Текст книги "Мельницы богов"

Она свернула к автозаправке «Дерби» и остановилась у колонки самообслуживания. Едва она вышла из машины, к ней поспешил управляющий мистер Блаунт.

– Доброе утро, миссис Эшли. Леди посол не будет сама наливать бензин в машину. Позвольте мне помочь.

– Спасибо, я привыкла, – улыбнулась Мэри.

– Нет-нет, я настаиваю.

Когда бак был заполнен, Мэри поехала по Вашингтон-стрит и припарковалась перед обувной мастерской «Шу Бокс».

– Доброе утро, миссис Эшли, – приветствовал приемщик. – Как поживает сегодня утром госпожа посол?

Мэри подумала, что это начинает утомлять, но вслух терпеливо произнесла:

– Я не посол, но все прекрасно, спасибо. – И, протянув ему пару туфель, добавила: – Сделайте, пожалуйста, набойки на туфли Тима.

Приемщик осмотрел каблуки:

– Это не те самые, что мы чинили на прошлой неделе?

– И на позапрошлой тоже, – вздохнула Мэри.

Следующая остановка была около универмага «Лонг». Миссис Хакер, заведующая отделом женской одежды, сообщила:

– Я только что слышала по радио ваше имя. Вы прославили Джанкшн-Сити. Вы, Эйзенхауэр и Альф Лэндон – единственные большие политические шишки Канзаса, миссис посол.

– Я не посол, – в который раз повторила Мэри. – Отказалась от предложения.

– Именно это я и имела в виду.

Все бесполезно.

– Мне нужны джинсы для Бет. Предпочтительно из железа.

– Сколько ей сейчас? Около десяти?

– Двенадцать.

– Господи Боже, как же быстро они растут! Не успеем оглянуться, станет подростком.

– Бет родилась подростком, миссис Хакер.

– А как Тим?

– Очень похож на Бет.

Покупки отняли у Мэри вдвое больше времени. Каждому встречному не терпелось прокомментировать великие новости. Она зашла к Диллону купить продукты и изучала полки, когда появилась миссис Диллон.

– Доброе утро, миссис Эшли.

– Доброе утро, миссис Диллон. У вас есть еда для завтраков, которая ничего не содержит?

– Это как?

Мэри сверилась со списком.

– Никаких искусственных подсластителей, натрия, жиров, углеводородов, кофеина, карамельных красителей, фолиевой кислоты и ароматизаторов.

Миссис Диллон взяла у нее список.

– Это нечто вроде медицинского эксперимента?

– В некотором смысле. Это для Бет. Она ест только натуральные продукты.

– Почему бы не пустить ее на луг попастись?

– Именно это предложил мой сын, – рассмеялась Мэри и, взяв пакет, стала изучать этикетку.

– Моя вина. Не следовало учить Бет читать.

Мэри осторожно поднималась на холм, ведущий к озеру Милфорд. Было всего несколько градусов выше нуля, но студеный ветер, беспрепятственно гуляя по бесконечным равнинам, усиливал ощущение холода. Газоны покрывал снег, и Мэри вспомнила прошлую зиму с ледяными дождями, когда под тяжестью наледи порвались линии электропередач. Электричества не было почти неделю. Тогда они с Эдвардом каждую ночь занимались любовью.

Мэри ухмыльнулась: «Может, повезет и этой зимой».

Приехав домой, Мэри обнаружила, что Эдвард все еще в больнице. Тим в кабинете смотрел научно-фантастическую программу. Мэри убрала продукты и отправилась читать нотацию сыну:

– Разве ты не должен делать домашнее задание?

– Не могу.

– Почему бы это?

– Потому что не понимаю.

– Вряд ли «Звездный путь» поможет тебе лучше усвоить материал. Давай я посмотрю.

Тим показал ей учебник математики за пятый класс.

– Тупые задачи, – буркнул он.

– Нет таких вещей, как тупые задачи. Есть только тупые ученики.

