Текст книги "День, когда пропали ангелы"

4

Держать меня на месте было нечему. Я прекрасно слышал все происходящее и даже мог двигаться, однако какая-то сила удерживала мое тело внутри нарисованного старухой круга.

Но вдруг раздался окрик:

– Сэм! – По проулку шла моя подруга Абра. Я хотел помахать ей, но круг заставил меня прижать руки к бокам. – Пошли, – сказала она. – Тебя ищет мама. Она отвезет нас домой.

Я не сумел произнести ни слова. Дышать я мог, но и только. Голос пропал, совсем.

– Чего ты там застрял? Мама ждет тебя, поторапливайся.

Подойдя ближе, Абра остановилась. Я вытаращился на нее, и она смущенно посмотрела в ответ, затем протянула руку и шутливо толкнула меня, наступив при этом на линию, нарисованную старухой. Внезапно я обрел способность двигаться и выскочил из круга.

С ума сойти!

– Да что с тобой? – удивилась Абра. – Идем. Представляешь, в парке уже устанавливают колесо обозрения. Я видела, как кто-то пролез на ярмарку через дыру в заборе – ну, знаешь, там, где обычно стоит палатка с сахарной ватой. Кажется, Стив и Бо.

Она все трещала и трещала о ярмарке. Я пошел за ней следом по проулку, боясь, что из-за угла выскочит старуха или тот незнакомец, набросятся на меня и примутся расспрашивать.

Однако ничего не произошло. Мы вышли на тротуар перед магазином и подошли к моей маме, которая ждала нас в машине. Я молча забрался на пассажирское сиденье, не в силах избавиться от образа старухи – как она рисовала круг и как тот не давал мне пошевелиться.

– Ну, – неодобрительно проворчала мама, – где же ты был? И где твоя перчатка?

И тут я понял, что оставил ее в подсобке мистера Пелле.

– Где я был? А где была ты?! – возмутился я.

Мама догадалась, что я расстроен, и только потому выходка сошла мне с рук.

– Извини, Сэм, – хмуро сказала она, наклонив голову. – Да, я никогда не опаздываю, но позвонила мама Абры. Она застала меня почти у двери и попросила забрать твою подругу из школы. К тому времени, как я добралась до бейсбольного поля, ты уже ушел. А какая была буря!

Абра уселась на заднее сиденье, положив рядом сумку, и продолжала посматривать на меня с подозрением, но я старался не обращать на нее внимания.

Да уж, буря так буря, подумал я, вспомнив темное облако каракулей вокруг тех слов.

Ищи Древо Жизни.

Мы отправились на север по Кинкейд-роуд. Именно там – в парке на окраине города – разбивали свои шатры балаганщики. Повсюду сновали рабочие, сооружали аттракционы, ставили палатки с едой, подтаскивали прицепы и парковали грузовики. Я высматривал трех старух, но никого похожего не заметил.

– Гляди, колесо обозрения! – воскликнула Абра. – Скорей бы…

В ее голосе звучали какие-то странные нотки, и я точно знал, что чувствует Абра. Аттракционы, еда, огни – ярмарка была для нас символом лета, свободы и юности. На дальнем конце парка кабинку за кабинкой возводили колесо обозрения. Трое или четверо мускулистых рабочих доставали из автоприцепа огромные изогнутые части.

Наконец мы выехали из города. Мы с Аброй все таращились в заднее стекло маминой машины, пока ярмарка не скрылась из вида. Это были самые лучшие дни лета, и мне уже не терпелось – сегодня пятница, завтра суббота, а потом наконец наступит воскресенье, когда ярмарка начнет работу.

– А мы пойдем на открытие в воскресенье? – спросил я у мамы.

– Конечно, пойдем, – отозвалась она.

Всегда кажется, что у нас есть еще один день. Что завтра просто наступит. Одно из величайших заблуждений, с которым мы сталкиваемся, – что наше время никогда не кончится и мы будем жить вечно.

«Конечно, пойдем», – сказала мама, но в тот год на ярмарку она не попала.

