Текст книги "Охота на невесту"

Глава 3. Бегство из Нюрнберга

Лишь много позже, когда запыхавшиеся и раскрасневшиеся Эрих и Амалия покинули свое тайное любовное гнездышко, граф набрался мужества признаться невесте в своих безрассудных планах:

– Сокровище мое, нам придется бежать из Нюрнберга. Прямо сейчас, под покровом ночи. Дело в том, что я… Я сгоряча объявил во всеуслышанье, что вскоре поведу тебя к алтарю. Да еще и с благословения самого архиепископа. А для того надо отправиться в Майнц и вымолить у прелата разрешение на наш брак. Иначе я стану посмешищем всего рыцарства, а твое честное имя будет опорочено сплетнями и наветами. Мы должны упредить козни завистников и недругов!

Юная красавица охнула, в ужасе прижав ладони к устам:

– Во имя Пресвятой Девы, Эрих! Как ты мог? Отец никогда не даст согласия на наш брак! И я… Я нужна ему здесь – вести хозяйство, ходить за стареньким дедом… Я не могу вот так сразу все бросить и сбежать в неизвестность. Даже с тобой.

– Но пойми, любовь моя, другого выхода нет! – страстно воскликнул рыцарь, стискивая тонкие пальчики девы. – Священник уже не раз грозил твоему отцу отлучением от церкви за то, что позволяет дочери якшаться с «вероотступником и смутьяном из семейства фон Райхерт». К тому же по городу уже поползли слухи о нашей с тобой греховной связи. Еще чуть-чуть – и тебя объявят ведьмой, опоившей меня приворотным зельем! Хочешь угодить на дыбу в заплечных дел мастера? Или – того хуже – на костер инквизиции?

Амалия побледнела, как полотно, и покачнулась, хватаясь за резные перила беседки:

– О Боже! Я и не думала, что все так серьезно… Видит Всевышний – ничего дурного я не замышляла! Всего лишь хотела любить и быть любимой… Неужели нам и вправду грозит такая страшная беда?

– К сожалению, да, моя радость, – мрачно кивнул Эрих, бережно поддерживая невесту под локоток. – Времена нынче суровые, нравы – жестокие. Слепая чернь готова верить любому навету и поклепу. А князья церкви только и ждут повода, чтобы упечь на костер какого-нибудь вольнодумца или его подругу. Нельзя допустить, чтобы наша чистая любовь стала поводом для расправы фанатиков над невинной девой! Лучше нам бежать отсюда куда глаза глядят – хотя бы на первых порах. А там, глядишь, с Божьей помощью, утрясутся наши дела. Сможем послать весточку твоему батюшке, вымолить его прощение и благословение… А нет – так обвенчаемся тайно в какой-нибудь дальней церквушке, а после явимся пред его светлые очи уже как муж и жена. Поверь, счастье и покой моей дамы сердца для меня дороже собственной жизни!

Выпалив эту прочувствованную тираду, молодой граф опустился на одно колено и прижался пылающим лбом к холодным рукам застывшей в смятении Амалии. Несколько мгновений длилось напряженное молчание. А затем дева глубоко вздохнула и прошептала дрожащим голосом:

– Да будет так, мой герой. Я вверяю тебе свою судьбу и доброе имя. Куда ты – туда и я. Твой Бог – мой Бог, твоя родина – моя родина. Веди же меня хоть на край света – лишь бы подальше от этого ханжеского, завистливого, лицемерного города! Дай мне четверть часа, чтобы собрать кое-какие пожитки – и я готова.

– О, моя мудрая, моя решительная валькирия! – восторженно воскликнул Эрих, вскакивая и порывисто заключая Амалию в объятия. – Мы будем вместе и душой и телом, что бы ни случилось! Наша любовь преодолеет любые испытания. Ступай же скорее сбираться в путь-дорогу, а я пока подготовлюсь к отъезду.

