Текст книги "Ковбой Бибоп. Предыстория Спайка и Вишеза: Реквием Красной планеты"

Друзья переглянулись. Им нужно было убираться оттуда. Немедленно. Фирлес схватил чемоданчик. Они выскочили через заднюю дверь кухни, разминувшись с копами всего на несколько секунд – кавалерия уже штурмовала другой вход.

Друзья пронеслись по темному переулку в сторону проезжей части. Перед рестораном, чтобы поглазеть на место преступления, собралась шумная пьяная толпа, сбежавшаяся из соседних ночных клубов. ВСП не удавалось удержать зрителей на расстоянии, что позволило Фирлесу с Вишезом легко смешаться с зеваками. Пронесло. На этот раз.

Фирлес повернулся к Вишезу.

– Слушай. Нам нужно связаться с Доддом до того, как он узнает из других источников, что главный поставщик наркотиков «Красного дракона» мертв, а мы при этом присутствовали.

Но Вишез, похоже, его не слушал. Он покачал головой. И произнес:

– Мы не будем звонить Додду.

– О чем ты говоришь?

– Нам нужно убираться из Тарсиса. Сегодня же.

Фирлес затащил приятеля в ближайшую нишу, служившую входом в аптеку. Встретился с ним взглядом.

– Да что с тобой такое? С тех пор как мы вышли из ресторана, у тебя такой вид, словно ты привидение встретил.

Вишез нервно вздохнул. Затем тихо произнес:

– Не думаю, что стрелок пытался убить Слейд. Мне кажется, он хотел убить меня.

Фирлес искоса глянул на друга.

– Это невозможно.

Но Вишез только покачал головой. Затем вывалил все:

– Прошлой ночью. В лапшичной. Я пошел в туалет. Вышел в коридор. И столкнулся там с тем пьяным парнем в татуировках. Мы обменялись парой слов. Он помочился мне на ботинок. А потом что-то случилось.

– Что ты имеешь в виду?

Вишез глубоко вздохнул. Сейчас.

– Я его ударил. И не мог остановиться. Я даже не помню, когда я остановился. И жив ли он.

– Что?

Фирлес огляделся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Затем снова повернулся к другу.

– Твою мать, Вишез! Ты совсем рехнулся? – Фирлес ударил кулаком по ближайшей стене. Он был чертовски зол, но быстро начал мысленно гасить пламя злости. – Тебя никто не видел?

– Нет. Не думаю.

– Нет, не видел? Или нет, думаешь, что не видел?

– Никто меня не видел. – Вишез нервно сглотнул, затем добавил: – Есть еще кое-что.

– Что?

Фирлес уставился в него. Он ожидал худшего. Он всегда ожидал худшего.

Пару секунд Вишез разглядывал свои ботинки. Затем поднял взгляд.

– У него была татуировка на предплечье. Греческая женщина верхом на быке. Никогда не видел такой раньше. Но после того, что ты сказал в ресторане…

– Я видел их раньше, – перебил его Фирлес. Он на мгновение замер, словно все возможные последствия того, что натворил Вишез, разом промелькнули у него перед глазами. Затем он посмотрел другу в глаза. – Это клан «Европа».

Глава 5. Звонок

Он всегда ел в одиночестве, но не по своей воле. Не было и никакого инцидента, который заставил бы других мальчишек отсаживаться от него подальше в этом вечно протекающем, кишащем тараканами убожестве, которое почему-то называлось кафетерием. Ребята просто знали, что рядом с ним лучше не садиться. Это было что-то вроде неписаного правила. На самом деле с тех пор, как кто-то в последний раз пытался завести с ним разговор, прошло уже столько времени, что некоторые пацаны вообще никогда не слышали его голоса. Его звали Фирлес. И его все боялись.

– Я слышал, он зарубил своих родителей топором, – произнес Ирландец.

Напротив него сидели Беловолосый и Пятнадцатый – мальчик, которого все остальные по-дружески прозвали Леваком из-за отсутствующего правого глаза. Ну, так себе прозвище, конечно. Они втроем сидели в дальнем углу кафетерия, жевали бутерброды с синтетическими сардинами и одной-единственной каплей горчицы и запивали их просроченной газировкой со вкусом голубой малины.

