Текст книги "Хорошая компания"

Ох, все это было ошибкой. Она попятилась от двери, прошла несколько шагов по коридору, прикидывая, что делать. С той же легкостью, с какой доползла до квартиры 2В, она могла бы и сбежать вниз. Никто не заметит; никто ее не хватится. В разговоре с Марго потом можно будет сослаться на головную боль или на то, что живот прихватило (правда, Марго не обманешь). Она слышала голос подруги, как будто та стояла рядом: «Чего ты так боишься? Это просто люди. Театральные. Наши».

Но Марго шла по миру совсем не так, как Флора, особенно если иметь в виду мир театральных. Она была своей и вела себя со всей непринужденностью своей. Воплощенный блаженный дух. Сколько раз Флора приходила с Марго на прослушивание или на спектакль и видела, как та устанавливает какую-то связь, иногда с совершенно незнакомыми людьми, буквально за минуты. Они могли пересекаться в Джульярде, или вместе участвовали в каком-то мастер-классе, или человек знал ее мать, прославленную на весь театральный мир, или они были завсегдатаями на ежегодном бранче по случаю Дня благодарения в Верхнем Вестсайде, его ведь все просто обожают. Марго играла на сцене с самого детства; она каждый год сопровождала мать на ту или иную летнюю постановку. Она была знакома с костюмерами, помрежами, режиссерами и музыкантами. Это устрашало. Флоре иногда казалось, что она при Марго – зверек-талисман, кто-то, кто позволяет ей острее ощутить законность своего положения, потому что у Флоры родословной не было, вернее, по родословной Флора была – как однажды сказала Марго, думая, что подруга не слышит, – чистокровной пригородной девочкой.

Когда Флора познакомилась с Марго, ей было приятно, что их объединяют итальянские корни, пока не стало ясно, что Флорина итало-американская порода (рагу по воскресеньям, раз в неделю к мессе, статуэтка «Непорочное Сердце Марии» на видном месте в столовой) была совсем не то, что у Марго (пятничные ужины у «Элио» на Второй авеню, где отец Марго небрежно делал заказ на безупречном итальянском, лето в Тоскане, покупки в Риме перед началом учебного года).

– Эй! – Флора подняла глаза; в дверях квартиры стоял парень, кидавшийся пиццей в окно. – Это вы.

Флора улыбнулась и пожала плечами.

– Она самая.

– Та самая.

У него была добрая улыбка. Он шагнул в коридор и оказался прямо перед Флорой. Он был выше ее, но не намного. Широкие плечи, длинное лицо, твердая челюсть. Казалось, он сбит с толку.

– Почему вы тут стоите?

– Думаю, – ответила Флора.

– А. Понял. – Он сосредоточенно прищурился. – Я вас знаю. Где я вас видел?

– Пару минут назад на тротуаре?

– Ну да, там. Берегитесь летающей пиццы. Мы поспорили, далеко ли она улетит, и я проиграл. Оказывается, пицца тяжелее, чем выглядит. Но нет, я вас видел где-то еще. В каком-то спектакле?

Флоре в тот момент очень хотелось сказать «да», может быть, он видел ее в каком-то спектакле, но шансов почти не было, и к тому же она понимала, что происходит; так бывало постоянно. И все-таки.

– Возможно, – неожиданно для себя самой сказала она. Он просиял. – Возможно, вы меня видели в прошлом году в «Питере Пэне» в детском театре Бронкса. Я всех потрясла в роли Потерянного мальчика в полосатых гольфах.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Боюсь, это я пропустил.

– Тогда, возможно, моя звездная роль – бродячая исполнительница рождественских песен в «Блумингдейле»[23]23
  Bloomingdale’s – американская сеть универмагов, основанная в 1861 году.


[Закрыть], в прошлом декабре? Зеленый бархатный капор и муфточка в тон.

Она пропела несколько строк из «Радуйся, мир!». Господи! Да она флиртует. Она умеет флиртовать!

– Не заходил в «Блумингдейл» с тех пор, как мать меня туда затащила за костюмом на выпускной в восьмом классе.

– И ничего не потеряли. Я Флора Манчини. – Она нерешительно шагнула вперед. – Подруга Марго.

– Марго здесь?

– Нет. Придет позже.

– Наверное, с ней я вас и видел.

– Нет, мы не встречались.

Она бы запомнила. Запомнила бы этот смех, эти кудри, такие темные и блестящие, что хотелось протянуть руку и их потрогать. Гладкую кожу, румяные щеки и ореховые глаза.

