Текст книги "Непрописные истины воспитания. Избранные статьи"

Изменился взгляд на людей, на самих себя, он приблизился к правде. Появилась свобода в поведении, в выборе профессии.

Условия воспитания стали хуже, если его целью является послушание сначала родителям, потом – жизни. Приучить ребенка к послушанию стало почти невозможно. Но условия воспитания сильно улучшились, если целью являются добрые, честные, самостоятельные, счастливые люди – и неправильно было бы не замечать этого и не ценить.

III. Очевидное – неочевидное. От чего зависит результат наших педагогических усилий

Воспитание духа

Обычно люди хотят, чтобы на их вопрос «Как воспитывать ребенка?» отвечали за десять-пятнадцать минут. На шестнадцатой минуте им начинает казаться, что они и без того многим пожертвовали для своих детей. А главное, люди хотят, чтобы единственными виновниками наших педагогических провалов считались дети.

Если вырос неудачный, с точки зрения родителей, сын, то они, родители, готовы признать, что мало смотрели за ним или слишком сильно тратились на него – баловали, но все с недовольным видом замолкают и отворачиваются, когда им говорят, что они вообще не могут воспитывать детей, что какого ребенка им ни дай, хоть ангела во плоти, они вырастят нечто ужасное.

Кому это может понравиться?

Но что поделать, если мир устроен именно так и есть немало людей, которым, несмотря на их добропорядочность и заботливость, лучше бы все-таки не подходить к детям?

Граница между хорошими и дурными воспитателями лежит не в затратах времени, не в том, что одни больше занимаются детьми, а другие меньше; и не в том, что одни строги и требовательны, а другие добры и нежны – нет, эти две обычно называемые причины почти ничего не объясняют. Установлено, что строгое или мягкое воспитание не влияет на отметки ребенка в школе. Между двумя этими величинами (строгость и отметка) не удалось обнаружить связи.

От чего же тогда зависит результат наших педагогических усилий?

От нашего духа. От духовности воспитателей.

Но придется хоть коротко объяснить это главное педагогическое понятие – «дух». «Духовная жизнь» или «духовные интересы» пишут все, но что такое дух?

Все люди говорят или правду, или неправду. Неправду говорят или нечаянно, или с целью, или по привычке, или по вынужденным обстоятельствам. Но во всех случаях неправду стараются выдать за правду, и почти никогда не бывает обратного. Никто не выдает правду за ложь. Точно так же редко выдают добро за зло, хотя обратных случаев сколько угодно.

Из этих детски простых, очевидных фактов можно сделать и неочевидные выводы. А именно: человечеству в целом, а каждому человеку в той или иной степени свойственно стремление к правде, добру и красоте. Все желания людей можно разделить на конечные (приобрести, сделать, сделаться) и бесконечные. Бесконечные желания, а лучше сказать, стремления к добру, правде и красоте – это и есть человеческий дух. Дух – это стремление. Стремление к бесконечному. Стремление, полученное нами от народа, человечества. Дух вырабатывался всей историей человечества. Случись ядерная катастрофа, погибнет не только человек, но и дух человеческий. Он не передается по наследству, его нет в генах, он и не самозарождается, он воспринимается развивающимся человеком из обычаев, из культуры, но особенно из языка. Несмотря на самые разительные национальные отличия в воспитании детей, все взрослые люди всех народов принципиально равны с духовной точки зрения, потому что в основе всех форм народного воспитания лежит передача одного и того же духа – передача ребенку стремления к добру, правде и красоте. Бездуховный тот, у кого одни лишь конечные желания.

Таким образом, обычное представление о воспитании должно быть перевернуто. Считается, что в обществе есть нормы поведения и воспитание состоит в том, чтобы ребенок усвоил эти нормы и, научившись обуздывать себя, жил, не переступая через них. Воспитание и самовоспитание сводятся к обузданию и самообузданию.

Я думаю прямо противоположным образом. Я думаю, что человек, вырастая, проникается общечеловеческим духом правды, добра и красоты и потому живет по высоким нравственным нормам, даже и не интересуясь ими, как не интересуется обыкновенный человек Уголовным кодексом. Человек обладает бесконечным духом и потому он выше норм. Наоборот, общечеловеческие нормы – выражение общего стремления к правде, добру и красоте. Иначе откуда бы они взялись?