Левак закатил глаз, словно бы говоря: «Опять ты за свое!»

– Ни хрена-то ты не знаешь.

– А ты что знаешь о Фирлесе, умник? – огрызнулся в ответ Ирландец.

– Я слышал, что он был в рабстве у пиратов. Родители продали его каким-то налетчикам на Ио, когда он был еще совсем маленьким. Он научился сражаться на кораблях, а потом сбежал и в конечном итоге оказался здесь.

Ирландец недоверчиво уставился на Левака:

– Ты хочешь сказать мне, что кучка пиратов обучила Фирлеса карате?

– Ну да.

– Дебил, пираты не занимаются карате.

– Ты думаешь, пираты не знают карате?

– Разумеется, нет! Они же гребаные пираты!

– Это не карате, – вполголоса произнес Беловолосый. В полный голос он в этом месте разговаривать еще не решался. – Это Джит Кун-До.

Ирландец изогнул бровь.

– И откуда ты это знаешь?

Беловолосый пожал плечами.

– Я смотрел «Выход дракона» раз сто, наверное. Так дерется Брюс Ли. Удары сбоку. Удары наотмашь. То, как он танцует по рингу и держит своего противника самую малость вне пределов досягаемости, словно он сделан из жидкости. Прямо как Брюс Ли.

Левак уставился на него. С отвисшей челюстью.

– В смысле смотрел раз сто?

Беловолосый пожал плечами.

– Ну, мне нравится этот фильм.

– Нет-нет, – уточнил Левак. – Ты хочешь мне сказать, что у тебя есть копия этого фильма? И способ посмотреть его сотню раз?

– Ну да. У моих родителей есть голоплеер. А у вас нет? – ответил Беловолосый с шокирующей серьезностью.

Ирландец и Левак уставились на него в ответ. Если бы три глядящих на Беловолосого глаза могли стать хоть чуточку шире, они бы выпали из глазниц и покатились по запачканному жиром столу. Ирландец прочистил горло. Какое-то мгновение он колебался, не зная, как бы поточнее сформулировать вопрос. А затем он медленно произнес:

– У тебя есть… родители?

Но прежде чем Беловолосый успел ответить, чьи-то мясистые пальцы подхватили его сэндвич с сардинами с подноса. Это был Двадцать первый. Остановившись у края стола, он запихал весь сэндвич себе в пасть. По обе стороны от Двадцать первого стояли двое грубоватого вида парней. Новички пробыли в Ямах всего-то пару дней, но уже разбились на группки.

– Вкуснотища! – Двадцать первый с усмешкой облизал пальцы один за другим. – Там, откуда ты родом, синтетические сардины вряд ли едят, а? Нет, ты слишком моднявый для этого. Я-то вижу. Ты, наверное, хорошо питаешься. Как король. Что вы там едите? Синтетического лосося? Синтетических лобстеров?

Беловолосый не смотрел ему в глаза. Он просто пялился на свой теперь уже пустой поднос. Двадцать первый прищурился. Он мгновение смотрел на Беловолосого, а затем захихикал, когда ему в голову пришла новая мысль.

– Твою ж мать! Вы едите настоящую говядину, не так ли? Да ты, наверное, никогда в жизни не пробовал ни кусочка синтерыбы. Насколько ж ты, твою мать, богат, парень?

Беловолосый даже не моргнул. Если ни на что не реагировать, то остается надежда, что задире наскучит и он от него отстанет.

– Отдавай мне свои кроссовки, – фыркнул Двадцать первый.

Беловолосый медленно поднял голову и встретился взглядом с Двадцать первым.

– Что?

– Не притворяйся, будто ты меня не слышал, – огрызнулся Двадцать первый. – А теперь гони сюда свои кроссы.

– Не отдавай ему, Тринадцатый, – вмешался Ирландец.

– Иди в жопу, лепрекон. Богатенький пацанчик может сам за себя отвечать.

