Текст книги "Концерт для скрипки со смертью"

Глава 4
Раскопки ради булочки с маслом

Анн-Мари Остин жила в изношенном трехэтажном здании рядом с Чизвик-Хай-Роуд. На парадной двери было три звонка с бумажными табличками: Гостин, Барклей и Остин. Продолжительное нажатие на нижний звонок произвело на свет вероятную миссис Гостин, прежнюю хозяйку дома, которая ныне жила в качестве льготного арендатора на первом жилом этаже с правом пользования садом.

Миссис Гостин была очень стара и, по-видимому, когда-то была тучной, судя по толстой белой имбирно-веснушчатой коже, которая теперь была слишком велика для нее и свисала печальными складками, напоминая одежду с чужого плеча. Она схватила Атертона за предплечье с удивительной силой, чтобы удерживать его рядом, пока она не поведает ему свою историю о высотах славы, с которых она пала. Видя, что он начинает выказывать признаки нетерпения, она перешла к неправедности семейства Барклей со второго этажа, которые покидали своего ребенка на попечение няньки, чтобы обоим иметь возможность работать, и которые топотали весь вечер, мешая ей, миссис Гостин, смотреть телевизор, и которые сотрясали весь потолок своей стиральной машиной, сколько бы она им ни говорила, так что было удивительно, как это еще дом не обрушился.

Мисс Остин? Да, мисс Остин жила на верхнем этаже. Она играла на скрипке в оркестре, что было прекрасно само по себе, но связано с приходами и уходами в любое время, и упражнениями, упражнениями, восходящими и нисходящими гаммами, пока вы не подумаете, что сошли с ума. Это было совсем не то, что приятная музыка, под которую вы можете притопывать ногой. Вы бы не могли подумать такого, глядя на нее сейчас, но уж поверьте, миссис Гостин была неплохой танцоркой в свое время, когда ее еще можно было назвать живой миссис Гостин.

Атертон слегка отдернулся под ее взглядом и попытался освободить свою руку, но хотя плоть миссис Гостин и была слаба на вид, кости под ней свирепо сжимали его. Он пробормотал нечто невразумительное наименее поощрительным тоном, на какой был способен.

– О, да, я здорово танцевала. Макс Джаффа, Виктор Сильвестр – мы всегда «сворачивали ковер», понимаете, когда бы ни услышали что-то такое по радио. Конечно, – добавила она со слезливым вздохом, – тогда у нас был весь этот дом. И мыслей не было о жильцах. Но в эти дни вы не сможете нанять прислугу, дорогой, даже если это вам по карману, а я больше не могу карабкаться по этой лестнице.

– У мисс Остин бывало много гостей? – быстро вступил в разговор Слайдер, пока она не завелась вновь.

– Ну, нет, не так уж много. Ее большей частью не бывало дома, разумеется, из-за ее работы – иногда по несколько дней кряду, но даже когда она была дома, она не казалась человеком, склонным к развлечениям. Ее подруга – молодая леди – та, с кем она работала, которая иногда заходила...

– Молодые люди? – спросил Атертон.

– Приходили мужчины, один или два раза. Не мое дело задавать вопросы. Но когда молодая женщина живет одна в квартире вроде этой, то она рискует попасть в трудное положение, раньше или позже. Не в моем характере плохо говорить о мертвых, но...

Атертон заметил удивление Слайдера. Еще не было официально заявлено об опознании, и в газетах не было фотографии.

– Откуда вы знаете, что она мертва, миссис Гостин?

Старуха несколько удивилась.

– Мне сказал об этом другой полисмен, естественно. Тот, кто был до вас.

– До нас?

– Во вторник, в середине дня. Или это было в среду? Инспектор Петри, так, он сказал, его зовут. Очень любезный человек. Я предлагала ему чашку чая, но он не мог задерживаться.

– Он приехал в полицейской машине?

– О нет, обычная машина, вот как у вас. Не «панда» или что-нибудь такое.

– Показывал он вам свое удостоверение?

– Конечно, показывал, – возмущенно ответила она, – иначе разве я дала бы ему ключи?

Атертон издал звук, похожий па стон, и она неодобрительно взглянула па него. Слайдер продолжил:

– Сказал он, зачем ему ключи?

– Забрать вещи мисс Остин. Он забрал их с собой в мешке. Я предложила ему чаю, но он сказал, что у него нет времени. Хотя и большое вам спасибо за приглашение, вот как он сказал. Очень любезный, вежливый человек он был.

– Дерьмо! – пробормотал Атертон, и Слайдер утихомирил его взглядом.