Религиозного человека может обидеть такое понимание слова «дух», в его представлении дух – святое, божественное. Но будьте, пожалуйста, милостивы к детям, которые воспитываются вне религии, – их не так уж мало на земле. В конечном счете различаются лишь представления о происхождении духа; но что воспитание человека без воспитания духа невозможно – об этом, на мой взгляд, спорить нечего.

Чем больше духовности, то есть чем больше стремления к правде, добру и красоте в окружении ребенка, тем лучше он становится. Чем выше духовность в народе и обществе, тем легче воспитывать детей.

До свадьбы заживет

Маленький ребенок разбил коленку и хнычет. Мама могла бы сказать ему: перестань! Не хнычь! Ты мне надоел! Стыдно плакать, ты ведь мальчик! Ты уже большой!

Но мама гладит маленького по голове, дует на его коленку и приговаривает: «Ничего, ничего, до свадьбы заживет». Мама совершает великое воспитательное таинство.

Одно из самых важных нравственных понятий, без которого и мыслить воспитания нельзя, еще не восстановлено в правах. Многие родители, по моим наблюдениям, не понимают его важности.

Речь идет о вере, о необходимости во что-то верить и о нашей нравственной обязанности во что-то верить.

Выпустить в жизнь человека, который ни во что не верит, – значит породить или несчастного, или опасное для окружающих существо. Истинная, глубинная причина большей части преступлений, особенно в юности, состоит в неверии ни во что. Нет веры – значит, нет нравственных оснований и, значит, все дозволено. Точно по Достоевскому. Безверие – не скептицизм, это просто пустота. Не человек, а манекен, оснащенный человеческой силой, человеческой хитростью, снабженный человеческим обликом – но без души. Манекен, способный на что угодно, на любую подлость и жестокость.

Потому что вера – главное свойство души. Вера, надежда, любовь – это, собственно, и есть душа человеческая, и странно призывать к милосердию, состраданию, жалости того, кто ни во что не верит, как странно было бы ожидать хоть каких-нибудь чувств от пластмассового манекена.

К понятию «вера» наша педагогика и официальная этика долгие годы относились двойственно. В тех случаях, когда вера была невыгодна системе, она подвергалась поношению, когда выгодна – прославлению.

Постоянно говорилось и пелось о безграничной вере в коммунизм, в вождя, в партию, в пятилетку. Вера, да еще безграничная (то есть не ограниченная доводами жалкого разума, столь превозносимого на школьных уроках), объявлялась высшей и непременной доблестью человека.

Воспитание, таким образом, было поставлено с ног на голову. Там, где вера необходима, там она отвергалась в пользу разума. Там, где необходим разум, он отвергался в пользу веры.

Эта двойственность сохраняется и по сию пору, хотя и с некоторыми изменениями. Теперь, когда общество испытало столько разочарований, все вдруг стали спрашивать: во что же верить? Все почувствовали необходимость в вере. А вместе с тем само понятие веры как чего-то отличного от разума по-прежнему не принимается ни этикой, ни психологией, ни педагогикой, ни школой, ни родителями, в большинстве своем образованными. Образованием считается укрепление веры в разум, и никто не замечает, что и в разум-то все-таки вера.

Выскажу мысль, крайне непривычную для наших общих представлений: человеку для его существования, жизнедеятельности, для человеческого отношения к людям, для достижения достойных целей, для внутреннего равновесия, пусть даже и неустойчивого, словом, для жизни в первую голову нужна вера. А разум необходим для того и лишь для того, чтобы можно было действительно верить в реальность, истинность, справедливость той жизни, которой живет человек. Подвергай все сомнению! И еще раз подвергай! Но для чего? Для того, чтобы то, что выдержит сомнение, стало убеждением, то есть знанием, соединенным с верой в его истинность. Без способности верить, без веры нет убеждений. Духовная жизнь человека начинается с веры, потом приходят разрушительные сомнения, рожденные разумом, потом достигается новая вера – и новые сомнения одолевают человека. Все для веры, потому что человек наиболее активен, когда вероятность успеха равна пятидесяти процентам – когда есть и необходимость верить в успех, и возможность верить. Это доказано в опытах. Самая высокая мораль – в войске, которое верит в победу. Если оно на границе поражения (и вера в победу трудна) или у самой победы (и вера больше не нужна), мораль обычно падает.

Можно заметить, что есть два рода веры – ближняя и дальняя. Ближняя – вера в себя, в окружающих людей, в начатую работу. Не веря в успех дела, лучше его и не начинать – это известно всем. Если человек хочет добиться цели, он обязан, именно обязан верить в успех. Что вера есть обязанность – это мало кто понимает, оттого с такой гордостью заявляют: «А я ни во что не верю!»