– У меня просто такое лицо, – сказала она.

– Какое?

– Такое, что всем кажется, будто мы раньше встречались. Постоянно.

Пока она говорила, он не сводил глаз с ее лица.

– Хорошее лицо, – сказал он. – С ним всем легко.

Флора надеялась, что не слишком явно краснеет.

– Ну что, Флора с тротуара. – Он протянул руку. – Я Джулиан Флетчер, это моя квартира, и, думаю, вам стоит зайти. Внутри куда лучше, чем в коридоре.

Она не смогла удержаться и улыбнулась – глупой широкой улыбкой, радостной и бессмысленной, во все лицо. Его рука так ловко легла в ее руку.

– Ну и что решили, подруга? Вы с нами?

Флора была с ним. Она не помнила, чтобы раньше была настолько с кем-то. Она кивнула, и он выпустил ее руку. В коридоре стало темно.

– Ох уж эти лампы, – сказал он, глядя вверх. Немного подпрыгнул и постучал по длинной флуоресцентной трубке. Коридор снова осветился. – Так-то лучше. Идем?

Несколько часов спустя, когда наконец пришла Марго, вечеринка в своем развитии достигла той стадии, которой достигают лучшие из вечеринок, когда все собравшиеся в равной степени пьяны, настроены флиртовать и раздувают друг в друге взаимные желания. Коробки с пиццей распотрошили, и немногие оставшиеся куски заветрились. Вечеринку накрыло второй волной еды; кто-то заказал китайской, и сквозь гостиную пробирался курьер, а половина гостей образовала импровизированный хор и что-то пела. Что-то из «Кордебалета»? Марго никогда не знала песен, которые знали все. Театральные, устало подумала она. Быстро огляделась, пытаясь разыскать среди поющих Флору и понимая, что вряд ли найдет. Одним из лучших качеств Флоры было нежелание все время включаться. Если бы не Флора, Марго бы вообще не пришла на вечеринку. Она устала, ее все раздражало, ей хотелось домой, но, если Флора все-таки пришла, а Марго бы не явилась, ей бы этим все уши прожужжали. Ужин, с которого пришла Марго, вышел совершенно провальным. Она приняла приглашение только из-за того, что там должен был быть один режиссер, с которым ей очень хотелось поработать, но он не пришел, и Марго весь вечер провела, отбиваясь от приставаний какого-то продюсера – тот утверждал, что у нее «ровно такая внешность, как надо» для какого-то спектакля с нелепым названием, который он пытался запустить. Марго злилась еще и потому, что Антон, который работал над кастингом «Шекспира в Парке», был на ужине и говорил о Флоре гадости. «Напомни, кто она?» – спросил Антон, когда Марго сказала, что они взяли на роль ее подругу и им с ней очень повезло.

– Флора Манчини. Отличный голос, рыжеватая, кудрявая… – она поднесла руку к подбородку, – примерно такого роста.

– А, точно, Флора. Пухляшка.

Марго нахмурилась.

– Флора совершенно нормального человеческого размера.

– Да расслабься. Мы все в восторге от того, что появился кто-то с мясцом на костях, после всех этих жилистых блондинок. Без обид. У нее смешная мордочка. Нужно было что-то комичное в группу фей.

– Комичное? Флора как будто с картины Боттичелли сошла.

– Хммм, – отозвался Антон, пронзая кубик сыра зубочисткой и изучая его, прежде чем нахмуриться и положить обратно на тарелку. – Разве что мастерской Боттичелли.

Марго обошла гостиную, помахала паре знакомых. Увидела, как актер, игравший Оберона, – он пришел! – распоряжался на кухне, а рядом с ним, с ума сойти, стояла актриса, выигравшая «Оскар», и одобрительно смеялась над всеми байками, которыми он покорял собравшихся, – Оберон был ирландцем, слушать его было одно удовольствие, и он знал, как очаровать публику.

Марго гадала, где же выпивка. Справа от нее несколько человек танцевали на потертом деревянном полу. Сначала она увидела Джулиана. Он стоял к ней спиной, но она узнала его изящный шаг – он хорошо танцевал. Марго попыталась разглядеть, к кому он склонился, кого слушает и с кем смеется. Песня закончилась, и они с партнершей исполнили драматическую поддержку. Потом разогнулись, женщина повернулась, и Марго не поверила своим глазам. Флора.

– Это еще кто?

Марго обернулась на голос – Сидни Блум. Сегодня у Марго было не то настроение для Сидни.

