Текст книги "Большая книга по педагогике для родителей. Как выстроить правильные взаимоотношения с вашим ребенком"
Автор книги: Симон Соловейчик
Жанр: Воспитание детей, Дом и Семья
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Много лет назад один юноша прислал письмо, в котором спорил со мной о смысле жизни. Не помню сейчас, в чем состоял спор, но одну строчку из письма я словно вижу перед собой. «Только не приводите примеров, – писал девятиклассник, – примерами можно доказать что угодно».
С тех пор я все читаю глазами этого школьника и не люблю примеров, особенно в педагогической литературе, и сам стараюсь приводить лишь примеры-модели, лишь такие особые случаи, которые подводят к пониманию общего.
Таким примером-моделью, и притом, пожалуй, наиболее важным во всех размышлениях о домашнем воспитании, стал незначительный случай, произошедший с моим трехлетним сыном Матвеем.
Ранним воскресным утром я рассказывал ему на кухне сказку о репке. Честно говоря, мне больше хотелось спать, но мальчик проснулся, и если его не занять, он поднимет на ноги весь дом. Сказку он любил, слушал внимательно, и все было хорошо, пока репку тянул дед, тянула бабка, тянула внучка…
На собаке Жучке мы споткнулись.
Я заметил, что Матвей вовсе не слушает меня, а поднял локти и странно вертит ими, словно собирается взлететь.
Что такое?
И тут я понял, что сижу за столом, облокотясь и подперев голову рукой. Мальчик, подражая мне, хочет сесть таким же чудесным способом, но, увы, не достает локтями до стола, только тщится.
Понимаете? Я думаю, будто рассказываю сказку, учу доброму, а на самом деле я учу его облокачиваться, только и всего.
Это столкновение между «я думаю, что…» и «на самом деле» поразило меня. Может быть, и на каждом шагу я добиваюсь одного, а происходит что-то другое? И это другое и есть подлинное воспитание?
Учу одному, а научаю другому. Не этим ли объясняется, отчего на одних и тех же сказках вырастают и хорошие, и дурные дети?
Я стал присматриваться к отношениям старших и детей.
В кабинет старого, почтенного человека вбежал при мне пятилетний внук хозяина:
– Дедушка, дедушка, посмотри, как я нарисовал!
Дедушка осадил мальчика:
– Разве ты не видишь, что мы разговариваем?
Мальчик сник и послушно вышел из комнаты.
Раньше я сказал бы про себя или вслух: «Ну зачем так грубо». Теперь, после истории с «Репкой», я вижу: дедушка дал внуку не один урок, а два. Первый – урок культуры: нельзя прерывать взрослых. Второй – урок нравственного бескультурья: ничего не стоит погасить радость человека, осадить его, пользуясь старшинством, предать. Ведь если бы в комнату столь же бесцеремонно ворвался старый друг, его не осадили бы. Хозяин нашел бы способ не обидеть ни его, ни гостя. И это было бы по-человечески. С мальчиком же дедушка поступает примитивно педагогически, то есть худшим образом.
Восьмиклассник хорошо рисует, у него явные способности, он тихий умный паренек. Но маму заботит, что он горбится, когда сидит за столом. К тому же он не причесывается. Сто раз говорила ему мама: «Не горбись!» и двести раз: «Причешись!» Горбится и не причесывается. Интеллигентная мама отвела сына к врачу-психиатру: «Что с моим мальчиком? Он болен! Он горбится и не причесывается!» Психиатр прописал бром, но не сыну, а маме.
Два урока. Урок культуры: не горбись, причесывайся; и урок безжалостности: поход к врачу, подозрение в психическом заболевании даром не пройдут.
Мама-актриса говорит своей восьмилетней дочери: «Сложи рубашку…» – «Сейчас!» – «Я кому сказала?» – «Ну сейчас, сейчас!» – «Сколько раз тебе говорить? Что это такое?» – раскричалась мама и ушла в ванную комнату плакать.
Два урока. Урок культуры: надо убирать вещи! И урок бескультурья, беспомощности, нетерпения.
На каждом шагу «сказка» и «локти», на каждом шагу не один, а два урока.
