить твою жизнь за тебя у меня не получится. Страдать тебе тоже придется. На твою долю выпадут и разочарования, и поражения. Бури не обойдут тебя стороной. С этим я ничего поделать не смогу. Но надеюсь, что мне удастся помочь тебе стать настолько сильным, светлым и самодостаточным человеком, что все это ты сможешь перенести, вобрать в себя и победить.

Одиннадцать недель. Как долго.

До встречи, мое сокровище, теперь прощаюсь,

твоя нетерпеливая мать.

24 августа 1941 г.

Моя любимая дочь!

Теперь, когда я ощутила твое земное воплощение в своих руках и почувствовала жадное требование твоего голодного рта у своей груди, более ранние мои письма к тебе кажутся мне сухими и вымученными. Теперь, когда я полностью погружена в заботу о твоем существовании, все умозрительные построения о твоем будущем развитии отставлены в сторону…

Ты так отдавалась сосанию, хотя молока тебе доставалось немного… Я собиралась выкормить тебя самостоятельно, но увы, молока для этого оказалось недостаточно. Мы сошлись на том, что я буду давать тебе сначала грудь, а потом бутылочку. Пока возражений с твоей стороны не последовало. Твой радостный, пытливый подход проявился еще раз третьего дня, когда мы предложили тебе немного апельсинового сока с ложечки. Ты приняла его радостно. Никаких возражений. Никаких отказов. Мы были счастливы, насколько легко дался нам это шаг.

Первые несколько недель были испытанием – и для тебя, и для нас. У меня нет никакого опыта по уходу за младенцами, все пришлось осваивать заново. Но ты продолжаешь представлять для меня загадку. Ты не поддаешься научному подходу. Действие, которым однажды удастся унять твой крик, в следующий раз окажется бесполезным. И наоборот, ты будешь надрываться и вдруг безо всякой причины в одно мгновение забудешь о своем горе. Признаюсь, я в полном замешательстве. Как бы мне хотелось лучше понимать тебя…

Ты невыразимо любопытна. Ты любишь смотреть. Твои глаза широко распахиваются, а голова поднимается над моим плечом, и ты вбираешь в себя все, что видишь. Ты кажешься мне безупречно прекрасной. Я могу сидеть часами и смотреть, как ты спишь или просто лежишь в кроватке. Каждое прикосновение к твоему нежному тельцу отзывается во мне острым удовольствием…

Забота о тебе настолько поглотила меня, что ни о чем другом я думать не могу. Надеюсь, что со временем мне удастся вернуть себя в более спокойное состояние. Это необходимо и для меня самой, и для тебя. Нельзя позволить, чтобы твоя жизнь полностью вытеснила мою, я должна жить независимо – чтобы быть тебе лучшей матерью.

Люблю тебя, сладкая моя девочка.

08
Следующий шаг за тобой

В 1983 году, в конце поразительной карьеры – включавшей в себя рекордные (в то время) десять номинаций на премию «Оскар», из которых две она выиграла, – легенда Голливуда Бетти Дейвис, урожденная Рут Элизабет Дейвис, узнала, что больна раком груди. За диагнозом последовала операция, а потом череда инфарктов; результатом был частичный паралич. В 1985 году дочь Дейвис Барбара опубликовала скандальную книгу под названием «Сторож матери моей». В ней она раскрывала детали их трудных отношений, как правило представляя Дейвис в чрезвычайно невыгодном свете, а в качестве послесловия приложила письмо, адресованное матери. Двумя годами позже Дейвис выпустила свои собственные воспоминания – и в конце этой книги находился ее ответ дочери.

Барбара Хайман и Бетти Дейвис

1980-е годы

Вот, мама, и вся история – твоя и моя. Не так, как ты желала бы ее представить, а так, как оно было на самом деле. Ты хотела сделать меня похожей на себя. Ты учила меня драться, а мне никогда этого не хотелось. Драки и драматические выходы, вот в чем состояла твоя радость, да что там – твое счастье; меня же от них воротило. Мое счастье состояло в любви, в смехе – всем том, что навевало на тебя нестерпимую тоску. Я решила тогда, что пусть будет по-твоему, я старалась понять тебя все эти долгие годы, потому что я по большей части тебя любила и уважала. Мой муж, сжав зубы, держал дистанцию, потому что он любил меня и понимал, перед каким выбором я оказалась. Кроме того, ему нравилась Рут Элизабет, та настоящая ты, которая так редко нам являлась…

Ты неуклонно отказывалась меня слушать. Письма, которые тебе не нравились, ты разрывала, не дочитав. Слова в телефоне, которые тебе не нравились, ты обрывала, повесив трубку. Когда тебе от меня было нужно что-то, чего мне не хотелось тебе давать, ты напускала на меня друзей и адвокатов. Ты сыграла в моей жизни не одну роль, а множество – некоторые блестяще, некоторые бездарно; но собой ты соизволила быть, насколько я помню, в течение всего пары лет, да и то пятнадцать лет назад.