– Джулиан? – сказала Марго, зная, что Сидни имела в виду другое.

– Нет, я знаю, кто такой Джулиан. У нас… – Сидни помотала пальцем туда-сюда, показывая на себя и Джулиана, – кое-что было.

У тебя и, наверное, еще у десятка в этой комнате, хотела сказать Марго, но не стала. От Сидни одни неприятности. Вечно пристает к Джулиану и Бену, выпрашивая работу. Жуткая собственница, непонятно с чего. Вечно мутит воду.

– Кто эта баба, которая на нем повисла?

Марго оглянулась, увидела, как Джулиан взял Флору за руку и поцеловал ее. Невольно рассмеялась.

– Это моя соседка, Флора.

– Хм, – Сидни устремилась к Флоре и Джулиану.

Джулиан не обрадовался, увидев ее; он как будто ушел в себя. Скрестил руки на груди, чуть попятился, вполуха слушая, что говорила Сидни, а сам краем глаза поглядывал на Флору, которая увидела Марго и пошла к ней, улыбаясь во весь рот.

– Ты пришла. – Флора, покачиваясь, обняла Марго. Она была пьяна.

– Да, – ответила Марго.

Флора так давно была грустной и виноватой. Такой, как сейчас, она Марго нравилась. Такая озаренная.

– Похоже, тебе весело. Похоже, ты нашла нового друга.

Флора слишком крепко за нее ухватилась. По линии роста волос у нее блестела испарина.

– Ты была права, – прошептала она Марго на ухо. – Один из них мне и правда понравился.

Наутро после вечеринки Флора проспала. Она легла куда позже своего обычного, до неловкости раннего часа. Золушка – так Марго ее называла за привычку убегать из бара или с вечеринки, даже не попрощавшись. Но не прошлой ночью. Прошлой ночью она осталась до конца и спала беспокойно, как бывает, если слишком много выпил и ничего хорошего не ждешь. Она проспала до десяти! Даже вспомнить не могла, когда в последний раз так разоспалась; она была ранней пташкой, вставала вместе с солнцем.

У нее болела голова. Нужна была вода и аспирин. Она прислушалась у двери спальни, которая вела в одну половину гостиной. Вторая половина Г-образной комнаты приличного размера служила спальней Марго. Когда Флора сюда переехала, она предлагала Марго занять спальню, а сама хотела поселиться в алькове, но Марго нравилось, как она обустроилась как раз перед одним из окон третьего этажа, выходивших на Западную 76-ю улицу. У нее были три черные лаковые восточные ширмы, которые раскладывались, обеспечивая уединение, и она обставила свой уголок тем, что привезла от родителей. Медная кушетка, круглый антикварный столик с деревянной инкрустацией, Марго его использовала как туалетный, он вечно был заставлен лосьонами и косметикой. Над столом висело большое старинное зеркало в серебряной раме. На полу – траченный молью выцветший восточный коврик в розовых и зеленых тонах. Вся эта старая мебель и предметы из гардероба Марго, а также стопки сценариев с закладками-наклейками почему-то придавали обычному помещению гламурный вид – так и красота Марго, казалось, не требует никаких усилий. Когда Марго спала – хотя она спала как убитая, Флора, наверное, могла бы провести через комнату духовой оркестр, а Марго бы не проснулась, – Флора все равно проявляла тактичность и сидела у себя, в крошечной спальне. Насколько элегантным был уголок Марго, настолько у Флоры было чисто и нетронуто. Белые стены, тщательно заправленная кровать с белыми простынями и белым покрывалом. Несколько предметов на маленьком письменном столе. Единственным цветовым пятном в комнате был стеллаж с книгами от пола до потолка, его построил предыдущий жилец.

Флора открыла дверь в пустую комнату. Марго прошлой ночью не пришла домой. Прежде чем Флора успела задуматься, что ей делать с воскресным утром в одиночестве, в замок вошел ключ и дверь распахнулась. На пороге возникла Марго, слегка зеленоватая в области жабр.

– Ни о чем не спрашивай, – сказала она, устремляясь к кровати.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Машина времени? Таблетка, от которой забываешь последние двенадцать часов?

Марго швырнула сумочку в угол, схватила щетку и, морщась, стала расчесывать спутанные волосы.

– Что случилось? – спросила Флора.

По утрам Марго обычно бывала подтянута и всем довольна. Флоре было непривычно видеть ее злой и рассеянной.

– Ты спрашиваешь, – сказала Марго, стягивая через голову платье, расстегивая лифчик и бросая все на пол в кучу.