Она стала читать задачу вслух:

– «В поезде, выходящем из Миннеаполиса, едут сто сорок девять пассажиров. В Атланте на поезд сели новые пассажиры. Теперь их стало двести двадцать три человека. Сколько людей сели на поезд в Атланте?» Тим, ну это совсем просто. Нужно вычесть сто сорок девять из двухсот двадцати трех.

– Вовсе нет, – мрачно буркнул Тим. – Нужно составить уравнение. Сто сорок три плюс N равняется двумстам сорока трем минус сто сорок девять. N равняется семидесяти четырем.

– Совершенно тупая задача, – решила Мэри.

Проходя мимо комнаты Бет, она услышала шум и вошла. Бет сидела на полу и, скрестив ноги, смотрела телевизор, одновременно слушая рок и делая домашнее задание.

– Как можно сосредоточиться в таком шуме? – крикнула Мэри и, подойдя к телевизору, выключила сначала его, а потом и плеер.

Бет подняла удивленные глаза:

– Зачем, ма? Это был Джордж Майкл.

Стены комнаты пестрели постерами с портретами музыкантов: группа «Кисс» и Ван Хален, «Мотли Крю», Альдо Нова и Дэвид Ли Рот.

На кровати валялись журналы «Севентин», «Тин Айдл» и с полдюжины других в том же роде. Одежда была разбросана по полу.

Мэри в отчаянии оглядела весь этот беспорядок:

– Бет… как ты можешь так жить?

Бет недоуменно уставилась на мать:

– Жить? Как именно?

Мэри скрипнула зубами.

– Никак.

И, заметив конверт на письменном столе, спросила:

– Пишешь Рику Спрингфилду?

– Я в него влюблена.

– А я думала, ты влюблена в Джорджа Майкла.

– Я сгораю по Джорджу Майклу, но влюблена в Рика Спрингфилда. Ма, неужели в твое время такого не было?

– В мое время мы были слишком заняты, перегоняя фургоны поселенцев через всю страну.

Бет вздохнула:

– Знаешь, какое паршивое детство было у Рика Спрингфилда?

– Откровенно говоря, Бет, понятия не имею.

– О, это ужасно. Его отец был военным, и они часто переезжали. Он тоже вегетарианец. Как я. Он супер!

«Так вот в чем причина безумной диеты Бет!»

– Мама, можно, я в субботу вечером пойду в кино с Верджилом?

– Верджил? А что случилось с Арнольдом?

Молчание.

– Арнольд распускал руки. Он отстой!

Мэри заставила себя говорить спокойно:

– Под «распускать руки» ты имеешь в виду…

– Только потому, что у меня начали расти груди, мальчишки воображают, будто я на все готова. Мама, ты когда-нибудь смущалась из-за своего тела?

Мэри обняла дочь:

– Да, дорогая. В твоем возрасте я тоже чувствовала себя неловко.

– Ненавижу месячные и груди и когда волосы повсюду. Почему?

– Такое бывает с каждой девочкой, и ты к этому привыкнешь.

– Не привыкну, – свирепо прошипела Бет, отстраняясь. – Я не против любви, но секс?! Никогда! Никто меня не заставит. Ни Арнольд, ни Верджил, ни Кевин Бэйкон.

– Что же, если таково твое решение… – серьезно начала Мэри.

– Определенно. Ма, что ответил президент Эллисон, когда ты отказалась стать его послом?

– Он вынес это с честью, – заверила Мэри. – Думаю, пора готовить обед.

Мэри ненавидела готовить и, как следствие, не умела этого делать. А поскольку во всем стремилась быть первой, не терпела стряпню еще больше. Из этого порочного круга имелся выход: трижды в неделю приходила Люсинда, готовила и убирала дом. Но сегодня у нее был выходной.