Но что же делать? Когда я тихо заметил, что не стоило обрывать мальчика, вбежавшего с рисунком, почтенный дедушка крайне удивился. У него лицо вытянулось, плечи вверх пошли, он посмотрел на меня с подозрением – в своем ли уме человек?
– Ну надо же детей воспитывать! – сказал он. – Ребенок должен знать, что дети в разговоры взрослых не вмешиваются!
Конечно, должен! И не должен мальчик горбиться, и должен он причесываться, и должна девочка убирать свои вещи – надо же детей воспитывать!
Есть старинное изречение: «Кораблями управлять необходимо». Точно так же можно сказать: «Детей воспитывать необходимо», нет двух мнений.
Но спросим себя наконец: что значит – воспитывать?
Всматривайтесь в детей – поймете себя. Размышляя о мальчике, который не слушает сказку, а глядя на отца, вертит локтями, я понял, мне кажется, суть воспитания. И вы поймете, читатель, если спросите себя: а что такое эти два урока, которые мы видим в каждом воспитательном событии?
Да это же цель и средства!
Воспитывать – значит учить жить, а жить – значит какими-то средствами добиваться каких-то целей. Все мы в той или иной степени хотим свободы, благополучия, счастья и здоровья – стремимся если не к блаженству, то к благу. Но средства для достижения этих целей бесконечно разнообразны, и все они строго и бесспорно разделяются вопросом «за чей счет?».
О целях, как и о вкусах, можно спорить, о средствах спорить нечего. За чей счет добивается человек своих целей – за свой или за чужой? Здесь граница между нравственностью и безнравственностью. И как ты хочешь добиться своих целей – вместе со всеми (коллективистическая нравственность) или один (индивидуалистическая нравственность)?
Все моральные заповеди, все законы, все правила поведения культурного человека сводятся, по сути, к одному: добивайся своих целей, но за свой счет, а не за счет другого. Какими бы значительными ни казались тебе твои цели, не посягай ради них на другого человека, на его жизнь, на его труд, на его покой, на его права, на его личность, на его достоинство, на его интересы, на его вкусы, на его взгляды, на его настроение, на его планы, на его время, на его отдых, на его счастье – не посягай! Не утруждай его, не используй, добивайся своих целей за свой счет, и только за свой – за счет своего труда, своего опыта, своих знаний, своих страданий, своих сил, своего времени, своего имущества, своих способностей, своего мастерства, своего здоровья, а может быть, и своей жизни.
Но и на себя не посягай! На жизнь свою и свое здоровье посягай лишь ради таких целей, которые стоят жизни и здоровья.
Все, в чем нет посягательства на человека, – нравственно. Но самый корень нравственности, «самое-самое», как говорят дети, «самое-самое-самое» заключается в следующем: когда человек видит, что он не в состоянии добиться своей цели без того, чтобы посягнуть или излишне затруднить кого-то, то что же он делает? Он отказывается от своей цели. Цель, связанная с посягательством на человека, для нравственного существа недостижима. Закрыта. Нет ее.
У Раскольникова была замечательная цель, он хотел доказать, что человек – это человек, а не тварь дрожащая. Но средства, средства! Средства его погубили – он выбрал безнравственное средство, переступил порог нравственности; и так как он по сути своей был высоконравственный человек, то оттого он страдал, оттого пришел к мысли о раскаянии, о необходимости искупить вину, пострадать; и когда он пострадал, то есть стал добиваться новых своих целей (покоя души) за свой счет, за счет своего страдания, он, собственно, и доказал, что человек – это человек, а не тварь дрожащая. Потому-то Достоевского так и чтят во всем мире, что он поднимается до великих высот нравственности: его герой готов отдать мировую гармонию, то есть счастье миллионов людей, за единую слезу ребенка. Он показывает, что нет мыслимой цели на земле, которая могла бы оправдать малейшее посягательство на малейшего из людей.
Давно известное этическое правило (его выдвинул Кант): человек всегда цель, человек не может быть средством. Не посягай на человека для достижения своих целей, отказывайся от них, если они связаны с посягательством.
Чтобы вырос рыцарь без страха и упрека, надо не пугать ребенка и не упрекать его.
У читателя, конечно, возникла уйма возражений. А как же, спросят, на войне, где полководец посылает на смерть тысячи людей? Но ведь в справедливой войне у полководца и солдата одна цель; солдат стремится к победе точно так же, как и полководец. А в несправедливой войне солдаты – пушечное мясо, они воюют за чуждые им цели, их кто-то использует в своих целях. Несправедливая, захватническая война безнравственна до последней степени.
