Текст книги "Маленькая опера"

Военные бордели создавались на базе мирных, работавших до войны. Служить приглашали сразу весь штат, вместе с прачками и руководством. Вот так примерно женщина в большой шляпе и длинном платье стала сержантом ВВС. Звали её Бертран Пуанкаре, была она, кроме прочего, мужчиной, дезертиром, смывшимся из артиллерийского полка вместе с кассой. Сейчас его знали, как Берту, директора лучшего из голландских борделей.

Заведение называлось «Устрицы Берты». Вывеска над входом полностью раскрывала двусмысленность названия. Не будем тут её описывать, чтобы не попасть в раздел порнографической литературы. В тот день хозяйка стояла на крыльце, наслаждаясь первым весенним солнышком. Офицеры раскланивались с ней, некоторые даже целовали крупную руку, всегда укрытую длинной перчаткой.

Берта видела, как к филармонии подкатила машина тайной полиции. Как волокли альтиста. Она видела и вторую машину, в которую загрузили дирижёра. Музыкант обернулся и крикнул тоскливо:

– Прощай, музыка! Прощай, моя любовь!

Перед самой загрузкой арестованный обратился к конвоирам.

– Друзья мои! А возьмите вместо меня мою струнную группу? Шесть отличных идиотов за одного дирижёра! Посудите, ну кому я нужен!

Его не слушали. Скрутили и увезли.

Берта покачала головой, хмыкнула и зашла в бордель. Зябко ей стало и неуютно на весеннем солнце.

* * *

Обычные бордели похожи на больницы – длинные коридоры, одинаковые двери, строгая регистраторша на входе. Работницы похожи на усталых лошадей, трудятся без души.

У Берты не так. У неё настоящий клуб. С воскресенья по четверг играет оркестр, в пятницу и субботу большое шоу. Настоящий очаг культуры, не хуже филармонии. Десяток столиков, бар, всё оформлено с любовью, салфеточки в форме сердечек, на стенах портреты нагих толстушек. Каждый вечер тут полно народу, не только лётчиков, а вообще всех, кому не чуждо прекрасное и у кого есть пять рейхсмарок – немалые деньги в империи.

В полдень зал был ещё пуст, но музыканты уже разминались. Хозяйка сбросила пальто, закурила и уселась за рояль.

* * *

Два мрачных типа зажали Бено с боков. Машина катила не спеша, как бы давая возможность попрощаться с домами, людьми и вообще с белым светом. Бено старался не падать духом. Ему казалось, бодрые и весёлые дирижёры вселяют меньше подозрений.

– А скажите, какие сейчас пытки в моде? – спросил он конвоиров.

Ему не ответили.

– Знаете, меня можно пытать фальшивым пением. Я точно не выдержу.

Снова тишина.

– Вы же понимаете намёки?

Чтобы проиллюстрировать мысль, музыкант спел начало сороковой симфонии Моцарта. Ему казалось, эта мелодия с рождения вшита на подкорку у всех людей абсолютно.

– …фа-ми-ми фа-ми-ми, фа-ми-ми, – ре!

Сам бы он убил за такое. Мордовороты даже не поморщились.

– Эй, я только что вместо «до» спел «ре»! Меня чуть не вырвало! Да вы там живые внутри?

Бено попытался заглянуть в стеклянные глаза. Лишь теперь охранники повернули головы. На их лицах не было ни малейшего интереса к жуку, попавшему под колёса военной машины.

* * *

Через два часа в зале не осталось свободных мест, а у дверей клубилась очередь из опоздавших. Ровно в семь яркий свет залил сцену. Микрофоны загудели и сразу стихли. Зрители взревели.

– Пусть повопят, – сказала Берта. Она умела набить цену каждой сыгранной ноте. Лишь когда отдельные фанаты начали синеть, хозяйка сосчитала до четырёх, щёлкая пальцем. И грянула музыка!

Некоторое время офицеры просто орали. Всем надоела война. Кусочек мира с музыкой и танцами казался божьим даром. Все знали, вот-вот на сцену выскочат такие хорошенькие девочки, что завтра не жаль и умереть.

Отыграв ровно сто двадцать восемь тактов, оркестр притих, но не остановился. Лучи прожекторов сошлись в сине-белый круг. В центр его выскочил невероятный красавец в смокинге.

– Привет-привет! Как настроение? – спросил он. Зал ответил дружно, хоть и нечленораздельно.

