Текст книги "День, когда пропали ангелы"

Часть II
Древо

 
…И поставил на востоке
у сада Едемского Херувима
и пламенный меч обращающийся,
чтобы охранять путь к дереву жизни [4]4
  Книга Бытия 3:24, Синодальный перевод.


[Закрыть].
 

8

Минуло столько лет… Я сижу на дряхлой веранде, поскрипывая креслом, смотрю на дуб и покуриваю ароматную трубку с вишневым табаком, запах которой напоминает о мистере Пелле, о детстве, о тех временах, когда я играл в бейсбол.

Больше всего я люблю сумерки, особенно летом: в эту пору они тянутся долго и лениво, а звезды словно перешептываются друг с другом.

Перед тем как выйти на улицу, я распахнул все окна на первом этаже. Потратил немало времени и сил, но после жаркого дня дому нужно подышать. Остаток вечера я проведу здесь, на крыльце. Стану наблюдать, как мигают светлячки и день сменяется ночью.

Прошло столько лет…

Выйдя сегодня наружу, я заметил босые ноги, свисающие с крыши над верандой, – там сидит мальчик. Он наверняка слышит, как я открываю дверь, но не издает ни звука. Однако и ноги не подтягивает – значит, прятаться не собирается. Должно быть, ждет, что разговор начну я. Но в эту игру можно играть вдвоем. А что касается терпения, смело заявляю: мальчишке со стариком не тягаться, это я могу гарантировать. Мне приходилось ждать дольше, чем он живет на свете. Но чего же мы ждем? Точно не знаю. Однако у меня отлично получается.

С облегченным вздохом усаживаюсь в кресло, достаю из кармана трубку и принимаюсь неспешно набивать в нее пальцем табак. Поскольку я проделываю это каждый вечер, ноготь мой в конце концов стал коричневым.

Я выуживаю зажигалку из нержавеющей стали с выгравированными литерами «SC» на передней панели и кручу колесо. Вспыхивает пламя. Подношу его к любимой трубке и раскуриваю.

Он заставляет меня улыбаться – этот мальчишка и его проделки. Помню, как сам забирался на крышу в детстве и чувствовал себя таким огромным – больше целого мира. Дух захватывает, когда поднимаешься на высоту и сидишь на самом краю.

Я так увлекаюсь ежевечерним ритуалом, что почти забываю о мальчике, чьи ноги свисают с крыши.

– Вы же знаете, что курить вредно?

– Да неужели, – говорю я, неторопливо выдыхая дым в вечернее небо.

Какое облегчение.

– Ага. От этого болеют раком.

– Да ладно? – удивляюсь я. – То есть, если я буду курить, рак сведет меня в могилу до того, как я успею прожить долгую полноценную жизнь?

На это он не отвечает.

Парнишка ловко спускается на веранду по кованому железному столбику и усаживается на ступеньку передо мной, обратив лицо к ночи. Когда мальчик наконец оказывается поблизости, становится заметно, что он довольно маленький, но не хилый, а гибкий и выносливый. В разговоре он словно играет в шахматы: не начинает ход, пока не сумеет угадать поведение противника. Не задает открытых вопросов, которые могут привести к нежелательной для него беседе. Такая размеренная манера разговора – необычная черта для ребенка. Волосы у паренька вьющиеся и непослушные, а нос – картошкой. Он оборачивается ко мне, и в свете, падающем через москитную сетку, сверкают зеленые глаза.

– Наверное, вы догадались, зачем я пришел, – мрачно произносит мальчик, смотрит мне прямо в лицо, а потом отворачивается в темноту.

Я кладу трубку на подлокотник кресла-качалки и отрицательно качаю головой.

– Не имею представления.

Он с удивлением смотрит на меня.

– Я думал, папа к вам сегодня заходил. Разве он не сказал вам?

Я пожимаю плечами.

– Позволь задать тебе один вопрос, прежде чем ты начнешь.

– Хорошо.

– Любишь горячий шоколад?