Когда Эдвард вернулся домой, Мэри была на кухне и успела сжечь горошек. Выключив плиту, она поцеловала мужа:

– Привет, дорогой. Как прошел день? Полный отстой?

– Ты общалась с нашей дочерью, – констатировал Эдвард. – Собственно говоря, это действительно был полный отстой. Сегодня я принял тринадцатилетнюю девочку с генитальным герпесом.

– О, дорогой!

Мэри выбросила горошек и открыла банку с томатами.

– Знаешь, я начинаю тревожиться за Бет.

– Не стоит, – заверила Мэри. – Она собирается умереть девственницей.

За обедом Тим спросил:

– Па, может, подарите мне на день рождения доску для серфинга?

– Тим, не хотелось бы портить тебе настроение, но напоминаю, что ты живешь в Канзасе.

– Знаю. Джонни на следующее лето пригласил меня на Гавайи. У его родителей пляжный домик в Мауи.

– Ну, – рассудил Эдвард, – если у Джонни есть пляжный дом, значит, имеется и доска для серфинга.

– Можно мне поехать, ма?

– Посмотрим. Пожалуйста, Тим, не ешь так быстро. Бет, ты опять ни к чему не притронулась.

– Здесь нет ничего подходящего для правильного пищеварения. И кстати, я должна сделать объявление. Собираюсь сменить имя.

– Есть какая-то причина? – осторожно спросил Эдвард.

– Я решила попробовать силы в шоу-бизнесе.

Мэри и Эдвард обменялись долгим страдальческим взглядом.

– Ладно, – произнес наконец Эдвард. – Узнай, сколько можно за них выручить.

Глава 8

В 1965 году международные спецслужбы потряс скандал. Мехди бен Барку, противника марокканского короля Гассана II, находившегося в женевской ссылке, заманили в Париж и убили с помощью французских спецагентов. После этого инцидента президент Шарль де Голль вывел спецслужбу из ведения премьер-министра и отдал под эгиду Министерства обороны. Таким образом, отныне Ролан Пасси, нынешний министр обороны, лично отвечал за безопасность Марина Грозы, получившего политическое убежище от французского правительства. Перед виллой в Нейи круглые сутки дежурили жандармы, но главное, сам Лев Пастернак обеспечивал безопасность виллы. Пасси лично ознакомился с системой охраны и был твердо убежден, что дом неприступен.

Последние недели в дипломатических кругах ходили слухи, что государственный переворот в Румынии неизбежен, Марин Гроза собирается вернуться на родину, а старшие военные чины намерены избавиться от Александру Ионеску.

Лев постучал и вошел в забитую книгами библиотеку, служившую Грозе кабинетом. Тот работал за письменным столом и, услышав шаги, поднял глаза.

– Все хотят знать, когда свершится революция, – объявил Пастернак. – Самый плохо охраняемый в мире секрет.

– Передай, чтобы набрались терпения. Ты поедешь со мной в Бухарест, Лев?

Больше всего на свете Лев мечтал вернуться в Израиль.

– Для меня это временная работа, – сказал он тогда Марину. – Пока ты не начнешь действовать.

«Временная» работа затянулась на три года. И теперь настал момент принять другое решение.

«В мире, населенном пигмеями, – думал Пастернак, – мне выпала честь служить гиганту».

Марин Гроза был самым бескорыстным идеалистом, которого когда-либо знал Лев.

В самом начале Пастернак часто гадал, где находится семья Грозы. Тот никогда не говорил о родных, но офицер, устроивший Пастернаку встречу с Грозой, рассказал его трагическую историю:

– Грозу предали. Секуритате[7]7
  Румынская спецслужба.


[Закрыть] схватила его и пытала пять дней, обещая освободить, если он выдаст сообщников. Но Гроза молчал. Они арестовали его жену и четырнадцатилетнюю дочь, привели в допросную и предъявили ультиматум: либо Гроза развяжет язык, либо станет свидетелем смерти родных. Принять решение было невероятно трудно. На одну чашу весов были брошены жизни его любимой жены и ребенка, на другую – сотен веривших ему людей.

