Текст книги "Хорошая компания"

Глава шестая

Флоре нужно было продержаться еще несколько часов, но она чувствовала себя так, будто вот-вот развалится. Церемония выпуска оказалась неожиданно красивой. Флора предполагала, что будет трогательно – как мог не быть трогательным переход, такой зрелый и явный, как выпускной? Но она не предполагала, что ее захватит зрелищность мероприятия. Сидя в новом актовом зале, том, что был построен после большой кампании по расширению кампуса, милосердно завершившейся до того, как Руби приняли в школу (Руби не застала стройку; ее родители не застали агрессивный сбор средств), Флора не знала, как воспринимать то, что жизнь Руби настолько отличается от ее жизни. Это смятение не было новым, но в тот вечер проявилось как-то особенно остро. Флора вспоминала, как они посещали школу, когда планировали переезд. Она никак не могла отойти от того, какие тут девочки. Созвездие умных и прелестных созданий, пребывающих в уверенности, что мир так и будет цвести перед ними, как экзотическая водяная лилия, просто потому, что они умны и прелестны. Их оптимизм и повадка балерин выбивали из колеи – ученицы перепархивали с места на место, не прекращая себя преподносить.

– Где они держат всех неловких девочек? – спросила Флора, лишь отчасти в шутку. – Тех, у кого непослушные волосы и плохая кожа? В сарае за балетной студией?

Но Руби не оробела; она была очарована, что одновременно и восхищало, и пугало Флору. Она хотела, чтобы Руби везде хорошо себя чувствовала. Разве не это они с Джулианом себе говорили? Разве не поэтому так долго прожили на Манхэттене? Они так гордились ее умом, любознательностью и прекрасными изысканными манерами. Они без конца рассказывали друг другу о Руби, хотя оба присутствовали при том, о чем рассказывали: семилетняя Руби, сосредоточенно замершая на краю сиденья на вечернем представлении «Парней и куколок». «Я здесь единственный ребенок», – сказала она, осматриваясь вокруг широко распахнутыми глазами. Когда Джулиан спросил ее в метро на обратном пути, как ей спектакль, она ответила: «Хороший, но те девушки были не куклы. Почему парни называли их куколками?»

Они поражались тому, что Руби можно было привести в любой ресторан и она с готовностью пробовала самую разную еду; глотала оливки, каперсы, вонючий сыр и любовно обсасывала дольку лимона.

«Как вкусно!» – говорила она. Или: «Спасибо, больше не надо».

Они восхищались тем, как она любит читать, как погружается в то, что читает. Когда ей было десять, Флора нашла под грудой кастрюль в кухне сказки Андерсена. Она открыла книгу и увидела, что Руби ручкой вычеркнула из оглавления «Русалочку».

– Это что? – спросила она, когда Руби вернулась из школы.

Флора отыскала эту красивую букинистическую книгу в твердой обложке в «Стрэнде»; она рассердилась, что Руби ее изрисовала.

– У меня от этой сказки слишком грустно на душе, мам, – сказал Руби. – Русалочка все отдала и ничего не получила взамен. Поэтому я зачеркнула название, но потом из-за зачеркнутого стала думать о сказке. Я спрятала книжку в комод, но каждый раз, как видела комод, думала про Русалочку. И тогда я ее убрала туда, куда никогда не смотрю.

– Помогло? – спросила Флора, пытаясь сообразить, как пристроить счастливый конец к истории о девушке, которая пожертвовала свободой и голосом – в буквальном смысле слова – ради мужчины, который ее не полюбил; история и в самом деле была ужасной.

– Нет, – ответила Руби. – Я все равно чувствую, что она в этом ящике.