Ближняя вера определяет характер человека, его волю. Но дух его, но нравственность его определяются дальней или, лучше сказать, высшей верой – верой в бесконечное.

Одни скажут: это идеализм!

Другие скажут: это все понятно, но во что же верить неверующему?

Люди верят в правду, в любовь, в жизнь, в труд, в искусство, в человеческое достоинство, в неодолимость добра, в вечную природу. Мама, приговаривающая «до свадьбы заживет», ведет великую работу: внушает сыну веру в будущее.

Воспитание доверием

У каждого из нас свой внутренний мир. Мы живем в нем, мы носим его с собой, словно черепаха панцирь, и любого человека мы впускаем в свой мир, как-то приспосабливая представление о нем к нашему миру. Мы не понимаем, не ощущаем до конца, что это совсем другой человек!

Мы одеваем малыша, кормим его, меняем ему мокрые штанишки, ведем гулять, мы суем его под кран, чтобы помыть, мы вертим его в руках, не обращая внимания на плач, – и правильно, нам надо быстрее управиться. И все же каждую минуту будем ощущать в руках другую жизнь, и пусть каждое наше прикосновение будет бережным, а каждое слово – осторожным.

Другая жизнь развивается по своим законам. Кажется, все в ребенке от нас, все в нем – я, но ведь это не так. Он рожден не копией меня, он не мой двойник. У него все другое: боль, радость, желания. Мы вместе смотрим на мир, мы в одной комнате, но мы видим комнату и вещи в ней с разных точек зрения: я – сверху, почти с потолка, а он – снизу, почти с пола. Финский архитектор Алвар Аалто построил больницу, принесшую ему мировую славу: он догадался, что больничную палату надо проектировать исходя из интересов не стоящего человека, а лежащего. Надо, например, учитывать, что больной видит перед собой потолок, а не стены – следовательно, свет должен исходить не с потолка, а откуда-то сзади…

Идут годы – дети все больше отдаляются от нас, даже если очень нас любят. Мы стараемся понять ребенка – одним это удается лучше, другим хуже, но даже самые понятливые из нас часто касаются лишь внешних границ этого мира.

В семье, где полностью нарушен контакт с детьми, где перестало действовать волевое начало, где дети не подчиняются ни строгому тону, ни сухому, ни официальному, ни крику, ни брани и даже на побои не реагируют, – в такой семье стоит обратиться к обыкновенной просьбе.

Разумеется, просьбы должны быть выполнимы. Очень странно просить в долг деньги у бедного человека, а потом обижаться на него за отказ и говорить: «Жадина». Так и с детьми. Если ребенок плохо учится, то нелепо говорить ему: «Я тебя прошу, учись с завтрашнего дня хорошо». Ребенок не может ни с того ни с сего вдруг начать хорошо учиться. Тогда его упрекают: «Я же тебя просил»… А немного погодя делают вывод: «Моего хоть проси, хоть не проси».

Если детьми не распоряжаются, если с первого дня жизни их просят, они, как правило, и выполняют эти просьбы – и все в семье спокойно. Ведь просьба предполагает возможность обсуждения: «К сожалению, я не могу выполнить твою просьбу» или даже и так может быть: «Ты знаешь, мне не хочется идти на почту. А очень нужно?» – «Нет, можно и завтра» – «Ну тогда завтра, хорошо?» Или так: «Очень нужно сегодня» – «Ну что же делать, придется идти» – «Вот спасибо!» – «Ну чего там, если нужно».

Обычно думают, что если попросить ребенка, то он обязательно начнет возражать и спорить. В действительности же все происходит наоборот: в семье, где всегда просят друг друга, – в такой семье в девяноста девяти случаях из ста откликаются на просьбы, потому что и просящему приходится тонко рассчитывать: выполнима ли его просьба – и выполняющему просьбу труднее отказать, чем если бы ему было отдано распоряжение. Ведь и дети между собой говорят: «Ну тебя просят же!» – и всем понятно, почему просьба должна быть выполнена.

Распоряжению надо еще искать разумное основание, а просьба содержит основание в себе самой: человек просит! Человеку нужно! Зачем ему это нужно – второй вопрос, он обычно и не возникает. Важно одно: человеку нужно!

