Текст книги "Концерт для скрипки со смертью"

Глава 5
Совершенно «забарбиканенный»

Слайдер вылез из машины на автостоянке «Барбикана» и немедленно заблудился. Он слыхал раньше рассказы о том, насколько невозможным делом было отыскать нужную дорогу в этом месте, и предполагал, что они преувеличены. Он отыскал какого-то охранника и спросил дорогу, был послан через несколько вращающихся дверей и опять заблудился. Он вошел в лифт, сконструированный, к его замешательству, для того, чтобы самому останавливаться на определенных этажах, и совершенно случайно вылез из него, с чувством глубокого облегчения, прямо на автостоянку, с которой начал свои блуждания. Ну, по крайней мере, теперь я знаю, где нахожусь, подумал он, даже если и не знаю, где только что был.

Он тщательно обдумывал свои последующие действия, когда услышал звук шагов позади. Обернувшись, он увидел идущую в его направлении женщину со скрипичным футляром в руках. Сердце его взыграло, и он кинулся к ней как американский турист в Лондоне, только что завидевший отель «Савой».

– Вы работаете в оркестре? Можете вы мне объяснить, как пройти отсюда в служебные помещения за сценой?

Она остановилась и посмотрела на него – фактически снизу вверх, так как она была дюймов на шесть ниже его ростом, что позволило Слайдеру, который не был высоким мужчиной, приятно почувствовать себя большим и мощным.

– Я не могу объяснить, но могу взять вас с собой, – ответила она приятным голосом. – Это все – настоящий кроличий садок, правда? Вы знаете, что это место дало рождение новому слову – «забарбиканиться»?

– Не удивлен этим, – ответил Слайдер, пристраиваясь к ней сбоку, когда она с живостью двинулась дальше.

– Им надо было бы снабжать нас клубками ниток, в самом деле. Я знаю только одну дорогу и всегда держусь только ее. Одно отклонение – и меня никогда не нашли бы. – Она посмотрела на него сбоку. – Я на самом деле не член оркестра, но сегодня играю в их составе. А вы не музыкант, ведь так?

Это было скорее прямое утверждение, а не вопрос. Слайдер ответил просто, что нет, не пускаясь в подробности, и продолжал скрытно рассматривать ее. Хоть и небольшого роста, но фигура у нее была хорошая, с правильными женственными изгибами, которые, как он подумал, были сейчас не в моде, но, будучи женатым на высокой, худой женщине, он, тем не менее, рассматривал ее с удовольствием. Одета она была в белые брюки, бледно-голубые матерчатые туфли на резиновой подошве, голубой вельветовый жакет и рубашку с горизонтальными светлыми и темными голубыми полосками. Вещи выглядели на ней привлекательно, но казались несколько эксцентричными, хотя он никак не мог понять почему. Это мешало ему сделать о ней какие-то предварительные выводы.

Она провела его через железную дверь в бетонной стене и повела дальше вниз по скрипучей, плохо освещенной и пустынной лестнице. На площадке она вдруг остановилась и опять посмотрела на него снизу вверх.

– Послушайте, до меня только что дошло – спорим, вы ищете меня! Вы инспектор Слайдер?

Она рассматривала его с блеском в глазах и с дружелюбным выражением лица. Это было то, с чем он очень редко встречался с тех пор, как начал работать в полиции. Лицо ее было обрамлено тяжелыми грубо обрезанными золотистыми волосами, производившими впечатление, что их подрезали садовыми ножницами. И тут он неожиданно осознал, что именно в ней казалось ему эксцентричным. Ее одежда была молодежной, лицо казалось невинным из-за отсутствия макияжа, весь облик вызывал ощущение легкости и уверенности – но она не была молода. Он никогда еще не видел женщины ее возраста, настолько незамаскированной и незащищенной от критических взглядов окружающего мира. И на фоне такого количества грязи, какое только может выработать новейшая техника современного здания, она смотрела на него без враждебности или даже сдержанности, с искренностью ребенка, как если бы ей просто хотелось узнать, на что он похож.