Но что делать, спросят, если посягают на тебя, и притом со всех сторон?
Когда разнимаешь дерущихся мальчишек, то один из них бормочет:
– А чего он? Он первый!
– Я первый?! Это ты, ты первый полез! – возмущается другой.
«Что делать, если на тебя посягают?» – это неправильный вопрос, в общем виде ответа нет. Бесполезно даже и пытаться вырабатывать правила, что же делать в каждом случае, и не потому, что этих случаев бесчисленное количество, а потому, что в правилах такого рода кроется недоверие к человеку. Нравственный человек, миролюбивый и совестливый поступит так, как велят ему совесть и миролюбие. Может быть, он первый начнет драку.
«Не посягай на человека» – учим мы детей, и они вырастают чуткими, внимательными людьми. Вырастает девочка, которая за столом не скажет: «Папа, дай, пожалуйста, хлеба». Нет, и это ей кажется грубым! Она дождется, пока отец посмотрит на нее, встретится с ней взглядом, и лишь тогда скажет: «Тебе не трудно дать мне хлеба?» – с интонацией извинения. И вовсе не потому она так просит, что боится отца, нет, ей в самом деле неловко утруждать его. Она никогда никого ни о чем не попросит, не встретившись взглядом, не установив контакт, не убедившись, что не помешает просьбой. А может быть, человек за столом думает о чем-то своем – нельзя его просить, надо подождать, пока он посмотрит на тебя. Самая простая, самая легкая из целей – кусок хлеба из хлебницы, но и ради нее нельзя механически посягать на другого, ради нее тоже надо самому потрудиться душой: подождать, установить контакт, улыбнуться, преодолеть что-то, выразить благодарность. Цель достигнута за свой счет.
Я рассказываю о девочке, которой ни разу в жизни не сказали, что нельзя вмешиваться в разговоры взрослых. Но ее ни разу не осадили, ее ни разу ни о чем не попросили, не убедившись предварительно, что просьба ей не в тягость.
Скажут: что же это за воспитание? Это слишком деликатно, нечего так миндальничать с детьми.
Но ведь научились же мы все носить галстуки и прилично одеваться; пора научиться и деликатности, научиться миндальничать – от этого жизнь становится жизнью.
«Не посягай», «не затрудняй» – и у детей появляется своего рода бдительность, появляется чувство человека: «Я никому не помешаю?», «Я никого не задену?», «Я никому не в тягость?», «Я никого не обижу?», «Я никого не расстрою?», «Я никого не утруждаю?»
«Не посягай» – учим мы, и детям будет известно чувство неловкости, когда нечаянно заденешь кого-нибудь неуместным словом.
Не посягай не из трусости, не по слабости, а из глубокого уважения к человеку, из чувства правды.
«Не причиняй горести», «не посягай» – тогда дети будут и деликатны, и тверды. Тверды в целях, деликатны в средствах.
Назовем все, относящееся к целям человека, его духовностью, а все, относящееся к средствам, нравственностью. Цели человека могут быть духовные или бездуховные, средства – нравственные или безнравственные. А мораль – это принятые в обществе правила нравственности, писаные или неписаные. Можно сказать: «Читает мне мораль». А сказать: «Читает нравственность» – нельзя.
Человек, читающий мораль другим, моралист, морализатор, сам может быть безнравственным человеком, и часто он таковым и является: он стоит над душой, вычитывает мораль ради каких-то своих целей. В худшем случае он получает удовольствие от осознания своей моральности. Есть люди, которые в карман не залезут, на улице не ограбят, но живут за чужой счет, за счет народа, живут, спекулируя, воруя или бездельничая на своем посту. Всякий человек, получающий заработную плату не за дело, а за то, что занимает пост и пытается сохранить его, живет за чужой счет, безнравственно, и я не знаю ни одного случая, чтобы это не сказалось на его детях. Когда человек ведет безнравственный образ жизни, то есть получает незаработанное (хотя он, быть может, сутками сидит в своей конторе, в своем кабинете), то дети, если они вовремя не уйдут от него, погибают душой.