– Боюсь, я не знаю этого инспектора Петри, – спокойно сказал он. – Не случилось ли ему, миссис Гостин, упомянуть при вас, откуда он прибыл? Из какого полицейского участка? Или вы прочитали это на его удостоверении?

– Нет, дорогой мой, я плохо видела, потому что на мне не было очков для чтения, но он очень любезно прочитал мне его, свое имя, я хочу сказать – инспектор Петри, отдел уголовного розыска, так там было сказано. Такой приятный голос – то, что я назвала бы культурным голосом, как у Алвара Лиделла. Необычный для этих дней. Не хотите ли вы мне сказать, что с ним что-то не так?

Атертон перехватил взгляд Слайдера и направился к машине, где была установлена рация.

– Я боюсь, здесь может быть небольшое недоразумение, – мягко сказал ей Слайдер. – Думаю, что я все же не знаю инспектора Петри. Могли бы вы описать его мне?

– Он был высокий, – сказала она после некоторых раздумий. – Кажется, на нем была шляпа. Да, конечно, потому что он приподнял ее передо мной – мягкая шляпа, трильби. Я вспомнила, я тогда подумала, что в наши дни не много увидишь мужчин в шляпах. Я всегда думаю, что мужчина выглядит каким-то незаконченным без шляпы на улице.

Слайдер изменил направление вопросов.

– Он приезжал вчера – в какое время?

– Около двух часов это было, я думаю.

– И вы дали ему ключи от квартиры мисс Остин? Вы поднимались туда вместе с ним?

– Нет, не поднималась. Это не мое дело – заниматься вещами такого рода, и так я много раз говорила миссис Барклей, когда она хотела, чтобы я впускала внутрь доставщиков. Я держу ключи для контролеров и аварийщиков. Вот что я говорила ей, кроме того, хождение вверх-вниз по этим деревянным лестницам – это уж слишком для меня с моей ногой. Так что я не даю ключей кому попало, мой дорогой, а контролера я знаю уже целых пятнадцать лет, и если не доверять полиции, то кому же вы тогда можете доверять?

– Конечно, кому? – согласился Слайдер. – А вы видели; как он спускался обратно?

– Я вышла, когда услышала его на лестнице. Он очень быстро все закончил, всего пять или десять минут. У него был один из этих черных пластиковых мешков, в который, как он сказал, он уложил вещи мисс Остин. «Чтобы отдать их близким, миссис Гостин», он сказал, и я спросила, не выпьет ли он чашку чая, потому что это не очень-то приятная работа, то, что ему пришлось делать, верно, даже для незнакомого человека, но он сказал нет, ему надо идти. Он сказал, что сделал все, что ему было нужно, и коснулся шляпы из почтения ко мне. Такой приятный человек.

– Кто-нибудь еще был наверху? Вы сами позже поднимались туда?

– Нет, не поднималась, – твердо сказала она. – И, кроме того, ключ у инспектора Петри, поэтому я не могла бы войти, даже если б захотела.

Вернулся Атертон и одеревеневшими губами бросил в сторону Слайдера:

– Петри – моя задница.

– Я поднимусь наверх, – тихо сказал ему Слайдер, – посмотри, сможешь ли составить описание с ее слов, и не наезжай на нее, не то она замкнется. И описание машины.

– Полагаю, вам хочется получить еще и ее регистрационный номер? – иронически осведомился Атертон и без задержки приступил к своей задаче, пока Слайдер поднимался наверх попробовать открыть дверь.

Миссис Гостин доказала свою исключительную полезность для следствия. От нее Атертон узнал, что липовый инспектор был: высоким, маленьким, толстым, худым, черноволосым, ярко-рыжим, лысым мужчиной в шляпе, чисто выбритым, с бородой и усами, в очках, без очков, и имел приятный голос – насчет этого она была особенно уверена. Машина, в которой он приехал, была машиной, у нее было четыре колеса, она была покрашена в некий цвет, разумеется, но она не знала, в какой именно.

Атертон вздохнул и перевернул лист в блокноте. В день убийства, как он понял, мисс Остин уехала в своей малолитражке примерно в девять тридцать утра и не возвращалась, если только не вернулась, когда миссис Гостин была у педикюрши, между двумя и четырьмя часами пополудни. Но машины у дома не было, когда миссис Гостин вернулась.

Атертон убрал блокнот.

– Спасибо большое за вашу помощь. Если вспомните что-нибудь еще, хоть что-то вообще, вы ведь дадите нам знать, не правда ли?