– Меня зовут Макс Лурье! – сообщил красавец. – Я проведу этот вечер с вами. Нам страшно повезло! Мы живы, здоровы, многие сыты. Но главная радость – сегодня для нас танцует наша чёрная пантера! Великолепная Герда!

Оркестр грянул втрое громче. На сцену, вращаясь, как винт истребителя, выскочила чернокожая девушка в костюме из мужских фантазий. Двигалась она с невероятной скоростью, разглядеть фигуру было невозможно. Одно было ясно – ничего более совершенного природа не создавала.

Макс изложил жизненный путь танцовщицы:

– Герда родилась альбиносом. А потом заснула на пляже в Ницце и проснулась представителем другой расы! Теперь она не ест белый шоколад. Боится испачкать руки! Если Герде посветить в глаза фонариком, она скажет (Макс пищал, передразнивая женский голос) – что за хрень, светло как у белого в заднице!

Зал вопил и аплодировал, Герда вращалась, Макс продолжал:

– После ночи с Гердой любой мужчина становится специалистом по астрофизике чёрных дыр! У Герды есть справка об арийском происхождении. За бутыль коньяка наш доктор кого угодно сделает белой женщиной. Пользуйтесь, пока он может писать. Сегодня он у нас играет на контрабасе, кстати!

* * *

Прожектора метнулись в оркестр – контрабасист оказался жгучим коротышкой. Был он пьян, чуть держался на ногах. Невзирая на опасность упасть и погибнуть под инструментом, всё-таки рискнул и помахал залу рукой.

Прожектора вернулись к Герде.

– На самом деле кожа этой девушки – одна сплошная родинка! – доверительно сообщил Макс. – И вся эта красота может достаться вам всего за пять марок! Встречайте!

Макс послал воздушный поцелуй, девушка поймала поцелуй необычным местом. Зал чуть не плакал от восторга. Проскакав по сцене ещё минутку, красотка уселась на высокий стул, взмокшая и прекрасная.

Снова притихла музыка, снова к рампе вышел Макс. Заговорил, как говорят дикторы новостей:

– Для любителей классики мы припасли невероятный бриллиант! Встречайте! Мисс балетное училище тридцать пятого года! Моника! Женщина-хамелеон! Когда злится, она – красная. После пляжа коричневая. В простуженном виде она зелёная, на морозе – синяя. Но только сегодня и для вас она – ослепительно белая! Снаружи и внутри! Нам придётся выключить свет, чтобы притушить это сияние. Сладкий сон древних ариев, наша снежная королева – Моника!

На сцену выбежала хрупкая сущность в балетной пачке. Покрутила фуэте, прыгнула в шпагате, походила на пуантах, свела всех с ума и тоже уселась на высокий стул. Многие офицеры забыли и семью, и клятвы, данные Родине.

* * *

Красавец Макс спустился в оркестр, грохнул кулаком по роялю.

– Господа – это не арфа в гробу, это фортепиано! И кто же надрывается для нас за этим благородным инструментом? Со спины – вылитый Бетховен! Но нет, это не Бетховен! Это обворожительная хозяйка нашего салона! Неподражаемая Берта! Только в салоне Берты устрицы считаются горячим блюдом!

Берта повернулась к залу, раскланялась, не удосужившись выплюнуть сигарету.

Макс приобнял миниатюрного контрабасиста.

– Доктора вы уже знаете. Его зовут Арнольд. Кроме медицины, он также пожарный, плотник, вышибала, уборщица и психотерапевт. Ненавидит алкоголь. Уничтожает его мгновенно, не жалея печени. Ближе к финалу он станет самым горизонтальным контрабасистом в мире! Не советую его обижать! Арнольд занимался боксом и потом, этот его контрабас… Вы удивитесь, насколько вместительной может быть ваша прямая кишка!

Поцеловав Арнольда в лысину, Макс перебрался к рыжей девице аристократического вида. Она сидела на краю сцены, нога на ногу, наяривала на потёртой скрипочке.

– А это Матильда! С раннего детства обожала скрипку. Большинство её соседей повесились! Исполняя быстрые пассажи, Матильда так сдвигает ноги… Предупреждаю, стоимость раздавленных очков заведение не возмещает! Характер нордический, стервозный. У настоящих красавиц, впрочем, другого не бывает.

Макс поцеловал Матильду в идеальную коленку, девушка в ответ только фыркнула.