Наблюдение за тем, как Руби переменилась в Лос-Анджелесе, было своего рода родительским триумфом. Теперь она окончила школу и должна была уехать из дома, не насовсем, но они явно двигались к «насовсем». Сидя на заднем дворе у Марго и прихлебывая вино, Флора чувствовала, как печаль из-за отъезда Руби подобралась к ней и ухватила за горло. Она не смогла сдержаться и начала всхлипывать. Сердце Флоры было бы разбито, даже если бы она не нашла кольцо, но теперь – выпускной со всеми этими разговорами о новом начале, о дороге, открывающейся впереди, о предстоящих выборах, о лучезарном будущем, о мире, который тебе принадлежит, только руку протяни… Она не могла не думать, каким теперь окажется ее собственное будущее. Что ее ждет?

– Черт, – услышала Флора голос своей подруги Саманты, как раз когда заметила, как в кухню Марго зашел Самантин бывший муж. Она вскочила. Дело было плохо. Она не приглашала Эдварда на праздник по случаю выпускного, Саманта ее попросила. У них шел бурный развод, и Саманта заверила Флору, что ее сын, Логан, готов встретиться с отцом позже, после вечеринки Руби.

– Прости, – сказала Флора Саманте, понизив голос, поскольку Логан стоял всего в нескольких шагах. – Я его не приглашала. Не знаю, почему он здесь.

– Потому что козел он законченный, вот почему.

Флора увидела, как запаниковал Логан, когда его мать направилась в кухню. О бурном разговоре, который последовал за этим, знала всего пара человек. Флора слышала обрывки: мой сын, не твоя очередь, до смерти устала – ее от этого мутило.

Подошел Джулиан, положил руку Флоре на спину.

– Хочешь, я попробую все уладить?

– Что ты им скажешь?

– Не знаю, что-нибудь придумаю.

– Я тоже пойду.

Вечеринку устраивала Марго, но хозяевами были они с Джулианом. Когда они подошли к кухне, Джулиан склонился к Флоре и спросил:

– Как там его зовут? Мужа?

– Серьезно? – Флора вскинула на Джулиана глаза. – Мы у них раз семь бывали?

Джулиан опешил от ее тона.

– Прости. Не помню.

– Потому что не пытался запомнить. Эдвард.

– Эй, в чем дело? – спросил Джулиан, и тут они оба услышали сквозь напряженное бормотание в кухне голос Марго:

– Эдвард! Какой сюрприз! Рада тебя видеть.

Конечно, Марго была знакома с Эдом. Он был членом правления канала, отвечавшим за «Кедр» и все остальные проекты Бесс. Марго как-то сказала Флоре, что Эд – самовлюбленный тупица с суждениями похотливого подростка. «Не то чтобы он этим сильно выделялся на общем фоне».

Флора смотрела, как Марго ловко уводит Эда к бару, на котором настояла, хотя никому из детей спиртное было пока нельзя. Она изобрела какой-то безалкогольный напиток, который подавали на сухом льду, так что казалось, что выпускники, заполнившие двор, подают дымовые сигнальчики бедствия из сложенных ладоней.

Логан, распереживавшийся из-за родителей, сидел, уронив голову в ладони. Руби и Иван стояли перед ним на коленях. Вид у Руби был серьезный. Она положила руку на предплечье Логана. Флорина милая, заботливая, отзывчивая деточка. Она, без сомнения, говорила что-то утешающее.

Саманта в кухне сидела на табуретке, совершенно опустошенная, в полном одиночестве.

– Ты как? – спросила Флора, протягивая ей полный до краев бокал вина.

Сэм жадно сделала глоток.

– Вот спасибо, – сказала она, опуская бокал. – Да все в порядке, наверное. Не знаю.

Она выглянула в окно.

– Логан будет вне себя от злости. Не на Эда, конечно, – на меня.

– Сочувствую.

– Господи, Флора. Не знаю, сколько раз я это слышала от других, но, когда смотришь на человека, за которого вышла замуж, которого любила, и не чувствуешь ничего, кроме чистейшей ненависти, – это немыслимо.

Разрывающее на куски головокружение, с которым Флора весь день боролась, нахлынуло на нее с новой силой. Она изо всех сил постаралась сохранить спокойное лицо.