Человек спрашивает: «Что с моими детьми? Почему они такие бессовестные? Я тружусь, я работаю, я стараюсь, я показываю пример…» И признаться, не всегда хватает мужества назвать в глаза истинную причину: она в том, что в работе такого отца нет правды. Он бюрократ, если занимает должность, он бракодел, если работает у станка, он привирает в книгах, если писатель, он невнимателен к больным, если врач, – как же детям вырасти правдивыми в семье, где правда то и дело не ночует дома?
Дети – тяжелое бремя, и не потому, что они шумят, требуют внимания и расходов, а потому, что приходится жить по правде.
Воспитание – это обучение нравственной жизни, то есть обучение нравственным средствам. Воспитывая детей, мы учим их добиваться своих целей за свой счет, пользуясь лишь нравственными средствами. Нравственность, определенная вопросом «за чей счет?», указывает нижнюю границу возможных для человека действий и поступков; через требования нравственности переступить невозможно. Нравственность – граница дозволяемого совестью. А верхней границы нет, вверху – духовность, она бесконечна. Человек живет не в диапазоне между недозволенным и дозволенным, а бесконечно свободно, но с твердым основанием нравственности. У него любые выборы, кроме тех, которые связаны с затруднениями для другого человека. От границы нравственности стрела возможного идет бесконечно высоко, но – в одну сторону.
Будет нравственность – почти наверняка будет и духовность; не будет нравственности – не будет ничего, никакого воспитания.
Глава 4. Сердечный слух
Как рождается человечность
Настроенность на волну детстваЗнакомый ученый, доктор физико-математических наук в новосибирском Академгородке, однажды спросил меня:
– Скажите, что сделал Сухомлинский? Только в двух словах, пожалуйста.
Физики требуют точности даже в лирике, и они правы, потому что настоящая лирика точнее физики. Открытое физиками с годами оказывается или неполным, или ложным, а лирические открытия (к ним относятся и открытия в педагогике) – навсегда. Физику всегда можно изложить в одном томе, для лирики и тысячи томов не хватит. То, что сделал Сухомлинский, известно всем и всегда было известно; то, что сделал Сухомлинский, обладало в момент издания и сейчас обладает изумительной новизной. Это была революция.
В двух словах? Пожалуйста: переменил педагогику. В то время, когда книги Василия Сухомлинского выходили одна за другой, все еще царствовала сталинская педагогика: донеси, иначе не выживешь. И уже зарождалась брежневская педагогика: укради, иначе не проживешь. Этому учила людей (и следовательно, детей) жизнь; в школах проповедовали жесткую авторитарнокарательную теорию, укладывающуюся в простейшую схему «прикажи и накажи». Потребуй с ребенка, а не выполнит он твоего требования (конечно же, «разумного») – накажи. Об этой педагогике не многие слыхали, но что мы вообще знаем о школе? Мы все и не подозреваем, что педагогику «прикажи и накажи» до сих пор преподают будущим учителям почти во всех педагогических институтах. Последствия ее применения можно увидеть в толпах подростков, потерявших душевную связь со старшими, а иногда, похоже, и душу потерявших.
Сухомлинский как мог рушил эти теории из тяжелых камней-формулировок. Этот ученый-учитель, член-корреспондент Академии педагогических наук, вернул детство в науку о детстве, в педагогику – вот что он сделал, если в двух словах. Когда маленький мальчик на уроке засмотрелся в окно, говорил учитель Сухомлинский, не трогайте его, это его подхватила волна детства.
Сухомлинский был буквально настроен на волну детства. Он первый раньше известных теперь писателей громко произнес слова «человечность», «милосердие», «доброта», «совесть», «духовный мир». Да что там говорить! Он учил детей, что человек бессмертен… Больше всего он ненавидел человеческую толстокожесть (он часто употреблял это слово по-русски или по-украински: товстошкiрiсть). Нет ничего опаснее душевной черствости, нет ничего страшнее толстокожих людей, которые не чувствуют чужой боли и к которым педагогу не пробиться со словом добра – не услышат.