Просьба выполняется гораздо охотнее, чем распоряжение. Она содержит в себе возможность обсуждения – пусть и нереализуемую. Она вовлекает в действие не просто волю ребенка, а именно добрую волю: он всегда действует добровольно. Он ведь мог отказать в просьбе, но не отказал – теперь на нем, на ребенке, ответственность за дело.

Просьба от распоряжения тем и отличается, что на распоряжении необходимо настаивать, чтобы не потерять авторитет, а на просьбе, наоборот, настаивать нельзя. Когда вы просите, вы должны быть готовы и к тому, что можете получить отказ. Но это – небольшая цена за столь дорогостоящую вещь, как контакт с детьми. Просто в следующий раз будем осмотрительнее, чтобы вновь не нарваться на отказ.

Я встречал немало родителей, которым и в голову не приходит о чем-то попросить ребенка. «Чтобы я стала у него просить? Да кто он такой, чтобы кланяться ему? Унижаться перед ним?» Да, просьба содержит в себе поклон, признание в нужде. Но просить ребенка вовсе не унизительно! И уж во всяком случае гораздо унизительнее распоряжаться, видеть, что твои распоряжения не выполняются, и бегать по людям, жаловаться на своих детей и вообще на «нынешних».

Но вот коварный случай: вы просите ребенка, он отказывает вам, однако то, что вы просите, должно быть выполнено обязательно. Ну, например, нужно идти к зубному врачу, а ребенок не хочет, боится. «Ну для меня сходи!», но он не хочет, чтобы ему сверлили зуб даже ради мамы, тем более что довод «ради меня» давно ему известен как пустой. Заслонить маму от бандита он готов, но зуб сверлить? Какая связь между зубом и мамой?

В записях одной прекрасной женщины, матери известной у нас виолончелистки, я прочитал, как она, мама, поступила, когда ее шестилетняя дочь наотрез отказалась идти к зубному врачу.

– Хорошо, детка, – кротко сказала мама, – не пойдем. Пойдем лучше в субботу в кафе-мороженое?

Конечно же, в кафе-мороженое лучше, чем к зубному врачу!

Пришли в кафе. Выбирают мороженое. Официантка отходит от столика, но вдруг возвращается:

– Да, чуть не забыла, – говорит она, – а справка от зубного врача у вас есть? Маленьким детям мороженое у нас дают только по справке от зубного врача!

– Нет, – сказала мама растерянно, – у нас нет справки… Может быть, поверите?

– Без справки не могу, – отрезала официантка.

Девочка нахмурилась.

– Где твой врач? Поехали к нему! – сказала она сердито. Но мама сумела и с врачом договориться потихоньку, как и с официанткой: полечив зубы девочке, врач выписал справку в кафе-мороженое…

Воспитание – сугубо творческое дело. Каждый раз, когда возникает затруднение с детьми, мы должны искать выход – ну точно так же, как если бы мы решали математическую задачу. Мы не можем списать ответ, не можем, рассердившись, разорвать негодный учебник на части, не можем выбрать себе другую задачу, полегче. Нам задана именно эта, и мы должны над ней мучиться, пока не решим!

Если бы все родители, когда дети их не слушаются или вообще не слышат, относились к этому как к задаче, которую надо решить, а не просто кричали бы на детей и обвиняли их в непослушании, то уж давно все наши дети были бы прекрасно воспитаны.

Творческое воспитание, воспитание в обход – самый трудный, но зато и самый надежный путь воспитания. Нет ребенка, не понимающего, что его воспитывают; и нет ребенка, который любит, чтобы его воспитывали. Вся педагогика твердит о том, что воспитание должно быть незаметным для воспитанника. Но иногда дети замечают или разгадывают наши педагогические хитрости, они, как правило, относятся к ним с веселым юмором:

– Ой, мам, ну какая же ты хитрая!

И обе – мать и дочь – смеются, довольные.

Детей нельзя обманывать: нельзя обещать им что-то и не сделать, нельзя притворяться, что мы любим их, если мы на самом деле их не любим. Но можно и нужно пускаться на всякие хитрости, чтобы отвлечь их от дурного, побудить к хорошему. Дети ценят эти хитрости как признак мастерства, признак ума, ловкости. Важно только, чтобы хитрости наши удавались.

Каждый раз, когда детям прописывали горькое лекарство, отец, уговаривая их, сам первый глотал огромную ложку: «Вот видишь? Совсем не горько!» Потом, когда дети выросли, они рассказывали, что из всего детства это запомнилось им больше всего: как отец с веселым лицом глотал ложками горькое лекарство…

Нянечки родильных домов утверждают, что даже у совсем маленьких детей есть характер: один рождается спокойным, другой беспокойным, один умный, другой глупый, третий хитрый; один добрый, другой агрессивный… У них нет еще имен, отец с матерью еще спорят, как назвать сына: имени нет, а характер есть.