Именно поэтому, мама, драка перемещается теперь на твою территорию; я больше не позволю ей происходить на нашей. И в ней я вижу для тебя только два варианта. Нет, ни один из них не состоит в том, чтобы ты сказала, что прощаешь меня за эту книгу и что для тебя важна моя любовь…

Отнесись к этому письму как к гласу вопиющего в пустыне, призванному указать тропу и направить по ней твои шаги. В моей жизни в последнее время случаются разнообразные чудеса, и если моим мольбам об еще одном чуде суждено быть услышанным, то ты увидишь эту тропу. Все, о чем я прошу – это чтобы настоящая Рут Элизабет, а не нагромождение ролей и масок, сделала шаг по ней к моей двери. Двери, которая для нее всегда открыта…

Дорогая Хайман,

свою книгу ты завершила письмом, адресованным мне. Я решила сделать то же.

Без всякого сомнения, в тебе кроется огромный талант беллетриста. Ты всегда любила выдумывать и рассказывать истории. Мне часто приходилось говорить тебе: «Б. Д., но ведь все было не так. Тебе это приснилось».

Многие из сцен, которые ты описала в книге, на самом деле происходили на экране. Похоже, ты не способна отличить меня в кино от меня как своей матери.

Я категорически возражаю против слов, которые ты мне приписываешь в отношении актеров, с которыми мне довелось работать. По большей части ты их жестоко перевираешь. Я была счастлива играть с Питером Устиновым, и я глубоко уважаю его как актера и как человека. Мою реакцию на Фэй Данавэй ты передала верно. Наша совместная работа с ней была мучением. Но то, будто я сказала, что сэр Лоуренс Оливье плохой актер – несомненно плод твоей фантазии. Немногим за всю историю удалось достичь высот мастерства, покорившихся ему.

Ты не устаешь повторять всем и вся, что книгу ты написала, чтобы помочь мне лучше понять тебя и твой образ жизни. Могу сказать, что этой цели ты не достигла. Теперь я окончательно запуталась, что ты из себя представляешь и в чем заключается этот образ.

Лично я вижу в этой книге всего две вещи: предательство и вопиющую неблагодарность за ту беззаботную, полную привилегий жизнь, которая тебе досталась.

В одном из многих интервью, рекламирующих выход книги, ты обмолвилась, что, если из нее когда-нибудь сделают сериал, ты хотела бы, чтобы меня играла Гленда Джексон. Надеюсь, это не окончательное решение, и у тебя достанет вежливости пригласить на эту роль меня саму.

У меня много возражений против того, что написано в твоей книге. Большинство из них я решила не поднимать. Но я не могу вынести твою жалость к несчастному созданию, которому не удалось получить роль Скарлетт в «Унесенных ветром». Роль была моя; я отказалась от нее. Селзник[3]3
  Дэвид Селзник – продюсер фильма «Унесенные ветром» (и в то время глава собственной студии в Голливуде)


[Закрыть] пытался добиться от Джека Уорнера[4]4
  Основатель и глава студии «Уорнер Бразерс». Дейвис (как и Флинн, и другие «звезды») по условиям долгосрочного контракта не имела права сниматься в проектах других студий.


[Закрыть] разрешения временно позаимствовать у студии Эррола Флинна и Бетти Дейвис – чтобы сыграть Ретта Батлера и Скарлетт. Я выступила против, потому что Флинн не подходил на эту роль. В то время на нее не подходил никто, кроме Гейбла. Так что, дорогая Хайман, меня манит не Тара, а наш домик на прекрасном океанском берегу Мэна, где когда-то я жила с чудесным человеком, которого звали Б. Д., а вовсе не Хайман. Поскольку свое письмо свое ты закончила словами «следующий шаг за тобой, Рут Элизабет» – это письмо я закончу тем же. Следующий шаг за тобой, Хайман.