Главная идея Сухомлинского очень проста: не надо слишком уж рьяно бороться с недостатками ребенка, они сами исчезнут, если взрослый умеет увидеть в маленьком человеке ростки добра. А они есть в каждой душе. Вместо педагогики разрушения и ожесточенной борьбы Сухомлинский развивал педагогику теплых отношений и строительства духовного мира ребенка. «Сердце отдаю детям» – так называлась его главная книга, переведенная теперь на многие языки. До Сухомлинского слово «сердце» в педагогических ученых книгах едва ли встречалось…
Он говорил, что все более глубокое понимание ребенка – это и есть воспитание. То есть не для того старайся понять ребенка, чтобы потом лучше воспитывать его, нет! Само понимание и есть воспитание. Оцените, читатель, глубину, необычность и красоту этой мысли, с виду парадоксальной. Понимая ребенка, мы проявляем человечность, мы всматриваемся в его глаза, мы прощаем его, мы вызываем доброе чувство. Вспомним: счастье – это когда тебя понимают. Воспитание пониманием – воспитание счастьем.
И замечательно отвечал Сухомлинский на непростой вопрос о том, для чего человеку учиться. Он говорил: человек должен учиться потому, что он человек.
Вежливые дети?Нередко мы воспитываем детей по принципу «так принято». Однако не все «принятое» разумно. Вдруг оказалось, например, что малыша можно сначала учить плавать, а уж потом ходить… Кто мог ожидать такого поворота?
Возьму на себя смелость поставить под сомнение одну, казалось бы, бесспорную истину: а надо ли учить детей вежливости?
Ничто, пожалуй, не возмущает нас так сильно, как человек вежливый, но бессердечный. Мы прекрасно знаем: одной внешней культуры мало, нужна еще культура внутренняя.
Но не все понимают, что два эти вида культуры, хоть и объединяются они одним словом, – явления, совершенно разные по своей природе. Внешняя культура – набор привычек, навыков поведения; в основе культуры внутренней лежит некая психическая способность, такая же, как память, внимание или музыкальный слух. Ее, эту способность, можно по аналогии назвать сердечным слухом.
Не нужно быть специалистом, чтобы заметить: привычки (навыки) и способности приходят к людям по-разному. Навыки прививают, способности развивают. Привычка связана с автоматизмом, способность – с творческим отношением к жизни. То, что полезно для образования привычки, чаще всего вредно для развития способностей, и наоборот.
Вы пришли в гости, принесли маленькому мальчику подарок. «Что надо сказать?» – строго напоминает мама. «Спасибо», – бурчит сын. Сказав одно это «волшебное слово», он как бы рассчитался с гостем. Ему вроде бы и незачем теперь выражать благодарность улыбкой, радостью. Привычка к вежливости укрепилась, сердечный слух притупился… Сто или тысяча таких упражнений – и от драгоценного этого природного свойства не останется и следа.
Мне кажется, далеко не каждый ребенок может одновременно и приучаться к вежливости, и развивать сердечный слух. Ибо правила вежливости как раз и рассчитаны на то, чтобы человек, например, выражал благодарность, даже если он ее не чувствует. Преждевременно приучая сына или дочь выказывать словами чувства, которых он еще не испытывает, мы можем заглушить эти чувства навсегда.
Зачем мы, например, заставляем ребенка говорить «спасибо»? Думаю, чаще всего, чтобы хорошо выглядеть перед людьми, показать воспитанность сына или дочери.
Воспитание вежливости так похоже на воспитание! Но уверен: подлинное воспитание происходит тогда и только тогда, когда приходится нам отдавать хоть каплю душевных сил. Однако согласитесь: обучая вежливости, мы обычно тратим не душу, а нервы – это совсем не одно и то же. Обучать вежливости можно не будучи отцом или матерью. И даже – не любя ребенка. Если бы Гек Финн задержался у вдовы Дуглас чуть подольше, она наверняка сделала бы и из него вежливого мальчика!
Даже чуткость – например, чуткость продавца к покупателю – можно заметно увеличить беседой, выговором и особенно премиальными. Сердечный же слух подобным воздействиям не поддается. Это слух не на слово, а на состояние. Поэтому все обычные методы воспитания – от убеждения до наказания – оказываются негодными для развития этой способности, ибо они рассчитаны прежде всего на слово.
Как же развить у ребенка сердечный слух?
Задача куда более сложная, чем освоение слов «спасибо» и «пожалуйста».