– Горячий шоколад? – у мальчишки загораются глаза, но он тут же берет себя в руки и принимает неприступный вид. – Это в середине-то лета? А мороженого у вас нет?

Современные дети! Ничего-то они не понимают.

– Кажется, есть, – отвечаю я, стараясь не скрипеть зубами. – Но только ванильное. Не люблю я все эти новомодные вкусы с наполнителями.

– Я только ванильное и ем, – решительно заявляет мальчишка, словно я пытался искушать его всевозможными восхитительными сортами, но лишь благодаря нечеловеческой силе духа он остался верен самому простому лакомству.

– Что ж, тогда схожу за мороженым.

Я встаю и иду в дом, оставив трубку на подлокотнике кресла. От нее поднимается тонкая струйка дыма. Не знаю, последует ли гость за мной, но отправляюсь на кухню и беру две чашки, затем достаю мороженое, а когда закрываю дверь холодильника, мальчик уже тут как тут и чувствует себя на моей кухне как дома.

– Запах у вас тут какой-то странный, – хмыкает он.

– Это потому, что я старый, – говорю я. Подобные замечания меня давно не волнуют. – Доживешь до моих лет, тоже будешь странно пахнуть.

Я беру пару чашек с ванильным мороженым и ставлю одну перед мальчиком.

– Думаю, мне надо кое-что вам сказать, прежде чем есть ваше мороженое, – тем же решительным голосом, каким провозглашал о своей беззаветной любви к ванили, заявляет малец.

– Да уж, лучше скажи, и покончим с этим, пока оно не растаяло.

Паренек набирает побольше воздуха в грудь и одним духом выпаливает:

– Простите-за-дымовые-шашки-я-видел-что-вы-пнули-кошку-сами-виноваты!

Я изо всех сил стараюсь не смеяться.

– Господи, тебе кто-нибудь говорил, что ты неисправим?

Он качает головой.

– Ты неисправим. Да, порой бывает, я пинаю кошек. Я их на дух не выношу. Отвратительная привычка, которая говорит, что есть во мне какая-то червоточина. Постараюсь исправиться.

Мальчик кивнул.

– Разумеется, – продолжаю я, не отводя от него взгляда, – если ты в свой черед перестанешь бросаться в меня кукурузными кочерыжками.

Он снова кивает, откусывает здоровенный кусок мороженого и с набитым ртом бормочет:

– Во мне, наверное, тоже какая-то червоточина завелась.

Мы поглощаем лакомство в тишине.

– Говорят, ваша подруга умерла.

Эти слова безжалостны, к ним сложно привыкнуть. Они появляются из ниоткуда и впиваются в самые чувствительные струны души. Я глубоко вздыхаю.

– Да, это правда. Моя подруга мертва.

Звучит довольно мрачно, гораздо лучше сказать: она скончалась. О смерти следует говорить деликатно, чтобы не причинять лишних страданий, тогда становится чуть легче. Однако правды не изменить. Она умерла.

– Она была хорошим человеком? – спрашивает парнишка.

Я киваю. Мне нужно что-то сделать, перед тем как ему ответить. Взять паузу до того, как высказаться.

– Лучше всех.

– Когда похороны?

– Через пару дней, – пожимаю плечами я.

– Переживаете?

Ей-богу, мне бы хотелось, чтобы он больше уделял внимание мороженому.

– Я часто бывал на похоронах. Полагаю, еще разок не повредит.

– Но вы потеряли всех друзей.

Я смотрю на него и улыбаюсь, иначе, боюсь, заплачу.

– С чего ты взял?

– Мама так сказала отцу.

Я трясу головой, как боксер, сраженный апперкотом в челюсть.

– Да, она была моим последним другом.

На улице принимаются стрекотать сверчки и прочие шумные насекомые. Надеюсь, мальчишка скоро уйдет, и можно будет вернуться к трубке. Беседы меня утомляют. Я совсем от них отвык, разучился делиться с другими своими мыслями.

– И все же как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Калеб, – отвечает парнишка.

– Серьезно? Калеб?

Да мальчик полон сюрпризов!

– А что такого?