– Что-нибудь о чем? – вопросила миссис Гостин явно в совершеннейшем недоумении.

– О мисс Остин или инспекторе Петри – обо всем, что происходило в тот день. Я даю вам эту карточку, глядите – вот телефонный номер, по которому вы можете позвонить нам, хорошо?

Он высвободился от нее со все уменьшающимся терпением и пошел наверх за Слайдером, где обнаружил своего начальника уже открывшим дверь и вошедшим внутрь квартиры.

– Ключи... Кому нужны ключи?! – вслух спросил он. – Что это было на сей раз – «Барклейкард» или Най Гибкий Дружок?

Он осмотрел замок. Это был очень старый «Йейл», а дверь просела в раме, позволяя ему свободно двигаться, так что язык замка еле удерживался в прорези. Он покачал головой. Morceau de gateau[5]5
  Раз плюнуть (фр.).


[Закрыть], открыть вот это.

Дверь открывалась прямо в большую чердачную комнату, обставленную одновременно и как гостиная, и как спальня. Комната была до неприличия прибрана, кровать аккуратно заправлена. На ней сидел Слайдер и прокручивал ленту на автоответчике, стоявшем рядом с телефоном на прикроватном столике.

Он поглядел снизу вверх на вошедшего Атертона.

– Три щелчка и женщина, назвавшая себя «Это я» и сказавшая, что еще перезвонит. Получил что-нибудь от этой старой леди?

– Ничего, опять ничего. Девица уехала утром и не возвращалась. Дальнейшее – молчание.

Слайдер покачал головой.

– Она должна была вернуться в какой-то момент – здесь ее скрипка, в углу.

– Если у нее не было запасной, – поглядев в угол, заметил Атертон.

– А, верно.

Скрипичный футляр стоял стоймя в углу комнаты поближе к окну. Перед ним стоял пюпитр, выдвинутый в расчете на стоящего человека. На нем лежали раскрытые ноты практических упражнений. На расстоянии нотные знаки казались маленькими колесными тракторами, карабкавшимися через лист. По полу были рассыпаны другие ноты, как будто их уронили, а на низком столике под окном их было еще больше, там же стоял метроном, коробка с канифолью; рядом лежали две желтые мягкие тряпки и большой шелковый носовой платок, окрашенный полосами коричневого и пурпурного оттенков, три карандаша разной длины, стеклянная пепельница, наполненная индийскими ластиками, шесть зажимов для бумаг, точилка для карандашей и записная книжка, в которой ничего не было записано. Это был единственный неубранный и потому имевший жилой вид уголок в комнате.

Кроме совмещенной гостиной-спальни в квартире имелись маленькая кухня и ванная. Они вместе обследовали каждый дюйм и ничего не обнаружили. В шкафу и ящиках была одежда, включая три черных вечерних длинных платья – ее рабочая одежда, объяснил Атертон. Было еще несколько книг и множество пластинок, и еще больше магнитофонных кассет, частью с фирменными записями, частью с любительскими. Безделушки, разные орнаменты и украшения, дешевые кварцевые часы, гипсовая модель падающей Пизанской башни, несколько интересных морских раковин, ящик для ночного белья в форме кролика, сахарница, полная разных конфет – но ни одной бумаги. Ежедневники, телефонная книжка, счета, личные документы, старые чековые книжки – все, что могло дать хоть малейшее свидетельство о жизни Анн-Мари, – все было унесено.

– Все у него, – бросил Атертон, ударом задвигая ящик стола. – Ублюдок!

– Он поработал очень тщательно, – сказал Слайдер, – но миссис Гостин сказала, что он пробыл здесь от пяти до десяти минут. Я думаю, он знал, где и что искать.

В ванной комнате оказалось мыло, полотенце для рук, банные полотенца, запасная туалетная бумага и эссенция для ванны – казалось, что она предпочитала делать покупки в «Боди Шоп», – и никаких секретов. Аптечка показалась им поначалу обнадеживающе набитой, но при ближайшем рассмотрении обнаружились только аспирин, «Диокалм», очень большая бутыль каолина, таблетки от морской болезни, полпакета салфеток «Колдрекс», пакет на десять тампонов «Тампакс», из которых одного не было, бутылка «Оптрекс», четыре разновидности лосьона для загара и три открытых пакета лейкопластыря «Эластопласт». На шкафчике сверху стояли бутылка с шампунем, другая с «Листерином», запасной тюбик зубной пасты «Ментадент», нераспечатанный, и сзади, более грязный, еще один пакет «Эластопласта».