Мама учит сынишку важному понятию – “нельзя”. Он дотронулся до горячего, плачет. Мама поучает: «Видишь? Больно! Слушайся, когда мама говорит «нельзя». Иначе будет больно». И так – на каждом шагу: «Нельзя, упадешь!», «Нельзя, разобьешься!», «Нельзя, простудишься!», «Нельзя, зубки будут болеть!»…
А ведь истинное «нельзя» не тогда, когда тебе больно, а когда больно другому! Направленность на другого, чувство другого – вот первое условие развития сердечного слуха. Семья смотрит телевизор, мальчику надо пройти мимо экрана – пригнется он? Поторопится? Значит, с сыном все в порядке: он чувствует присутствие других людей, боится помешать им. Если же проходит спокойно, не спеша, значит, в доме зреет беда и пора собирать семейный консилиум.
Чтобы ребенок научился чувствовать другого, надо и в нем этого другого признавать. Вот мама решила воспитывать трудолюбие: «Подай… Принеси… Помоги…» Учит любить: «Покажи, как ты любишь маму… Кого ты больше любишь – маму или папу?» Какой же пример видит он перед собой с первых дней жизни? Перед ним всегда человек (да такой авторитетный – мама!), который нуждается в помощи, не может сам пойти и взять наперсток, не считает зазорным каждую минуту обращаться с пустяковыми просьбами. Значит, и мне тоже можно затруднять других и, если больно, громогласно объявлять о своей боли – пусть мама тоже страдает!
Думаю, в такой семье ребенок никогда не поймет: жаловаться любящим тебя – это бессовестно. Не затрудняй людей ни в чем, не огорчай их своими неприятностями, обходись по возможности сам! Этот урок должны преподать мы, взрослые. Ну а уж коли просим ребенка о чем-нибудь, скажем ему не одно, а десять «пожалуйста», чтобы он видел, как это нелегко – просить, затруднять, а потому, чтобы не смог отказать в просьбе. Если мы делаем замечание ребенку, мы вроде бы исправляем его поведение, но порой притупляем его сердечный слух.
Другой, чувство другого! Между фразами отца «Я устал» и «Мама устала» – водораздел в воспитании.
Детям так трудно разгадать состояние другого человека, что многие из них ни с того ни с сего начинают думать, будто родители их не любят. Мы узнаем об этих страданиях много лет спустя…
Да, сердечный слух поначалу и обманывает. А может, и не обманывает, может, в какой-то момент мы действительно меньше любили ребенка?.. Мы возмутились бы, если бы нам об этом сказали, – а он почувствовал.
Малышу легче понять состояние другого человека, если он сам вызывает это состояние. Не затрудняй другого – и старайся обрадовать его. Первая семейная забота – кому и что мы подарим?
Женщина-инженер сказала мне о двух своих маленьких детях:
– Я стараюсь научить их отдавать. Брать они сами научатся…
И действительно, четырехлетняя ее дочка приходит с мамой в гости не иначе как с подарком в руках: мама сумела сделать так, что для девочки удовольствие – отдавать, дарить и радоваться чужой радости.
В обычном нашем представлении сердечный человек прежде всего отзывчив к чужой боли. Несладко жилось людям, и в языке осталось: «со-страдание», «со-жаление», «со-чувствие». А вот «со-радости» в языке нет. Чаще хотелось бы слышать и сердечное: «Я за тебя рад», нежели: «Я тебе завидую».
Научим ребенка радоваться за других, причем радоваться бескорыстно, не соотнося чужую удачу со своими неудачами. Если дочь рассказывает, что в классе появилась отличница, от души порадуемся за незнакомую девочку и не будем торопиться с упреком: «Вот видишь? А ты?» С примерами вообще нужно быть поосторожнее. Ставя в пример сверстника, мы чаще всего возбуждаем не желание подражать, а зависть.
И – никаких упреков, если ребенок не торопится отдать, подарить, если не умеет пока что радоваться за другого. От нас требуется только одно: самим дарить, самим радоваться и… ждать. Ждать, ждать и ждать с тревожной верой в то, что наступит же день, когда ребенок сделает свой первый подарок другому человеку (а не только маме! не только дедушке!). Будем изредка доставлять ребенку сильные впечатления. Для питания полезнее каждый день давать по яблоку, для воспитания лучше раз в году принести мешок яблок…
Воспитание сердечного слуха требует нравственной тишины. В котельном цехе – какой слух?