– Теперь о лучшем, что есть в Голландии и вообще в мире, то есть обо мне! Меня зовут Макс! Я шут! Страдаю эпилепсией, идиотизмом, биполярным расстройством и манией величия. Ещё у меня паранойя наоборот. Мне всё время кажется, что я кого-то преследую! Поэтому меня не берут в армию. Зато на гитаре я играю как безумный!

С этими словами конферансье отошёл в уголок, снял с подставочки гитару и залудил пассаж, целиком состоящий из шестьдесят четвёртых долей.

* * *

На первом этаже комендатуры есть камеры для предварительных допросов. Бено специально провели по коридору, чтобы он слышал, как враги нации сами рвутся рассказать, что знают, а чего не знают, то додумать.

– Скажите, а нельзя ли как-то застрелиться, минуя пытки? – поинтересовался Бено. – Нет? Очень жаль. Тогда передайте мои последние слова оркестру! Скажите, что все они ничтожества и позор классической музыки. Их место – в джазе!

Ему не ответили.

На первом этаже Бено не втолкнули ни в одну из камер. Процессия спустилась этажом ниже. Там не было заключённых, никто ни на кого не орал, только младшие офицеры сновали туда-сюда. На этом этаже тоже не остались, спустились ещё ниже.

На втором подземном этаже обитали красавцы-адъютанты.

– О, я понимаю! – сказал дирижёр. – Мы спускаемся всё выше и выше! На следующем этаже будут сплошные военные ангелы!

Самый нижний этаж почти безлюден. Лишь пара полковников прогуливалась в сверкающих лаком сапогах. Вход на этот этаж был оформлен в виде арки, украшенной растительным орнаментом. Охранника звали Петер. За его спиной висел флаг. Герб страны на флаге казался затейливым нимбом.

* * *

Полковник Бирке поднялся навстречу.

– Господин дирижёр? Безумно рад нашей встрече!

– А вот я насчёт радости ещё не определился.

– Я – ваш новый комендант. Хотите кофе?

Улыбка коменданта внушала некоторый оптимизм.

Бено решился сказать главные слова:

– Это ошибка! Я ни в чём не виноват!

Комендант погрозил пальцем.

– Никогда не оправдывайтесь до обвинения. Звучит подозрительно. И мы никогда не ошибаемся. Нам нужны именно вы. Садитесь.

Бено присел на край дивана, взял пустую чашку и приготовился слушать очень внимательно.

– У нас к вам важное дело, – начал полковник. – Руководство партии решило поставить оперу.

– Оперу? Какая прекрасная мысль! Не ожидал от партии!

– Мы хотим поднять боевой дух наших доблестных героев.

– Мне казалось, наша доблесть произрастает из маршей и борделей. Или героям разонравились сиськи и твёрдый ритм?

Для иллюстрации Бено приложил к груди два блюдца в виде лифчика, присвистнул и промаршировал, не вставая с кресла. Бирке не согласился.

– Есть же героические оперы! Вагнер, например.

– Вагнер? Для поднятия духа?

Бирке прищурился.

– Вам не нравится Вагнер?

– Я обожаю Вагнера! Но для Вагнера нужен большой оркестр. Шесть арф! Восемь валторн! Где я возьму восемь валторн? К тому же, Вагнер довольно мрачный. Приличный человек после Вагнера ложится и плачет!

– Где итальянец плачет, немец садится в танк и покоряет континент!

– Зачем нам континент? Давайте поставим Кармен и покорим всю планету!

– Кармен? Она же цыганка!

– Дались вам цыгане! Обольём её перекисью, получим баварскую старшеклассницу! Напомню сюжет. Пышная блондинка спит с испанским солдатом, нашим союзником. Потом она изменяет солдату с тореадором. И за эту измену её убивают штык-ножом. Боевой дух героев будет торчать!

– Вы очень убедительны, но нам нужен именно Вагнер!

Вошёл одноглазый Клаус, принёс кофейник, разлил по чашкам дымный напиток. И ушёл, аккуратно прикрыв дверь. Комендант и дирижёр отхлебнули. Кофе был паршивый, но лучше голого кипятка.

– Так и быть, – сказал Бено. – Вагнер так Вагнер. Дайте мне шесть месяцев на подготовку, двадцать тысяч рейхсмарок и уверяю вас, вы получите лучшую в Европе постановку.

Бирке рассердился.

– Типичная итальянская расхлябанность! Любой офицер СС поставит что угодно за месяц, причём бесплатно.