– В детстве у меня был приятель по имени Калеб.

– И что с ним случилось?

– Что случилось с Калебом? – спрашиваю я себя. – Что же случилось с Калебом… Вот в чем вопрос.

Помню, как Калеб Теннин распростерся на лесной подстилке. Звук дождя по листве, звук, с которым капли падали на Амарока, что лежал прямо рядом со мной. Помню, как позади, словно мираж, мерцало Древо Жизни.

Где же ты теперь, Калеб?..

9

Не знаю, с чего я взял, что новость о странных собаках заставит отца вновь со мной поговорить. Мама погибла от удара молнии в пятницу, и с тех пор он не произнес ни слова. Будто вместе с ней исчез его голос. Мы сталкивались в доме и амбаре, в положенное время папа готовил еду, но его взгляд был постоянно устремлен вдаль.

Когда я увидел бродивших по двору собак, что огрызались друг на друга, у меня возникло необычное чувство. Точно кто-то снаружи приглядывал за мной, и не в хорошем смысле. Раньше я этих псов не видел. Вообще появление странных собак в долине было делом из ряда вон выходящим. Из пасти у них шла пена, и вели они себя не так, как положено собакам. Смахивали животные на немецких овчарок, хотя размером были с волка. Но вот в чем штука: в Дине не водились волки. По крайней мере, я так думал. Возможно, они спустились откуда-то с гор.

Я вошел в нашу маленькую гостиную, где царила жара. Окна были нараспашку, и сквозь москитные сетки в дом проникал легкий ветерок, неся с собой запах зелени, сырости и летнего послегрозового дня. С той самой пятницы дождь с громом и молнией шел не переставая. С тех пор, как умерла мама. И каждый раз при яростной вспышке молнии у меня перед глазами вставал наш дуб с большой изломанной веткой, свисающей до земли.

Но в тот день, когда появилась стая, грозы миновали, и июльское солнце пригревало не на шутку.

– Я тут трех собак видел, – тихо сказал я отцу, не зная, захочет ли он смотреть на меня. – Кажется, они больны.

Отец поднял на меня взгляд. Он сидел в своем коричневом кресле. Я скучал по тем временам, когда в детстве устраивался там вместе с папой поболеть за нашу любимую бейсбольную команду. Или забирался по вечерам к нему на колени и делал вид, что смотрю новости. Часто я засыпал у него на руках, и тогда отец уносил меня в кровать. Порой я даже специально притворялся спящим, чтобы он меня отнес.

Было так странно видеть его сидящим без дела, особенно в понедельник. Ведь понедельник – рабочий день, когда предстояло наверстать все упущенное за праздное воскресенье. Что станет с фермой, если отец не придет в себя? Возможно, тогда на нас обрушится весь мир.

– С чего ты взял? – спросил папа.

Звук его голоса потряс меня, затопил радостью и печалью. Я не знал, как ответить на такой простой вопрос, не захлебнувшись слезами. Отец со мной не разговаривал с пятницы.

– Глаза у них были какие-то странные, и пена шла из пасти. Они не убежали, даже когда я попытался их прогнать.

– Должно быть, бешенство, – пробормотал отец. – Они еще во дворе?

– Когда я последний раз выглядывал в окно, никого не видел.

– Дай знать, если еще появятся. Придется их пристрелить.

Я кивнул. Я рад был снова поговорить с отцом, вот только его голос звучал иначе. В нем звучали нотки горя и усталости. Казалось, папа вот-вот сдастся.

Отец откинулся на спинку кресла, вздохнул и прибавил громкость телевизора. Диктор изо всех сил старался заполнить пустоту в доме, но у него ничего не вышло. «И третий мяч летит в сторону! Сегодня он явно не успевает следить за бросками. Не знаю, сколько он еще продержится в игре. Игроки на скамье запасных готовятся выйти на поле».

Я потихоньку вышел из комнаты. С того дня, как умерла мама, отец все время выкручивал громкость. У меня от этого голова пухла.