‘Я ВИЖУ ВСЕГО ДВЕ ВЕЩИ: ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ВОПИЮЩУЮ НЕБЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ТУ БЕЗЗАБОТНУЮ, ПОЛНУЮ ПРИВИЛЕГИЙ ЖИЗНЬ, КОТОРАЯ ТЕБЕ ДОСТАЛАСЬ ’.

P.S. Может быть, когда-нибудь я пойму, почему книга называется «Сторож матери моей». Надеюсь, в твоем представлении в обязанности сторожа не входит содержание, поскольку, если мне не изменяет память, это я тебя содержала все эти долгие годы. И продолжаю, потому что только мое имя и обеспечило твоей книге успех.

09
У каждого в жизни своя роль

Квин Эстер Гуптон Читем Джонс родилась в 1929 году в Бостоне. В 1947 году у нее родилась дочь, которую она назвала Рене. С ранних лет Рене мечтала посетить Африку, а в 1989 году она переехала жить в Гану, где основала Институт Кокробити, образовательный центр, предоставляющий студентам, приезжающим из Соединенных Штатов, возможность обучения в области образования и здравоохранения. До самой смерти Джонс в 2000 году мать и дочь поддерживали связь через письма. Вот одно из них.

Квин Эстер Гуптон Читем Джонс —

Рене Читем-Неблетт

1996 г.

То, как ты завершила свое последнее сообщение, мне несомненно льстит. Но у тебя нет никакой причины чувствовать себя недостойной кого бы то ни было. Наши с тобой отношения как матери и дочери ничем не отличаются от отношений между тобой и Сукари. Все, о чем нужно помнить – это уважение к материнству и опыту. У каждого в жизни своя роль; как говорил Шекспир: «У всех свои выходы и свои уходы»[5]5
  «Как вам это понравится», действие II, сцена 7; в оригинале цитата тоже неточная.


[Закрыть]. Назначенную роль можно расцветить в соответствии со своей совестью и своими желаниями, а можно расценивать как обязательство. Я делала то, что делала, потому что ты была моим обязательством. Моим долгом было предоставить тебе наилучший душевный и материальный уход. И в точности то же самое ты сделала для Сукари и Секу [дети Неблетт]. Так устроены матери. Я знала, что ты не подведешь. Твоя роль как матери – уже достигнутая цель, и ею можно гордиться. А твоя мечта, твоя работа по организации Кокробити превосходит все, что большинство из нас, включая и меня, могут себе представить. Это больше, чем просто карьера. В каком-то смысле, Рене, мы действуем очень сходно. Если мы что-то решили, мы воплощаем это в жизнь, не задумываясь о преградах, встающих на нашем пути. Для меня это единственный способ чего-то добиться. Если бы я стала думать, выдержу ли я класс в этом году, со своей волчанкой, то никакого класса бы не было. Ты независимый человек, как и я, как и папа. Это у нас наследственное; ничего не поделаешь. Когда мы что-то делаем, то делаем как следует и по-своему. Да, меня угнетают иногда ограничения, которые накладывает болезнь. Мое добровольное одиночество – способ избежать неизбежных объяснений, когда приходится отказывать и отказываться. От жалости никому никакого толка, когда требуется понимание.

Надеюсь, что в этом году будет полегче, хотя тело мое уже начало чувствовать приближение старения и постоянной боли. Но все же какая-то часть меня требует продолжать жить, пока жизнь не станет совсем невыносимой. Возможно, я смогу приехать в Гану в октябре 96 года и пробыть 5 месяцев, чтобы вернуться к началу занятий в 1997.

Рене, никто не сможет так ясно увидеть и определить будущее Кокробити, как ты. Ты можешь слушать мнения других, но решение все равно за тобой. Люблю тебя и горжусь тобой всегда – как дочерью и как матерью.

Передавай привет Сукари и Секу.

С любовью, мама

10
Мне не нужно было другой семьи

В институте папирусоведения при парижском университете Сорбонны хранятся тщательно восстановленные папирусы, содержащие древние письма на многих языках. Это было написано на греческом в четвертом веке одинокой египетской девочкой, которая недавно потеряла мать.

Таре – своей тете Хореине

Четвертый век нашей эры

Повелительнице и любимой тете посылает Таре, дочь твоей сестры Аллус, пожелание милости Божьей.