– За месяц? Невозможно!

– Запросто! Эй, Клаус!

Клаус появился мгновенно, будто ждал за дверью.

– Господин полковник?

– Приказываю поставить оперу Вагнера. Срок – один месяц.

– Слушаюсь!

– В помощь можете одолжить в концлагере какого-нибудь дирижёра.

– Есть!

– А этого отправьте на его место!

Полковник показал на Бено.

– Так точно!

Музыкант подпрыгнул.

– Подождите! Мы же творческие люди! Кто так обсуждает проекты? А где капризы? Где борьба за гонорар? Ваш Клаус талант несомненный, это видно по выправке. Но если он поставит «Валькирию», Вагнер восстанет из гроба и придёт! Вам нужен зомби на премьере?

– Уверен, автор будет в восторге. Клаус, начинайте!

– Но я лучше Клауса! Я Бенедикт Фарнезе! Моё лицо на всех афишах!

– Вы мямля и тряпка!

– Снаружи – да! Но внутри я гранит и в то же время вулкан!

– Ставить оперу для отца нации должен человек с характером.

– Для отца нации?

– Это я образно.

– Вы ставите оперу для верховного главнокомандующего?

Бено изобразил руками что-то вроде восходящего солнца. Бирке мотнул головой.

– Вам послышалось. Впрочем, неважно. Господин дирижёр, вы свободны. Можете идти в свою филармонию и репетировать любую муть, она у вас отлично получается. Прощайте!

Полковник встал и обратился к адъютанту, мгновенно забыв о дирижёре.

– Так что, Клаус, когда будет готова опера?

– Я поставлю её за тридцать дней! – ответил капитан.

– Ах, так? – вскричал Бено. – А я поставлю оперу за двадцать девять дней!

– А я за двадцать восемь! – завёлся Клаус.

– Ставь! То есть нет, я поставлю за двадцать семь дней, хоть это и невозможно! Первая репетиция завтра! В полдень! Всех приглашаю!

Бирке не выдержал, треснул по столу тяжёлым гроссбухом.

– Молчать! У меня от вас голова болит!

Полковник прошёлся взад-вперёд, успокаиваясь.

Потом сказал:

– Клаус – офицер, ариец. Имеет боевые награды. Я ему доверяю.

– А я итальянец! Моя жена – примадонна парижской оперы!

Комендант подошёл близко и посмотрел в глаза. Дирижёр унюхал, что с утра комендант ел рыбу. Казалось, полковник видит внутренности музыканта, будто тот пустой внутри, а снаружи прозрачный.

– Так и быть, – согласился Бирке. – Поручаю оперу вам обоим. Вы будете махать палочкой и орать на музыкантов. А вы, Клаус, пресечёте саботаж и разгильдяйство. И если кто-то узнает о том, что вам тут послышалось… я сотру само воспоминание о вас. Вам понятно?

Бено кивнул. Он не знал, нужно ли ему отдать честь, помахать рукой или поклониться. Не сумев подобрать соответствующего жеста, дирижёр просто вышел в дверь деревянной походкой.

* * *

После основного шоу начинались танцы, песни по заявкам и то, ради чего бордели существуют, – фантазии о настоящей любви за адекватную стоимость. Пьяных стало больше, музыка тише, девушки со сцены переместились в зал.

Вышибала Арнольд пытался сфокусировать зрение таким образом, чтобы объекты не раздваивались. Берта отобрала у него бутылку.

– Час ночи, рабочий день в разгаре! Ты же вышибала! Как ты будешь вышибать, если что?

– Я обезболил себя на случай ранений, – ответил доктор, он же администратор. И мгновенно уснул.

Ближе к двум часам скрипачка сложила инструмент в футляр и пошла прочь. Она ничего не объясняла, не отпрашивалась, когда хотела приходила и удалялась в удобное ей время. Любую другую девушку Берта сожрала бы без соуса. И лишь Матильде можно было всё.

Ходили разнообразные слухи. Будто скрипачка взяла в заложники мать хозяйки. И что Матильда спит с генералом тайной полиции, покровителем борделя. В фантастических версиях девушке приписывали гипноз, умение убивать точным ударом в печень, и даже – высокую должность в английской разведке.

Сама Берта говорила:

– У неё такой взгляд и такая осанка, что орать на неё не получается. Всё равно что плюнуть в королеву – невозможно.