Звонко чмокнув графа в небритую щеку и подмигнув ему напоследок лукавым синим глазом, Амалия вихрем умчалась в дом, прелестно путаясь в пышных юбках. А воодушевленный Эрих со всех ног бросился на поиски своего оруженосца Курта.

***

Верный слуга обнаружился на кухне, где усердно налегал на запеченного с брусникой гуся, плавающего в ароматном янтарном соусе. Расторопные служанки Амалии так и увивались вокруг статного, видного молодца в расшитой гербами ливрее, то подкладывая ему лакомые кусочки, то подливая в кубок игривого белого вина.

– Курт! – рявкнул Эрих, вломившись в благоухающее чесноком и специями царство Гестии. – Не время чревоугодничать и волочиться за юбками! Дело есть, и дело неотложное. Живо седлай наших коней – да смотри, получше припаси провизии в дорогу. Выезжаем через четверть часа!

Верный оруженосец, не дожевав смачный кусок гусятины, со стуком уронил вилку и вытаращился на господина квадратными от изумления глазами:

– Как, сир Эрих? Куда? Зачем? Мы ведь только что прибыли! Я думал, ваша милость погостит в Нюрнберге хотя бы до конца недели. Опять в путь? Да на ночь глядя? Час от часу не легче!

– Не до отдыха сейчас, друг мой, – нетерпеливо отмахнулся граф. – Дела сердечные не ждут. Спасаю свою невесту от навета и поругания. Потом объясню подробнее, а пока – делай, что велено, и побыстрее! Не то я сам пойду седлать лошадей!

Набив рот напоследок яблочным штруделем и торопливо запив его кислым мозельским прямо из кувшина, Курт со вздохом поднялся из-за стола, многозначительно подмигнул разочарованно загомонившим девицам и засеменил вслед за господином во двор. Служанки лишь переглянулись меж собой, пряча понимающие улыбки и качая головами вслед сладкой парочке влюбленных.

***

Спустя условленные пятнадцать минут у калитки дома бюргера Кунца собрались четверо всадников. Закутанная в темный дорожный плащ Амалия восседала на смирной белой кобылке, крепко прижимая к груди узелок со скромными пожитками. Эрих и Курт, облаченные в кожаные колеты и крепкие штаны для верховой езды, ловко взметнулись в седла гнедых жеребцов. Четвертым был мул, навьюченный провиантом и всем необходимым в дальней дороге.

– Трогаемся, и тихой рысью, чтобы не привлекать лишнего внимания, – скомандовал граф, первым направляя коня к воротам. Укутанная Амалия пристроилась за ним. Курт замыкал кавалькаду, подстегивая мула и настороженно прислушиваясь к каждому шороху.

Маленький отряд торопливо поскакал по ночным улицам Нюрнберга, погруженного в сладкую негу сна. Редкие припозднившиеся гуляки шарахались в стороны от всадников, пьяно выкрикивая им вслед далеко не лестные эпитеты. В какой-то миг на соборной площади путь беглецам преградил патруль ночной стражи. Но Эрих небрежно швырнул капралу увесистый кошель, и служивые, отдав на всякий случай честь, мигом растворились в подворотнях.

Вот, наконец, и городские ворота. Сонный стражник, зевая и почесывая алебардой за ухом, вышел из сторожки с фонарем. Но при виде знакомого лица графа фон Райхерта, его вечного оруженосца и двух вьючных животных, страж лишь подобострастно поклонился, засуетился и заскрипел тяжелыми засовами. Эриха в Нюрнберге знали все – как-никак, завидный жених и покровитель города. Стражник не смел и помыслить учинить ему допрос.

Когда тяжелые, окованные железом ворота со скрипом распахнулись, Эрих, не мешкая, ринулся вперед. За ним, дико озираясь через плечо, последовала Амалия. И наконец, цокая подковами, протрусили Курт и мул.