Прежде всего возношу молитвы, чтобы письмо мое застало тебя здоровой и счастливой. Об этом молюсь.

Знай же, повелительница, что моя мать, твоя сестра, умерла во время пасхальных празднеств. Пока моя мать была со мной, мне не нужно было другой семьи. Теперь же, когда она умерла, я осталась одна, и нет со мной никого в чужой земле. Вспоминай обо мне, как если бы моя мать все еще жила, и, если найдется посланец, передай ответную весть о себе.

Расскажи обо мне всей семье. Да хранит тебя Бог, повелительница, и да пошлет тебе здоровья и долгой спокойной жизни.

11
Легко не будет никогда

В 2017 году критики тепло приняли режиссерский дебют Греты Гервиг – фильм «Леди бёрд», заслуживший многочисленные награды и номинации. В этой наполовину автобиографической ленте главная героиня Кристин Макферсон проходит непростой путь от старших классов школы к обучению в университете, попутно разбираясь в бурных отношениях с собственной матерью. В январе 2018 года киножурналист Ханна Вудхед, под впечатлением от просмотра этого фильма, решила написать письмо своей матери.

Ханна Вудхед – своей матери

январь 2018 г.

Дорогая мама!

Из наших с тобой отношений между 2005 и 2010 годом я помню не так уж много, но это скорее всего потому, что я об этом времени не помню вообще почти ничего. Быть подростком – это ужасно. Я пропускала школу, не ела, не спала. В общем, это было Нехорошее Время. Нам обеим известно, что я потратила немало сил, чтобы выгнать из памяти то уникальное сочетание гормонального взрыва и беспощадной депрессии, которым ознаменовался этот период моей жизни. Чего я только не пробовала, чтобы свалить с себя этот камень, но оказывалось, что он неизменно снова мчится вниз по склону прямо на меня. Ты говорила, что потом станет легче, а я вопила в ответ: «Когда уже?!»

Со временем я настолько привыкла к этой тяжести, что перестала ее замечать. Все чаще и чаще мне приходило в голову, что это лично со мной что-то не так – хотя а) я была девочкой-подростком, а значит, меня по определению штормило по малейшему поводу и б) расстроенное химическое равновесие не является недостатком характера. Больно от этого ничуть не меньше, конечно – как было больно, когда папа бросил нас, или когда кончились деньги, или когда я думала, что навсегда застряла в нашем ненавистном городишке. Я все еще не могу полностью отделаться от мысли, что со мной что-то не так, но до меня постепенно доходит, что именно «не такие» части людей и делают их интересными.

Я провела долгие годы в этом странном подростковом чистилище, между одинаково притягательными требованиями «выделиться» и «принадлежать». Меня раздражало, что никто меня не понимал. Думаю, именно поэтому я и погрузилась в кинематограф, естественное прибежище чужака. Когда я вспоминаю это время, я прежде всего вспоминаю боль; но не только. Как я слушала радио у тебя в машине по дороге к психиатру. Как (многократно) ты приезжала за мной, когда я отключалась на чьей-нибудь вечеринке, про которую тебе и известно-то не было (прости, пожалуйста). Походы в библиотеку по пятницам, выбрать диск с фильмом на выходные. Только потом я поняла, что ты смотрела их со мной не потому, что тебе нравилось кино (оно тебе не нравилось), а потому, что тебе нравилось быть со мной.

Ты верила в меня даже тогда, когда я сама в себя не верила, и всякий раз говорила: «Я твоя мама, я иначе не могу», как будто только чувство долга может заставить человека заботиться о других, а ты обо мне и в самом деле заботилась – все, что у нас тогда было, а было не так уж много, ты отдавала мне. Я знаю, что от меня легко можно устать, что меня непросто любить, но даже когда я вела себя так, что это было еще сложнее, ты не сдавалась. И даже когда меня совсем заносило (то есть, почти все время).

Мы обе понимаем, что в жизни нелегко, что легко не будет никогда. Но спасибо тебе – за науку, что если не сдаваться, то в конце концов дойдешь до того, чтобы посмеяться над бывшими трудностями. Это, в общем, и есть все, что нам остается: пройдя весь путь, посмеяться над собственной смертностью и поразиться тому, насколько мы на самом деле крохотные, незначительные пылинки среди звезд. Меня это устраивает.

Люблю.

Твоя капризная, непослушная, не такая и вечно благодарная (старшая) дочь,

Ханна