* * *

Изгоняя мужа, Паола надеялась стать счастливее. И явно чего-то не учла. Два дня прошло, настроение не улучшилось. Более того, всё время хотелось кому-нибудь врезать.

– Не реви, – говорил брат.

– Я не реву, – отвечала певица, меняя истерзанный носовой платок на новый.

– Женщина! Я не могу обедать под такие звуки! – сердился дон Пепе.

– Я не женщина, я певица! Слёзы – моё естественное состояние!

– Разведись и не реви!

– Я не хочу разводиться! Я хочу петь!

Джузеппе откладывал вилку. Искал слова утешения. Уверял, что недели не пройдёт, Бено прибежит с новой идеей. И оказался прав.

Дон Пепе и Паола пили кофе у раскрытого окна, когда с улицы донёсся голос непутёвого зятя.

– Джузеппе! Джузеппе! – кричал дирижёр.

Дон Пепе показал жест, означающий «вот видишь, я же говорил».

– Это я, Бенедикт! Твой зять! – кричал Бено.

– Не отвечай ему. Нас нет дома, – велела Паола.

– И не собираюсь, – пожал плечами дон Пепе. – Сейчас он сам всё расскажет.

И снова оказался прав.

– Я был в комендатуре! Руководство армии желает поставить оперу! – сообщил дирижёр на всю улицу.

Джузеппе вздохнул:

– Бедняга совсем спятил! У него галлюцинации!

– Спустись на секундочку!

– Пусть сначала попросит прощения! – шипела Паола.

– Джузеппе! Спустись и поговори с мужем твоей сестры! Я выбил отличный проект!

Дон Пепе не хотел вставать, но тут в окно влетел башмак, подобранный, судя по запаху, в сточной канаве. Дон Пепе стал багроветь.

– Попрощайся со своим мужем, я собираюсь его застрелить.

– Спроси сначала, что он там придумал.

Джузеппе вытер руки, вышел на улицу и схватил Бено за воротник.

– Ты выживешь, только если принёс деньги! Если нет – клянусь Мадонной – ты труп!

– Это лучше, чем деньги! Я принёс всемирную славу! Ты будешь продюсером великой постановки!

– Где деньги, ну? Давай их сюда!

Дон Пепе хоть и не верил в чудеса, всё равно обшарил карманы дирижёра.

– Что ты делаешь? Щекотно, – хихикал тот. – Послушай, я был в комендатуре. Военные заказали оперу. Вагнера, Валькирию. Я уговорил их назначить тебя продюсером! Джузеппе, ты рад?

– Я убью тебя из жалости. Жить таким дураком унизительно!

– Всего за десять тысяч ты станешь главным промоутером Европы!

– Проклятье. Пистолет оставил дома. Придётся душить руками.

– Что?

Ничего дополнительно не объясняя, дон Пепе навалился и стал душить.

– Ты губишь мировой культурный феномен! – хрипел музыкант.

– Какая толстая шея! – сердился бандит. – Ты что, жрёшь на ночь? Где ты берёшь продукты?

– На оперу приедет отец нации! Шоу будет подарком в его день рождения!

Дон Пепе чуть ослабил объятья.

– Кто сказал?

– Новый комендант. Только умоляю, никому ни слова! Даже Паоле!

– Великий вождь едет сюда?

– Да! Только никому не говори! Это страшный секрет!

Бено и Джузеппе медленно подняли головы. С балкона на них глядела Паола. В её глазах сверкал огромный интерес к политической жизни.

– Паола, девочка моя, хочешь спеть Брунгильду? – спросил непутёвый муж.

* * *

Вечером заблудший английский бомбовоз скинул пару фугасов. Весь город подпрыгнул, жители бегали прятаться в подвалы, многие не выспались. Утром Паола и Бено поехали в филармонию. И прибыли в совершенно незнакомое место.

– Вот ваша филармония, – сказал водитель.

Бено вылез из машины, помог выбраться Паоле, и только потом осмотрелся. Церковь осталась без стёкол, ратуша закоптилась, а филармонии не было вовсе. Вместо неё дымилась гора камней.

– Ты куда нас привёз? – не понял дирижёр.

– Куда просили, – ответил водитель. – Ратушная площадь.

– Но где филармония?

– Да вот же она. В разобранном состоянии, в виде отдельных кирпичей. Ничего, после войны сложим как было. Или даже лучше.

Дирижёр отказался принимать реальность. Стал возмущаться, у него-де репетиция через полчаса. Жена его ничуть не более адекватная, набросилась на мужа.