– Вы – Джоанна Маршалл, – услышал он собственный голос как бы со стороны.

– Ну конечно, – ответила она, как будто это было в самом деле очень естественно, и протянула ему руку с таким выражением готовности предоставить ему весь возможный кредит, что он пожал ее и продолжал удерживать, словно у них была дружеская встреча. От точки контакта к нему пришло тепло и чувство удовольствия; их глаза встретились с такой непринужденностью, какой никогда не создашь искусственно, и которая меняет все, что происходит потом.

«Вот так просто это и бывает?» – подумал он с отдаленным, но глубоким ощущением шока. Момент, казалось, был связан с осознанием возможности – или, точнее, чтобы быть честным, вероятности, что было еще более беспокоящим. Как живущий под землей слепой крот под воздействием приближающейся смены сезона начинает ощущать некую грядущую перемену, так и он ощутил, как все его чувства потянулись к ней. Он торопливо отпустил ее руку. Тут же лестница показалась ему более сырой и унылой, чем когда-либо.

Она продолжала спускаться, и он заторопился следом.

– Как вы узнали, кто я? – спросил он.

– Сью Бернстайн позвонила мне. Она сказала, что вы, вероятно, захотите со мной поговорить. Потом, я поняла, что вы, конечно, не музыкант. И, только что вспомнила, еще вы просто похожи на детектива.

– На что похож детектив? – спросил он со смехом.

Она, улыбаясъ, бросила на него взгляд через плечо.

– О, у меня нет заранее сложившегося представления насчет этого. Это просто вот так, как я вас увидела. – Она открыла плечом еще одни железные двери, затем другие, и вдруг они опять оказались среди цивилизации: огни, – звуки, запахи внутренних помещений.

Она остановилась и повернулась к нему.

– Это так ужасно, насчет Анн-Мари. Я полагаю, нет сомнения, что это она? Просто не могу поверить, что – она мертва.

– Никаких сомнений нет, – сказал он, показывая ей один из снимков.

Она с дрожью взяла его, боясь увидеть снимок бог знает какой бойни. Первый же взгляд принес ей облегчение, второй – глубокое огорчение. Немногим людям в этом современном, организованном мире приходится когда-нибудь увидеть труп или хотя бы фотографию трупа. Через мгновение у нее вырвался вздох.

– Понимаю, – произнесла она, – Сью сказала, что это было убийство. Это правда?

– Боюсь, что так.

– Послушайте, – нахмурилась она, – я хочу помочь вам, само собой, но мне надо еще переодеться и разогреться, а я еле успеваю. Но я играю только в первой пьесе – можете подождать? Или прийти чуть попозже? Я закончу где-то в четверть девятого, а потом буду свободна и смогу говорить с вами так долго, как вам захочется.

Так долго, как вам захочется. Она опять посмотрела на него, снизу вверх, прямо ему в глаза. Такая ее прямота, подумал он, очень беспокоит. Это было по-детски, хоть ничего детского в ней не было. Это было нечто выходящее за рамки его обычного опыта и заставляло испытывать чувство незащищенности и потери душевного равновесия – будто она была из другой плоти или из параллельной вселенной, где, несмотря на внешнее сходство, законы физики были до беспокойства другими.

– Я подожду, – сказал он. – Может быть, позже я смогу пригласить вас на ужин? – добавил он, вновь слыша свой голос как бы со стороны. Что это, во имя Божье, что он делает?!

– О, это было бы привлекательно, – тепло ответила она. – Слушайте, я уже должна бежать. Почему бы вам не пойти в зал и не послушать? Зал вон за той дверью.

– Разве мне не нужен билет?

– Нет, народу много не будет, и никто никогда не проверяет билеты. Просто проскользните туда и садитесь где-нибудь сбоку, а к концу первой пьесы возвращайтесь сюда, и я вас тут встречу, когда опять переоденусь.

Переодевалась она, как оказалось, быстро, и уже в половине девятого они сидели в итальянском ресторане неподалеку. Скатерти и салфетки здесь были бледно-розового цвета, повсюду были расставлены большие комнатные пальмы в кадках, одна из которых любезно укрыла их от взглядов других посетителей, когда они уселись друг против друга за угловым столиком. Она передвинула небольшую настольную лампу с середины к краю столика, чтобы очистить место между ними, оперлась о стол локтями и стала ждать вопросов.