Беловолосый посмотрел на Ирландца, который покачал головой, без слов умоляя не поддаваться Двадцать первому. Беловолосый заколебался, затем посмотрел вниз. Вздохнул. Медленно снял кроссовки и передал их своему мучителю.

Двадцать первый взял безупречно белые кроссовки и захихикал.

– Совершенно новая пара кроссов. И ты просто… отдал их мне. Поверить не могу. Надеюсь, завтра вечером ты не будешь такой же размазней, Тринадцатый. – Усмехнувшись, он отошел от стола, жестом велев двум своим лакеям следовать за ним.

Ирландец дождался, пока Двадцать первый окажется вне пределов слышимости, затем повернулся к Беловолосому, стиснув зубы:

– Пацан, ты с ума сошел? Ты не можешь позволить подобным парням вытирать о тебя ноги! Особенно перед твоим первым боем! Если он сейчас навязал тебе свою волю, представляешь, что он завтра сделает с тобой в Ямах?

– Это всего лишь обувь, – тихо прошептал Беловолосый.

– Нет… это не просто обувь, – огрызнулся Ирландец, вставая и отходя от стола. Левак последовал за ним. Беловолосый остался сидеть один. Он отхлебнул глоток своей газировки со вкусом голубой малины. Его глаза блуждали по кафетерию, пока не остановился на одном-единственном парне, который сидел в одиночку…

На Фирлесе.

Их взгляды встретились. Беловолосый задался вопросом, не наблюдал ли он за ним все это время. Видел ли он, как он отдал свою единственную пару обуви без малейшего сопротивления. Ему стало стыдно. Как будто он каким-то образом подвел Фирлеса. Они друг друга раньше никогда не видели, но Беловолосого к нему тянуло. Как будто они были родственными душами. Поэтому Беловолосый сделал то, чего никто до него здесь раньше не делал. Он помахал рукой. Но Фирлес не ответил на этот дружеский жест взаимностью. Он просто продолжил смотреть на Беловолосого. А через мгновение поднялся на ноги и ушел.

* * *

БДЫЩЬ! БДЫЩЬ! БДЫЩЬ!

Звуки ударов кулаков по пневмогруше эхом разлетались по пустому тренировочному залу. Удары были беспорядочными и несогласованными, и от них не исходило ритмичного повторяющегося гула, который издавала груша, когда использовалась по назначению. Беловолосый стоял перед свисающей с ржавой цепи в углу тренировочного зала пневмогруши. Он был весь в поту. Когда мальчики не дрались, то пропадали либо в тренировочном зале, либо в спальнях. Снаряжения в Ямах было мало – две боксерские груши, твердые, как кирпич. Ты скорее сломаешь себе руку, пытаясь с ней потренироваться, чем научишься бить. С остальным оборудованием дела обстояли ненамного лучше. Половина пневмогруш спущена. Скакалки лопнули. Штанги проржавели.

В этот поздний час Беловолосый находился в зале один. Он был слишком напуган, чтобы спать в одной комнате с Двадцать первым. И ему было слишком стыдно смотреть Ирландцу в глаза. Поэтому он снова начал мочалить пневмогрушу.

БДЫЩЬ! БДЫЩЬ! БДЫЩЬ-БДЫЩЬ!

– Какого черта ты делаешь? – раздался с другого конца комнаты голос. Беловолосый вздрогнул.

Быстро повернувшись, он обнаружил… Фирлеса.

Тот был одет в потрепанную белую футболку и спортивные шорты. Короткие черные волосы обрамляли его щеки и щетинились, напоминая бакенбарды. Физически он выглядел примерно на тот же возраст, что и остальные мальчишки. Но вот глаза его говорили совсем о другом. Они были темно-карими, почти черными. С такими глазами обычно рождаются все дети, но потом они постепенно светлеют. Но в этих глазах не осталось ничего детского. Этот ребенок за свою пока еще короткую жизнь повидал тьмы. Возможно, слишком много тьмы.

– П-прости… я не думал, что кто-то еще не спит, – заикаясь, промямлил Беловолосый, ища глазами ближайший выход. – Я как раз собирался уходить. Прости еще раз.