Вдоль шоссе номер 126 и Кинкейд-роуд были разбросаны рестораны, заправочные станции и жилые дома, чье население в те годы составляло одну тысячу девятьсот тридцать человек. По крайней мере, так утверждал небольшой дорожный знак на въезде. Впрочем, стоял этот знак там много лет. Шоссе 126 пролегало с востока на запад. Кинкейд-роуд была нашей дорогой. Она вела на север, в поля и долину, где сближались восточные и западные горные хребты.

Абру мы уже высадили у ее фермы. До дома нам оставался последний отрезок пути. К северу от нас лежало лишь одно хозяйство, и Кинкейд-роуд заканчивалась сразу за его переулком. Дальше начинался лес, а за ним две горы, что стояли по обе стороны нашей долины и в конце нее сходились в одну точку. В месте соединения брала начало река, которая текла на юг через долину до самого Дина.

В детстве эта долина заменяла мне весь мир, а горы, которые ее окружали, были его границами. За ними ничего не существовало. Мне нравилось жить там, на краю света. Я жалел детей, у которых не было возможности подойти к тому месту, где все заканчивается.

В открытое окно машины ворвался свежий приятный ветерок. Мы миля за милей удалялись от города, и наконец дома` уступили место кукурузным полям. Стебли кукурузы выросли уже до двух футов высотой, и зеленые кисточки на верхушках покачивались в разные стороны.

Почти везде поля простирались от Кинкейд-роуд до самых лесов у подножия гор. Голубело небо, повсюду пахло свежескошенной травой. Фермеры долины пытались выжать из земли как можно больше, и, повзрослев, я почувствовал себя частью общины, частью людей, что борются здесь за жизнь.

Мы подъехали к знаку остановки. Смысла в нем не было: дороги, что прежде пересекала Кинкейд-роуд, больше не существовало, но мама упрямо сбавляла возле него ход. Я все гадал, снимут ли когда-нибудь эту табличку…

Взглянув на траву у обочины, я увидел кота.

– Стой! Помедленнее!

Он был чисто-белый, маленький, почти котенок, и высоко задирал извивающийся змеей хвост, словно очень собой гордился.

– Что, из-за кота? – спросила мама, но все же притормозила. Такой уж она была мамой.

– Да, из-за кота.

Я открыл дверь. Котенок остановился и посмотрел на меня.

Сейчас, годы спустя, я все еще не могу понять, почему этот кот просто не убежал и не скрылся в кукурузе. Тогда все осталось бы по-прежнему. Почему он пошел ко мне так охотно?

– Ты глянь, – сказал я маме, – я ему нравлюсь.

– Откуда ты знаешь, что это мальчик? – поинтересовалась она.

– Давай возьмем его себе? – попросил я, протягивая к коту руки.

Тот помедлил, отпрыгнул в сторону, а потом снова подошел ближе.

– Уж не знаю, понравится ли это отцу! – хмыкнула мама, но я уже затащил кота в машину и закрыл дверь. Я принял умоляющий вид, и мама засмеялась. Я всегда любил ее смех. Она вздохнула и покачала головой, но улыбаться не перестала. – Из-за тебя я влипну в неприятности! Как ты его назовешь?

– Наверное, Икар.

– Икар? Что это за имя?

Я пожал плечами.

– Помнишь, вчера после ужина папа рассказывал историю? Про отца, который смастерил для себя и своего сына крылья, чтобы убежать с острова?

– Должно быть, я как раз мыла посуду. – Мама многозначительно покосилась на меня. – Сама.

Я в ответ только глаза закатил.

– Хорошая была история! Ты все пропустила…

– И о чем же она?

– Отец сказал сыну не летать слишком низко над морем, чтобы брызги не намочили крылья. Но и высоко подниматься было нельзя, иначе растаял бы воск, который скреплял перья.

– А дальше?

– Сын поднялся прямо к солнцу, крылья растаяли, и он упал в море.

– Какая грустная легенда.

Я снова пожал плечами.

– Мне понравилось имя – Икар.

– Коту придется покупать еду, – предупредила мама. – Где ты раздобудешь деньги?

– Я же сказочно богат! – заявил я, и мы расхохотались.