Сидя так близко от нее, он опять задумался о ее возрасте. Ясно, что она была постарше Анн-Мари: вокруг глаз уже были морщинки, и на лице читался опыт, и все же, поскольку она не пользовалась макияжем для маскировки этого, она выглядела молодо; ну, ладно, может быть, не молодо, но женщиной без возраста. Это затрудняло его, и он задал себе вопрос – почему? Но все, что мог придумать в ответ, было то, что если бы она попросила его рассказать о себе, он ощутил бы, что обязан рассказать правду – настоящую правду, в противоположность общественной полуправде. И еще эта ее близость заставляла его чувствовать, что между ними нет никакого барьера и что прикосновение к ней, которого он начинал очень хотеть, было не только возможно, но неизбежно.

Лучше бы ему оставить это направление мыслей. Он постарался взять себя в руки.

– Я полагаю, надо с чего-то начинать. Известен ли вам кто-либо, кто мог иметь причины желать смерти вашей подруге Анн-Мари?

– Я уже думала об этом, конечно, и я, честно, не знаю таких. В самом деле, я не могу себе представить, почему кто-то когда-то захотел бы убить кого-то. Смерть настолько потрясает, не правда ли? А убийство – вдвойне.

– Самоубийство вы посчитали бы менее удивительным?

– О да, – сразу ответила она. – Не потому, что у меня есть какие-то причины думать, что она собиралась совершить его, просто каждый всегда может найти причины возненавидеть самого себя, и собственная жизнь намного доступнее. Хотя убийство... – она сделала паузу, – это так оскорбительно, верно?

– Никогда не думал об этом с такой точки зрения.

– Это должно быть вам отвратительно, – неожиданно произнесла она, и он удивился.

– Но еще больше для вас, я уверен.

– Не думаю. Я не несу за это ответственности, как вы. И еще – потому, что я знала ее только живой, я всегда буду вспоминать ее такой. А вы увидели ее мертвой – какой же тут душевный покой?

С чего это она решила, что он нуждается в душевном покое, подумал он; потом более честно изменил свою мысль: откуда она знает, что он нуждается в душевном покое?

– Кто были ее друзья?

– Ну, я предполагаю, что я была ее наиболее близкой подругой, хоть на самом деле и не могу сказать, что знала ее очень близко. Мы «делили парту», значит, привыкли быть друг возле друга на работе. Я приезжала к ней домой раз или два, и пару раз мы ходили в кино. Она пришла в оркестр недавно и относилась к сорту замкнутых людей. Она нелегко заводила друзей.

– А как насчет друзей вне оркестра?

– Я не знаю. Она никогда никого не упоминала.

– Любовники?

– Могу сказать, – улыбнулась она, – что вы ничего не знаете о жизни оркестра. Женщины-музыканты не могут иметь любовников. Специфические часы работы предохраняют нас от смешивания с простыми смертными, а связаться с кем-нибудь из самого оркестра фатально.

– Почему?

– Из-за разговоров. Можно сойтись с кем угодно, и все равно все будут сплетничать, как будто это инцест. Мужчины гораздо более злобны, чем женщины, понимаете, корчат из себя цензоров. Если женщина сходится с кем-то из оркестра, каждый моментально узнает об этом, и тогда она получает грязные клички, и все прочие мужчины думают, что она – легкая добыча.

– Но Анн-Мари была очень привлекательна. Уверен, что кто-то из мужчин пытался сблизиться с ней.

– Да, конечно. Они пытаются делать это с каждой вновь пришедшей женщиной.

– И она отклонила эти попытки?

– У нее было кое-что с Саймоном Томпсоном во время гастролей в прошлом году, но гастроли – это совсем другое дело: формальные правила приостанавливаются, и все, что там происходит, не считается реальной жизнью. И я думаю, она могла еще иметь что-то с Мартином Каттсом, но это тоже не считается всерьез. Он просто нечто такое, через что должна пройти каждая в свое время. Как ветрянка в детстве.