Спустя несколько минут лихие всадники растворились в предрассветной мгле, а ворота Нюрнберга с лязгом захлопнулись у них за спиной. Побег удался! Влюбленные беглецы были свободны – насколько позволяют быть свободным кандалы тайного брака и неодобрения общества.

Глава 4. В дороге

Три дня и три ночи скакали Эрих, Амалия и Курт проселочными дорогами Баварии, избегая больших городов и людных трактов. Путь их лежал в далекий Майнц, в резиденцию архиепископа Уриэля – духовного владыки всей округи. Лишь у этого прелата влюбленные могли испросить благословения на брак и покровительства против происков завистников.

По зеленым долинам, по холмам и перелескам, вдоль быстрых говорливых речушек и сонных прудов пролегала дорога беглецов. Древний, овеянный легендами край, воспетый миннезингерами. Здесь, среди цветущих лугов и дубрав, среди готических руин и сказочных фахверковых городков, само небо, казалось, дышало безмятежностью и негой. Словно и не было никакой инквизиции, костров, доносов, людской злобы и суеверий. Словно населяли этот прекрасный мир одни лишь верные рыцари и их прекрасные дамы.

Эрих, хоть и был настороже, каждую минуту опасаясь погони, в душе ликовал. Как давно он не чувствовал себя так безмятежно и молодо, как в этом лихом ночном побеге с любимой! Тревоги с Амброзиусом и его зловещими предсказаниями отступили куда-то на задний план. Впереди была лишь манящая даль приключений и запретный, пьянящий вкус свободы.

Влюбленный граф не прекращал болтать и смеяться, рассказывая невесте занимательные байки из своей гусарской юности. Осмелевшая Амалия звонко хохотала, запрокинув белокурую головку, а дивный румянец вновь заиграл на ее фарфоровых щечках. Даже ворчливый Курт подобрел и притих, лишь молча ухмыляясь в усы проделкам сладкой парочки.

– А потом мы спустили штаны тому зазнавшемуся бургомистру и погнали его через весь рынок, охаживая розгами по голому заду! – со смехом повествовал Эрих, сверкая от удовольствия синими глазами. – Уж и не помню, что он нам такого сделал, старый хрен – кажется, обвесил на оброке. Но сцена та вышла презабавнейшая! Вся рыночная площадь покатывалась со смеху, глядя как почтенный градоначальник улепетывает от нас со всех ног, путаясь в спущенных портках. Ох и влетело же нам потом от отца – старик был в ярости! Но дело того стоило, ей-богу.

– Ах, Эрих, ты такой шалопай! – всплескивала руками разрумянившаяся Амалия, сверкая ямочками на свежих щечках. – И в кого ты таким уродился, невозможный? Не мужчина, а сущее дитя малое. Хорошо хоть повзрослел с тех пор… надеюсь.

– В тебя и уродился, душа моя! – озорно парировал граф, подмигивая невесте. – Ты меня на озорство вдохновляешь одним своим лучистым взглядом. Хочется совершать безумства, быть отчаянным рубакой и сорвиголовой, чтобы моя дама сердца мной гордилась. Да и зачем мне взрослеть – я и так хорош, разве нет? Вон, даже благородные седины уже пробиваются, хе-хе!

И он картинным жестом откинул со лба прядь волнистых темных волос, подернутых благородной сединой на висках. То ли последствия вчерашнего боя, то ли и впрямь возраст давал о себе знать… Но Амалию эта серебристая прядь только умиляла и восхищала – как трогательный след прожитых Эрихом без нее горестей и испытаний.

– Ты в любом возрасте будешь хорош и сердцу мил, о мой благородный рыцарь, – промолвила девушка, одарив жениха таким обжигающим взором, что тот чуть не вывалился из седла. – Я всегда буду гордиться твоей удалью и бесшабашностью. И вообще всем, что ты ни делаешь. Только береги себя и не лезь на рожон почем зря. Мне нужен живой и здоровый муж.