Разумеется, сказочного богатства у меня не водилось, но за пять долларов в неделю я помогал мистеру Джинну, который владел фермой, что лежала к северу от нас. Впрочем, я никогда в жизни его не видел. Ни разу. Одинокий затворник не покидал свою обитель. Земля мистера Джинна поросла сорняками, амбары развалились, но за небольшим двориком перед домом он все же ухаживал. А иногда звонил моей маме и весьма немногословно интересовался, не подстригу ли я ему газон. После того как работа была выполнена, старый сыч оставлял пять долларов в пустой купальне для птиц возле дома. Когда я забирал оттуда деньги, мне казалось, что он каждый раз наблюдает из неосвещенного окна.

– Ну, раз уж ты платишь, зови его, как хочешь, – улыбнулась мама, сворачивая на каменную подъездную дорожку, ведущую к нашему дому. И добавила, глуша двигатель: – Только помни, имена очень важны. Порой они формируют нашу суть, то, кем мы станем.

Но я не задумывался, кем стану или кем станет кот. Пока ты молод и владеешь всем временем на свете, на это совершенно наплевать.

Выходя из машины, я попытался спрятать Икара за спину, чтобы отец не увидел, но тот как раз в этот самый момент вышел из амбара. Подойдя к маме, он поцеловал ее в щеку.

– Гадость, – проворчал я.

Родители засмеялись, но когда папа увидел, кого я прячу, смеяться перестал.

– А это еще что такое?

– Ты о том милом котенке? – усмехнулась мама, подходя ко мне.

– Будто нам нужен еще один рот, – вздохнул отец и посмотрел на меня, приподняв бровь, словно спрашивая: а вы что скажете, молодой человек?

Я крепче прижал к себе кота и погладил его по голове.

– Не переживай, пап. Я сам буду заботиться о нем и покупать корм. Тебе не придется ничего делать.

Он оглянулся на маму.

– Сэм назвал кота Икаром, – сообщила та, словно это был единственный аргумент в мою пользу.

– Ну и что мне с вами делать? – вздохнул отец, пряча улыбку, и пошел прочь. И уже отойдя довольно далеко, крикнул, не оборачиваясь: – Пусть остается! Только не в доме.

Я взглянул на маму, и она улыбнулась.

Опустив кота, я стал смотреть, что же тот станет делать. Икар без промедлений побежал за мамой и принялся путаться у нее под ногами.

– Ты ему понравилась! – воскликнул я.

– Откуда ты знаешь, что это «он»? – снова спросила мама.

– Потому что его зовут Икар.

– Это твой кот? – раздалось со стороны переулка. Абра подъехала ко мне на велосипеде. Не отрывая взгляда от кота, она расплылась в глуповатой улыбке.

– Только представь – да! Знакомься, это Икар, – рассмеялся я.

– Кошки для неженок, – заявила Абра, но по ней было видно: она завидовала.

– Останешься на ужин, Абра? – крикнула с крыльца мама, и мы с Аброй широко улыбнулись друг другу.

Около шести я побежал в амбар позвать отца ужинать. Абра осталась в доме помочь маме накрыть на стол. Отец к этому времени обычно уже заканчивал.

– Пап! – крикнул я в темноту. – Ты здесь?

Мой голос прозвучал слабо, мгновенно растворившись в проходах между загонами и дырах в верхнем перекрытии, поверх которого лежало затхлое сено. Иногда мы сбрасывали несколько тюков, а затем прыгали в дыру и приземлялись на них. До пола было добрых десять футов, и от падения у меня перехватывало дух. Когда солнце скрывалось за горизонтом, а свет внутри старого амбара еще не зажигали, в нем воцарялся сумрак с глубокими тенями по углам. В таком месте поверишь во что угодно.

Я снова вспомнил о старухе, которая нацарапала вокруг меня линию на земле. Кто был тот мужчина в тени? Как они оказались в подсобке? Что означало «Ищи Древо Жизни»?

Мне почудилось, цыганка вот-вот выйдет из-за угла с палкой в руках и вопьется в меня пронзительным взглядом.

– Папа? – окликнул я еще раз.

– Я здесь, сынок!

Я прошел по сумрачному помещению в дальний угол, где отец держал ягненка, которого не приняла мать.

– Дай-ка ему бутылочку.