Слайдер подавил улыбку и записал имена и фамилии.

– Понимаю.

– В самом деле? – Он посмотрел ей в лицо, удивляясь, насколько хорошо она справляется с ситуацией. Она рассказала, как трудно быть женщиной-музыкантом без горечи, которую ведь все равно разговорами не изменишь. Но знала ли она все эти вещи по опыту, как говорится, «из первых рук»?

Она улыбнулась, как будто прочла его мысли, и сказала:

– У меня свой способ управляться с такими вещами. Как-нибудь я вам расскажу.

Подошел официант с первым блюдом, и они помолчали, пока он не отошел. Потом Слайдер спросил:

– Значит, вы были единственным другом Анн-Мари?

– М-м-м-м! – она издала двусмысленный звук с набитым ртом, прожевала, проглотила и продолжила: – Она не доверяла мне полностью, но я полагаю, что я была единственным лицом в оркестре, кто был как-то близок к ней.

– Она вам нравилась?

Она задержалась с ответом.

– Не могу сказать, что она мне не нравилась. Она была человеком, которого трудно узнать поближе. Она была очень хорошей компанией, но, конечно, мы очень много говорили о работе, потому что это было то, что мы большей частью делали вместе. Я очень жалею ее, правда. Она не производила на меня впечатления счастливого человека.

– Каковы были ее интересы?

– Я не знаю, были ли у нее какие-нибудь интересы вне музыки. Кроме того, что ей нравилось готовить. Она была хорошей.

– Итальянская кухня?

– Откуда вы знаете?

– Сегодня я был у нее в квартире. Там были пакеты с «тестом», две большущие банки из-под оливкового масла.

– Ах да, старые добрые «зеленые девственницы». Это была одна из ее причуд – она утверждала, что надо иметь особый сорт масла для этих блюд, чтобы они имели настоящий правильный вкус, и не хотела пользоваться никаким другим сортом. А это добро еще и смертельно дорогое. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог сказать другое, но она очень здорово разбиралась в итальянской кухне. Я даже думаю, может, у нее в роду были итальянцы, – добавила она неопределенно.

– Думаете, были? А вы когда-нибудь видели ее родителей?

– Оба умерли. Я помню, она говорила, что они умерли, когда она была ребенком, и ее растила тетка. Никогда не видела этой тетки. Думаю, они не уживались. Анн-Мари ездила навестить ее один раз за все это время, но, мне кажется, это была больше обязанность, чем удовольствие.

– Братья и сестры? Другие родственники?

– Она никогда никого не упоминала. Я сделала вывод, что у нее было одинокое детство. Она училась в интернате, думаю, потому, что тетка не хотела, чтобы она болталась в доме. Вспоминаю, она однажды сказала мне, что ненавидела школьные каникулы, так как тетка не разрешала ей приглашать друзей домой поиграть, чтобы они не сделали случаем беспорядка. Не разрешала ей и домашних животных. Одна из тех страшно гордых своим домом женщин, я полагаю. Чертовски трудно жить с такими, особенно ребенку. Вы уже с ней разговаривали?

– Я и не знал до этого момента, что она существует в природе. Мы спрашивали вашу миссис Бернстайн, но она не знала о ее ближайших родственниках.

– Нет, я полагаю, она не знала, – задумчиво сказала Джоанна, – и я полагаю, что если б это было со мной, а не с Анн-Мари, было бы то же самое. Значит, тетка еще не знает, что Анн-Мари мертва?

Слайдер отрицательно покачал головой.

– Я предполагаю, вы не знаете ее имени и адреса?

– Ох, ну что вы! Да разве она когда-нибудь называла мне имя своей тетки? Я знаю только, что она жила в деревне Стуртон-он-Фосс, где-то в Костволдсе. Дом назывался как-то вроде «Помещичья ферма», не помню точно. Но Ани-Мари рассказывала, что то был большой дом, а деревня маленькая, так что вы сможете легко отыскать это место. Погодите-ка минутку, – она нахмурилась, – кажется, я как-то раз видела фамилию на конверте. Как же это было? Я шла к почтовому ящику, а она попросила меня бросить и ее письмо.