– Где мы? – сердилась Паола. – Тут негде петь!

Пусть не сразу, но свет в голове дирижёра включился. Он встал на колени, взял в руки кирпич.

– Это моя филармония?

– Не расстраивайтесь, маэстро, – сказал водитель просто чтобы что-то сказать.

Паола топнула ножкой. Назвала мужа идиотом, заявила, что не желает его видеть больше никогда. Села в машину, велела везти её домой. И уехала. А дирижёр остался.

Неизвестно, как долго просидел он на камнях, повторяя лишь «всё пропало, всё пропало».

– Куда ни пойдёшь, везде встретишь расстроенного дирижёра! – сказала Берта. Она вышла покурить и не могла не выразить соболезнования.

– Я не расстроился. Я умер.

– Могу вас оживить.

– У вас есть другая филармония?

– Лучше! У меня есть бордель!

– Вас тоже разбомбят.

– Никогда! Мы снимаем пристройку к церкви. Я специально узнавала, союзники никогда не разрушают главный собор. Им для бомбёжек нужен хороший ориентир.

Берта присела рядом и попыталась утешить несчастного:

– У меня есть алкоголь и женщины. Вечером будет шоу. У нас отличный комик, хороший оркестр. Не такой, как ваш, но всё-таки. Что нельзя поправить, то надо забыть.

– Мне не помогут ни вино, ни женщины. Никогда, никогда я не рассмеюсь, как прежде! – ответил маэстро и разрыдался.

* * *

Через час всего он хохотал до колик. Не падал только потому, что на одном его колене разместилась невесомая балерина Моника, на втором – спортивная Герда. Макс рассказал уже с десяток историй, заканчивал одиннадцатую:

– …Тут выходит Берта и объявляет: «Господа, у нас пожар, бордель закрывается, просьба срочно освободить вагины!»

Хохот был ему наградой.

– А вот ещё: зритель в опере подходит к дирижёру и говорит: «Не хочу никого закладывать, но ваш барабанщик играет, только когда вы на него смотрите!»

Отсмеявшись, Бено махнул рукой:

– О да! Это старый анекдот! Все музыканты его знают!

– Так вы музыкант?

– Хуже! Я дирижёр!

Все снова засмеялись.

– Без шуток! Я лучший дирижёр в стране. А может быть, и в мире! – подбоченился Бено.

– И что же вы дирижируете?

– Сейчас ничего. Но скоро я поставлю Вагнера! Это будет супершоу!

– Вагнера?

– Только два человека могут правильно его поставить.

– Кто второй?

– Вагнер, разумеется.

– Где же вы будете ставить? Филармонию разбомбили!

– Для искусства нет преград. Я поставлю оперу – хоть здесь! Я обещал пригласить коменданта на репетицию, кстати. Телефон принесите, пожалуйста! Какой тут адрес?

Макс покрутил пальцем у виска, показывая девушкам – «не верьте этим пьяным бредням». Моника послушно принесла телефон.

* * *

Звонок озадачил коменданта. Он вертел в руках трубку, не зная, положить её или перезвонить и потребовать пояснений.

– Клаус, что вы знаете о борделях? – спросил полковник адъютанта.

– Ничего не знаю! Я девственник!

– Боевое ранение?

– Принципиальная позиция. Мои тело и душа принадлежат партии. Нация – моя невеста!

Бирке посмотрел на капитана с опаской.

– Как бы то ни было, завтра мы идём в бордель.

– Но я дал рыцарский обет! Никаких женщин до победы!

– Дирижёр ставит в борделе оперу. Надо пойти, послушать. Можете для укрепления духа надеть стальные трусы.

Бирке кивнул на пылящийся в углу рыцарский доспех.

Клаус:

– Благодарю! У меня свои методы. Когда мне трудно, я напеваю:

 
Berlin! Hör’ ich den Namen bloß,
Da muss vergnügt ich lachen!»[1]1
  Берлин! Когда я слышу это имя, то с удовольствием смеюсь! (Первые слова знаменитого марша.)


[Закрыть]
 

– Вот и отлично. Значит, завтра нас ждёт двойное шоу. Поющие проститутки и ваша борьба с бесами. Не думал, что опера – это так весело!

* * *

Вчерашнее вспоминалось как фрагменты разных кинофильмов. Вот дирижёра принимают в почётные истребители и нужно пить спирт из гильзы авиапушки.