В амбаре было тепло и повсюду жужжали мухи. Они разлетелись от меня, кружа вокруг ленивым облаком. Я просунул большую бутылку между прутьями, придерживая руками. Маленький белый ягненок впился в соску и принялся сосать, дергая головой и быстро-быстро виляя коротким хвостиком. Я дотянулся и погладил кудрявую шерстку у него на макушке.

– Спасибо, сынок, – улыбнулся отец, взъерошив мне волосы. – Пойду, нужно прикрепить прицеп к трактору. Покорми ягненка и выходи на улицу.

Отец ушел, в амбаре стало тихо и словно еще темнее. Я вздрагивал от каждой тени. Ягненок доедал, а я уставился в угол, где через пыльное окно проникал внутрь луч солнца, подсвечивая паутину, в которую угодила муха. Она трепыхалась и сопротивлялась, пока не запуталась окончательно. Из угла выбежал маленький черный паук, завис над мухой и принялся заворачивать ее в липкий кокон.

Я почему-то испугался и отпрянул. Но было что-то еще, какое-то странное ощущение – я не мог понять, что со мной происходит. Может, ерунда, а может, я как-то предчувствовал надвигающуюся бурю и грядущие перемены.

В тот вечер мы ужинали вместе, и это был наш последний ужин, хотя тогда я этого не знал. Молодой картофель и стручковая фасоль со своего огорода, жаркое, что томилось в духовке весь день. Обычно за столом мы больше помалкивали. Время от времени мама пыталась разговорить нас простыми вопросами вроде «Что хорошего произошло за день? А что плохого?» Мы с отцом старались идти навстречу.

Но когда с нами ужинала Абра, все болтали без умолку. Мама всегда расспрашивала ее о семье: как они собираются провести лето или как поживает ее младший братишка. Папа интересовался, что сажает в поле отец Абры, как стадо и так далее. Их ферма стояла к югу от нашей, и мы часто виделись.

Иногда за ужином папа рассказывал истории. Каждый раз я слушал, широко распахнув глаза. Обычно это были случаи из его детства, в которых фигурировали выдуманные персонажи или вымышленные события. Отличить правду от фантазий было непросто, но истории всегда были замечательные.

Тем вечером отец очистил тарелку корочкой хлеба и сделал добрый глоток ледяной воды. Стакан снаружи запотел, ведь в доме было тепло, и на столе осталось маленькое влажное пятно. Папа скрестил руки на груди и откинулся на стуле, качаясь на двух ножках. Когда он сидел так, то выглядел большим, старым и мудрым, напоминая мне, как сильно мальчик отличается от мужчины. Как сильно мы с папой отличаемся.

– Когда я был ребенком, – начал он, – во дворе нашей фермы росло огромное дерево.

– Как дуб? – уточнил я, глядя на Абру.

Но та меня даже не заметила: она не отрывала взгляда от моего отца. Мы оба любили его слушать.

– Да, как дуб, – подтвердил он. – Только еще больше в обхвате. И выше. Кое-кто из соседских мальчишек говаривал, что если взобраться на вершину, то окажешься прямо в облаках, а может, и в раю. Но рассказать я хочу о другом. Когда-то у меня была собака – чудесный пес по имени Айк. Немецкая овчарка, дед подарил мне его в десятый день рождения. Айку исполнилось два месяца, когда его привезли сюда. Он был очень красивый.

Мама поднялась и отнесла несколько тарелок к раковине, а потом снова села за стол, опершись о него локтем и уткнувшись в ладонь. Она хорошо умела слушать.

– Айк не отличался примерным поведением. Как-то раз он погнал кролика вокруг амбара, а из-за угла выехал отец на тракторе. Он задавил пса, и тот умер. Я ужасно грустил и проплакал не один час. Когда начало темнеть, пришли отец с дедом и спросили, не хочу ли я помочь им похоронить Айка под дубом. Я согласился. Мы, по очереди орудуя лопатой, выкопали яму и предали старого доброго Айка земле. Назавтра пошел дождь, а ведь его не было все лето. В тот год царила засуха, и мы обрадовались дождю. Наверное, кто-то прознал, что накануне мы закопали под дубом Айка. А люди в нашем городке жили весьма суеверные. Они решили, что старый дуб помогает призвать дождь. Нужно лишь принести в жертву животное и зарыть его среди корней.

– Жуть какая, – сморщила нос Абра.

