Книга: Друг - Сигрид Нуньес

Ярчайший пример душещипательной книги о собачьей любви и преданности, это конечно Белый Бим. Ничего трогательней я не читала. Вот её хочется перечитывать и перечитывать.

А тут, собака вроде как должна была спасти от страданий по утере близкого человека, а на деле пустота. Ну да, пёс спал вместе с ней на подушке и пёс подавал в зубах ей читать книгу. И всё?! Серьезно?? Все остальное время автор излагает абсолютно не относящиеся к описанию действия.

1/10 не оценила

Сначала мне жутко не понравилась манера изложения, затем мне стало любопытно, что замыслил автор, а под конец, я не смогла отложить книгу, пока не дочитала. Кто так или иначе связан с писательством, обнаружит много знакомого и жизненного: от различии в восприятии писателя поколениями, до метких замечаний о закулисной жизни, посвятивших себя слову,и типичных авторских переживаний. Местами хотелось воскликнуть «Вот оно! Так и есть!»… и признаться, я даже кидала фото фрагментов друзьям (надеюсь, даже некоторых соблазнила на чтение «Друга»).

Будет ли в истории собака? Будет. Но всё же, это книга о человеке.

«То, чего нам недостаёт - то, что мы потеряли и по чему горюем - не это ли, в сущности, делает нас именно теми, кто мы есть? Это и ещё то, что мы хотели получить от жизни, но так и не получили».

Все смущение, смешение и путаница, от того, что автор сам все запутал. Что было, что не было? Собака была большой или все-таки маленькой? Может никто не умер? Может только умирает?

Общее впечатление – Нуньес хочет сказать, что четких границ между всем этим нет. Жизнь и литература с легкостью меняются местами. В умелых руках, само собой. Выдумано или нет – а есть разница? Зыбкость правды и вымысла так очевидна. Не проще ли вынести за скобки различия между художественным и документальным и оставить чистые феномены – памяти, мышления, любви, утраты, одиночества.

Перед нами не документальная проза и не художественный документ. Проще всего книгу Нуньес назвать документом мысли. Именно она, живая, ищущая, перебирающая факты бытия не позволяет книге упасть в поганое ведро типового романа про женщину, потерявшую близкого человека и теперь расковыривающую почти триста страниц болячку. Ковыряние есть, но оно исполнено искреннего интереса, желания понять и разобраться. Там где есть мысль – нытья не бывает, некогда.

У автора появилась собака. Аполлон. Откуда он взялся? Кто бы знал… Жизнь полна воображения. Так легко вообразить и его, и его историю, сочинить ему прошлое, настоящее и будущее. А можно ничего не выдумывать. И это тоже будет его история.

Человек – ключ к миру. Пишущий, тем более. Говоря о нем, выхватываешь вместе с этим целые куски бытия. Не мертвые, не бездушные. Поэтому книга («роман») уходит далеко от рассказа о даме с собачкой. Основная интрига – удастся ли автору спаять воедино размышления о литературе, рассказ о братьях наших меньших и нашем к ним отношении с собственным самоанализом, старением, мелькающей идеей суицида, тоской о дружбе и памятью о прошлом?

«Друг» захватывает много тем. И, как ни странно, все они звучат стройным хором, единой мелодией.

Но прежде всего в книге привлекают вопросы творчества: я - писатель, мой друг писатель, тем и интересны.

«Друг» - маленькая энциклопедия писательского закулисья. И Нуньес здесь почти не уступает такому знатоку писательского ремесла как Курт Воннегут.

Возможна ли литература в эпоху политкорректности («у них абсолютно ничего нет ни в головах, ни между ног»)? Не слишком ли много на свете романов, чтоб писать еще один?

Нуньес ставит проблему и одновременно проверяет на практике.

Правда ли что писать стыдно? Неужели прав студент с ее курсов творческого письма и можно писать только о себе? Где Я, а не не-Я в тексте? Можно ли лечить травму литературой? Можно ли изжить, переступить через нее, написав? Писательство – это раскрытие, прояснение образа того о ком пишешь, или убийство его, эффективная форма забвения? Почему Джеймс Паттерсон похож на дьявола?

Слишком много вопросов.

Но свободное вопрошание и такой же неторопливый, но дотошный поиск ответов больше напоминают литературу, чем нытье и статичное описательство. В этой совершенно нелитературной книге ощущается потенциал прозы, выбарахтывающейся с одной стороны из разваливающегося формата «книги о вымышленных героях с вымышленными проблемами», а с другой стороны, не разменивающей себя на мелочи, по-прежнему вглядывающейся в себя, в другого, озирающейся вокруг и не стесняющейся сознаться, что при всей документальности, она все равно – плод творчества и воображения.