– О, моя строгая, моя рассудительная Минерва! – восхитился Эрих, порывисто припадая к руке невесты затянутой в кожаную перчатку для верховой езды рукой. – Не волнуйся за своего сорвиголову. Твои чары хранят меня от всех невзгод. Разве могу я подвести ту, что всех милее и желанней?

Тут он осекся и умолк, вновь припомнив мрачное пророчество Амброзиуса и его видения в багровом дыму. Голова, отрубленная безжалостным палачом, собственная несчастная невеста, закованная в кандалы… Нет уж, об этом граф и словом не обмолвится своей пугливой голубке! Хватит с нее и без того тревог.

Жизнь покажет, что там напророчил этот старый хрыч, одной ногой стоящий в могиле. Не стоит забивать себе голову всякой чертовщиной – нужно жить здесь и сейчас, наслаждаться мгновением и любовью!

С такими бодрыми мыслями Эрих тряхнул кудрями и пришпорил скакуна. Конь, почуяв его воодушевление, радостно заржал и рванул вперед, пустившись в лихой галоп. Амалия, звонко рассмеявшись, припустила за женихом на своей белой кобылке, а за ними, не мешкая, поскакал и верный Курт, подхлестывая мула.

Помчались всадники по весенним полям и долам, вдыхая дурманящий аромат душистых трав, упиваясь теплым ветром и солнечным светом. В такие мгновения безумного скача можно было поверить, что они и впрямь совершенно свободны – от условностей, от сословных границ, от неодобрения и косых взглядов. Свободны – вопреки всему миру и злобным шепоткам за спиной.

Но недолгой была эта иллюзия безоглядной воли и счастья. Лишь только на горизонте показалась смутная темная полоса, всадники разом придержали коней. Эрих, прищурившись, неприязненно всматривался вдаль, пытаясь рассмотреть детали. Амалия встревоженно поглядывала то на графа, то на подозрительный отдаленный силуэт. Курт бдительно положил руку на эфес верного клинка.

– Что это там, сир? – наконец тихо спросила девушка, не выдержав напряженного молчания. – Никак погоня? Или лихие люди с большой дороги?

– Нет, вроде бы шайки разбойников не похоже, – задумчиво процедил граф сквозь зубы. – Скорее уж странствующие монахи или паломники. Да и движутся они не спеша, вразвалочку. Будь то погоня или грабители – мчались бы во весь опор. Но осторожность не помешает. Курт, приготовь-ка на всякий случай самострел. Мало ли что… А ты, душа моя, держись чуть позади нас. Чует мое сердце, добра эта встреча не сулит.

Амалия послушно отъехала за спины мужчин, комкая поводья побелевшими от волнения пальцами. Курт, ловко спешившись, достал из вьюков небольшой походный арбалет с острыми короткими стрелами. Эрих же, напряженно хмурясь, продолжал высматривать приближающийся отряд незнакомцев, готовый в любой миг обнажить клинок.

Всадники неспешно двинулись навстречу неизвестности, ведя коней под уздцы. Темный силуэт на горизонте постепенно приобретал все более четкие очертания. Вот уже можно было различить длинную цепочку пеших мужчин, бредущих гуськом, понурив головы. Их бедные одеяния явно намекали на некий монашеский орден, а в руках они держали длинные посохи странников.

Завидев приближающихся рыцарей, человек, шедший в голове вереницы, поднял руку, приветственно маша ею. Эриха этот жест необъяснимо насторожил и раздосадовал. Слишком уж фамильярно, слишком обыденно, без всякого почтения. Монахам не пристало столь развязно обращаться с благородными господами – если только они не прикидываются ими, дабы усыпить бдительность и подобраться поближе. Граф украдкой положил ладонь на рукоять верного меча.