Она на какое-то время задумалась, прикрыв глаза.

– Рингвуд. Да, именно так – миссис Рингвуд. – Она радостно посмотрела на него, как бы ожидая похвалы или аплодисментов, но тут принесли второе блюдо, и это отвлекло ее.

– М-м-м! – промычала она, с удовольствием принюхиваясь, – мой любимый чеснок! Можете кормить меня спичечными коробками, а я их буду есть, если они будут приготовлены с чесноком. Я надеюсь, что и вам он нравится?

– Я его люблю, – ответил он.

Давным-давно, в дни его молодости, когда Реальная Жизнь еще не началась для него, он готовил для Айрин на облитой жиром древней газовой плите в их маленькой квартирке; он тогда пользовался чесноком – и луком, и зеленью, и вином, приправами и имбирем, и еда становилась немедленным и ощутимым наслаждением. По-видимому, так же оно было и для Джоанны. Казалось, что она очень близка к нему и тепла с ним, и то, что он к ней начинал испытывать, шло, казалось, из самих глубин его существа. Ему хотелось держать ее в объятиях, овладеть ею, заниматься с ней любовью до изнурения и спать с нею рядом всю ночь, чтобы их тела прильнули друг к другу, как две ложки, повторяющие изгибы друг друга. Но происходит ли что-нибудь настолько простое и хорошее в Реальной Жизни? Хоть с кем-нибудь?

Он ощутил изумившую его самого эрекцию, причиной которой явно не мог быть чеснок. Он увидел с агонией разочарования, какой могла бы быть жизнь с действительно подходившим ему человеком. Он представлял себе, как просыпается рядом с ней, и опять овладевает ею, теплой и сонной, в ранней утренней тишине; как он ест с ней, и спит с ней, и ощущает ее рядом всю ночь. Только быть вместе, подобно двум животным, не задавая никаких вопросов и не требуя никаких ответов. Он хотел гулять с ней, рука в руке, по каким-нибудь чертовым пляжам в лучах заходящего солнца, под парящие звуки музыки или без них, все равно.

Эрекция не уменьшалась, но напряжение, которое он ощущал, постепенно сглаживалось, и он уже мог подстроиться к нему, как подстраиваются к движению на большой скорости, когда все реакции обостряются. Он наблюдал, как она ест, не только с желанием, но еще, к собственному удивлению, с какой-то привязанностью. Он смотрел на грубоватые, тяжелые завитки волос, которые делали ее голову похожей на скульптурные бронзовые головы греческих героев, мягкие и густые, распрямляющиеся от собственного веса. Она продолжала есть, уделив все внимание еде, а когда, наконец, поглядела на него, то улыбнулась, как бы увидев нечто очевидное и простое, и с этого момента все ее внимание было сосредоточено на нем.

Она потянулась к своему бокалу с вином, и он, прежде чем осознал, что делает, перехватил ее руку над столом. К его остолбенелому облегчению, ее теплые пальцы обхватили его ладонь и возвратили пожатие, и ситуация разрешилась сама собой, просто и изящно, как формируются кристаллы при достижении точки кристаллизации. Ни о чем не надо было беспокоиться. Он выпустил руку, и оба продолжили есть, и Слайдер почувствовал себя так, будто он летит. И был совершенно изумлен самим собой, что он мог сделать такое.

В промежутке между вторым и десертом он отошел к телефону, позвонил в участок и поговорил с Хантом, который сегодня исполнял обязанности дежурного.

– Я нашел ближайших родственников по делу Остин, – сказал он и изложил информацию о миссис Рингвуд. – Можете вы там найти ее следы и послать кого-нибудь из местных парней информировать ее? Она должна формально опознать тело. И тогда мы начнем следствие. Ты мог бы сказать Атертону, чтобы он занялся этим с утра в первую очередь?

– Будет сделано, шеф.