– Даже представить себе не могу.

– Конечно, не можешь. Вы с Джулианом… вы двое разгадали секрет, да?

– Разгадали? – спросила Флора; она понимала, что улыбка у нее кривая. – Я в этом не уверена.

– Что меня убивает, – сказала Саманта, – так это то, что в первый раз я его приняла обратно. Поверила ему.

– Это и раньше случалось?

– Сразу после рождения Логана. Так предсказуемо. Мне было непросто с младенцем. А у него была понимающая подруга по колледжу, все как обычно… Эта женщина мне как-то вечером позвонила домой и сказала, что любит Эдварда и что я должна его отпустить. – Она рассмеялась, невесело и напряженно. – Отпустить его. Как будто я его каждый вечер приковывала к посудомойке. Мы с ним разговаривали. Пошли на терапию. Родили Логану младшего братика. И, знаешь, я думала: у нас были трудные времена, но мы справились. Хочешь знать, что все испортило?

Флора не хотела, но не знала, как прервать эти нежеланные излияния и не выглядеть чудовищем.

– Новая подруга? А вот и нет, старая! Та женщина из колледжа. Они остались друзьями, и теперь они больше чем друзья, как сказали бы дети.

– Мне так жаль, Сэмми.

Сэм пожала плечами. Налила себе еще бокал.

– Надо опасаться этих старых подружек – всяких Камилл Паркер-Боулз.

Саманта и Флора рассмеялись. Флора невольно представила себе Эда под руку с высоченной англичанкой в немыслимой шляпе.

– Они опасны. Они уже знают, как зайти.

– Буду иметь это в виду.

Внутри у Флоры все затягивалось в узел.

– Да ладно, – Саманта отмахнулась. – Помнишь прошлогодний школьный аукцион? С той жуткой группой, певшей каверы «Бич Бойз»? Весь наш столик заметил, как вы с Джулианом танцевали. Как старшеклассники. Помню, Софи Левин сказала: «Эти двое созданы друг для друга». Уверена, даже в наши самые счастливые дни никто, глядя на нас с Эдом, не сказал бы, что мы «созданы друг для друга». Я никогда не думала, что мы идеальны. Я не верю в «предначертано судьбой». Но всегда надеялась, что мы будем друг за друга горой. – Саманта взяла бокал и залпом выпила. – А теперь он мне даже не нравится. Наверное, вызову я такси и поеду домой.

Она поцеловала Флору в щеку.

– Тебе повезло.

В самый разгар вечеринки, благополучно усадив Саманту в Uber, Флора укрылась в спальне Марго. Поднялась она в поисках пластыря, чтобы заклеить натертые пальцы, и наконец отыскала нужное в кладовке для белья (кладовка была размером с небольшую спальню). Помимо впечатляющей аптечки первой помощи, на полках здесь возвышались стопки тщательно сложенных белых простыней; каждая стопка была перевязана атласной лентой своего цвета. На ламинированной карточке, прикрепленной к полке, была шпаргалка по цветам: синий означал калифорнийскую двуспальную, зеленый – простую, розовый – полутораспальную. «Это ты сделала?» – спросила Флора у Марго, когда в первый раз пришла сюда после ремонта. По лицу Марго – жалость то была или смущение? возможно, и то и другое – было понятно, что она, разумеется, не завязывала атласные ленточки на простынях, она заплатила тому, кто это сделал.