Спустя несколько минут обе группы сошлись на узкой проселочной дороге, пролегавшей меж двух цветущих лугов. Теперь Эрих мог хорошенько рассмотреть незваных встречных – и зрелище это ему очень не понравилось.

Перед ними предстали два десятка крепких, загорелых мужчин зрелых лет, облаченных в грубые темные рясы, подпоясанные веревками. Выбритые тонзуры тускло блестели на солнце. Мозолистые руки сжимали длинные дубовые клюки. На поясах болтались объемные кожаные сумы – судя по звяканью, отнюдь не пустые.

Но самое неприятное заключалось в том, что, вопреки всем правилам иноческого обихода, лица у монахов были вовсе не смиренные и не кроткие. Из-под густых, сросшихся на переносице бровей сверкали колючие, пронзительные взгляды. Щеки были иссечены старыми шрамами, от уголков глаз разбегались хищные морщины. А на шеях вместо положенных четок красовались грубо вырезанные из дерева символы – кресты, черепа, волчьи клыки.

Эрих сразу смекнул, что перед ним отнюдь не заурядные служители божьи, бредущие в богомолье к святым мощам. Такие зловещие физиономии он уже встречал у бывалых наемников, выживших головорезов, умывшихся кровушкой в десятках злых сеч. От этой братии за версту разило опасностью и непредсказуемостью.

– Приветствую вас, благородные господа, – раздался негромкий, чуть хрипловатый голос. Говорил тот самый монах, что первым заметил приближение путников и призывно махал им рукой. Он выступил на пару шагов вперед из толпы собратьев и чуть склонил бритую голову в наигранно почтительном поклоне.

Однако глаза его при этом сверкнули такой нешуточной наглостью и вызовом, что у Эриха непроизвольно сжались кулаки. Да что этот смерд себе позволяет? Как он смеет так дерзко глазеть на графа фон Райхерта, вместо того чтобы отвести взгляд и встать на колени? Ох уж эти распоясавшиеся простолюдины…

– И тебе здравствовать, служитель божий, – процедил молодой граф сквозь плотно стиснутые зубы. – Далекий ли путь держите? И что это за орден такой, коему вы, судя по облачению, принадлежите?

Тут он спохватился, что Амалия все это время пребывала с ним рядом, открыв лицо любопытным взорам. Черт, непростительная оплошность! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-то узнал в спутнице беглого графа дочь почтенного нюрнбергского бюргера! Если эти монахи-не-монахи проболтаются кому не следует – быть беде.

Поэтому Эрих, как бы невзначай, заслонил невесту своим могучим плечом и конем, всем своим видом давая понять незнакомцам – не суйте носы куда не просят. Но предводитель монахов лишь ехидно ухмыльнулся краешком рта, сверкнув на солнце золотым зубом.

– Путь наш лежит в Майнц, к его высокопреосвященству архиепископу Уриэлю, – нараспев произнес он, поигрывая веревочным поясом. – Мы – братья древнего ордена Волчьего Креста, славные воины Господа нашего. Несем в мир слово божье и святую инквизицию. Выискиваем чернокнижников, ведьм, вероотступников – и предаем их очистительному огню. Такова наша миссия.

По спине Эриха пробежал неприятный озноб. То ли от зловещих речей монаха, то ли от странного, липкого взгляда, которым тот буравил полускрытую за плечом рыцаря Амалию. Он уже пожалел, что вообще затеял этот разговор и не погнал коня прочь сразу, как только завидел подозрительную черную ватагу. Впрочем, рысью тут, пожалуй, не отделаешься. Эти «волки» вмиг нагонят – что-то подсказывало графу, что резвости им не занимать.

Нужно было поскорее сворачивать неприятную беседу, пока дело не дошло до открытого конфликта или, того хуже, разоблачения личностей беглецов. Кто знает этих бродячих фанатиков – вдруг они уже прознали про исчезновение Амалии из Нюрнберга и рыщут теперь окрест в ее поисках? Костра инквизиции за «похищение честной девицы» ни графу, ни его невесте точно не хотелось.