– И я еще хочу, чтобы он пригласил в участок миссис Гостин взять показания и посмотреть, не сможем ли мы с ее помощью сделать фоторобот этого инспектора Петри.

– Ладно, шеф. Что-нибудь еще?

Было и что-нибудь еще, да не для его ушей.

– Николлс на месте? Соедини меня с ним, хорошо?

Николлсу он сказал:

– Слушай, Франт, ты не мог бы позвонить Айрин вместо меня и сказать, чтобы она меня не ждала. Мне еще надо провести множество опросов, и я смогу вернуться только очень поздно.

– Конечно, я ей скажу, – ответил Николлс, но в конце фразы явно прозвучали не произнесенные слова: «Но она все равно не поверит».

– Спасибо, приятель.

– О'кей, Билл. Удачи. И будь поосторожней, понял?

Это все равно, подумал Слайдер, что сказать человеку, собирающемуся переплыть Ниагарский водопад в бочке, чтобы он не замочил ноги.

– Расскажите мне о том последнем вечере, – попросил он, когда им подали десерт.

– Мы работали до девяти тридцати на телецентре. Собрались...

– Вы закончили вовремя?

– Конечно, – улыбнулась она, – иначе они должны были бы заплатить нам за переработку. Насчет этого мы весьма свирепы. Мы собрали вещи – на это ушло около пяти минут, – а потом мы собрались – я, Фил Редклифф, Джон Дилэйни и Анн-Мари – поехать выпить.

– В какой паб вы поехали? – спросил он, испытав внезапное отвращение при мысли, что это мог быть «Собака и Мошонка», который, в конце концов, находился ближе всего к телецентру.

– Мы всегда ездим в «Корону и Скипетр» – это паб Фуллера, понимаете? – просто ответила она, и он кивнул. Для тех, кто любит пиво, это было понятно. – Когда я уже уходила, Саймон Томпсон спросил меня, не выпить ли я собралась, и я сказала, что да, но Анн-Мари тоже будет с нами, и он сказал, что в таком случае он не хочет ехать, и все это задержало меня чуть-чуть...

– Почему он не захотел пойти, если и она поедет? – прервал ее Слайдер.

– Ну, у них были некоторые трудности. – Она сделала гримасу. – Слушайте, я не хочу, чтобы вы раздули что-нибудь из этого, но я расскажу вам, потому что кто-нибудь все равно это сделает, Так что лучше пусть это буду я. Я уже говорила, что Анн-Мари и Саймон были вместе во время гастролей?

– Да, говорили. Вы имели в виду, что между ними был роман?

– О, на самом деле все это было не настолько серьезно. Быть на гастролях – это вроде чего-то невзаправдашнего. – Она показала скрещенные пальцы, как в играх детства. – Это как бы не считается. Люди спят вместе, ходят вместе, а когда возвращаются в Англию, все это предается забвению. Анн-Мари и Саймон тоже были вроде этого, за исключением того, что во время последнего тура в октябре по Италии Анн-Мари попыталась продолжить это. Саймону это не понравилось, потому что здесь у него была постоянная подружка, а Анн-Мари... – она сделала паузу, – ... ну, Анн-Мари выглядела немножко смешно при этом. Она утверждала, что Саймон делал все всерьез, что они решили пожениться и что теперь он пытается избавиться от обещания.

– Вы ей верили?

– Даже не знаю. Что-то в этом должно было быть, конечно. Саймон говорил, что это она подняла весь шум, но потом и он начал, верно? Он начал всем говорить про нее разную грязь, что она неуравновешенна и все такое, но я не знаю, что тут было правдой. Анн-Мари просто отступилась через некоторое время и оставила его в покое, но он устраивал целые представления насчет того, что не желает иметь с ней ничего общего – менял место в кафетерии, если она садилась рядом, не ходил в паб с компанией, если туда входила и она – такого рода вещи.

– Я понял, – ободряюще сказал Слайдер, в душе надеясь, что такое он и впрямь сможет понять. – Какой она показалась вам в тот последний день? В нормальном настроении?