Флора взяла коробочку пластырей, которые ей были нужны, тех, что специально для пальцев, задумалась о том, когда это пластыри стали вдруг такими узкоспециальными, и пошла в спальню Марго, потому что там было тихо, темно и далеко от вечеринки. Они с Джулианом соглашались на том, что дома Марго, становясь все больше, делались вместе с тем все сдержаннее. «Пятьдесят оттенков кофе с молоком» – так она описала Джулиану нынешнюю отделку, когда впервые ее увидела. Дом походил на все обновленные дома, в которых бывала Флора, как будто всем дизайнерам в городе раздали памятки, предписывавшие выбирать одни и те же медные лампы середины прошлого века, французские стулья для бистро и сизалевые коврики, и эти тщательно разложенные подушки, создающие в каждой комнате всплеск бирюзового, зеленого или розового. Дом вышел красивый и изысканный, но какой-то безличный, невыразительный. Флоре, правда, нравилась спальня; она подумала, что с удовольствием провела бы остаток вечера на серебристом бархатном диване Марго. Флора устала. Она не думала, что кто-нибудь заметит, если она прикроет глаза и отдохнет минут двадцать, но через две минуты стало ясно, что остаться наедине со своими мыслями – это последнее, что ей нужно.

Флора встала и заглянула (сунула нос, обвинила бы ее Руби) в гардеробную Марго, которая была размером почти с их с Джулианом спальню. Скорее всего, эта комната и служила спальней в 1920-е, когда был построен дом, когда никто и мечтать не мог о таких обширных гардеробах, что под них нужна будет целая комната. И вот Флора уже оценивает имеющееся, и снова почти лишается дара речи, хотя знает гардероб Марго почти так же хорошо, как свой собственный. Но совсем другое дело, когда видишь все это в одном месте: полки кашемировых свитеров, ряды развешенных шелковых блузок, ящики, полные, как было известно Флоре, кружевных и шелковистых вещиц. Платья, блузки, джинсы, сумочки, туфли, боже, туфли. Она заметила свободное место там, где, наверное, стояла пара, которую одолжила Руби, рядом с десятком почти одинаковых бежевых лодочек на каблуках. Флора осмотрела комнату и поняла, что может определить, что здесь принадлежит Марго – что она сама для себя выбрала, – а что больше подходит доктору Кэтрин Ньюэлл. Уже не в первый раз Флора задумалась о том, как должно быть странно Марго играть одного и того же персонажа в телесериале так долго, что он стал почти что ее альтер эго.

Она подошла к окну, выходившему на задний двор, где был в самом разгаре праздничный ужин. Люди Марго (ужасное слово, но как правильно сказать? персонал? обслуга? помощники?) проделали отличную работу, и Флора с облегчением вздохнула, когда увидела, что Марго не слишком размахнулась. Изначальная ее идея доставить самолетом (самолетом – да один только тепловой след!) какую-то команду с Кейп-Кода, чтобы устроить классический новоанглийский обед с моллюсками, была совершенно бредовой. Она показала Флоре фотографии – столы для пикника, покрытые оберточной бумагой, вся еда свалена в середине: омары, соленая картошка, ракушки, кукуруза. Похоже на фрагмент ренессансной картины: «Перед падением Римской империи». Хотя, если быть честной с собой, Флора чуть не поддалась. Марго иногда трудно было поставить рамки. Одно дело, когда Флора попусту упрямилась, шла на принцип, другое – когда дело касалось вещей, действительно важных, ради Руби. Они очень старались удержать Руби на земле (при избыточном богатстве семей многих ее одноклассниц), а Марго ее и так достаточно портила.

Смотреть со второго этажа вниз было сейчас идеальным способом созерцания мира. Флора чувствовала, что весь день за собой следила, парила где-то очень высоко. Она так ясно помнила школьный вечер, когда проводили сбор средств. Как они с Джулианом бродили среди аукционных столов и покатывались со смеху над лотами: неделя в частном доме в Сан-Мигель-де-Альенде «всего» за три тысячи долларов (перелет не включен!); обед на шестерых в какой-то частной винодельческой пещере за пять тысяч (шесть перемен блюд!); ланч с Марго Летта на съемочной площадке «Кедра» (бесценно!). И как Джулиан взял ее за руку, когда начали играть God Only Knows, и они стали танцевать… Флора не знала, что Саманта с приятельницами на них смотрят, но сознавала, что за ними наблюдают, и ей это нравилось. Она была так уверена в себе и своем браке. Они с Джулианом в тот вечер пришли домой немного пьяные и не стали ложиться, разговаривали о том, какой будет жизнь, когда Руби уедет в колледж, о том, что станут делать, куда съездят. Потом Джулиан медленно расстегнул на ней рубашку и усадил к себе на колени, и они занялись сексом в гостиной, прямо на диване, при свете.