– Никаких таинственных пакетов с белым порошком, – печально отметил Слайдер. – Ни шприца. Ни даже кое о чем говорящего пакета с сигаретной бумагой.

– Но, по крайней мере, мы установили некоторые факты, – заявил Атертон, отряхивая руки от пыли. – Мы теперь знаем, что она была женского пола, моложе возраста климакса, путешествовала за границу и неоднократно наносила себе порезы, судя по обилию лейкопластыря.

– Не позволяй внешней стороне дела сбивать тебя с толку, – мрачно ответил Слайдер, не принимая шутку.

Кухия была вытянутой и узкой, с обычным набором встроенных предметов утвари с одной стороны, раковиной под окном, холодильником и газовой плитой.

– Стиральной машины нет, – отметил Атертон, – полагаю, она пользовалась услугами прачечной.

– Погляди по шкафам.

– Уже смотрю. Иногда мне удавалось откопать булочки с маслом. Доходит ли до вас, что у нас нет ничего, чтобы продолжать это дело, ровным счетом ничего?

– Это-то до меня доходит.

В кухне обнаружился добрый запасец сухих продуктов, сушеная зелень и приправы, чай и кофе, рис и сахар, но при этом никакой свежей еды. Бутылка молока в холодильнике была открыта и частично использована, но молоко все еще не скисло. Там же было пять яиц, две пачки несоленого масла, завернутая в пленку нарезанная буханка хлеба и кусок жесткого сыра, обернутый в фольгу.

– Она не собиралась ужинать дома в тот вечер, – заключил Слайдер.

Когда он выпрямился и повернулся в сторону, в глаза ему бросилась надпись крупными буквами «VIRGIN». Позади хлебницы в дальнем углу кухонного рабочего стола стояли две жестяные прямоугольные банки из под оливкового масла, похожие на миниатюрные канистры для бензина. Они были яркими, если не сказать кричащими, их поверхность была разукрашена исполненными в чистых основных цветах сценами из сельской жизни: зобастые крестьяне с маниакальными улыбками собирали невообразимые оливки, размером с авокадо, с деревьев, которые, если б деревья умели улыбаться, были бы наверняка преисполнены веселья и желали бы доброго здоровья и хорошего настроения сборщикам. Атертон, проследив за его взглядом, прочитал слова на жестянках. «ЗЕЛЕНАЯ ЦЕЛИНА – Превосходное Оливковое Масло – Первой Давки – Сделано в Италии». Он отодвинул в сторону хлебницу.

– Две банки? Она, должно быть, была большой поклонницей итальянской кухни.

Произнесенные слова эхом вызвали в уме Слайдера его фантазии о ней за ленчем. Совпадение.

– Да, похоже, что так. Вспомни еще пакеты с сухим тестом и тюбики с томатным пюре в шкафчике.

Атертон одарил его преувеличенно восхищенным взглядом.

– Какую потрясающую детективную работу вы проделали, сэр.

– И кусок пармезанского сыра в холодильнике, – любезно закончил Слайдер.

Атертон взял одну из жестянок и взвесил на руке, потом отвинтил крышку и заглянул внутрь, поворачивая байку туда и сюда, потом приблизил ее к ноздрям и понюхал.

– Пустая. Выглядит так, как будто ее вымыли, либо в ней никогда не было масла. Удивляюсь, зачем она хранила ее?

– Может, она считала, что это красиво.

– Вы шутите, конечно. – Он повернул банку задней стороной. – «Зеленая Целина»... Это звучит как название фильма. Из научной фантастики, может быть. Или порнографического – но нам известно, что она не интересовалась порнографией.

– В самом деле, нам это известно? – неосторожно спросил Слайдер.

– Ну, конечно. Мы же не нашли журналов с картинками.

Слайдер побрел обратно в гостиную и, как обычно, беспокойно хмурясь, вновь начал ее осматривать. Атертон, стоя в дверях, наблюдал за ним.

– Не думаю, что мы здесь что-нибудь найдем. Все это выглядит довольно профессиональной работой.

– Кто-то уже изрядно похлопотал, – ответил Слайдер. – Здесь должно было быть нечто очень важное, что они хотели скрыть от нас. Но что?

– Наркотики, – предположил Атертон и, когда Слайдер взглянул на него, пожал плечами. – Ну, в наши дни это почти всегда так, разве нет?

– Да. Но я так не думаю. Это дело, на мой взгляд, не пахнет наркотиками.

Атертон выждал пояснений, но так и не получил их.