– Ну, я не обратила внимания. Она была очень тихой после этой истории с Саймоном – пониженное настроение, знаете, она ушла в себя. Я уже говорила, я никогда не считала ее счастливой, а все это только ухудшило дело.

Слайдер кивнул.

– Значит, вы поговорили с Саймоном Томпсоном, и что потом? Пошли к своей машине?

– Да, мы ехали в разных машинах, разумеется, Фил и Джон уже уехали, и с этим Томпсоном, который задержал меня – о, а еще я поговорила о чем-то с Джоном Брауном, с агентом, – я оказалась на улице последней. Анн-Мари заспешила уйти, когда увидела, что подошел Саймон. Она оставила свою машину подальше, знаете, на том узком кусочке, в стороне от главных ворот, где паркуют малолитражки.

– Да, я знаю, у нее был «мини»?

– Нет, у нее был красный «Эм-Джи» – пожалуй, единственная вещь в ее жизни, которую она любила. В любом случае, когда я вышла на улицу, она бежала через двор обратно в мою сторону. Она сказала, что рада, что поймала меня, и почему бы нам не поехать в «Собаку и Спортсмена». Это другой паб, в сторону...

– Я знаю, – сказал Слайдер.

Я знаю его, подумал он жестко. Больше никогда не буду пить в своих владениях.

Джоанна с любопытством смотрела на него.

– Ну, это ужасный паб, и в любом случае Фил и Джон уже уехали. Я ей так и сказала, а она выглядела выбитой из колеи и пыталась уговорить меня на «Собаку», только мы вдвоем, но я не захотела, и в конце концов она оставила меня и пошла обратно к своей машине. Я поехала в «Корону и Скипетр», и, конечно, она там так и не показалась. Я не знаю, возможно, если бы она поехала в другой паб или если бы она... если они... – она остановилась.

– Она говорила, почему хочет поехать в другой паб? – не без сочувствия спросил Слайдер.

– Нет. Не привела ни одной причины. Я сейчас задумалась, что, если бы мы сделали, как она хотела, может, она бы не была убита. Вы думаете, она знала, что с ней должно было случиться?

Слайдер размышлял.

– На какой стадии она переменила намерения? Она собиралась в «Корону» с вами? Она знала, что вы планировали поехать именно туда?

– О да, мы всегда туда ездим. И когда она в первый раз ушла к машине, она знала, куда мы поедем. Я вспоминаю, когда она проходила мимо, а я разговаривала с Джоном Брауном, она сказала что-то вроде «Увидимся там».

– Итак, значит, что-то случилось и изменило ее планы, пока она шла к своей машине. Она с кем-нибудь разговаривала на стоянке?

– Этого я не знаю. Когда я вышла, она уже бежала ко мне. Люди в сторожке у ворот могли заметить что-нибудь. Там всегда есть один или двое дежурных, и они могли видеть ее машину через окно.

– Да. – Слайдер записал в блокноте «Привратники?» и «расспросить Хильду». Подняв глаза от блокнота, он увидел, что Джоанна смотрит на него с несчастным видом. – В чем дело?

– Может быть, она была испугана и нуждалась в нашей защите. Может быть, если б мы поехали с ней...

Слайдер почувствовал, что должен предоставить ей некоторое облегчение.

– Я не думаю, что это что-нибудь изменило бы. Я думаю, что тогда это просто случилось бы в какое-то другое время.

Ее глаза расширились, когда она оценила намек, заключенный в его словах.

– Я бы не сказала, что это здорово помогло мне, – проговорила она.

С едой и питьем было покончено. Он уплатил по счету, и они вышли на улицу.

– Это был замечательный ужин, – сказал он. – Мне нравится итальянская кухня.

Он вспомнил об Анн-Мари. И это было словно прикосновение к язве на губе, о которой нечаянно забыл.

– Вы все время об этом думаете, не так ли? – спросила Джоанна. – Об Анн-Мари. Я хочу сказать, все убийства страшны, но вы ведь должны были видеть ужасные вещи за время своей работы, хуже, чем этот случай. Почему же он для вас отличается от других?