Офицер долго молчал.

– Думаю, Гроза принял решение, потому что был убежден: его и семью все равно убьют. Он отказался назвать своих товарищей. Стражники привязали его к стулу и вынудили смотреть, как жену и дочь насиловали, пока те не умерли. Но они еще не покончили с Грозой. Когда негодяи насытились и бездыханные окровавленные тела женщин лежали у его ног, Грозу оскопили.

– О Господи!

Офицер посмотрел в глаза Льва.

– Вы должны понять главное: Марин Гроза вернется в Румынию не для того, чтобы мстить. Он мечтает освободить свой народ. Хочет быть уверен, что подобные вещи никогда больше не повторятся.

С того дня Лев постоянно был рядом с Грозой и чем больше времени проводил с революционером, тем больше уважал его и любил. Теперь ему предстояло решить, стоит ли отложить возвращение в Израиль и ехать с Грозой в Румынию.

Вечером, проходя мимо спальни Марина, он услышал знакомые крики боли. Ах да, сегодня пятница. День приезда проституток. Их отбирали в Англии, Северной Америке, Бразилии, Японии, Таиланде и полудюжине других стран. Они понятия не имели, куда летят и кто их клиент. Их встречали в аэропорту «Шарль де Голль», увозили на виллу и через несколько часов сажали на обратный рейс. Каждый вечер пятницы дом звенел от воплей Грозы. Охрана предполагала, что за закрытой дверью занимаются извращенным сексом. Но правду знал только Пастернак. Визиты проституток не имели ничего общего с сексом. Скорее, с покаянием. Раз в неделю Гроза раздевался догола, приказывал женщине привязать его к стулу и безжалостно хлестать ремнем до крови. Каждый раз перед ним вставали призраки умолявших о помощи жены и дочери, которых насиловали палачи, пока несчастные не умерли.

И тогда Гроза, корчась под ударами, начинал вопить:

– Простите, я все скажу, о Господи, позволь мне заговорить…

Телефонный звонок раздался через десять дней после обнаружения тела Гарри Ланца. Контролер проводил совещание с подчиненными в конференц-зале, когда зажужжал селектор.

– Я знаю, сэр, что вы просили не беспокоить, но вам звонят из-за границы. Вроде бы дело срочное. Мисс Неуза Муньес из Буэнос-Айреса. Я сказала ей…

– Все в порядке, – спокойно ответил Контролер, стараясь сдержать эмоции. – Я поговорю в своем кабинете.

Он извинился, вошел к себе, запер дверь и поднял трубку:

– Алло. Это мисс Муньес?

– Ага, – послышался грубый голос с латиноамериканским акцентом. – У меня сообщение от Ангела. Ему не понравился слишком любопытный тип, которого вы прислали.

Контролер тщательно выбирал слова:

– Мне очень жаль. Но мы все же хотели бы, чтобы Ангел выполнил наш договор. Это возможно?

– Ага. Он сказал, что все сделает.

Мужчина сдержал облегченный вздох.

– Превосходно. Куда прислать аванс?

Женщина засмеялась.

– Ангел, он не нуждается в вашем авансе. Никто не обманет Ангела.

Почему-то от ее слов мороз пошел по коже.

– Когда работа будет закончена, он передал, чтобы вы перевели деньги в… погодите… щас… у меня записано… вот. В Государственный банк Цюриха. Это вроде как в Швейцарии.

Судя по всему, эта баба не только необразованна, но и глупа.

– А, да… номер… Иисусе, я забыла… щас посмотрю…

Он услышал шелест бумаги.

Наконец она снова заговорила:

– Номер джей три-четыре-девять-ноль-семь-семь.

Контролер повторил услышанное.

– Как скоро он сможет закончить дело?

– Когда будет готов, сеньор. Ангел сказал, что как только все завершится, вы узнаете об этом из газет.

