Текст книги "Воздушная Ярость"

Воздушная Ярость
Сплэтни Прайчэк

© Сплэтни Прайчэк, 2017

ISBN 978-5-4485-5407-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

…«Воздушная ярость» – довольно распространенная реакция неуравновешенных, а иногда нетрезвых людей на специфические условия авиаперелёта. Приступы «воздушной ярости» подвергают опасности жизни и здоровье других пассажиров и могут оборачиваться огромными убытками, потому что иногда самолеты приходится сажать совсем не в том аэропорту, куда они направлялись…»

(По материалам зарубежной печати)

За высокими стёклами зала ожидания аэропорта вечерело. Таял на верхушках деревьев закатный отсвет. Тень от здания терминала накрыла привокзальную площадь. Лишь на самом краю её продолжал сиять, всеми стеклами отражая расплавы уходящего солнца, прикованный к постаменту белоснежный турбовинтовой гигант – бывший флагман гражданского воздушного флота.

Высокий мужчина лет сорока – сорока пяти, с висками едва тронутыми сединой, стоял у окна. Он держал за спиной плоский чемоданчик и смотрел, как день угасает.

Вот мужчина качнулся с пятки на носок и выбил ногтями по пластику своего чемоданчика краткую неровную дробь. «М да. Что-то я совсем расклеился. Нервы шалят невыносимо» Ему страшно не хотелось лететь.

Но и не лететь было нельзя. Деловая поездка закончилась. Он получил техническое задание, которое завтра же следовало довести до ведома персонала и начинать работать. От того, как быстро и слаженно сотрудники компании справятся с поставленной задачей и будет зависеть, получит ли предприятие заказ на производство всей партии продукции или нет. А это очень и очень крупный заказ.

Чемоданчик вновь отозвался беспокойной дробью: «Ох, баб Шура, баб Шура! Столько лет ты мне не снилась, а тут – на тебе – пожалуйста», – подумал Борис (а именно так звали мужчину) и снова озадаченно сдвинул брови к переносице. Он никогда не верил в приметы и вещие сны. А с предчувствиями разбирался довольно просто: мол, если судьба на пути и уготовит какой-нибудь неожиданный капкан, то обойти его труда не составит. Стоит лишь надлежащим образом настроиться и держать себя начеку.

Однако реалии сегодняшнего сна вполне могли положить начало разрыву стройной структуры давно устоявшихся жизненных директив. Осадок, оставшийся после него, вызывал в душе настоящее смятение, изначально отвращая от самой поездки в аэропорт.

А как иначе? Ведь покойницу он увидел сидящей рядом с собой в самолёте. Мало того, в память прочно врезались её слова: «Ох, Борька, Борька, держись! Тяжелое испытание ляжет на твои плечи сегодня. Вспомни, что я тебе говорила, чтобы его вынести. Сам беды избежишь и других от смерти избавишь». При этом самолёт во сне всё больше и больше кренился набок пока, наконец, с полок не посыпались сумки и прочая ручная кладь.

Борис отвернулся от окна. Взглядом прошёлся по залу ожаидания. Нет, никто из людей не проявлял видимых признаков беспокойства. Нетерпение, скука читались на лицах многих. Но не страх.

Значит, и ему следовало эту аэрофобию срочно, каким-то образом, обуздать. Он слишком часто пользовался услугами воздушного транспорта, чтобы считать его опаснее железнодорожного или автомобильного и летать никогда не боялся. Пусть, – думал он, – в авиакатастрофе за раз погибает намного больше людей, чем в автомобильной аварии или при крушении поезда, но ведь и падают-то самолёты в десятки – да что там! – в сотни раз реже.

Борис вновь свёл брови к переносице, закрыл глаза и сосредоточился, – имелся у него такой, как бы яснее описать эту особенность – небольшой дар предвидения, что ли, – но углядеть себя гибнущим в ближайшие часы так и не смог. Тем более при крушении авиалайнера. Знак хороший. А стало быть, и бояться предстоящего перелёта не следовало.