А вот хор механиков лётного поля поёт ирландскую народную песню «Зелёные рукава». За дирижёрским пультом Бенедикт Фарнезе.

Потом лес из женских ног, сквозь него надо проползти, иначе два круга по залу без штанов.

Потом драка с тремя бомбардировщиками, всесилие и неуязвимость.

Потом оплата входных билетов для лучших друзей, которых никогда раньше не видел. Вот бы лица их теперь вспомнить, господи.

Прошлым утром дон Пепе дал сто марок на содержание семьи, в счёт будущей постановки. Деньги лежали во внутреннем кармане пиджака. Теперь карман был пуст. Бено поднял веки, точней, стянул веки с того, что вчера было органами зрения, а сегодня стало раскалённым стеклом в глазницах. Бено вспомнил, вчера глаза были эрогенной зоной, легко вставлялись в самые неожиданные места и там отлично моргали. Сегодня они транслировали деревянные стенки со всех сторон. Наличие света и воздуха успокаивало, не в гробу проснулся.

Бено изогнулся гусеницей и выпал в проход. Встал на четвереньки. Оказывается, он заснул под барной стойкой. Теперь на стойке сидела рыжая девица выдающейся красоты. Никто не говорил, что в Дорхольме такие бывают. Почему-то Бено знал, что её зовут Матильдой.

– Где я? – спросил Бено голосом простреленного геликона.

– В метафизическом смысле ты на дне духовной пропасти, – ответила Матильда. – Вчера ты обменял свою бессмертную душу на мои трусики. Сегодня я хочу трусики назад.

– А физически я где?

– Бордель люфтваффе. Лучший в городе, между прочим.

– Что я здесь делаю?

– Ты ставил оперу. Что-то немецкое, я не разбираюсь.

– И как?

– Было весело. Прежде чем отключиться, ты сказал, что сегодня тебя расстреляют. Прямо здесь, на стойке, в полдень. Я пришла посмотреть. Никогда не видела.

В зал пришла женщина в большой шляпе, Берта. Сегодня она хромала, левая и правая её груди стали нижней и верхней. Берта локтями перемещала выпуклости по туловищу, пока те не заняли социально приемлемую позицию.

Где-то нудно звонил телефон.

– Чем тут пахнет? – ворчала Берта. – Где Арнольд? Привет, дирижёр. Кстати, не такой уж ты и скучный, как притворялся. Домой иди. Жене скажи, что тебя сбил грузовик. Думаю, она поверит.

– Он не может уйти. У него через полчаса расстрел, – сказала Матильда.

* * *

Берта, зевая, крутила кофемолку. Тощая балерина принесла телефон на длинном шнурке.

– Это вас!

Бено поднёс к уху трубку, вытаращил глаза, встал по стойке смирно.

– Да! Конечно! Уже репетируем! К встрече готовы! Ждём с нетерпением!

Лишь закончив разговор, он кинулся к Берте, стал хватать за руки, затараторил:

– Послушайте, – говорил он. – Сюда едет полковник Бирке. Новый комендант. Он будет здесь через… Да что там, он почти приехал.

Берта не удивилась.

– Что же, пусть приезжает. У нас есть развлечения для всех родов войск.

– Вы его не знаете! Он маньяк! Он всё тут расстреляет – картины, людей, бутылки! Но главное – меня!

– Вас-то понятно. А бутылки за что?

– Вчера я пригласил его на репетицию. Адрес дал!

– То есть он едет к вам лично? Пять марок в кассу и шестьдесят минут любой кабинет в вашем распоряжении.

– Нет же, он едет смотреть репетицию! Не могу открыть всех деталей, но мы должны показать ему оперу!

Берта ухмыльнулась:

– За двести марок устрою что угодно. Музыка – торговое кредо нашего заведения.

– Двести марок? За одну репетицию? Это грабёж!

– Хорошо. Триста.

– Вы ополоумели? Кто вас учил торговаться?

– Предложение в триста марок закончилось. Новая цена – пятьсот марок! За спасение жизни совсем не дорого.

– Хорошо, хорошо, только давайте начнём немедленно!

Берта подбоченилась.

– Деньги вперёд!

– Я вчера поиздержался! Я приличный человек. Обслужите меня в кредит, под любой процент!

– Я вас за язык не тянула.

Берта вложила в рот два пальца и свистнула. В зал стали вываливаться сонные бордельеро, спрашивали, что случилось.