– Надо бы задернуть занавески, – сказал Джулиан.

– Не надо, – сказала она. – Никуда не уходи.

На следующее утро, насытившаяся и довольная, она думала именно то, во что побуждала ее поверить Саманта: ей повезло.

Флора не знала, на каком ощущении остановиться – на страхе, или на надежде. Она не знала, изменится ли все, или ничего не изменится, запомнит она этот день как счастливое спасение, дурацкое недоразумение или как первый день конца своего брака. После выпускного Руби нашла ее на парковке.

– Мамочка?

Если Руби звала ее «мамочкой», значит, у нее было или очень хорошее настроение, или очень плохое.

– Мамочка, а что тебя так рассердило?

А, это была «мамочка» для развязывания языка, на случай, когда ей нужна была информация. Флора прокрутила в памяти последние часы: она была осторожна, не оставалась наедине с Джулианом, не думала о разговоре, который им предстоит.

– Когда?

– На дорожке у школы, когда папа с кем-то разговаривал. У тебя было такое сердитое лицо!

– Разве? – Флора рассмеялась, покачала головой. – Понятия не имею.

Руби не сводила с нее глаз.

– Ладно, – наконец сказала она. – Я просто хотела удостовериться.

Теперь, глядя вниз, Флора без причины гордилась друзьями Руби; никто из них ее не раздражал. Ей нравился даже бойфренд Руби, Иван (Грозный, добавлял Джулиан, когда Руби не слышала, и Флора каждый раз не могла не засмеяться, потому что основной претензией к Ивану было то, что он едва разговаривал, так, бормотал что-то; похоже, он немножко побаивался Флоры и Джулиана). Она заметила, что Руби сменила нелепые туфли на шлепанцы. Они с друзьями стояли у огня. У нескольких были гитары, они пели что-то, Флора не узнала песню, но их голоса так красиво сливались. Старомодно, трогательно и так по-юношески.

Она поверить не могла, что позволила Руби уехать с Иваном в Испанию на целый месяц. Они с Джулианом по-разному отреагировали, когда Руби пришла домой и выпалила, что ее пригласили в Мадрид! Барселону! на Майорку! Лето впереди и так было короткое, в конце августа они должны были отвезти Руби в колледж. Флора так ждала, что они втроем впервые за много лет поедут в Стоунем, навестят Маленький Дом. Но Руби и Джулиан одолели. Джулиан считал, что нельзя лишать Руби такой возможности – им нравился Иван, нравились его родители, ответственные, разумные люди. Мать Ивана позвонила Флоре, сказать, что Руби будет жить в гостинице в одном номере с их дочерью Рейчел, если Флоре так будет спокойнее, но Флора не стала настаивать на решении, которое заставило бы Руби каждую ночь шнырять по испанской гостинице. Руби была не из тех детей, кто делится с матерью всеми подробностями своей жизни (хвала Господу), но никто не думал, что они с Иваном не занимаются сексом, и Флору не это заставляло возражать против поездки.

– Она переросла Стоунем много лет назад, – справедливо заметил Джулиан – поэтому, в частности, они туда столько лет и не ездили. – Она вернется к спектаклю, к самому интересному. По времени все выходит просто идеально.

И Флора сказала «Да».