Внезапно снаружи, со стороны дуба, донеслось рычание. Я толкнул москитную сетку, и она с шумом захлопнулась за мной. Отец всегда просил ее придерживать. Я встал на веранде и осмотрелся. На траве и в выбоинах на дороге поблескивали огромные лужи – такие же голубые, как небо, что в них отражалось.

Послышался громкий визг. Я взглянул на дерево – внизу, у корней, где на земле отпечатался след молнии, катался дерущийся клубок зверей.

Я в панике закричал:

– Папа, папа!

Там были именно они – те большие собаки. И еще пара коричневых и пушистых зверьков – небольших, упитанных и коренастых.

Когда куча-мала на мгновение распалась, выяснилось, что в схватку с собаками вступили сурки. Затем звери вновь вцепились друг в друга, превратившись в рычащий ком шерсти, когтей и зубов.

Отец выбежал в дверь, поднял ружье и… БАНГ!

Собаки припустили по улице. Отец выбросил стреляную гильзу и передернул затвор, загоняя в ствол новую пулю.

БАНГ!

Возле собак с земли в воздух поднялся небольшой фонтанчик пыли. Они со всех ног бросились через дорогу, промчались мимо церкви и скрылись на кладбище. Папа с ружьем поспешил следом. Я же подошел к дубу.

Один из сурков спрятался в саду, но другой без движения лежал под деревом, прямо у отметины, оставшейся после молнии. Он все еще дышал: пушистая грудка приподнималась и опускалась. В плече зияло, сочась кровью, пулевое отверстие.

Я взял небольшую палку и легонько подтолкнул ею зверька, тот качнулся, но сдвинуться с места, похоже, был уже не в силах. Я опустился возле него на колени. Никогда не видел, как кто-то умирает, до прошлой пятницы так уж точно, но и тогда подробностей не разглядел. Просто удар молнии, а потом там, где секунду назад была мама, возникла тьма и пустота.

Открытые глаза сурка все еще влажно поблескивали, маленький хвостик дернулся раз, другой… Однако зверек не шевелился, даже дышать стал едва заметно. И вдруг я понял, что сурок в ответ рассматривает меня. Будто ему кто-то рассказывал обо мне, и вот теперь он впервые со мной встретился. Затем сурок издал странный звук, и я придвинулся ближе, но он уже обмяк – умер.

Отец медленно направлялся к дому. Сильный порыв ветра налетел на дуб, и мириады дождевых капель, оставшихся от предыдущей бури, обрушились на меня и мертвого сурка: холодная вода ударила по макушке и потекла за воротник.

Отец не подстрелил ни одного из псов – слишком неторопливо он возвращался, неся лишь ружье.

Я уселся на землю, прислонясь спиной к стволу дуба, а отец прошел мимо, так и не сказав ни слова. Ферма будто дышала пустотой.

Через пару часов я вернулся в постель. Лежать там днем было так непривычно – все казалось неправильным, даже солнечный свет, что струился в окно.

Отец досматривал окончание бейсбольного матча, включив звук на всю катушку. Вообще-то телевизор орал так громко, что и в комнате на втором этаже я отлично мог следить за ходом игры.

Похороны мамы должны были пройти завтра, во вторник, а я только и думал, что о мертвом сурке и обо всем произошедшем в Дине на прошлой неделе: загадочном незнакомце в антикварном магазине и странных старухах с ярмарки. У меня все вертелись в голове таинственные слова, начертанные на столе.

Ищи Древо Жизни.

На самом ли деле я их видел или только придумал? Вернись я в магазин, нашел бы тот стол с нацарапанными письменами? Интересно, разрешит мне ли мистер Пелле зайти в подсобку или придется пробираться внутрь тайком?

Телевизор вдруг умолк – наверное, папа его выключил. Половицы заскрипели, и раздался звук шагов по ступеням. Отец очень медленно поднялся по лестнице и остановился возле моей комнаты: я заметил в щели под дверью его тень. На миг мне захотелось вскочить, распахнуть дверь и изо всех сил обнять папу. Я устал от одиночества.