– Прекрасно. Я дам вам свой прямой номер, на случай если Ангелу понадобится связаться со мной.

Он медленно продиктовал цифры.

Тбилиси, Грузия

Совещание проходило на уединенной даче, стоявшей на берегу Куры.

– Возникло два срочных дела, – объявил председатель. – У меня две новости: хорошая и плохая. Контролер говорил с Ангелом. Контракт будет выполнен.

– Это очень хорошая новость! – воскликнул Фрейр. – А плохая?

– Боюсь, это касается президентского кандидата на пост посла в Румынии, но ситуацию можно исправить…

Сегодня Мэри трудно было сосредоточиться на лекции. Что-то изменилось. В глазах студентов она стала знаменитостью. Пьянящее чувство. Она видела, что аудитория прислушивается к каждому ее слову.

– Насколько мы знаем, тысяча девятьсот пятьдесят шестой стал переломным для многих восточноевропейских стран. Когда к власти пришел Гомулка, в Польше установилось коммунистическое правительство. В Чехословакии коммунистическую партию возглавил Антонин Новотный. В том году в Румынии не было крупных политических перемен…

«Румыния… Бухарест…»

Судя по фотографиям, это один из красивейших городов Европы. Она не забыла историй, рассказанных дедом. И помнила, как маленькой девочкой боялась слушать сказки об ужасном князе Владе Цепеше из Трансильвании.

«Он был вампиром, Мэри, жил в огромном горном замке в Валахии и питался кровью невинных жертв».

Мэри вдруг осознала, что в аудитории царит мертвая тишина. Студенты смотрели на нее во все глаза.

«Сколько она простояла вот так, считая ворон?»

– В Румынии Георгиу-Деж укрепил свое влияние в Рабочей партии…

Лекция, казалось, тянулась бесконечно, но, к счастью, все же завершилась.

– Ваше задание к следующему разу – написать эссе о плановой экономике и управлении в Советском Союзе, а также обрисовать систему правительственных органов, подчеркнув главенствующую роль КПСС. Прошу вас проанализировать внутреннюю и внешнюю политику Советов, с упором на влияние в Польше, Чехословакии и Румынии.

«Румыния… Добро пожаловать в Румынию, госпожа посол. Лимузин уже ждет, чтобы отвезти вас в посольство…»

Ее посольство.

Ей предложено жить в одной из красивейших столиц мира, отчитываться только перед президентом, стать центром программы «народной дипломатии».

«Я могла войти в историю».

От фантазий ее пробудил звонок. Лекция окончена. Пора ехать домой и переодеться. Эдвард придет сегодня пораньше и отвезет ее на обед в загородный клуб.

Как подобает почти состоявшемуся послу.

«Остановка сердца! Остановка сердца!» – звучал надтреснутый голос в динамиках, размещенных в больничном коридоре. В приемном покое все было готово к прибытию «скорой», сирена которой звучала все ближе.

Больница «Джини коммьюнити» – трехэтажное коричневое здание без архитектурных излишеств – располагалась на холме на Сент-Мэри-роуд, в юго-западном квартале Джанкшн-Сити. В больнице было шестьдесят пять мест и две современные операционные, не считая нескольких смотровых и административных помещений.

Пятница выдалась на редкость хлопотливой. И отделение верхнего этажа было уже переполнено покалеченными солдатами, приезжавшими в город из соседнего Форт-Райли, где квартировала Первая пехотная дивизия, личный состав которой славился любовью к шумным уик-эндам, отдыху и развлечениям.

Доктор Эшли зашивал рану на голове солдата, пострадавшего в пьяной драке. Эдвард работал в больнице тринадцать лет, а до того был хирургом военно-воздушных сил в чине капитана. Многие престижные больницы больших городов с радостью приняли бы его, но он предпочитал оставаться на прежнем месте.