Борис открыл глаза и повернул голову. Взгляду предстала галерея второго яруса терминала, где находился буфет. Все так же продолжая придерживать кейс за спиной, Борис неторопливо развернулся, и двинулся через обширный зал по направлению к лестнице.

Лампы в аэропорту еще нё зажгли. Над стойкой бара горели алым подвесные светильники. С удивлением отметив, что он единственный посетитель заведения на данный момент, Борис заплатил за коньяк, взял предложенную рюмку, упаковку нарезанного лимона и направился к столику у парапета.

Он чувствовал себя виноватым перед бабулей. Очень уж долго не вспоминал о ней и до сих пор так и не побывал у неё на могиле. А ведь она многое значила для него. Более светлого и мудрого человека ему ещё не приходилось в жизни встречать. Люди часто приходили к ней за духовной поддержкой. На всё село она была единственной христианкой и регулярно посещала храм – единственную уцелевшую в округе, а может быть даже и во всей области, церквушку. Её звали читать молитвы над усопшими. И хоть в те времена подобные вещи, мягко говоря, крепко не поощрялись, она не раз бралась лечить посредством молитвы многих из тяжело хворавших односельчан. Кстати сказать, вовсе не безуспешно.

«Каюсь, бабуль, – мысленно повинился Борис. – Не вспоминал я Бога. Давно не вспоминал, хоть и учила ты, всякий раз сажая меня на поезд: «Тяжела и суетна жизнь в городе, но ты знай – Бог о тебе всегда помнит. И ты тоже не стесняйся любить Его и почаще к Нему обращаться. Пусть коротко: «Господи, помилуй», – коль беды хочешь избежать иль испытание какое пройти достойно. «Благослови, Господи», – говори, если дело предстоит тебе доброе и надобно его до конца довести без помех всяческих». Не до того, мне было. Ты ж знаешь, детство всё во дворе прошло. В жизнь, иной раз, зубами приходилось вгрызаться, чтоб вырвать и себе от неё тоже, хоть мало-мальски ценный, кусочек.

Но ты права. Давно я не «крестил лба», не просил «помиловать», «благословить». Молитвы, которым ты меня научила, я сейчас едва вспомню. А это не правильно. Не правильно, я знаю».

Борис сложил пальцы правой руки в щепоть и осенил себя знамением, шёпотом при этом добавив: «Упокой, Господи, душу рабы Твоей Александры». Очень легко и естественно это у него получилось. Будто бы и не было перерыва, лет этак в тридцать длиною.

Опустевшая рюмка вернулась на поверхность стола. Под высоким потолком терминала стали загораться плафоны. «Прости, баб Шура, но не получится у меня сейчас открыть Ему душу. Всё время обманываю себя: что, мол, потом – сейчас не время. Тяну. И вру! Боюсь! Боюсь поменять привычный образ жизни. Боюсь начать чувствовать себя кому-то в чём-то обязанным. Индивидуальность свою потерять боюсь! Я ж знаю – от неё в большей части придётся отказаться, когда вера не «лишь бы», а по-настоящему. Как у тебя…

Но я приеду. Обещаю, что обязательно приеду к тебе на эти же выходные. Могилка твоя, наверное, вся заросла, но я отыщу. Сам все почищу и приведу в порядок. Закажу памятник…»

– УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ! – ожили вдруг гигантские громкоговорители, – ОБЪЯВЛЯЕТСЯ РЕГИСТРАЦИЯ НА РЕЙС Д 352…

Борис вздрогнул и, будто, проснулся. Он снова был в аэропорту. Многократно усиленный голос из динамиков объявлял регистрацию на рейс. Его рейс…

И тут с окружающей его реальностью произошла удивительная метаморфоза – всё: и разгорающиеся под потолком плафоны освещения, и голос в репродукторе, и даже само место за столом у парапета – всё стало вдруг донельзя знакомым. Так же, как и тогда оживились в зале ожидания люди. Так же, как и тогда толпа качнулась в направлении регистрационных стоек. Матери стали спешно ловить расшалившихся детей, а мужчины принялись разбирать сомкнутые в единое каре багажные сумки и чемоданы. Так же точно, как и тогда зашелестели лепестки информационного табло, выстраивая буквы и цифры в необходимом порядке:

РЕГИСТРАЦИЯ

РЕЙС Д 352…

Всё-всё-всё было таким же, как и тогда: матовый свет из-под высокого потолка, лестницы, спускающиеся и поднимающиеся по ним люди, голос из динамика, суетная очередь и… даже, стоящая в её хвосте, худощавая рыжая девчонка. Мало того, она ещё и одета была во всё оранжевое, как и тогда. Когда – тогда? Припомнить не представлялось возможным, но такую деталь трудно забыть.

Реальность стала вдруг видимой, словно сквозь воду, по которой бежали волнами беспокойные круги. Почудилось, что и тело стало вдруг непривычно объёмным, чужим – неподвластным и ватным. Кисти рук будто вспухли чрезмерно и отяжелели. Борис, было, глянул на них, но быстро убедился – нет, они не уподобились ладоням Микки Мауса. Тактильная галлюцинация, может быть, имела место, но не более.

Он тяжело задышал – тревога в груди стремительно нарастала. Вот так и, именно так, он уже когда-то садился на этот рейс. Рейс, который завершился катастрофой при заходе самолёта на посадку.

Надо уйти отсюда. Надо выйти на воздух, на улицу. Покурить. Выйти куда угодно, только – выйти, выйти из этого состояния скорее! Борис принялся беспорядочно собираться.

– С Вами всё в порядке? – крикнул из-за стойки бармен. Пусть перед ним уже стояли несколько новых клиентов, однако парень сумел заметить, как побледнел и потерял контроль над собой один из посетителей бара. – Вам не плохо?

– Нет, нет. Я всё. Я ухожу. – Ответил он, дрожащими пальцами застёгивая замки «дипломата», в который перед этим уложил бутылку и пакетик с нарезанным лимоном. «Спокойно. Спокойно. Состояние, когда человеку кажется, будто он заново переживает какое-либо событие, именуется дежавю. И обусловлено оно нарушением атрибуции информации, компилируемой корой головного мозга. Иными словами, обеспечивая рассудочную деятельность личности, нейронная сеть вдруг дает сбой и воспринимает вновь поступившую информацию как архивную, то есть взятую из долговременной памяти».

И всё же, ошеломляющее впечатление произвёл на него этот «сбой». Ошеломляющее…

* * *

Огненный шар Солнца брезгливо погружался в кисельную пелену бурых облаков, растянувшихся по всему горизонту.

– Борт 8—5—0—27, – прозвучал в наушниках голос диспетчера. – Занимайте полосу два-семь.

– Чёрт, – выругался командир, – как минимум, полтонны долой! В наборе придется почти весь Круг делать!

– Я восемьдесят пять-ноль-двадцать семь. Разрешите руление? – запросил «Вышку» второй пилот и с улыбкой повернулся к командиру. – Не повезло нам, Петрович, на «ноль-девятую» вон, японец катит. Как обычно – всё лучшее нашим заморским партнёрам!

Ветер сегодня дул строго боковой, отчего, что для взлёта, что для посадки можно было задействовать оба торца полосы. При таком раскладе им могло «повезти» с направлением в плотном взлётном трафике, но, «как-всегда-чорт-побери», этого не случилось. А значит, выход на курс следования будет сопряжён с проходом всей «коробочки» или Круга – схемы воздушного движения в зоне аэропорта. Да ещё и на взлётном режиме. Для небольшой компании, родившейся из осколка некогда могучего Аэрофлота, и полтонны керосина с рейса стало б приятным подарком!

– 8—5—0—27, руление разрешаю по первой дорожке. Полосу не занимать, о подходе доложить, – снова прозвучало в наушниках.

Звук турбин заметно усилился. Самолет тронулся с места и медленно покатил по бетону. Борис смотрел на красный от закатного солнца пейзаж. Место ему досталось возле прохода и «на волю» приходилось тянуться через пустое среднее кресло и пространство полного мужчины, занявшего место у иллюминатора. Странное наваждение – будто бы он в очередной раз сызнова проживает жизнь – прошло полностью. Осталось лишь навязчивое волнение, которое под контроль взять так и не удавалось.