Однако я этого не сделал. Я злился. Злился, что отец убил сурка, что после смерти мамы он со мной не разговаривает, злился, что мама умерла. Что жизнь изменилась.

Злился, что мне нужно в одиночку придумывать, как вернуть маму.

Створка качнулась. Я тут же упал на подушку, затаил дыхание и закрыл глаза, притворяясь спящим. Я знал, что отец смотрит на меня, но снова поборол желание броситься к нему в объятия. Дверь скрипнула – папа ушел. Я испустил долгий смущенный вздох, подкрался к окну, оперся подбородком о подоконник и пристально уставился на огромный дуб, отмеченный молнией: на его листве играл солнечный свет. Затем я перевел взгляд на церковь, высматривая собак, – тех и след пропал, как и сурка. Они исчезли.

А потом я увидел старика. Он, прихрамывая, шел вдоль переулка – невысокий, упитанный человек с толстой шеей. На нем были темно-синие рабочие штаны и рубашка на пуговицах. Он шагал медленно, к тому же останавливался каждые тридцать секунд, чтобы выудить из нагрудного кармана гребенку и зачесать волосы назад. Старик хмурился, сердито поглядывал вокруг и бормотал что-то себе под нос.

У дуба, там, где дрались звери, мужчина остановился, опустился на колено и принялся ощупывать влажную траву. Затем, по-прежнему хмурясь, поднес руку к лицу. Потрогал длинную отметину, что осталась от удара молнии, потом поднялся и направился прямо к дому. Когда чужак подошел ближе, он показался мне смутно знакомым. Характерная манера походки – старик переваливался с ноги на ногу, – большие плечи, бочкообразное тело, все напоминало о человеке из антикварного магазина. Конечно, в тот раз я не видел лица незнакомца, однако решил, что это он.

Шел старик все так же медленно, прихрамывая, и время от времени останавливался причесаться. Подойдя ближе к дому, незнакомец пропал у меня из виду. Я слышал, как он поднялся на крыльцо и подошел к двери.

А потом громко в нее постучал.

10

Услышав стук, я понял, что должен открыть. Нельзя было остаться в своей комнате, притворяясь, что меня нет дома. Определенно между незнакомцем и происходящим вокруг имелась какая-то связь. Возможно, с его помощью я сумею вернуть маму, ведь он знаком с цыганками.

Стараясь не издать ни звука, я вышел из комнаты и спустился по лестнице. Я даже не дышал. Подкравшись к двери, я прислонился спиной к стене и замер в ожидании чего-то – сам не знал чего. Одно дело – решиться поговорить с совершенно незнакомым человеком, пусть даже с виду немного чокнутым, другое – открыть дверь и впустить его к себе домой.

Снова послышался стук – такой громкий, что задребезжала рама москитной сетки. Я сделал глубокий вдох и уже собрался выглянуть наружу, как послышался голос, которого я совсем не ждал.

– Сэм, ты дома?

Это была Абра.

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался я, открывая дверь.

– Не знаю. Просто пришла.

– Да нет же… Тут под деревом стоял какой-то человек, потом он пошел к дому, и я услышал стук…

– Видимо, это была я, – заявила Абра и добавила, понизив голос: – Как ты?

Голубые глаза Абры с печалью всматривались в меня. Конечно, она говорила о маме, и мне вновь стало грустно.

– Все нормально, – пробормотал я.

Протиснувшись мимо нее, я спустился по ступенькам во двор.

– Да что с тобой? – выпалила Абра. – То есть я знаю что, но, может, стряслось что-то еще?

Мы подошли к дубу, и я прислонился к стволу. Внимательно оглядел шрам от молнии, опалившей кору: там, где старик к нему прикасался, остались четкие следы. Должно быть, он испачкался кровью, когда трогал землю, на которой лежал мертвый суслик, а потом теми же пальцами ощупывал дерево.

– Всего полминуты назад здесь был старик, – сказал я, глядя прямо в глаза Абре. – Это отметины от его пальцев. И мне плевать, веришь ты мне или нет.

– Верю, – отозвалась Абра.

Я знал, что она не врет.