– Мы с дедушкой и отцом знали, что это полный вздор, но кто-то продолжал ходить к нам по ночам и закапывать под деревом трупы животных. Дела шли неважно. Дождь лил все сильнее, и вскоре стало ясно, что нас вот-вот затопит. Однажды ночью дед взял канистру керосина, пошел к дубу, облил его и спалил дотла. Видели бы вы пламя! – Отец воззрился на потолок, словно наблюдая, как горит огромное дерево. – Постепенно все вернулось на круги своя. Только дуб было жаль.

На кухне повисла тишина. Мы сидели и думали об Айке, большом дереве и поколениях фермеров, что жили здесь до нас. Хотел бы я знать, правду ли рассказал отец. С ним ни в чем нельзя было быть уверенным.

После ужина Абра помогла маме вымыть посуду, а мы с папой отправились еще немного поработать. Когда я вернулся, Абра уже уехала на свою ферму на велосипеде. Ехать было недалеко – пару миль, не больше. Мы часто навещали друг друга на велосипедах, потому что в этом конце Кинкейд-роуд за пределами города, кроме нас, никто не жил. Разве что мистер Джинн, но он не высовывался на люди.

Из картонной коробки я соорудил для Икара домик, а мама отдала свой старый свитер на подстилку. Я поставил коробку под большое зеленое крыльцо нашего дома, уселся на ступеньки и принялся любоваться огромным садом, а кот, мурлыкая, терся о мои ноги.

Солнце уже село, но небо на западе еще горело отблесками заката. Воздух пропитался ароматом свежескошенного сена. Светлячки подмигивали яркими, словно звезды, огоньками.

С востока снова надвигалась гроза, и тяжелые облака посверкивали от молний. Будто на небесах шла какая-то жестокая битва, которая закончится, лишь когда одна сторона полностью уничтожит вторую.

Я всегда думал о громе и молнии как о естественных причине и следствии, но в тот вечер взглянул на это иначе. Мне подумалось, будто Гром и Молния – два существа, что сражаются друг с другом. Молния всегда наносит удар первой, а Гром ей отвечает.

Гроза подступала все ближе, и я опять вспомнил сцену, которую видел сквозь щель в двери антикварного магазина. Как раздался гром и молния осветила бледные лица трех женщин. И слова, начертанные на столе, клубившиеся штормовой тучей.

Но буря, что надвигалась сквозь сумерки, отличалась от царапин на столе. Эта буря несла с собой смерть, ей было предначертано дать ход всем остальным событиям.

5

Я сидел на крыльце вместе с котом и смотрел, как назревает буря. Закачались в танце ветки, листья взметнулись вверх, серебрясь в темноте. Налетел порыв ветра, оторвав с деревьев засохшие прутья.

Буря шла с востока, а солнце садилось на западе, отчего последние лучи заката освещали все каким-то жутким светом, и все тени вытянулись в направлении шторма. Казалось, он высасывает отовсюду тьму или изгоняет весь свет.

В долину ударила молния, разразившись серией ярких вспышек, за которыми последовал миг тишины. А потом – БАБАХ! – на поля обрушился гром. Услыхав первые раскаты, котенок помчался к дубу, который рос во дворе, ярдах в сорока от крыльца. Сумасшедшее животное вскарабкалось наверх, к первым толстым веткам, что росли в десяти футах от земли. Эта часть дуба всегда напоминала мне гигантскую пятерню с растопыренными пальцами, словно великан подставил свою лапу, чтобы поймать фрукт или что-то падающее с неба. Там было небольшое выдолбленное дупло. Иногда я приставлял к дубу лестницу, забирался наверх и сидел на этой пятерне.

Я побежал за лестницей в сарай, и тут пошел дождь. Он громко забарабанил по крыше, стенам и маленьким окнам. Пришлось зажечь свет. Лестница оказалась погребена под паутиной и толстым слоем пыли. Я потащил ее под дождем к дубу. Ножки бились о землю и несколько раз ударили меня по колену. Она была такой длинной, что я едва сумел ее донести. Наконец я поднял лестницу и прислонил к шершавой коре дерева.