На другой стороне двора на уличном диванчике сидели рядом Марго и Джулиан. Марго подвернула под себя ноги и слушала Джулиана, который склонился вперед и размахивал руками. Они явно говорили о работе. О его или о ее работе. Может быть, Джулиан рассказывал ей, что будет этим летом в Стоунеме, о том, что они ставят «Вишневый сад» и он играет Лопахина. Флора не помнила, когда Марго стала его главным собеседником во всех разговорах о работе. После того, как родилась Руби? Когда Флора перестала участвовать в делах «Хорошей компании» и, в конце концов, во всем, что их группа считала театром, имеющим право на существование? Уход из «Хорошей компании» принес ей в основном облегчение, но в то же время она разозлилась – нет, оскорбилась! – на то, как легко все приняли ее уход. Флора ждала, что Джулиан придет домой в отчаянии, что ему будет не хватать ее помощи – заметок, которые она делала во время репетиций, расписаний, которые она тщательно составляла и рассылала, сложной системы, которую она разработала для учета поступающих материалов, чтобы удостовериться, что каждый текст будет прочитан хотя бы раз (пока они не поняли, что большая часть поступающих материалов ужасна и читать их не надо даже по разу). Но нет, стоило ей уйти, хлынули дураки.

Несколько молодых участников «Компании» – разумеется, женщины – выстроились как кордебалет и исполнили ряд безупречных па. Одна стала по сути ассистентом Джулиана, вторая – самопровозглашенным секретарем, третья занялась мелкими повседневными хлопотами.

– Это ты все организовал? – спросила Флора, зная, что вряд ли.

– Нет, оно как-то само, – ответил Джулиан, полушутя, полувосхищаясь.

– Но не само же оно! – огрызнулась Флора; он мог так вывести из себя!

Интересно, подумала Флора, оно всегда как-то само у харизматичных мужчин, – или, может быть, у мужчин вообще – мир как будто прогибается под их желания и нужды? Джулиан добродушно рассмеялся, не осознавая своего везения.

– Ну, так получилось.

Флора увидела, как Марго встала и положила Джулиану руку на плечо. Он приобнял ее на минутку. Не слишком долго, ничего неподобающего. И все-таки. Флора вдруг услышала голос Сэм: «Опасайся старых подружек». Но Марго не была старой подружкой. Джулиан ее никогда не интересовал. Правда же? Флора коротко взмолилась, обращаясь к Джозефине, как иногда до сих пор делала: «Что бы там ни было с кольцом, пусть это не имеет отношения к Марго».

Флора села на кровать Марго и дрожащими руками заклеила два пальца на ногах, которые натерла неподходящими босоножками. Когда же она избавится от тщеславного желания казаться выше ростом? Может быть, в пятьдесят? Разве не славно будет, если пятидесятилетие освободит ее от всех привычек, выработанных, чтобы искупить физические недостатки, которые она сама у себя нашла? Чересчур высокие каблуки; преобладание стройнящего черного; утягивающее белье. Как так получилось, что как только женщинам сказали, что больше нет нужды, да и не модно, носить нейлоновые чулки, на их месте возникла целая индустрия новых пут? Ошеломляющее разнообразие сдавливающих тело труб, охватывающих все от груди до колен.

– А в туалет в этом как ходить? – спросила Флора, когда ей показали новейшую грацию, обещавшую убрать с ее талии целый дюйм.

– Легко, – сказала продавщица, переворачивая грацию и раздвигая пальцами разрез в ластовице многослойного кошмара. – Присесть и писать. Разве не здорово придумано?

Флора потрясенно смотрела на разрез. У нее ушла минута, чтобы понять, что он ей напоминает. Несколько лет назад, в Италии, они осматривали с Марго и Дэвидом старинную венецианскую тюрьму и увидели жутковатую выставку железных поясов верности. У тех пыточных средневековых инструментов тоже была щель внизу, только вдоль нее шли железные зубья.

Вот и эта грация, казалось, имела то же происхождение. И все-таки она ее купила. И как-то перед ужином в честь вручения наград Джулиан зашел в ванную и увидел, как Флора, перегнувшись пополам, пытается раскатать эту штуку вверх от талии.

– Ты с ума сошла? – спросил он. – Сними эту гадость.

Надо будет собрать все эти пыточные орудия и сжечь. Джулиан поаплодирует.