Закончив шить, он огляделся. Своей очереди дожидалась еще дюжина покалеченных солдат. Услышав вой новой сирены, Эдвард пожал плечами:

– Знакомая мелодия.

Доктор Дуглас Шиффер, обрабатывавший пулевое ранение, кивнул:

– Похоже на «МЭШ»[8]8
  Американский телесериал о передвижном военном госпитале во время американо-корейской войны.


[Закрыть]. Можно подумать, началась война.

– Это единственная война, которую они ведут, Дуг, – вздохнул Эдвард. – Поэтому приезжают в город каждый уик-энд и дают выход энергии, да так, что крыша едет.

Он критически оглядел свою работу:

– Ну, солдат, ты совсем как новенький. Дуг, нам лучше поспешить в приемный покой.

Новый пациент был в мундире рядового. На вид не больше восемнадцати. Он находился в состоянии шока, обильно потел и тяжело дышал. Доктор Эшли проверил его пульс. Слабый и нитевидный. На груди краснело пятно крови. Эдвард обратился к одному из фельдшеров, привезших пациента:

– Что у нас тут?

– Ножевая рана, доктор.

– Посмотрим, не задето ли легкое. Сестра, нужно сделать рентген грудной клетки. У вас три минуты.

Доктор Шиффер проверил яремную вену и взглянул на Эдварда.

– Она вздута. Возможно, лезвие вонзилось в перикард.

Это означало, что околосердечная сумка наполнена кровью, которая давит на сердце, не давая ему свободно биться.

Медсестра, измерявшая кровяное давление пациента, сообщила:

– Давление быстро падает.

Монитор, на котором высвечивалась электрокардиограмма, запищал медленнее. Они теряли пациента.

Подбежала еще одна сестра с рентгеновским снимком.

Эдвард посмотрел его на свет:

– Перикардиальная тампонада.

Сердце было задето. Одно легкое не работало.

– Его нужно интубировать и расправить легкое, – спокойно сказал он, но никто не усомнился в срочности операции. – Зовите анестезиолога. Придется оперировать.

Медсестра протянула доктору Шифферу интубационную трубку.

– Сейчас, – кивнул ему Эдвард.

Дуглас стал осторожно проталкивать трубку в дыхательное горло бесчувственного солдата. На конце трубки был мешочек, и Шиффер стал ритмично сжимать его, вентилируя легкие. Монитор запищал еще медленнее. По экрану поползла прямая линия. В комнате запахло смертью.

– Это конец.

Времени везти пациента в операционную не осталось. Доктору Эшли пришлось принять немедленное решение:

– Придется делать торакомию. Вскрываем грудную полость.

Эдвард провел скальпелем по груди пациента. Крови почти не было, поскольку сердце остановилось.

– Ретрактор!

Инструмент вложили ему в руку. Он ввел ретрактор в грудь пациента, чтобы раздвинуть ребра.

– Ножницы! Отойдите!

Достигнув перикардиальной сумки, он разрезал ее ножницами, и кровь брызнула фонтаном, залив его и медсестер. Эдвард начал прямой массаж сердца. Монитор запищал, и появился пульс. На верхушке левого желудочка виднелась крошечная ссадина.

– Везите его в операционную.

Через три минуты пациент был в операционной.

– Переливание крови – тысяча кубиков.

Времени определять группу крови не было, поэтому использовали первую, универсальную донорскую.

Когда началось переливание, доктор Эшли распорядился:

– Торакальный катетер номер тридцать два.

Сестра протянула катетер.

– Я закончу, Эд, – предложил доктор Шиффер. – Пойди умойся.

Хирургический костюм доктора Эшли был залит кровью. Он взглянул на монитор. Сердце билось сильно и ровно.

– Спасибо.

Он принял душ, переоделся и начал заполнять необходимые бумаги. Кабинет был уютным, с многочисленными шкафами, в которых стояли труды по медицине и спортивные трофеи. Кроме того, здесь помещались письменный стол с креслом и маленький столик с двумя стульями. На стенах висели дипломы в аккуратных рамках.