Старый дуб был мне словно добрый приятель. Он был намного старше меня. Мы часто устраивали под его сенью пикники. У его узловатых корней я играл в свои игрушки. Каждую осень помогал маме и папе сгребать опавшие листья в большую кучу и прыгал в них. Кора дуба была точно старческая кожа – шершавая и шелушащаяся. Он был практически дедушкой среди деревьев.

По скользкой от дождя лестнице я вскарабкался наверх и заглянул туда, где от ствола отходили самые большие ветви. Глупый белый кот сидел там, а глаза его светились в темноте.

– Кис-кис-кис, – ласково позвал я.

Дождь припустил сильнее, и я промок до нитки второй раз за день. Волосы прилипли ко лбу, огромные капли стекали прямо в глаза. Я поднялся еще на несколько ступенек во мрак, к самому сердцу дерева. Я знал, что на самую последнюю перекладину наступать нельзя, но добраться до Икара можно было, только взобравшись повыше. Я встал на цыпочки и потянулся к коту снова. Еще одна молния ударила в землю, и лестница задрожала.

БАБАХ!

– Кис-кис-кис!

Кот и не думал идти ко мне, а забился под тонкую ветку. Чтобы спасти Икара, пришлось перебираться на дерево самому. Я попытался схватить кота, но тот отскочил в сторону и перепрыгнул дальше.

– Икар, глупыш! Иди же сюда…

С крыльца донесся встревоженный окрик мамы.

– Что ты там делаешь, Сэм? – в панике позвала она. Мама ужасно испугалась. – В тебя может попасть молния! А ну спускайся немедленно!

– Тут мой кот! – сквозь шум ливня заорал я. – Он забрался на ветку.

– Слезет, когда кончится дождь. Слушай, что я говорю, и быстро спускайся!

Будто в подтверждение слов мамы, гроза вновь обрушила на землю удар молнии, за которым тут же последовал раскат грома. От вспышки посветлело, как ясным днем. Она озарила траву, дом и церковь через дорогу. А когда погасла – все стало еще мрачнее. Я усомнился в успехе спасательной операции. Не лучше ли вернуться в дом? Помедлил немного, обдумывая, что делать. И уже было решил все бросить и возвращаться, но тут увидел на толстой ветке мамины руки. Она подтянулась и забралась в гнездо из веток, где находился я. Теперь мы оба, промокшие до костей, стояли на великаньей ладони.

– Где Икар? – спросила мама.

Она явно сердилась.

Я показал на самую большую ветку.

Мама вздохнула и покачала головой.

– Я не стану ничего делать, пока ты не окажешься в безопасности. Слышишь? Ступай домой! Я позабочусь о коте.

Придерживая меня, она помогла мне встать на лестницу. Я посмотрел на нее. Взгляд у мамы был грустный, покорный… Словно она понимала, что должно случиться, и решила не противиться. Но ведь это невозможно, правда? Она не могла знать! Если бы знала, разве осталась бы там?

Я спустился на четыре ступеньки и спрыгнул на землю. Помчался в дом, по лестнице взлетел на второй этаж и подскочил к окну, откуда был виден дуб. Сначала я ничего не мог различить и просто таращился в темноту, но потом вспыхнула молния. Мама шла по большой ветке дуба, держась за сучки над головой. Никогда прежде она ничего подобного не делала.

Из-за дождя, лившего стеной, качающихся ветвей дуба и темноты было не разобрать, что происходит. Но потом ветер стих и молния ударила еще раз, и я увидел, как мама продвигается все дальше и дальше. Она немного наклонилась и протянула руку к коту, пытаясь его подманить. Влажные волосы прилипли к лицу, а одежда – к телу. Я представил, как она подзывает: «Кис-кис-кис, сюда, иди сюда…»

И тут снова ударила молния.

БАБАХ!

Она осветила все так ярко и близко, что казалось, ее можно потрогать. Затем грянул гром, и дом содрогнулся. Послышались удары – это обломки дуба падали на крышу и землю. Позже, когда соседи помогали навести порядок на ферме, шестифутовый кусок дерева обнаружили за коровником, в нескольких сотнях ярдах от места, где рос дуб.

Придя в себя, я снова выглянул в окно. Там царила тьма. Я всматривался в ночь, волнуясь за маму. Вспомнил об отце: где же он, почему не прибежал? Снова вспыхнула молния, осветив ветку, на которой чуть раньше стояла мама. Теперь ветка, вся изломанная, безвольно свисала со ствола.