– Что ж, славные дела вершите, святые отцы, ничего не скажешь, – осклабился он в притворной улыбке, лихорадочно соображая, как бы повежливее распрощаться. – Ступайте себе с Богом, несите в массы слово его. Глядишь, и мне на духу как-нибудь исповедуетесь в ваших богоугодных похождениях. А нам уж пора, знаете ли – дела ждут, неотложные. Счастливо оставаться, благословите на дорожку!

С этими словами он с преувеличенным энтузиазмом взмахнул рукой в подобии салюта, лихо развернул коня, ловко подхватив Амалию под локоток, и ринулся прочь по дороге, не дожидаясь ответа опешивших служек Фемиды. Курт и навьюченный припасами мул со всех ног припустили вслед за господином, лишь на краткий миг замешкавшись.

– Эй, погодите, благородный господин! Как же благословение на дорожку? А милостыню подать за упокой родителей? – донесся им вслед разочарованный окрик монаха-главаря.

Но Эрих даже не обернулся, пришпорив гнедого жеребца. Он был рад-радешенек смыться от этих зловещих, подозрительных типов куда подальше. Очень уж недобрым, цепким было выражение глаз предводителя «братьев Волчьего Креста». А его прощальная усмешка до сих пор стояла перед мысленным взором графа – едкая, многозначительная, не предвещающая ничего хорошего.

Глава 5. Ночь в лесу

Всю вторую половину дня и добрую часть вечера Эрих, Амалия и Курт без устали скакали вперед, стремясь как можно скорее оставить позади место встречи с зловещими монахами-инквизиторами. Лишь когда дневное светило скрылось за горизонтом, расчертив небосвод кровавыми всполохами заката, путники решились сделать привал.

Расположились они на крохотной лесной поляне у говорливого ручья, со всех сторон укрытой молодой порослью вековых дубов и буков. Курт мигом развел небольшой костерок, стреножил лошадей, накормил их овсом из дорожных мешков. А затем проворно соорудил для своих господ незатейливый ужин – ароматную уху из форели, пойманной в ручье, краюху черного хлеба и прихваченный из Нюрнберга кувшин доброго рейнского.

Эрих и Амалия расположились у огня на расстеленном на траве походном плаще, блаженно вытянув гудящие от долгой скачки ноги. Граф обнимал невесту за плечи, прижимая к своему горячему боку. Дева доверчиво положила белокурую головку ему на грудь, слушая, как размеренно и сильно бьется под суконным колетом его верное сердце.

Молодые люди ели молча, изредка переглядываясь и счастливо улыбаясь друг другу. Эрих с аппетитом уплетал сытную уху, то и дело прикладываясь к оловянной фляге с рейнским. Амалия же больше налегала на краюху и лишь пригубливала вино, опасливо морщась. Не приучена была отроковица к крепким напиткам в почтенном бюргерском доме.

– Ты чего не пьешь, душа моя? – добродушно подначил ее граф, сверкнув озорными синими глазами в мерцающем свете костра. – Брезгуешь припасами твоего жениха? Или боишься захмелеть и потерять бдительность в этой глуши?

– Ах, что ты, милый, – зарделась Амалия, смущенно пряча глаза. – Просто я… не больно-то привычна к вину. Отец не одобрял, когда девицы налегают на чарку. Говорил, от этого женщины становятся слишком бойкими на язык и норовят командовать мужчинами. А где это видано, чтобы представительница слабого пола верховодила? Так и до греха недалеко.

С этими словами она нерешительно поднесла флягу к устам и сделала несколько глубоких глотков. По щекам ее тут же разлился очаровательный румянец, а голубые глаза заблестели влажным, манящим блеском. Эрих невольно засмотрелся на порозовевшую от вина красавицу, чувствуя, как в чреслах разгорается знакомое тягучее, властное томление.