– За что ты передо мной извиняешься? – спросил Фирлес, подходя ближе.

Беловолосый пожал плечами:

– Не знаю. Я всегда так делаю. Я всегда извиняюсь, когда ни в чем не виноват. Или когда я не сделал ничего плохого. Я просто говорю: «Простите».

Взгляд Фирлеса остановился на босых ногах Беловолосого.

– Ты поэтому отдал этому парню с татуировкой в виде черепа свои кроссы?

Беловолосый посмотрел на ноги. Его словно окатило волной стыда. На какое-то время он и думать забыл о своих кроссовках.

Он поднял взгляд на Фирлеса.

– В глубине души я надеялся, что все уже об этом забыли.

– Забыли? – Фирлес усмехнулся и покачал головой. – Да ни в жисть, чувак. Ты только сделал все еще хуже. Гораздо хуже.

Беловолосый с трудом сглотнул. Он боялся заговорить. Ему казалось, что стоит ему только открыть рот, он разрыдается. Поэтому он просто молчал. И слушал Фирлеса.

– Такие парни, как он? Их здесь пруд пруди. Они всегда были самыми крупными ребятами в школе. Теми, кого все боялись. Теми, кто выбирал себе самого маленького ребенка в классе и бил его смеха ради. А когда не бил, то просто цеплялся к ним, например, отнимал обувку. А знаешь, почему они так делали? Потому что их самих никто и никогда не заставлял чувствовать себя маленькими и беспомощными.

Беловолосый показал на пневмогрушу.

– Ну, по правде говоря, именно поэтому я сюда сегодня и пришел. Чтобы, когда он прицепится ко мне снова, я был готов.

– Ну да, конечно. – Фирлес усмехнулся, потом покачал головой. – Время от времени к нам приходит кто-то вроде тебя. Ребенок, у которого есть семья, крыша над головой, одежда. Ребенок, которому никогда не приходилось отнимать у какой-нибудь бедной старушки жалкие пару вулонгов, отложенные на открытку внучке на день рождения, потому что, если он ее не ограбит, ему снова придется рыться в мусорном контейнере. И одной только мысли о том, что ты снова траванешься каким-нибудь недоеденным синтетическим бургером трехдневной давности, достаточно, чтобы решиться напасть на невинную пожилую леди. Но ты именно такой – ребенок, глупый настолько, чтобы надеть в подобное место новенькую пару кроссовок. Меньшее, что ты мог сделать, – поцарапать их до того, как попасть сюда. Может, тогда у тебя и получилось бы притвориться, что ты не просто еще один богатый пацан, который думает, что если он пробудет здесь пару дней и заработает пару синяков, то станет кем-то другим. Да ни фига! Ты не с улицы. И никогда не будешь парнем с улицы. Так что перестань вести себя так, будто тебе тут самое место. Это не так.

Беловолосый стиснул зубы. А он-то размечтался, что они с Фирлесом станут друзьями!

– Да ты ни хрена обо мне не знаешь!

– Разумеется, знаю, – с высокомерным видом заявил Фирлес, поворачиваясь к груше. – Как только я вошел сюда и увидел, как ты лупишь по груше так, словно она весит тридцать кило, я узнал о тебе все, что мне нужно. Ты понятия не имеешь, что ты, черт побери, делаешь. И уж точно не поймешь этого здесь. Так что сделай себе одолжение и вали домой. Возвращайся к своим бутербродам с арахисовым маслом и мармеладом, к своим сказкам на ночь и к мамочке, которая целует тебя в лобик, прежде чем выключить свет на ночь.

Фирлес развернулся и направился к двери. Беловолосый остался стоять на месте, стиснув кулаки. Он кипел от злости. И жаждал доказать всем, включая своего отца, что они заблуждаются.

– А если я останусь?

Фирлес обернулся. Его губы расплылись в мрачной усмешке.

– Ну, тогда в следующий раз мамочка увидит тебя в гробу. И если ей повезет, то это будет открытый гроб.