Нерешительно улыбнувшись, Абра заправила белокурые волосы за уши. Тогда я рассказал ей о собаках, и об их схватке с сурками, и о смерти одного из зверьков, и о возникшем у меня странном ощущении.

– Все это как-то связано, – неуверенно вздохнул я. Мне очень хотелось во всем разобраться.

Мы долго сидели молча. Вдруг я заметил в углу сада воткнутую в землю лопату и направился туда. Абра, ботинки которой поскрипывали от мокрой травы, пошла следом.

– Спорим, отец закопал сурка здесь? – сказал я, обернувшись на нее. Но она, прищурясь, смотрела в небо.

И прежде чем увидеть, на что она смотрит, я услышал шум.

Вжух-вжух-вжух – раздавались зловещие звуки. Словно кто-то свистел снова и снова. Я поднял голову к небу: стервятников было не меньше тридцати. Шум они производили долгими взмахами крыльев – вжух-вжух-вжух. Такой же свист издает ветка, которой бьют по воздуху.

– Откуда они взялись? – ужаснулась Абра.

Обычно падальщики летали небольшими группами, по двое или по трое, кружа все ниже и ниже, чтобы подобрать сбитых автомобилями на дороге зверьков, однако такую большую стаю мне еще встречать не доводилось. Те, что парили в вышине, казались лишь черными точками, но у проносившихся внизу можно было рассмотреть колышущиеся на крыльях перья и лысые розовые головы омерзительного вида.

Внезапно стая развернулась и устремилась на север, где наша ферма граничила с соседскими владениями.

– Джинн! – воскликнул я.

– Что? – удивилась Абра.

– Помнишь, что сказали старухи на ярмарке? В антикварном магазине они разговаривали с Джинном. С мистером Джинном.

– Ну и что?

– И что?! – возмутился я. – Нужно выяснить, что значат слова «Ищи Древо Жизни». Если в пятницу в подсобке и правда был сосед, он мне расскажет.

– Сэм, – с тревогой начала Абра, – почему это Древо Жизни тебя так волнует?

Объяснить я не мог. Вряд ли Абра поверит, скажи я, что хочу вернуть маму. Скорее всего, просто решит, что ее приятель совсем свихнулся. Наверное, я боялся произнести это вслух, иначе и сам себе не поверил бы. Поэтому я просто не стал ничего объяснять.

Однако я точно знал: мой сосед, которого я никогда не видел, мистер Джинн, каким-то образом связан с этими странными происшествиями. Все это выглядело кусочками огромной головоломки – головоломки, которую я даже не мог себе вообразить.

Я выдернул из земли лопату. Для меня она оказалась тяжела и к тому же немного великовата, поэтому пришлось ухватить ее двумя руками. Я обошел дом и направился на кукурузное поле, в ту же сторону, куда умчались стервятники, а потом побежал. На бегу я оглянулся – Абра мчалась следом.

Стоял глубокий летний полдень, когда кажется, что солнце вообще не зайдет. Добравшись до северной границы владений моего отца, мы заметили стервятников, которые кружили неподалеку от ветхого домишки мистера Джинна. Некоторые спустились в кукурузу, что уже доходила мне до пояса, и скакали там, что-то клюя.

Я замедлил бег, и Абра едва в меня не врезалась. Я оглянулся на нее и увидел вдали на фоне неба свой крошечный дом. Поразительно, как далеко мы забрались и как быстро исчезли знакомые места. По обе стороны долины, словно отвесные стены, высились хребты, покрытые темно-зелеными деревьями.

Я поднес палец к губам, присел и пополз вперед. Джинсы давно промокли от кукурузных листьев – на побегах все еще оставались дождевые капли от минувших гроз. С гор подул сильный ветер и пронесся по долине. По ясному голубому небу с запада на восток поплыли пушистые, точно сахарная вата, облака.

Большинство стервятников опустилось на землю. Они жадно рвали на куски какое-то мясо, выхватывая дохлятину друг у друга. Вероятно, животное было огромным, раз на него слетелась вся стая.