– Ничего, родная, – прошептал он, притягивая невесту еще ближе и проводя пальцем по ее трепещущим ресницам. – Привыкай помаленьку. Ты ведь теперь почти графиня. А знатным дамам сам Бог велел выпить на пирах чарку-другую для куражу. Да и не такая уж ты слабая, сдается мне. Ох, не такая… Просто не раскрылась еще, не осознала своей истинной силы. Но ничего, я раскрою в тебе все потаенные таланты…

Он многозначительно подмигнул вконец смутившейся Амалии и запечатлел на ее полных розовых устах жаркий, собственнический поцелуй. Девушка, охнув, обвила руками шею Эриха и страстно приникла к его губам, прижимаясь всем гибким телом.

Но тут деликатное покашливание вернуло увлекшихся друг другом влюбленных к реальности. Это Курт, неслышно подойдя к костру, застенчиво потупился, не зная, куда деть глаза при виде столь откровенной сцены.

– Прошу прощения, что прерываю, господин, – пробормотал верный оруженосец, вертя в руках охапку сухого валежника. – Подбросить хворосту в огонь? А то прохладно становится. Не дай Бог, госпожа Амалия продрогнет…

– Брось ты свои расшаркивания, друг мой, – отмахнулся Эрих, с явной неохотой оторвавшись от медовых уст невесты. – Подкинь, конечно. Чем ярче костер – тем надежнее защита от ночных хищников. Да и согреться после холодного дня в седле – святое дело.

Курт кивнул и сгрузил валежник в жадно трещащее пламя. Костер вспыхнул с удвоенной силой, разбрасывая вокруг пляшущие оранжевые блики. Теплая волна мягко окатила разрумянившиеся лица влюбленных. Амалия блаженно потянулась всем телом, словно кошечка, щурясь от удовольствия.

– Ах, как славно, – пролепетала она, зевая и откидываясь на походный мешок Эриха. – Сытно, тепло и мой суженый рядом. Лучшего и желать нельзя. Так бы и провела вот так всю жизнь – в странствиях, в лесах, наедине с тобою под звездным небом. Будто и нет ничего на свете, кроме нас двоих.

– Дай-то Бог, милая, – тихо вздохнул граф, бережно поглаживая Амалию по золотистым локонам. – Да только придется нам еще долго скрываться и юлить, прежде чем обретем право открыто любить друг друга. Не до странствий и костров нам сейчас. Архиепископа уломать, в обществе реабилитироваться, от инквизиции откупиться – тьма хлопот. Но ничего, прорвемся. Ты только будь всегда рядом и люби меня – а я уж в лепешку расшибусь, а устрою нашу жизнь как надо. И чтобы без всяких там костров – разве что походных…

Он ласково чмокнул Амалию в макушку и бережно подоткнул вокруг нее полы своего плаща, как одеяло. Глаза девушки уже слипались после тяжелого дня – сказывались непривычные физические нагрузки, волнения и терпкое рейнское. Спустя пару минут княжна тихонько засопела на груди у Эриха.

Убедившись, что возлюбленная крепко спит, граф осторожно переложил ее голову с себя на импровизированную подушку из седельной сумки. Затем медленно, стараясь не шуметь, поднялся на ноги и жестом подозвал дремавшего у огня Курта.

– Не спится что-то, старина, – задумчиво потирая подбородок, признался Эрих слуге. – Сдается мне, как бы не пожаловали сюда под покровом ночи наши давешние знакомцы – монахи-инквизиторы. Уж больно странно они на нас косились, особенно на Амалию. Будто признали или заподозрили чего недоброе. Пойду-ка я в дозор, осмотрюсь вокруг на всякий случай. А ты последи пока за госпожой. Только, смотри, без рук! Узнаю, что какие вольности себе позволил, пока я за порядком следил – не обессудь. Голову с плеч снесу и не поморщусь.