Самолёт покинул рулёжную дорожку и выкатился на полосу. Красный отсвет лёг на лица, на переборку за спинами пилотов.

– Борт 85—0—27 на Предварительном, полосу два-семь занял, – вступил в диалог с диспетчером второй пилот.

– Восемь-пять-ноль-двадцать семь, занимайте Исполнительный.

Самолёт продолжил движение, пока не замер, заняв позицию точно по центру полосы. Обороты двигателя начали расти.

– Борт 85—0—27 на Исполнительном, – доложил Второй диспетчеру и, уже экипажу: – Показания авиагоризонтов согласованы, метки совмещены, обогрев ППД включен. Я к взлёту готов!

– Навигационные приборы в норме, ТКС согласован, самолет на оси ВПП, курс 267. Штурман к взлёту готов!

– Двигатели прогреты, механизация крыла выпущена, системы и агрегаты включены, табло отказов не горят. Бортинженер к взлёту готов!

Краткие, заученные фразы, скупые отработанные действия – пункт карты контрольных проверок «Перед взлётом», выполнен – можно взлетать.

– Ну, что полетели? – повернул голову командир. – Давай, Юра, проси взлёт.

Самолёт разогнался и по крутой дуге устремился в небо. В иллюминатор было хорошо видно, как стремительно побежала вниз земля, как начали растекаться вширь горизонты. Сугробы далёких хмурых облаков осели, порозовели. Теперь их верхнюю кромку закат красил в удивительный алый цвет.

«Всё, теперь тревоге моей грош цена. Я решился, и ходу назад больше нет, – подумал Борис. – Благослови, Господи…»

Самолет всё ещё набирал высоту, но набор этот уже не был так крут, как вначале. Просидев некоторое время в напряжённой задумчивости, Борис, наконец, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза: «Долетим. С божьей помощью и долетим. Только благослови, Иисусе. Пожалуйста…»

– Вечер добрый, Контроль, я 85—0—27. После взлета под ваше управление. Пересекаю восемь шестьсот в наборе 9—100 на Баженово.

– 9—100 доложите.

– Занял девять сто по приведенному, – снова сообщил командир, когда самолет поднялся на указанную высоту.

– Понял. Набирайте 10—100 с курсом следования на Баженово.

– Понял. Занимаю 10—100.

В самолёте было светло. Летели высоко над землей, и салон заливало мягким розовым светом. Толстяк достал из портфеля книгу и предался чтению. Борис отстегнул привязной ремень и поднялся, чтобы снять с полки свой чемоданчик. Нужно ж было и себя хоть чем-то занять, так пусть это будет работа. Иначе конца и края не будет видно проклятым сомнениям – долетим, не долетим.

Когда Борис открыл крышку, то взгляд его в первую очередь выхватил из всего содержимого плоскую бутылочку Армянского коньяка. Мужчина некоторое время задумчиво смотрел на неё, затем выудил бутылочку наружу. Тут ещё был пакетик с нарезанным лимоном и походный стаканчик – раскладной, пластиковый. Борис откинул столик на спинке переднего сидения, куда и выставил все эти атрибуты выпивки.

Сосед оторвался от чтения книги и воззрился на Бориса.

– Будете? – спросил Борис.

Вообще-то, сам он не принадлежал к числу заложников алкоголизма, а потому подобные приготовления, в сочетании с его внешним видом, вполне могли выглядеть и нелепо. Толстяк отрицательно покачал головой и вернулся к книге. Вновь оторвался:

– Боитесь летать?

– Да вот, даже не знаю, – развёл руками Борис, – впервые со мной такое.

– Понятно, – толстяк снова уткнулся в книгу.

Борис думал, что этот диалог послужит толчком к началу беседы. Но он ошибся, сосед лишь разрешил для себя некоторую неясность. Тогда Борис пожал плечами и отвернул пробку:

– А я, пожалуй, немного выпью.