С этими словами Фирлес растворился в темном коридоре. Беловолосый развернулся и с силой ударил кулаком по пневмогруше.

БДЫЩЬ!

Мешок сорвался с цепи и отлетел на пол.

* * *

По субботам мальчикам разрешалось пользоваться голофоном. Это была старая модель, которая отображала получающего вызов человека полупрозрачным и пикселизированным, с голубым оттенком кожи. Новые модели воспроизводили оттенки кожи так точно, словно он находился с вами в одной комнате. Почти пугающее ощущение.

Но мальчики довольствовались тем, что имели. Было приятно увидеть знакомое лицо и хоть ненадолго забыть, в каком аду они находились. У большинства не было родителей, так что обычно они звонили родственникам или друзьям. У некоторых мальчишек не было даже этого, поэтому они звонили по номеру 1–800 из рекламного ролика и болтали с разными незнакомцами о фритюрницах, очистителях для бассейна, или что еще они там продавали в тот день. Иногда было просто приятно пообщаться с кем-то, кто не пытался вышибить из тебя весь дух.

Мальчики сидели на полу в коридоре перед кабинетом Шалтая, в котором был установлен голофон. Беловолосый оглядел лица ребят, ждущих своего пятиминутного разговора. Он хотел увидеть Фирлеса. Хотел доказать, что он никуда не уйдет. Но Фирлеса нигде не было видно.

– Тринадцатый, твоя очередь, – окликнул его Шалтай.

Беловолосый вскочил на ноги и подошел к офису. Шалтай стоял в дверях кабинета, держа в руке секундомер.

– У тебя есть пять минут. За каждую лишнюю минуту ты будешь должен мне сотню вулонгов. Если у тебя нет таких денег, тогда не затягивай разговор. Усек?

Беловолосый зашел в кабинет и закрыл за собой дверь. Кабинет Шалтая представлял собой старую переделанную ванную комнату, в углу которой по-прежнему стояла раковина. Стены украшали фотографии бойцов прошлых лет. Шалтай каждый год фотографировался с лучшим бойцом в Ямах. Это был единственный раз, когда кто-либо видел его улыбающимся. Центр комнаты занимал огромный стальной стол. Мальчики шутили, что за столом вместо кресла у Шалтая унитаз, чтобы ему никогда не приходилось отлучаться отлить или посрать.

Посреди кабинета стоял единственный складной стул. Перед ним находился круглый, в форме диска, проектор, рядом лежала клавиатура. Беловолосый набрал двенадцатизначный номер, затем откинулся на спинку стула. Когда голофон зазвонил, он улыбнулся с легкомысленным детским предвкушением. Как никому другому, сегодня ему отчаянно нужно было увидеть знакомое лицо. Внезапно изображение ожило. По мере того как голофон медленно обрабатывал необходимые данные, начала появляться пикселизированная фигура. Улыбка Беловолосого стала еще шире. И тут изображение прояснилось. Беловолосый вздрогнул. Это явно был не тот, кого он ожидал.

– Здравствуй, мальчик, – сказал мужчина.

Он сидел в старинном кожаном кресле с высокой спинкой, похожем на трон. Он был одет в кашемировый халат, влажные серебристые волосы были зачесаны назад после душа. В руке мужчина держал хрустальный бокал с ликером. Судя по затуманенному взгляду, это была не первая порция. Его звали Калибан. И в этой семье он был королем.

– Отец? – удивленно спросил Беловолосый. – Ты же сказал, что на несколько месяцев уедешь по делам.

Калибан поморщился. Он явно не собирался оставаться дома, и это его злило.

– Да, план был таков. На самом деле, у меня была запланирована серия крайне прибыльных для моего бизнеса встреч на внешних планетах, но поездку пришлось сократить.

– Правда? Что за встречи? – с любопытством спросил Беловолосый.

Взгляд Калибана стал жестким.

– Встречи, о которых тебе не положено спрашивать. О своих делах я говорю только с мужчинами. Не с мальчишками. Это не какая-то там семейная лавчонка, где отец и сын вместе чинят обувь и смеются после работы. Мой бизнес тебя не касается. Он твоим не станет. Понял меня?