– На счет «три» поднимаемся и распугиваем их! – скомандовал я.

Абра, в чьих голубых глазах отражалось небо, кивнула.

– Наверное, там кто-то очень большой, – пробормотала она.

– Раз, – начал отсчет я, крепко сжимая лопату, – два…

Я повернулся к стае стервятников.

– Три! – хором вскричали мы с Аброй, вскочили и принялись размахивать руками.

Того, что случилось дальше, я не ожидал. Стая бросилась на нас.

Как только мы поднялись, птицы, склонив набок головы, удивленно воззрились на нарушителей спокойствия. Большинство угрожающе воздело крылья, словно пытаясь отпугнуть непрошеных гостей. Однако мы продолжали кричать, а я грозил им лопатой, и тогда стая скачками, помогая себе крыльями, ринулась к нам сквозь заросли кукурузы, что скрывала птиц с головой.

Абра спряталась за моей спиной, а я стал размахивать лопатой на приближающихся черных монстров.

– Хватай камни! – закричал я, и вскоре через мое плечо в стаю уже полетели булыжники размером с бейсбольный мяч.

Бросок у Абры был хороший – ей удалось попасть, и не раз.

Первые нападавшие остановились, но когда сзади начали напирать остальные птицы, вновь двинулись вперед.

Никогда я не видел ничего подобного. Падальщиков всегда было легко прогнать. Всегда. Они либо улетали к ближайшему дереву и рассаживались на верхних ветках, либо перебирались на другую сторону дороги и поджидали, пока угроза пройдет мимо. Но они никогда не набрасывались и не атаковали.

Что вообще происходит?

Первому, кто приблизился, достался сильный удар лопатой. Он отскочил и не вернулся. Второго я задел вскользь, и гриф опять устремился к нам, так что пришлось лупить его снова и снова. Мне стало как-то не по себе: прежде я никого не убивал собственными руками. Бывало, стрелял из дробовика в мелких животных, а в последнее время даже из отцовского ружья, но никогда не бил своей рукой. Ощущение мне не понравилось.

Но на нас напали, и я продолжал сражаться. Абра закричала, и я увидел, что стервятники взяли нас в кольцо. Она крутилась ужом: одна из птиц клевала ей руки. Абре удалось отшвырнуть врага, но тот снова бросился на нее.

Они вцеплялись когтями нам в волосы и одежду, словно понимали, что мы лишь испуганные дети. Вскоре я уже не мог ничего разобрать, только взмахи черных крыльев да мелькание лысых голов с глазками-бусинками. Повсюду были клювы и когти – на нас обрушилась вся стая.

Абра несколько раз вскрикнула, но я не издал ни звука. Не знаю почему – возможно, был не в состоянии набрать воздуха среди хаоса хлопающих крыльев. Или же с головой окунулся в схватку и даже не сообразил закричать. Но скорее всего, обреченно решил, что никто в целом мире не придет нам на помощь.

Мне всегда говорили, мол, стервятники довольно слабые создания и не охотятся самостоятельно, а едят лишь падаль. Должно быть, это правда, но в тот миг, когда на нас ринулась яростная стая, я подумал, что вот-вот умру. Что ж, по крайней мере, воссоединюсь с мамой.

Но тут раздался оглушительный, словно раскат грома, выстрел из дробовика, затем еще один. Птицы мигом взмыли в воздух. Лежа на спине среди кукурузного поля, я услыхал следующий выстрел. Один из стервятников рухнул на землю, остальные изо всех сил устремились на запад. Снова громыхнуло – очередная птица сорвалась вниз.

Я обернулся, нашел Абру, и мы помогли друг другу подняться на ноги. Лицо ее пестрело царапинами, а рубашка на плече была разорвана в клочья. Я попытался стереть капающий со лба пот, но это оказалась кровь. Оба мы с ног до головы перепачкались грязью.

Что творится вокруг, что вообще происходит?

Я обернулся и увидел человека с дробовиком. Даже схватка со стервятниками не потрясла меня так сильно, как его вид и зрелище того, что ели птицы.