Папа с сыном-первоклассником подходит к дому, предупреждает: «Не будем звонить – мама больна. Откроем дверь ключом».
Прекрасный урок…
Но не успел отец договорить, как сын нажал кнопку звонка. И тогда:
– Я кому сказал? Паразит!
Там, где достаточно было огорчения, – там ненужное раздражение.
А ведь для воспитанного ребенка наказанием служит едва заметное удивление в голосе старшего, чуть-чуть приподнятая бровь: «Да что же это с тобой, миленький?» Если родителям приходится выговаривать, делать замечания, осуждать ребенка, значит, воспитание приняло опасное направление. Ребенок должен сердечным слухом своим слышать огорчение старших. Когда же огорчение это выливается в слова, в упреки, в попреки – сердечный слух становится как бы ненужным и, следовательно, притупляется. Если я сегодня только упрекнул сына, завтра мне придется долго выговаривать ему. И с каждым днем он будет слышать меня все хуже и хуже. Тогда вслед за малым педагогическим набором – «Ты что, не слышишь? Оглох? Я кому говорю? Русского языка не понимаешь?» – неминуемо последует большой педагогический: сжатые кулаки, подзатыльники, ремень – и так вплоть до детской комнаты милиции. Ребенка, у которого отбит сердечный слух, воспитывать, на мой взгляд, почти невозможно. Приходится лишь пожалеть учителя, которому такой ребенок достанется.
По расстроенному пианино можно, конечно, ударить кулаком. Но ни один инструмент в мире не стал от этого звучать чище.
Неприятно видеть мальчика, который постоянно судит и осуждает товарищей, а тем более взрослых людей. Если ребенок плохо говорит о нашем госте, мы обычно стараемся поправить его. Но вот каждый вечер семья смотрит телевизор, передачу за передачей, и начинается: тот актер плох, тот повторяется, и вообще – ерунда. Эта ежевечерняя домашняя школа злословия – кошмарная тренировка в бессердечии. Незаметно для себя мы разрешаем детям судить и обсуждать взрослых без толку и без жалости. Потом мы станем требовать: «Не ругай учителя! Учитель всегда прав!» Отчего же не ругать, если всех остальных взрослых ругать можно? Кстати сказать, очередь отца и матери придет еще раньше учителя…
Не нравится передача – выключим телевизор под любым предлогом. Не зовем же мы в дом гостей только для того, чтобы потом разобрать их по косточкам?
Научим ребят любить людей – судить они научатся сами…
Сердечный слух не моральное качество, а, повторим, психическая способность. Из этого следует, что человек с развитым сердечным слухом может быть и достойным, и дурным. Каждый из нас встречал сердечных людей, которые по слабости своей приносят близким ужасные страдания.
С другой стороны, слабость вовсе не обязательный спутник сердечности, и сердечный ребенок не всегда пай-мальчик. Он может быть заводилой: ребята любят его, потому что он обидит только наглеца, а если и посмеется над кем-нибудь, то весело. Он может и забыться, как все дети, может натворить невесть что, но тут же и спохватится, когда увидит, что зашел далеко и от его проказ кому-то больно. Он охотно берет чужую вину на себя, и главная его роль – роль заступника. Не потому, что он сильнее всех, а потому, что острее других чувствует чужую боль. Никого так не любят в этом мире, как сердечных людей, и хотя мальчишка с тонким сердечным слухом легко уступает и легко отдает, отчего-то он и больше всех получает.
Наградить ребенка сердечным слухом – лучшее, что могут сделать родители для его счастья.
Что же касается правил вежливости, то когда человек подрастет, он, наделенный сердечным слухом, сам овладеет ими – быстро и легко, по примеру старших.
Сердечный слух и вежливость – конечные свойства. Бесконечен лишь труд понимания людей. Понимать людей мы учимся всю жизнь.
Но до последней своей минуты человек с развитым сердечным слухом, даже прикованный к постели, будет беспокоиться: он затрудняет врачей и близких, доставляет им хлопоты.
Оттого, наверное, сердечные люди меньше болеют и дольше живут. Принимая жизнь близко к сердцу, они постоянно питают его жизнью.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?