– Простите, сэр, – привычно ответил Беловолосый. Затем он понял, что его смущало в их разговоре. – А где мама?

Калибан отпил из бокала. На мгновение он встретился взглядом с сыном, затем заговорил ровным, бесстрастным тоном:

– Твоя мать пыталась покончить с собой.

Его слова пронзили Беловолосого насквозь. Он застыл на месте, едва не позабыв, как дышать. Ему отчаянно хотелось, чтобы это был сон. Или какой-то розыгрыш. Но он знал, что это не сон и не розыгрыш. Мальчик крепко сжал губы, чтобы не выдать никаких чувств под взглядом отца. Затем осторожно спросил:

– Как?

Калибан раздраженно выдохнул, словно его вынуждали тратить время на совершенно ненужные разъяснения.

– Выпила полный пузырек таблеток. Я нашел ее на полу в ванной еле живой. Сказал ей, чтобы в следующий раз сбросилась с крыши и не отвлекала меня от важных дел.

Губы Беловолосого задрожали.

– Это был несчастный случай?

Калибан усмехнулся, словно сама мысль о несчастном случае была нелепой.

– Нет. Это не был несчастный случай. Твоя мать слаба. А когда слабые люди не желают разбираться со своими проблемами, они находят легкий выход из ситуации, наплевав на то, сколько неудобств они создают для оставшихся в живых.

– Когда… это произошло?

– В день, когда ты ушел, – прямо ответил Калибан.

Беловолосый вскочил на ноги. Он чувствовал, как кровь пульсирует в голове. Не выдержав, он заметался по комнате. Его отец ухмыльнулся. Казалось, ему доставляло удовольствие наблюдать за страданиями сына. Беловолосый оперся руками о стальной стол, не зная, что случайно нажал на кнопку внутренней связи, которой Шалтай пользовался для объявлений.

– Мама пыталась покончить с собой два дня назад! Два!

– Я в курсе.

– Ты мог бы прийти сюда! Сказать мне об этом лично! Ты мог хотя бы позвонить!

Калибан усмехнулся.

– Чтобы что? Чтобы мы смогли обняться? Чтобы я сказал тебе, что все будет хорошо? Ты это хочешь услышать? Или ты хочешь услышать правду? Потому что правда заключается в том, что ты такой же, как она. Такой же слабак. Поэтому я и отправил тебя к Лаки. Чтобы ты научился держать удар и не кончил так же, как она, корчась на полу в луже собственной блевотины в жалкой попытке привлечь к себе внимание. Она снова попытается покончить с собой. И когда этот момент настанет, я ее не спасу. Никто из нас не спасет.

Беловолосый просто кипел от ярости.

– Ты монстр!

– Нет. – Калибан ухмыльнулся. – Я говорю правду. А ты просто не хочешь ее слышать.

– Почему бы тебе просто не заткнуться на хрен? – Беловолосый в ярости бросился к трехмерному изображению отца. Его кулак пролетел прямо сквозь лицо отца.

Калибан ухмыльнулся при виде этого зрелища.

– Лучше бы тебе поработать над этим хуком справа.

И с этими словами он отключил связь. Изображение Калибана расплылось в груду синих пикселей на круглом диске. Беловолосый распахнул дверь и выскочил из кабинета. Его лицо раскраснелось, по щекам текли слезы. А затем он увидел других мальчиков. Некоторые из них перешептывались. Другие начали смеяться. Двадцать первый даже зашел так далеко, что сложил пальцы в подобие пистолета и сделал вид, будто вышибает себе мозги. Беловолосый смотрел на них в ужасе, осознав, что все они слышали их разговор.

Пытаясь сдержать слезы, он понесся по коридору, а смех за спиной все нарастал. И едва Беловолосый завернул за угол, как увидел его – Фирлеса.

– Привет, Тринадцатый! – произнес Фирлес, оценив искаженное от боли лицо. – Что с тобой?