– Вот ты где! – сказала Марго, войдя в комнату и щелкнув выключателем. – Я тебя везде ищу. Почему ты сидишь тут в темноте? Хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. – Флора показала на ноги, выдавила из себя смешок. – Босоножки-убийцы.

Марго подошла к окну и посмотрела вниз.

– Отсюда все выглядит как кино, правда? Эти детишки, они вообще настоящие? Я не думала, что молодежь по-прежнему сидит у костра и поет под гитару. Думала, они все теперь пялятся в телефоны.

– И это тоже.

Марго села на кровать рядом с Флорой.

– День у меня был – сплошное расстройство. Я тебе писала.

– Знаю. Прости. Я забегалась. – Флора постаралась не ощетиниться из-за того, что Марго считала, будто она всегда должна быть доступна.

– Ужасное было интервью.

– Что такое?

– Эта девочка. Журналистка. Ей лет четырнадцать, и она раскопала все про мою жизнь в Нью-Йорке.

– Звучит не так и ужасно.

– Да, но она помимо прочего нашла кого-то, кто знает про Дженсенов.

Флора повернулась к Марго. Зря она думает, что Марго вечно жалуется без повода. Дженсены.

– Мне так жаль. Это и вправду ужас.

Марго застонала и легла на кровать, откинув волосы назад; ее тазовые косточки торчали из джинсов. Как и Флоре, Марго вот-вот стукнет пятьдесят, но ее живот по-прежнему был плоским, как доска.

– Я так устала. Я так все это ненавижу: это позирование, притворство, эти интервью. Такая лажа. Надо было зайти к Бесс в кабинет и сказать: «Бесс, я заслуживаю этих денег, и я остаюсь в сериале только ради них. Точка».

– И почему ты так не сделала?

– Потому что, – Марго заговорила хрипло и низко, изображая Донну, – не так оно устроено, детка!

Она встала и вернулась к окну.

– Не так, потому что ей нужны ее десять процентов.

– Да получишь ты эту прибавку. Какую-нибудь точно получишь.

– Наверное, – сказала Марго.

Она повернулась к Флоре, которая прикрыла глаза и прижала пальцами веки.

– Ты как себя чувствуешь?

– Просто голова болит. Знаешь, день был длинный…

– Но ты только посмотри на нее, на нашу девочку. Иди сюда, посмотри.

Флора поднялась, подошла к Марго, та обняла ее за талию.

– Серьезно, посмотри на нее. У нее все хорошо. Мы будем по ней скучать, но и у нас все будет хорошо.

Марго не без усилия открыла окно, и скрип старого дерева заставил некоторых подростков посмотреть вверх, замолчать и помахать. Флора была уверена, ей не показалось, что их голоса зазвучали звонче, чуть громче, в том числе и голос Руби, когда они заметили, что их слушает Марго.

– Они поют Landslide[24]24
  «Landslide» – песня, написанная Стиви Никс и исполненная британо-американской группой Fleetwood Mac, из одноименного альбома 1975 года.


[Закрыть]? – спросила Марго.

Мелодия долетела до окна, и Флора разобрала слова («Смогу ли проплыть по морским волнам? Смогу ли управиться с жизнью своей? Оооо…»). Она рассмеялась.

– Да, наслаждаются словами, как могут только восемнадцатилетние.

– Они не понимают, насколько это грустно.

– Или, – сказала Флора, – думают, что знают, что такое грусть.

– У Руби красивый голос. Совсем как твой!

– Ни в коем случае ей этого не говори. Я спросила, хочет ли она спеть со мной этим летом в Стоунеме, и она скривилась, как будто я в нее слизняком бросила.

– Я скучаю по Стоунему, – сказала Марго. – Хотела бы я этим летом тоже туда вернуться.

Они постояли еще пару минут, слушая окончание песни. Девочки пели на несколько голосов.