Мамы больше не было.

«Скорая помощь» приехала одновременно с полицией. Мигая сигнальными огнями, они припарковались в нашем переулке. Я смотрел на мелькающий свет маячков, и у меня кружилась голова. Отойти от окна недоставало сил. Я надеялся, если не сдвинусь с места, никто не сообщит мне то, что я и так уже знал.

Наконец в полном оцепенении я поплелся к себе в комнату. Пришел отец и что-то сказал, но, поскольку он и сам едва шевелил языком, его слова не имели смысла. Иногда слова просто не умещаются в сознании.

Но мне и не нужно было ничего слышать, ведь когда молния ударила в дерево, внутри меня что-то умерло. Раньше оно трепетало в груди, словно крохотный обезумевший мотылек, а потом исчезло.

Это означало, что мама ушла.

Поговорив со мной, отец отправился на первый этаж, поскольку начали приходить соседи. Ему предстояло звонить в похоронное бюро и устранять последствия грозы.

Я тихо спустился по лестнице, прошел через кухню и улизнул в заднюю дверь, ни с кем не поздоровавшись. Я чувствовал на себе взгляды людей, которые не находили слов. Они тоже поняли, что иногда слова бессильны. Я побрел по кукурузному полю, задевая коленями ростки, и вышел на дорогу. Я не хотел возвращаться в наш переулок, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Я пошел на север, мимо фермы мистера Джинна, до самого конца Кинкейд-роуд. У края леса она заканчивалась: землю там разровняли и подготовили, чтобы продолжить дорогу, но работы так и не завершили. Мы с Аброй называли ее Дорога-в-Никуда. Прежде чем нырнуть под сень деревьев, я через плечо оглянулся на город. Вспомнил про ярмарку и стал искать взглядом колесо обозрения. Но то ли его еще не собрали, то ли холмы были слишком высокими… В любом случае я ничего не увидел. Только грозовое небо, затянутое ночной мглой, и мигающие огни «Скорой помощи», которые почему-то никто не выключил.

С севера к Дороге-в-Никуда примыкала узкая тропа, что вела вглубь чащи до самой реки. В той точке, где сходились восточный и западный хребты, река текла прямо из каменной стены, что отвесной скалой вздымалась на тридцать футов в небо. У подножия этой скалы, в самом конце тропы, скрывалась небольшая пещера, в которой я с трудом помещался в сидячем положении. Неподалеку от нее было старое кладбище.

Древние камни покрылись зеленым мхом, многие были расколоты либо перекошены. Полустертые надписи почти не поддавались прочтению, а некоторые могилы на самом деле представляли собой гробницы, старые склепы. Если как следует постараться и суметь открыть двери, туда можно было бы даже войти. К городской церкви примыкало собственное кладбище, и большинство жителей Дина хоронили там. Лесной же погост относился к совершенно иной эпохе. Поговаривали, мол, здесь обитают привидения, однако меня это не слишком пугало. Среди надгробий росли деревья, и мне казалось это всего лишь продолжением леса.

Устроившись в маленькой пещере, я разглядывал реку за кладбищем. В этом месте она была примерно пятьдесят ярдов шириной. Поток, насыщенный ливнем, несся быстро. Зимой, когда ветки деревьев стояли голыми, отсюда просматривалась восточная гора, однако летняя листва росла обильно и раскидисто.

Я долго сидел там, безотрывно смотрел на воду, жалея, что встретил Икара и погнался за ним под дождем.

Утихла буря, и выглянула луна. Ее свет, переливаясь на водной глади, падал на меня сквозь густые ветки деревьев.

Решив, что соседи, должно быть, уже разошлись, я покинул темный лес. Но часть той тьмы осталась во мне. Тогда я едва это сознавал, но потом она разрослась у меня в душе густой тенью и заставила натворить то, чего я никогда не сделал бы прежде. Если позволить, тьма способна на многое. Она способна тебя изменить. Домой я вернулся намного позже, чем полагалось. В такое время я обычно крепко спал. Люди все еще толпились у нас. Я прокрался в прихожую. Опустив голову, прошел через кухню, где собралось несколько человек, и отправился наверх. При моем появлении все замолчали, и я снова ощутил на себе взгляды. Ощутил непроизнесенные слова, что были бессильны помочь.