То, насколько свободно Марго чувствует себя в своем теле, поражало Флору, которая выросла среди женщин, никогда не видевших ничьей голой груди, кроме собственной. Она изо все сил старалась не пялиться на грудь Марго – маленькую, аккуратную, идеально округлой формы (разумеется), но с несуразно большими коричневыми ареолами. Флора почему-то думала, что все тело Марго должно быть жемчужно-розовым.

– Когда я туда вчера пришла… – Голос Марго звучал глухо, она рылась в куче грязной одежды, выискивая что-нибудь подходящее; вытащила футболку с длинным рукавом, понюхала подмышки и надела ее. – Разве я тебе не говорила: «Что бы ни случилось, не позволяй мне уехать с Куинном»?

– Там был Куинн?

Куинн, предмет стольких разговоров о том, как плох он был для Марго: самовлюбленный, высокомерный, эгоистичный, но красивый, опасно красивый, и талантливый, невероятно талантливый.

– Жаль, я не знала, что он там. В чем он был?

– В овечьей шкуре. – Марго эффектно плюхнулась на кровать и застонала. – Это было больно, – сказала она, прижимая руку ко лбу. – Я бы вас познакомила, но ты была занята другим, Флора.

– Принести тебе воды или аспирина? – спросила Флора, направляясь в кухню.

Минуту назад она хотела, чтобы Марго была дома, чтобы можно было с ней поговорить, но сейчас поняла, что не хочет обсуждать прошлый вечер. Пока не хочет.

– И того и другого, – сказала Марго. – Четыре таблетки, пожалуйста.

Флора принесла ей большой стакан воды со льдом и аспирин.

– Сядь, – сказала Марго. – Я чувствую, что не смогу уснуть. У меня есть вопросы, Флорентина.

– Не могу, – ответила Флора, удивив их обеих. – У меня церковь.

– Флорентинаааааааааааааааа, – в расстройстве протянула Марго. – Сегодня же воскресенье. Давай оттянемся, закажем жареного сыра или чего-нибудь такого.

Флоре очень хотелось жареного сыра или чего-нибудь такого. Она не хотела надевать пальто, ботинки и идти в церковь, но и откровенничать с Марго тоже не хотела. Когда она собралась, Марго уже спала, тихонько похрапывая. Флора смотрела на нее с минуту. Она любила подругу, но решила поступить, как велел инстинкт, и не рассказывать про прошлый вечер и Джулиана.

В то утро Флору выгнало из дома то, что обычно поднимало с постели по воскресеньям, основополагающая истина ее жизни: недели, начинавшиеся с воскресной мессы, были качественно лучше тех, что с нее не начинались. Если церковь и подбадривала Флору, когда та хандрила или чем-то тяготилась, то дело было не в том, что говорилось во время мессы. Флора едва слушала, отучившись столько лет в католической школе, она все это уже слышала; нет, ей нравились запахи и звуки церкви, любой церкви. Уютный запах горящих свечей и ладана, ощущение надежной деревянной скамьи, поскрипывание и стук подставки под коленями, взмывающие ввысь звуки органа. И ей нравилось представление – группа незнакомцев, собиравшаяся раз в неделю, чтобы сыграть свои роли. Выходя из квартиры, она в сотый раз подумала: как вышло, что именно это стало ее самой большой тайной, самой опасной – то, что она каждое воскресенье пела в церковном хоре в Верхнем Вестсайде.

За последние годы Флора разбила несколько сердец. Она отрезала себя от единственной жизни, которую знала, от привычного и утешительного. Она избегала своего старого района, потому что с каждой станцией метро в сторону Бэй-Ридж чувствовала, как перестает быть Флорой и становится все больше Флорентиной Розой. Но она по-прежнему могла быть частью этого общего языка. Пение, ритм, зов и отзыв, просим Тебя, Господь, – все это могло связать ее с тем, что она оставила, с тем, что не хотела лишь слегка ослабить.

Она захватила в лавочке на углу кофе и банан и направилась в центр. Церковь была недалеко, погода стояла по-весеннему теплая. Флора пришла в церковь рано, села на ступеньки, кивая другим прихожанам, с которыми привыкла здороваться, – по большей части успешные католики были так непохожи с виду на прихожан ее церкви в Бэй-Ридж, где сейчас, наверное, сидит в одиночестве ее мать.