– Шеф, у вас что, горб вырос? – спросил он. Никакого ответа. – Или это вы просто решили постоять в такой позе?

Но Слайдер в ответ только что-то хрюкнул. Он прошел через комнату в угол, занятый музыкальными принадлежностями, в то единственное место, которое говорило о пребывании Анн-Мари в этой квартире, и поднял с пола скрипичный футляр. Потом он уселся на кровать, положил футляр себе на колени и раскрыл его. На фоне плюшевой подкладки цвета «электрик» темным светом сияла скрипка, покрытая ни с чем не сравнимой очевидной патиной возраста. Она даже на вид казалась теплой и странным образом живой, маня коснуться ее рукой и напоминая хорошо ухоженную лошадь в стойле. В дополнительном отсеке футляра лежали два скрипичных смычка, а между ними была засунута фотография. Слайдер вытащил ее и повернул к свету.

Снимок был сделан на каком-то пляже, где солнце было не настолько жарким, чтобы сделать тени слишком короткими. Типичный любительский снимок, какие делаются во время отпуска. Плечо и бок молодого стройного мужчины в плавках, в основном срезанного краем кадра, и Анн-Мари в центре кадра в красном бикини. Ее рука лежала на плече неизвестного, она смеялась, глаза ее были сощурены от изумления или блеска моря, голова откинута назад так, что черная волна подстриженных волос обнажила шею. Другая ее рука была откинута в сторону – может, чтобы удержать равновесие – и четким силуэтом выделялась на фоне темно-голубого моря, как маленькая белая летучая рыбка. Вид у нее был такой, как будто для нее в этом мире не существовало никаких забот; невинность ее молодости, казалось, демонстрировала всем, какой молодость должна была бы быть, но какою она редко бывала в действительности.

Слайдер жадно рассматривал снимок, стараясь изгнать из памяти воспоминание о маленьком брошенном теле, мертво лежащем в темной и грязной пустой квартире. Убита. Но почему? Маленькая, похожая на летучую рыбку рука, протянутая навсегда сквозь время на этом случайном снимке, улеглась в конце концов на старых выщербленных досках пыльного пола. Она была так молода и хороша собой. Что же она могла такое знать или сделать, что должно было повлечь за собой смерть? Несправедливо, нет, несправедливо. Она смеялась ему с фотографии, а он знал ее только мертвой.

В единственной вещи он был твердо уверен – за этой смертью стояла организация. Это было плохо для него: если они работали хорошо, то они могли предвосхищать его догадки и опережать его все время. Но как бы хороши они ни были, когда-нибудь они должны сделать ошибку. Милосердный Господь следил за этим – одна ошибка, чтобы дать хорошим парням шанс, таково было правило. Конечно, была и логическая причина этому – преступники всегда действуют, будучи ограниченными во времени, а у следователей времени для расследования неизмеримо больше, но Слайдер в любом случае верил в милосердие Божье. Он должен был в него верить, чтобы мир, в котором он жил, вообще имел смысл.

Атертон не проявил к фотографии никакого интереса, но очень пристально глядел на скрипку. Он вынул ее из футляра, бережно повернул обратной стороной к себе и нерешительно произнес:

– Шеф? – Слайдер посмотрел на него. – Я думаю, эта скрипка может оказаться кое-чем весьма особенным.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не эксперт, но на ней написано «А. Страдивариус».

Слайдер уставился на него во все глаза.

– Ты хочешь сказать, что это – скрипка работы Страдивари?

– Я не эксперт. – Атертон пожал плечами. – Это может быть подделкой.

– Может быть. Но если бы это была знаменитая... – Слайдер отметил про себя, что, как он замечал и раньше, даже под влиянием стресса Атертон продолжал выражаться с обычной своей грамматической правильностью.

– Да, если б была... – согласился он. Одна ошибка. Может, это и была ошибка?

– Возьмем ее. Проверишь, – решил он. – Проверишь, сколько она стоит. Но, ради Бога, будь с ней осторожен.

– Скажите это своей бабушке. – Атертон благоговейными руками уложил скрипку в футляр. – Что теперь?

– Я собираюсь повидать ее ближайшую подругу. Ты же понимаешь, мы еще не нашли ближайших родственников, спасибо инспектору Петри. Значит, меня ждет «Барбикан».

– Хотите, я поеду с вами? Концертные залы больше моя область, чем ваша.

– Тем более полезно для меня будет расширить мой опыт. Перемена ролей.

– Это опасно, – заявил Атертон. – Ваши чувства могут подвести вас.