Эдвард устал после тяжелого дня и в то же время был возбужден, как всегда после сложной операции.

«Встреча со смертью повышает цену жизни, – сказал однажды Эдварду психиатр. – А ее непрерывность поддерживается любовью».

Как бы там ни было, а он хотел, чтобы Мэри сейчас оказалась здесь.

Выбрав курительную трубку, он уселся в кресло и вытянул ноги. При мысли о Мэри Эдвард, как всегда в последнее время, почувствовал угрызения совести. Это он виноват, что она отвергла предложение президента, хотя его доводы были достаточно вескими.

Но Эдвард понимал, что дело не только в этом.

«Я ревновал. Вел себя как избалованный ребенок. А если бы президент предложил нечто подобное мне? Уж я бы точно не отказался. Иисусе! Я хотел, чтобы Мэри оставалась дома и заботилась обо мне и детях. Типичный мужской шовинизм!»

Он еще долго сидел, попыхивая трубкой и злясь на себя.

«Слишком поздно, – думал он, – но я заглажу свою вину. Летом сделаю ей сюрприз и повезу в Париж и Лондон. Может, слетаем в Румынию. У нас будет настоящий медовый месяц».

Загородный клуб Джанкшн-Сити – трехэтажное здание из известняка – стоял среди живописных холмов. При клубе было поле для гольфа на восемнадцать лунок, два теннисных корта, плавательный бассейн, бар и ресторан с большим камином, игральной комнатой наверху и раздевалками.

Отец Эдварда был членом клуба, как и отец Мэри, и Эдварда с Мэри приводили сюда еще в детстве. Город представлял собой сплоченную общину, и загородный клуб являлся ее символом.

Эдвард и Мэри приехали поздно, и ресторан почти опустел. Все тут же уставились на Мэри и начали перешептываться. Мэри уже почти привыкла к этому.

– Жалеешь? – неожиданно спросил Эдвард.

Конечно, она жалела. Но все это были несбыточные грезы о гламурной, недосягаемой жизни, присущие каждому:

«Вот если бы я была княжной… Будь я миллионером… Получить бы Нобелевскую премию за средство от рака… Если… если… если…»

– Нет, дорогой, – улыбнулась Мэри, взяв его за руку. – Хорошо, что меня вообще попросили стать послом. Но так или иначе, я никогда не смогла бы оставить тебя и детей. Нет, никаких сожалений. Я рада, что отказалась.

Эдвард подался вперед и прошептал:

– Я тоже собираюсь сделать предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– Тогда пойдем, – улыбнулась она.

Сразу после свадьбы они занимались любовью неистово, испытывая постоянную физическую потребность друг в друге, которую невозможно было удовлетворить до полного истощения сил. Со временем голод ослаб, но они по-прежнему наслаждались друг другом и были счастливы.

Вернувшись домой, они неспешно разделись и легли в постель. Эдвард обнял ее и стал нежно гладить, лаская груди, покусывая соски, скользя рукой вниз по упругому животу. Мэри стонала от наслаждения.

– Как чудесно, дорогой.

Она легла на него, покрывая поцелуями, чувствуя нарастающее возбуждение мужа.

Они занимались любовью до изнеможения. Эдвард крепко прижал жену к груди.

– Я так люблю тебя, Мэри.

– А я люблю тебя вдвое больше. Спокойной ночи, дорогой.

В три часа ночи зазвонил телефон. Эдвард сонно потянулся к трубке и поднес ее к уху:

– Алло…

– Доктор Эшли? – послышался взволнованный женский голос.

– Да.

– У Пита Граймса сердечный приступ. Ужасные боли. Он, кажется, умирает! Не знаю, что делать!

Эдвард сел, пытаясь стряхнуть сон.

– Ничего не делайте. И старайтесь, чтобы он не шевелился. Я буду через полчаса.