Значит, все от природы? Все заранее предопределено?

Мать рассказывает о грубости двенадцатилетней дочери. «Это у нее гены такие. От отца».

Как удобно! Я еще ни разу не встречал женщины, которая жаловалась бы на свои «гены» – непременно на отцовские. Да и ни один мужчина не грешит на свои «гены» – только на материнские.

Не будем вдаваться в спор, что важнее для человека, что в конечном счете определяет его личность – наследственность или воспитание. Конечно – природа, конечно – гены, кто против? Оставим споры в стороне. И будем заниматься своим делом – воспитывать!

Нет смысла воевать с природой ребенка, переделывать подвижного, энергичного мальчика в существо медлительное, всегда спокойное. Нет смысла торопить природу, пытаться ускорить заложенный в нашем ребенке темп развития. Но будем верить, что природа заложила в ребенка способность стать хорошим человеком. Будем верить в ребенка – и сама эта вера сделает чудеса.

У нас трудный ребенок, у него плохие гены? Но попади этот ребенок вместе с его генами в другие руки, к более умному, опытному и знающему воспитателю – посмотрели бы мы, как изменится он в считаные дни!

Мы доказываем ребенку, что он плох: не туда пошел, не то взял, не так ест, не так ходит… Все не так! Если ребенок примет все эти «не так», он пропал, он будет разрушен, подавлен, смят. Но он инстинктивно борется за себя. Он бежит от нас, он не слушает нас, он не хочет слышать и знать все эти «не так» – он сохраняет свое духовное «я» с тем же упорством, что и физическое.

Ему говорят:

– У тебя руки кривые.

Ему говорят:

– Глаза бы мои на тебя не смотрели.

Но стоит переменить тон, сказать: «Ты молодец, старайся еще!» – и он наш! Он пьет эти слова, как бальзам, они необходимы ему для поддержания сил.

К сожалению, мы скупы на похвалы, мы боимся испортить ребенка. Он огорчает нас своим неумением, своими капризами, неряшливостью, медлительностью, непослушанием… И снова – замечания, одергивания, брань: не так ты все делаешь, не умеешь ты ничего, дурной ребенок, глупый, хуже других детей, и вообще – уйди и не мешай…

В результате неусыпных наших забот и появляется нередко представление о себе как о ничтожестве. «Я ничто… Чем-то могут быть только взрослые. А вот я уже ничто чуть постарше…» – так определяет это детское состояние Януш Корчак.

Попробуйте воспитать Ничто! Попробуйте сделать человека из Ничтожества! Невозможно это.

С самых первых дней, когда нам кажется, что ребенок еще ничего не понимает: «Да ладно, он нас и не слышит!» – мы жалуемся на него соседям и гостям, рассказываем, как замучились с ним, вздыхаем: «Горе ты мое», старательно и тщательно превращая душу ребенка в ничто, а потом принимаемся воспитывать его, искоренять пороки. А ведь Ничто – средоточие пороков. Человек – средоточие достоинств. Так будем искать в ребенке человека!

А что же мы получаем от ребенка? Как узнать, действительно ли он нас слышит и понимает?

Во многих случаях обратный сигнал приходит с опозданием. Общение с ребенком напоминает диалог, когда одна сторона уже произнесла десять фраз, продолжает говорить – и только тут поступает ответ на первую фразу. Потом на вторую… Ответ в конце концов приходит, но, бывает, через годы. Малышу твердят: скажи «Мама! Ма-ма…» Не понимает! Но проходит день, или месяц, или три месяца – и вдруг он спокойно, без напряжения и совершенно отчетливо произносит долгожданное слово. Он ответил на учение матери, но не сразу.

Воспитателю многое приходится делать в надежде, что воспитанник когда-нибудь – а не сразу! – поймет его. Но так трудно не испортить отношения сегодня, в безответную пору! Так трудно говорить, словно в пустоту – и верить, что не пустота перед тобой, что тебя слышат!

– Сережа, сходи в магазин! – Молчание. Листает книгу.

– Я кому сказала?

– Сейчас.

– Сережа…

– Ну сейчас же…

Почему бы ему не вскочить, как на пружине, по первому слову матери? Зловредный какой! Не любит мать! Все нервы вымотал!