– Спасибо, – сказала Флора Марго. – Спасибо за вечеринку. Все прекрасно. Спасибо за все, что ты сделала для Руби, для нас.

Ее переполняли печаль, благодарность и стыд за то, что она так нехорошо думала о своей подруге. Марго сделала для них больше, чем Флора отважилась бы подсчитать.

Когда они спустились, все толпились возле большого стола с тортом и подарками. Флора оставила фотографию напоследок. Руби открыла уже почти все подарки, когда Дэвид протянул ей крошечную коробочку. Она открыла крышку и вынула золотую цепочку с анатомическим сердцем-подвеской.

– Невероятно, – сказала Руби, разглядывая подвеску. – Вы поглядите, как детально.

– Это медальон, – застенчиво сказал Дэвид. – Открывается вот здесь, рядом с легочной веной.

Марго смотрела, как он возится с замочком. Желание Дэвида, чтобы Руби пошла по его стопам, – ну, наверное, это было трогательно, хотя и немного неловко, учитывая, как все закончилось. Дэвид протянул отпертое сердце Руби, и она раскрыла его пошире.

– Дэвид! – Она развернула медальон, чтобы всем было видно. – Там внутри рубинчик. Смотрите!

– Где ты такое нашел? – изумленно спросила Марго.

Он не показывал ей сердечко, даже не сказал, что купил подарок. Очень в духе Дэвида, в одиночку найти идеальный, единственный в своем роде подарок.

– В магазине возле больницы. Глазам своим не поверил, когда увидел.

– Потрясающе. Мне так нравится.

Флора помогла Руби застегнуть цепочку.

– Самый лучший день, – сказала Руби, глядя на родных и друзей, с сердечком прямо под горлом.

– Еще один подарок? – спросила Руби, когда Флора протянула ей сверток в ярко-голубой бумаге с изумрудно-зеленой атласной лентой – любимые цвета Руби.

– Кое-что для твоей комнаты в общежитии.

Руби бережно развернула подарок. Осторожно сняла бант и положила его на стол. Медленно отвернула бумагу, увидела обратную сторону рамки.

– Мам. Я сейчас расплачусь?

На глазах у Руби уже блестели слезы, губы дрожали, как когда она была малышкой и плакала, если ей не разрешали еще разок прокатиться на велосипеде вокруг квартала, взять еще одно печенье, послушать еще одну сказку на ночь, еще раз проехаться верхом на родительской спине.

– Не думаю, – сказала Флора.

Руби перевернула рамку почти со страхом и, увидев фотографию, которую сразу же узнала, просияла.

– Я ее сто лет не видела.

Она прижала фотографию к груди. Потом развернула и вытянула руки, чтобы все посмотрели.

– Ты ее нашла, – сказал Джулиан. – А мне не сказала.

– Сюрприз! – ответила Флора.

Получилось жестче, чем она хотела, и Джулиан посмотрел на нее растерянно.

– Ох, Флора! – Марго взяла у Руби фотографию и неожиданно расплакалась.

Она пыталась взять себя в руки, но нет. Сколького не знали эти четверо на фото.

– Господи, я была такая худая, – наконец сказала она, пытаясь поднять всем настроение.

Как будто она с тех пор растолстела. Как будто не могла по-прежнему надеть капри из Old Navy и топ с американской проймой из Gap, если бы кто-нибудь приставил ей пистолет к голове.

Дэвид посмотрел на фото через плечо Джулиана.

– По-моему, сейчас мы выглядим лучше, – сказал он.

Если Дэвид чему и научился за годы брака с актрисой, за жизнь, полную актеров, то это бросаться спасать чье угодно эго.

– Я серьезно, – сказал он. – Тут у нас у всех такой вид, что не мешало бы нас подкормить. Кто-нибудь, дайте этому парню кусок курицы.

Он ткнул в Джулиана на фото.

– Мамочка, как здорово, – сказала Руби, забирая у Марго фотографию. Она поставила ее в центр стола и улыбнулась.

Это была «мамочка» от радости.