– Девочки, мальчики, на сцену! – приказала хозяйка. Работники ворчали, но повиновались.

Берта уселась за рояль.

– Макс, нам нужна опера про Вагнера. Срочно.

Макс думал не дольше секунды. Потом хлопнул в ладоши и запел на мелодию известной песенки «Облей меня, я вся горю»… Берта грянула аккомпанемент.

Этот текст навеки врежется в дирижёрскую память:

 
Наш Вагнер раз, придя домой, был очень удивлён;
В постели чья-то голова и на полу гондон
Велел жене он отвечать, секретов не тая –
Зачем чужая голова, где быть должна моя?
Ах, где ты голову нашёл, шёл бы лучше спать.
Кочан капусты там лежит, что принесла мне мать
Объездил Вагнер целый свет, в походах стёр трусы
Нигде он больше не встречал на кочанах усы!
 

Не сговариваясь, коллектив пустился в пляс. Вакханалию прервал Арнольд, принесший с рынка мешок еды. Он сказал:

– Там какой-то важный полковник приехал, с охраной. Кажется, будет работа!

Глаза Бено стали шире лица. Он бросился к роялю, отпихнул Берту.

– Все, у кого есть уши, помогайте! – воззвал дирижёр. – И да поможет нам бог!

* * *

Бено стал играть «Полёт валькирий». Эту мелодию знают даже те, кто считает Вагнера моделью стиральной машины. Матильда вытащила скрипку, контрабас подхватил, и даже Макс взял несколько чистых аккордов, хоть и предпочитал более сложные гармонии. Герда и Моника, не сговариваясь, принялись танцевать что-то древнегерманское.

Распахнулись двери. В зал вбежали автоматчики, заняли ключевые точки. Очень ловко, будто каждый день так делают. За ними, походкой демона и с таким же лицом вошёл полковник Бирке. С ним одноглазый адъютант. Музыканты старательно не отвлекались.

Неожиданно Матильда вышла вперёд и принялась петь на тарабарском каком-то языке, оперным голосом.

Бирке уселся за столик, даже покачал носком сапога в такт. Подозвал адъютанта и спросил вполголоса.

– Клаус, что это?

– Это бордель.

– Похоже на сумасшедший дом. Эта картина будет являться мне во снах как плата за грехи. В городе точно нет других музыкантов и дирижёров?

– Эти – последние. После вчерашней бомбёжки.

– Ну что ж. Чем хуже – тем лучше.

Бирке вскочил и стал аплодировать.

– Прекрасно! Мне всё очень нравится! Браво, практически! – сказал полковник.

Музыка остановилась. Бено не поверил ушам.

– Вам правда понравилось?

– Да! Это то, что нужно!

– Серьёзно?!

– Разумеется! Всё так свежо! Вы зря наговаривали на Вагнера! Мне ничуть не скучно!

– Видите ли, я как режиссёр проекта, внёс некоторые изменения.

– Можете не объяснять, я всё одобряю.

– Это модернизм, новое прочтение. Я подумал, валькирий должны играть настоящие чиновницы министерства обороны! Дочери бога войны.

– Полностью согласен.

– А бог Вотан – это олицетворение отца нации. У нас все артисты из народа. Всё просто – как устав караульной службы. Никакого снобизма. Солдаты сразу поймут главную мысль.

– Да замолчите вы! – не выдержал комендант. – Я сказал уже, мне всё нравится. Я прекрасно отличаю хорошую оперу от халтуры. Я семь лет отсидел в одной камере с кассиром берлинской оперы. Всё, что он мне пел, было намного хуже. И помните, до премьеры осталось три недели. Грустно будет не успеть.

– Насколько грустно?

– До боли грустно.

Бено хотел рассказать про передовой имперский стиль в современном искусстве, Бирке жестом ладони остановил словоплёта. Он пошёл знакомиться с труппой. Каждому пожал руку и посмотрел в глаза. Не все выдержали этот взгляд.

– А кого играет эта девушка?

Комендант показал на чёрную Герду.

– Это одна из наших валькирий, – заявил Бено. – Мы ещё не определились, какая именно.

– Только мне кажется, что она чёрная?

– Кто?

– Валькирия!

– Неужели? Я не заметил.

– Откуда вы родом, милая?

– Из Нижней Саксонии, – уверенно ответила танцовщица.

– У неё есть справка об арийском происхождении, – вмешался Макс.