– Что вы, господин, как можно! – всплеснул руками возмущенный Курт. – Да за кого вы меня принимаете? Я отродясь чужих невест не трогал и впредь не собираюсь. Тем более – вашу суженую, сир. Она для меня все равно что святыня. Зуб даю – в обиду не дам, сам лягу костьми, а уберегу. Идите спокойно, разведайте, что там и как. А я уж тут пригляжу в оба, чтобы комар носу не подточил.

– Ну смотри, вассал, – нарочито грозно пророкотал Эрих, сверкнув синими очами, но в глубине души довольный верностью слуги. – Держи ухо востро. Чуть что – мигом меня зови, кричи что есть мочи. Да за оружие хватайся. Не ровен час – набегут на нас «волки позорные», навалятся скопом. Одному тебе с ними ни в жисть не совладать.

С этими словами он подхватил с земли свой тяжелый меч, засунул кинжал за голенище сапога и, стараясь не шуметь, двинулся в ночную тьму, от которой спасал лишь слабый, трепещущий свет затухающего костра. Курт проводил господина обеспокоенным взглядом, кусая губы, а затем покрепче стиснул в мозолистой ладони рукоять своего испытанного клинка и уселся рядом с безмятежно сопящей Амалией, обоняя взглядом окрестные леса и заросли.

Эрих же углубился в чащу, стараясь двигаться быстро, но бесшумно. Все его рыцарские инстинкты и навыки следопыта, вынесенные из бурной, полной опасностей молодости, сейчас обострились до предела. Он внимательно вслушивался в каждый подозрительный шорох, всматривался в каждую тень, гадая – не таит ли она в себе опасного врага или свирепого хищника.

Однако в лесу царила умиротворяющая тишина, лишь изредка нарушаемая уханьем одинокого филина или треском сучьев под лапами пробегающей мелкой живности. По-летнему теплый ночной ветерок приятно обдувал лицо, овевая кожу пьянящими ароматами разнотравья, земляники и сосновой смолы. Над головой, в просветах меж раскидистых крон деревьев призывно мерцали крупные белые звезды. Ущербный лунный серп лениво полз по небу, заливая поляны призрачным молочно-белым сиянием.

Обойдя довольно большой участок леса по периметру вокруг стоянки, Эрих наконец несколько успокоился и перевел дух. Кажется, все спокойно. Ни единого признака человеческого присутствия или затаившейся в кустах кровожадной твари. Видать, и впрямь почудилось, накрутил себя после тревожной встречи с «братьями Волчьего Креста». С чего бы им выслеживать беглецов и нападать среди ночи? Они ведь даже толком не знают, кто такие Эрих с Амалией и какова цель их путешествия.

«Расслабься, старина, – мысленно одернул себя граф, перекидывая меч из руки в руку. – Ты уже сам себе злобных инквизиторов средь бела дня мерещишь. Того и гляди невинных монашков за серийных душегубов примешь. Наслушался давеча Амброзиусовых бредней про эшафот и костры, вот теперь и чудится всякое. Сказано же было – выкинь из головы всю эту муть, а то и впрямь беды накличешь. Господь милостив, все обойдется. Лучше подумай о невесте и скорой свадьбе».

Подбодрив себя такой здравой речью, Эрих развернулся и не спеша побрел обратно к лагерю, насвистывая под нос незатейливую песенку. Однако не успел он сделать и десятка шагов, как вдруг лес огласил истошный, исполненный первобытного ужаса крик Курта:

– Господин! Сир Эрих! Скорее! Помогите!!!

В следующую секунду отчаянный вопль оборвался так же внезапно, как и начался. Да так жутко и многозначительно, что у Эриха похолодело внутри и волосы на загривке встали дыбом. Все его худшие опасения мигом всколыхнулись с новой силой.

Выхватив меч из ножен, граф бросился к поляне со всех ног, молясь лишь об одном – чтобы не опоздать.