Ему захотелось спросить, откуда она это знает, но он испугался услышать возможный ответ. Вместо этого он сказал: «Я не знаю», что было неоригинально, но было правдой, и она приняла его ответ, судя по ее лицу.

– Я не могу до конца прочувствовать это. Она все еще ощущается для меня живой. Она была такая молоденькая, и я всегда считала ее больше глупышкой – не особенно сильным человеком. Она была уязвимой. Это все равно как мошенничество – убить кого-то, кого так легко убить.

Они стояли на тротуаре, глядя друг на друга. Теперь, когда настал тот момент, он не знал, как он вообще может спросить ее. У него было право на это. Ему нечего было предложить – он мог только взять. Но, с другой стороны, а как им тогда вообще сдвинуться с этого места? Он беспомощно смотрел на нее.

– Должны ли вы, как врачи с пациентами, избегать дружбы со свидетелями? – легко спросила она.

Она видела и понимала его затруднения, и делала за него то, что должен был сделать он, облегчая ему как путь вперед, так и путь отступления. Он понимал, как это щедро с ее стороны, и все равно продолжал все портить.

– Я женат, – сказал, нет – выпалил он, и увидел, как это ударило ее.

– Я это знаю, – тиxo ответила Джоанна.

– Откуда вы знаете? – Теперь он попросту тянул время, уклоняясь от принятия решения.

Она пожала плечами.

– У вас такой вид... голодный. Как человек, у которого глисты – вы едите, но это вас не насыщает. – Она посмотрела на него, раздумывая, и он ужаснулся тому, что сам увеличил дистанцию между ними, что во всем был виноват только он сам.

– Я даже знаю, как она выглядит, – произнесла Джоанна. – Миловидна, очень тонкая фигура, резкий характер. Дом содержит без единого пятнышка, и еще у нее маловато чувства юмора.

– Как вы все это узнали? – неловко спросил Слайдер.

Он видел ее внезапную усталость от всего этого. Она сделала все для него, а он оказался слишком слабым и трусливым для правильного шага в ту или другую сторону.

– Лучше я поеду. Спасибо большое за ужин.

Оставь все как есть. Дай ей уйти. Не напрашивайся на неприятности. Жизнь, какая она у тебя есть, и без того достаточно сложна.

– Где вы живете? – задыхаясь, спросил он. Еще один, последний вздох перед тем, как утонуть. Ухватиться за соломинку. Она могла сказать, что на севере или на юге, где угодно, но не па западе, и это было бы все. Пусть Бог решит. И если она скажет, что на западе, что тогда? Джоанна уже успела отвернуться от него, как будто она делает над собой усилие. Она посмотрела па него с сомнением, как будто решая, отвечать или нет.

– Тернхэм-Грин, – наконец произнесла она без всякой интонации.

Он облизнул пересохшие губы.

– Это мне по пути, – проговорил он голосом, каким мог бы разговаривать рыбий скелет. – Я живу в Рюислипе.

– Вы можете проводить меня, если обещаете не штрафовать за превышение скорости.

Желудок его взлетел к самому горлу, как скоростной лифт, и он кивнул, и они направились к своим машинам, стоявшим одна за другой на боковой улице. Даже дойдя до крайности, он продолжал уверять себя, что не думает делать ничего плохого, что ему было бы очень легко потерять ее из виду при поездке через весь город. Но, конечно, она тоже это понимала, и было уже слишком поздно, он опоздал с этим на несколько часов.

Ехать в сторону Чизвика достаточно долго, чтобы Слайдер мог обо всем подумать и несколько раз испугаться того, о чем думал. Уж почти двадцать лет минуло с тех пор, как он занимался любовью с кем-то, помимо Айрин, и прошло много времени – Боже ты мой, это уж в самом деле уже больше года, – как он занимался этим с самой Айрин. Высокие моральные и общественные соображения толкались в поисках места в его съежившимся мозгу рядом с тихим и подлым беспокойством об обычаях, ожиданиях, осуществлении и даже о нижнем белье до такой степени, что желание было подавлено и он уже не мог больше думать о каких-либо хороших и достаточных причинах делать то, что он уже делал.