Он положил трубку, встал с кровати и начал одеваться.

– Эдвард…

Он оглянулся на Мэри.

– Что случилось?

– Все в порядке. Спи.

– Разбуди, когда вернешься, – пробормотала она. – Кажется, я опять тебя хочу.

– Постараюсь побыстрее, – ухмыльнулся Эдвард и через пять минут уже ехал на ферму Граймсов.

Спустившись с холма на Олд-Милфорд-роуд, он направился к Джей-Хилл-роуд. Погода была холодной и промозглой, дул сильный северо-западный ветер. Эдвард включил печку. Наверное, прежде чем выезжать из дома, следовало вызвать «скорую». Последние два «сердечных приступа» Пита оказались язвенными кровотечениями. Нет. Сначала он сам все проверит.

Он свернул на двухрядное шоссе 18, проходившее по Джанкшн-Сити. Город спал, дома мерзли под безжалостным ледяным ветром.

Добравшись до конца Шестой стрит, он свернул на шоссе 57 и направился к Грэндвью-плаза. Сколько раз он ездил по этим дорогам в жаркие летние дни, когда в воздухе висели сладкие запахи кукурузы и свежескошенного сена, мимо небольших тополиных рощ, можжевельника и лоха узколистого, мимо августовских стогов, выстроившихся вдоль дороги?

Над полями стоял запах горящего можжевельника, который приходилось постоянно вырубать, поскольку он засорял землю. И сколько раз он проезжал по зимней дороге, по обе стороны которой расстилался снежный пейзаж, с линиями электропередач в ледяном кружеве и одиноким дымком из отдаленного дымохода?

Сейчас он испытывал пьянящее чувство уединенности, окутанный предутренней тьмой, а пролетавшие мимо поля и деревья радовали глаз.

Эдвард старался ехать побыстрее, помня, однако, какими предательскими бывают зимние дороги. Он вспомнил о Мэри, ждавшей его в теплой постели.

«Разбуди, когда вернешься. Кажется, я снова тебя хочу…»

Как же ему повезло.

Эдвард пообещал себе сделать для нее все. И устроить ей лучший медовый месяц, когда-либо бывший у женщины.

Впереди на пересечении шоссе 57 и 77 горел красный свет. Эдвард, добравшись до перекрестка, едва успел свернуть, как вдруг услышал рев двигателя. Два ярких луча мчались навстречу. Он мельком увидел пятитонный армейский грузовик, и последним услышанным звуком был его собственный крик.

В спокойном полуденном воздухе Нейи звонили церковные колокола. Жандармы, охранявшие виллу Марина Грозы, не обратили внимания на пыльный седан «рено», проезжавший мимо. Ангел двигался медленно, но не настолько, чтобы возбудить подозрения, и запоминал каждую деталь вокруг виллы. Два охранника впереди, высокая стена, возможно, под током, а внутри, разумеется, обычная электронная начинка из датчиков, инфракрасных лучей и тревожной сигнализации. Понадобится армия, чтобы взять виллу приступом.

Но ему не нужна армия. Достаточно собственного гения. Марин Гроза уже мертвец. Ах, если бы мать Ангела могла увидеть, чего он достиг! Как она была бы счастлива!

Бедняки в Аргентине нищенствовали, а матери Ангела выпало несчастье родиться в трущобах. Никто не знал и не интересовался, кем был отец Ангела. Многие годы Ангел наблюдал, как друзья и родственники умирают от голода и болезней. Смерть была образом жизни, и Ангел философски подумал: «Поскольку смерть все равно неизбежна, почему бы не извлечь из нее выгоду?»

В начале его карьеры некоторые сомневались в смертоносных талантах Ангела, но всякий, пытавшийся встать на его пути, неизбежно исчезал. Репутация Ангела-киллера укреплялась.

«Я никогда не промахиваюсь, – думал Ангел. – Я ангел. Ангел смерти».