А он не зловредный, он и не думает о материнских нервах, у него своя жизнь. Он пойдет в магазин, но не хочет демонстрировать послушание, он, может, нарочно выжидает, чтобы не выглядело «как на пружинке», он упражняется в независимости. Пройдет какое-то время, он встанет – не торопясь, раздражающе медленно, будет полчаса одеваться и прихорашиваться. И наконец, когда мама, кажется, дошла до точки кипения – соизволил, отправился…

Что делать с таким?

Да ничего! Он услышал мать, пошел и всегда ходит, если его просят, и вообще он добрый и послушный мальчик, но только дайте ему время сделать вид, будто он пошел в магазин не из-за того, что мама ругает, а сам он так решил – пойти. Самому ему вдруг захотелось выйти на улицу и заодно, так уж и быть, сходить в магазин!

Особенность педагогического диалога в том, что воспитанник, отвечая нам, почти всегда делает вид, будто он и не отвечает вовсе, а говорит что-то свое, самостоятельное! Потому что для нас, для спокойствия нашего, нужен ответ, а для него, воспитанника, занятого сложной работой внутреннего роста и утверждения характера, – для него важно нечто прямо противоположное: самостоятельность, независимость. Он и акт послушания оформляет внешне так, будто не слушается. И это, кстати, гораздо лучше, чем обратное – непослушание, которое рядится в формы послушания. Вот это мы восприняли бы как лицемерие!

Все идет нормально и спокойно, если родители понимают: не жди ответа сию же минуту; не жди угодливого послушания, наберись терпения – все получится хорошо, но в свое время. К сожалению, не придумана и никогда не будет придумана машина, которая оповещала бы вас, что сигнал принят, – нет видимой обратной связи, ни по каким признакам не можем мы установить, услышали нас или не услышали!

Еще хуже обстоит дело с детской благодарностью. Всей нашей жизнью мы приучены: если ты сделал человеку что-то хорошее, то и он с тобой в ответ – по-хорошему, или уж, во всяком случае, обнаружит хоть какие-то признаки благодарности. Вся жизнь так устроена! А в доме что? Я сыну и то купил, и это, и куртку, и магнитофон, и велосипед – а он хоть бы что! Как приносил двойки – так и приносит!

Неблагодарный!

И сколько в доме скандалов, сколько навсегда потерянных возможностей договориться с детьми, найти общий язык из-за того, что родители требуют благодарности – причем немедленной, ясно выраженной, и не в словах, а на деле – в виде помощи по дому и улучшения отметок в школе! Материальной, так сказать, благодарности…

Но оставим эти счеты с детьми – они недостойны, мелочны и всегда ведут к взаимному отчуждению.

Есть легенда, которая замечательно объясняет, в чем же выражается благодарность детей.

…Старый орел с тремя молодыми орлятами залетел далеко в море, на маленький островок. Поднялась буря. Отец подхватил одного сына и понес его над волнами, выбиваясь из сил. На полдороге он спросил:

– Сын мой, видишь, как я забочусь о тебе. Будешь ли и ты так же заботиться обо мне, когда я стану совсем дряхлым?

– О, конечно, отец! – отвечал сын. Старый орел сказал:

– Мне грустно, что у меня вырос сын-лжец…

И он бросил сына в бурлящее море! Вернулся за вторым. Понес его к берегу.

– Будешь ли ты, сын, заботиться обо мне так же?..

– Отец, как ты можешь в этом сомневаться?

И второго сына бросил отец в море. Полетел за третьим.

– Сын мой, будешь ли ты заботиться обо мне так же, как я о тебе?

– Отец, этого я обещать не могу, – сказал третий сын. – Но обещаю, что когда у меня будут дети, я стану заботиться о них так же, как ты обо мне.

И старый орел долетел с орленком до берега…

Не надо понимать легенду буквально. Примем главное: жизнь должна идти вперед, а не назад; родители все отдают детям, а дети – своим детям, и так эта эстафета бескорыстной любви и заботы идет через века…

Нельзя требовать любви от детей в обмен на наши услуги. Если мы правильно воспитываем их, то эта любовь проявится сама собой.

Что же – все отдай, и ничего взамен? Но мы получаем неизмеримо больше, чем отдаем. Ведь многие из нас ни разу за всю жизнь не испытали бы острого любовного чувства, не знали бы, что такое нежность, заливающая, останавливающая сердце, если бы не дети.

Так кто же у кого в долгу?