Флоре хотелось подумать о Джулиане (Джулиан! Сама мысль о его имени приводила ее в тихий глубокий восторг, ее, девочку, выросшую среди Патриков, Джонов, Марков и Кристоферов), и обо всех обменах остроумными репликами, и о том, как она его рассмешила, и как он отваживал всех, кто подходил поговорить (девушек!), и возвращался к их беседе один на один. Она думала о том, как чувствовала на себе его взгляд, бродя по комнате со своей зачарованной клубникой; она была носителем ягод, пятнателем губ. В конце вечера, когда она, пьяная, воспламененная и полная желания, пошла в комнату, где были свалены на кровати все пальто, в спальню Джулиана, Джулиан пошел следом. Она искала свою куртку и гадала, что делать, как попрощаться. Хотелось снова его увидеть, но как дать это понять и не поставить себя в неловкое положение? Может, сказать напрямую? Дать ему свой телефон? Предложить поужинать? Она не знала, как это работает.

– Я прекрасно провела вечер, – в конце концов сказала она, натягивая свою джинсовую куртку.

– Я рад, – ответил Джулиан.

Они стояли, улыбаясь друг другу, и ей на мгновение показалось, что он ее сейчас поцелует. Она замерла, глядя ему в глаза, пытаясь протранслировать разрешение, но тут раздался голос от двери:

– Простите! Я не вовремя?

Женщина, Флора не знала, как ее зовут, она весь вечер увивалась вокруг Джулиана. Флоре показалось, что Джулиан раздосадован, но, возможно, ей просто этого хотелось.

– Конечно, нет, – сказал Джулиан, делая шаг назад и разрушая чары.

Второй раз за вечер он пожал руку Флоры.

– Рад был познакомиться, мисс Манчини. Очень рад.

Сидя на ступеньках церкви, прихлебывая выдохшийся кофе, Флора задумалась, что это могло значить – «рад»? Надежду или пренебрежение? Свяжется ли он с ней? Флора так хотела, чтобы он ее поцеловал, что чувствовала это желание глубоко внутри. Она слышала, как в церкви разыгрывается орган, начальные такты «Не страшись» – она сегодня солировала в этом гимне. Флора на минутку закрыла глаза и вспомнила, как танцевала прошлым вечером с Джулианом, каким он был ловким, как уверенно двигался. Ничего общего с Патриком, который был слишком высоким и слишком стеснительным и постоянно наступал ей на ноги. Они с Джулианом были идеальной парой. Он напевал ей на ухо, кружил ее, ронял в поддержке и поднимал… Флора впервые поняла, что значит «ускориться», потому что ее сердце вытворяло что-то такое, чего она раньше никогда не чувствовала. Она хотела поцеловать Джулиана, но еще она хотела, чтобы он ее раздел, провел рукой по ее телу, вошел в нее пальцем – она покраснела, когда мистер и миссис Винченцо, поднимавшиеся по ступеням, помахали ей. Флора была уверена, что все видят желание на ее лице, грех похоти. Впервые в жизни она могла представить, как это – вести себя с кем-то чувственно, более того, решительно. Она видела, как спокойно расстегивает лифчик, как Марго, и стоит перед Джулианом, позволяя ему одобрительно себя рассматривать, глядя, как у него встает. Да что на нее нашло?

Она встала, спустилась с крыльца и выбросила стаканчик из-под кофе и банановую кожуру в ближайшую урну. Кто-нибудь другой споет «Не страшись». Вот хоть Эдит Коннелли, которая всегда рвалась петь, но со слухом у нее беда. Эдит будет в восторге от возможности занять место Флоры.

Флора была в пяти кварталах от квартиры Джулиана и почему-то знала, что если пойдет по его улице, то непременно его встретит. Она это знала, как знала, что сейчас утро воскресенья. И точно, едва повернув за угол в его квартал, она увидела Джулиана; он сидел на крыльце, глядя в другую сторону. Флора остановилась и чуть не струсила. Как объяснить, что она делает в его квартале? А впрочем, разве надо объяснять? Это же Нью-Йорк, это ее район, она может ходить, где пожелает. Улица ему не принадлежит. Флора гуляет. Что здесь такого. Она расправила плечи, и ее нервозность ушла, когда Джулиан повернулся, заметил ее, и она увидела в его глазах откровенную радость.

– Флора Манчини, – сказал он, поднимаясь.

На нем была та же одежда, что вчера вечером. Он выглядел усталым, но счастливым.

– Это ты.

– Она самая, – сказала она, слегка пожимая плечами и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не обнять его и не расцеловать его славное лицо. – Я пришла.