Ко мне в комнату доносилось шипение кофеварки, наполнившей очередной кофейник, и голоса, что выражали соболезнования. Кто-то осторожно постучал в дверь моей спальни. Сначала я не хотел открывать – не желал никого видеть. Несколькими часами раньше сюда поднимался отец. Он тихо сказал, что я предоставлен самому себе: могу остаться в комнате или спуститься, все что угодно. Я надеялся, это означает, что мне можно ни с кем не разговаривать.

Однако из чистого любопытства все же открыл дверь. У порога стояла Абра. Завидев меня, она залилась слезами, бросилась мне на шею, уткнулась лицом в плечо и разразилась горькими рыданиями. В глубине души мне даже стало немного приятно, что Абра скучает по маме так же сильно, как и я. И все же я чуть-чуть ей завидовал или стыдился, потому что сам поплакать не мог. Казалось, это неправильно – не проливать слез, так что я ее слегка отодвинул.

Мы сели на мою кровать, оставив дверь открытой.

– Это так… так… ужасно, – выдавила Абра. – Как ты?

Я пожал плечами. За окном снова разгулялась буря. Дождь стучал в стекла, но на сей раз не было ни грома, ни молнии. Похоже, небеса специально припасли их для маминой погибели, а теперь в спецэффектах не было нужды.

– Ты видел, как все случилось? – очень серьезно спросила Абра.

– Ну… Вроде того.

– Было жутко?

– Наверное, да.

– Что вы теперь будете делать?

– О чем ты?

– Останетесь здесь, на ферме, или… уедете?

Я снова пожал плечами, но мысль о переезде сильно меня задела. Мне показалось, я сейчас заплачу. Больше мне нигде не доводилось жить. Наша семья корнями вросла в эту ферму. Дедушка купил ее, когда женился. Они с бабушкой уже умерли, но ферма была частью меня – как кровь и кости.

– Вряд ли отец захочет уезжать, – сказал я, но прозвучало не слишком уверенно.

Абра кивнула. Наверное, мои слова все же убедили ее, потому что она немного успокоилась, словно еще не все было потеряно.

– Абра! – раздался снизу голос ее отца.

Она встала, явно намереваясь еще раз меня обнять, но с объятиями я покончил. Я со всем покончил.

– Как твой младший братик? – пробормотал я.

– Все хорошо. Просто замечательно. Уже переворачивается и тянется к игрушкам.

– Очень мило, – глухо и почти неразборчиво отозвался я.

– Ага, – кивнула Абра.

Она вела себя как-то странно, словно собиралась опять броситься мне на шею, но не стала этого делать, а просто вышла.

Я проводил ее до лестницы, но когда она начала спускаться, нырнул в ближайшую спальню, свободную комнату, откуда наблюдал за бурей. Из этого окна открывался самый лучший вид на подъездную дорожку. Здесь же находилась дверь на чердак, и я старался никогда не поворачиваться к ней спиной. Кто знает, что выглядывает с чердака, пока вы не смотрите?

Освещенные тусклым светом, что лился из окон нашего дома, Абра с отцом под дождем шагали по дорожке. Абра оглянулась, посмотрела в мою сторону и помахала на прощание. Я ответил коротким взмахом руки, и они исчезли во мраке.

Той ночью мне приснился странный сон.

Будто я парю над темным океаном, расправив прочные крылья. Передо мной простирается небо. Возвращаться нет причин. Но солнце припекает и с крыльев по одному срываются перья. Оглянувшись, я вижу, что они летят вниз, оставляя позади след, точно из хлебных крошек или падающих звезд. Я начинаю спускаться, и меня сносит навстречу волнам.

А потом вдруг я замечаю остров! Я приземляюсь на плоскую равнину и иду пешком несколько миль по высокой и мягкой траве. Обернувшись, вижу примятый темно-зеленый след, что оставляю за собой. В самом сердце острова растет дуб. То самое дерево, о котором рассказывал отец. Дерево, что дарило дождь. Я знаю это не со слов отца, а потому, что во сне ты просто знаешь некоторые вещи.