На мгновение их взгляды встретились. Беловолосый все еще пытался сдерживать слезы. Он хотел быть жестким. Ради своего отца. Ради Фирлеса. Ради себя. Но был предел тому, что он мог вынести. И вот по его лицу снова потекли слезы. Ему хотелось, чтобы Фирлес обнял его. Сказал, что все будет хорошо. Но Беловолосый знал, что ни того ни другого не произойдет. Поэтому он пустился бежать. По коридорам. Мимо спальных помещений и Ям. Вниз по туннелю и вверх по лестнице, обратно через химчистку, где корейские женщины продолжали гладить одежду, не глядя на убитого горем маленького мальчика, по лицу которого струились слезы.

Беловолосый, спотыкаясь, выскочил через парадную дверь на улицы Восточного Тарсиса. Крепко зажмурился. Это кошмар, убеждал он себя, просто ночной кошмар, и если напрячься, то он проснется и окажется в самом центре Тарсиса в своей постели с голубым одеялом и подушками в тон. Какое-то время он будет лежать там, прислушиваясь, как мама тихо напевает «La Vie en Rose»[4]4
  «La Vie En rose», или «Жизнь в розовом свете», – известная песня Эдит Пиаф, исполненная в 1946 году.


[Закрыть] на кухне, пока готовит блинчики с черникой. Точно так же, как она делала это каждое воскресное утро. Он сделал глубокий вдох.

– Проснись, – тихо прошептал он, – просто проснись.

Он сделал глубокий вдох и закашлялся. Едкий воздух обжигал горло. Жесткое напоминание о том, что этот кошмар был его новой реальностью. Восточный Тарсис стал его тюрьмой. А отец играл роль надзирателя, равнодушно наблюдающего, как во дворе этой тюрьмы заключенные дрались не на жизнь, а на смерть.

Беловолосый открыл глаза и медленно повернулся обратно к химчистке. Встал перед одной из огромных витрин магазина, покрытой граффити и окрасившейся в серый цвет от скопившейся в воздухе копоти. Но он не увидел в стекле своего отражения. Он увидел своего отца. Монстра, который жил в элитной высотке. Того, кто послал его в это место. Того, кто мог бы спасти его мать. Того, кто не прольет ни единой слезинки, когда ее не станет. Монстр в отражении сверлил Беловолосого все тем же холодным, безжизненным взглядом. А потом…

Монстр ухмыльнулся ему.

Глаза мальчика начали меняться. Белки окрасились в багряный оттенок. Он никогда не испытывал ничего подобного раньше. Это чувство было не просто гневом. Это было что-то другое. Что-то сидящее глубоко внутри него заставляло кровь пульсировать в венах. Это была…

Ярость.

Беловолосый бросился на отражение и со всех сил ударил кулаком в стекло.

БДЫЩЬ!

Стекло покрылось паутиной трещинок. Мальчик сжал кулак, из которого, словно шипы на розе, торчали осколки стекла. А затем снова ударил по стеклу.

БДЫЩЬ!

Осколки глубоко впивались в кожу, к ним добавились новые. И еще раз.

БДЫЩЬ!

Он продолжал что есть сил бить кулаком по стеклу. Кожа сходила лоскутами. Кисть теряла человеческие очертания. И тут…

Из парадного входа выскочил владелец химчистки. Увидев Беловолосого, он в гневе закричал на него по-корейски. Затем его взгляд упал на изувеченную руку, и мужчина ахнул. Сквозь кровавое месиво из кожи и мышц наружу проступали кости.

Затем, совершенно внезапно, Беловолосый как будто проснулся. Белки его глаз снова приобрели обычный жемчужный оттенок. Мальчик уставился на разбитое окно, не понимая, что произошло. Затем его взгляд упал на окровавленную руку. На мгновение Беловолосый удивился. Он знал, что должен испытывать жуткую боль, но он ничего не чувствовал. Кровь капала из раны на тротуар, словно вода из протекающего крана.

КАП. КАП. КАП.

Беловолосый встретился взглядом с владельцем, прошептал:

– Где я?

И тут его накрыла боль.

Беловолосый без чувств рухнул на тротуар.