Хмель от выпитого в буфете уже почти выветрился, и озабоченность по поводу вызванного сном неприятного предчувствия вновь принялась нарастать. Сознание упрямо кружило вокруг врезавшихся в память ощущений от недавнего «сбоя в работе нейронной сети головного мозга», как ни старался его хозяин держаться подальше от этих воспоминаний.

– Чёрт! – шёпотом выругался Борис, прежде, чем залпом опрокинуть в себя первую, поднятую на борту рюмку. Затем, возложив все надежды в борьбе со столь неразумной настырностью своего разума на коньяк, вновь открыл чемоданчик и извлёк документы для работы.

Гудели турбины. Земля внизу тонула в мутной, однообразной дымке. Рыжее, раскалённое небо за стеклом иллюминатора медленно остывало. Самолет проделал около половины пути, и неизбежный финал полета приближался. «А с чего это я взял, что рейс завершится крушением? Тем более, при заходе на посадку!» – неожиданно поймал себя на мысли Борис. И тут же осознал, что давно, не столько готовится к презентации технического задания перед коллективом, сколько раз за разом исподволь роется в причинах своего не в меру тревожного самочувствия.

Он оторвал взгляд от бумаг и поднял глаза. Перед взором снова предстала полупустая бутылка. И что-то в ней было не то. Поняв, что именно, Борис вздрогнул.

– В чём дело? – встрепенулся толстяк.

– Смотрите! – обратным концом авторучки Борис указал на коньяк, – Видите?

– Что я там должен видеть? – недовольно отозвался сосед, но, тем не менее, потянулся разглядывать.

– Жидкость! Смотрите, уровень!

Толстяк напряг лоб: что от него хотят услышать? Что коньяк кончается? Так он сам же его и выпил! Но тут увидел и он: граница жидкости в сосуде была заметно наклонена.

– Самолёт валится на правое крыло! – довел до его сведения Борис и жутко разволновался.

– Да ну? – мужчина поправил на носу очки и придвинулся ближе, – Надо сообщить стюардессам!

Борис огляделся по салону. Стюардесс нигде не было. Тогда он нажал кнопку вызова.

Девушка в синей униформе появилась через минуту.

– Девушка, у нас все в порядке?

– Да, а в чём дело?

– Смотрите, что-то мы как-то боком летим. Валимся на правую сторону!

– Не переживайте, это нормально. Может быть, сильный боковой ветер, пилоты взяли поправку. А может, просто корректируют курс. Вы в первый раз летите?

– В том-то и дело, что не в первый, – смутился он.

– У вас боязнь перелетов?

– Да нет, обычно я переносил их нормально, а тут… что-то как-то не по себе…

– Может, вам нужно что-нибудь? – спросила она, увидев, как дрожат его руки, – Успокоительного?

– Да нет, спасибо, – жестом он указал на бутылку и попробовал улыбнуться, – у меня есть.

– Я могу дать вам снотворного, подушечку. Поспите, пока летим.

– Да, давайте. Спасибо. И плед, если можно. Знобит что-то.

Ему было неловко и перед соседом – тот деликатно отвернулся – и перед бортпроводницей. Такая юная миловидная девушка, а он распричитался тут, словно детсадовский карапуз. Но что же делать? Едкий, тягучий страх мало-помалу вытеснял здравомыслие и самообладание. Борис опасливо переступил ботинками, скосил глаза на ворсистое покрытие пола. Там под ним, таилась сейчас в бурой мгле бездонная пропасть. И опуская глаза, он опасался, что вполне может разглядеть её сквозь ковёр.

Убегая в ночь, самолёт принялся продвигаться над мглистыми вечерними облаками. Солнце совсем село, а верное ему багровое зарево не могло в одиночку противостоять надвигающейся с востока сизой тьме. Обычное наступление ночи, в этот раз, подсознательно воспринималось Борисом, как некий зловещий символ.

В салоне уже давно горели плафоны. Сосед дремал. Черной завистью сгорал Борис к его равнодушию. Сам же он непрестанно ворочался под пледом. Снотворное действовало лишь наполовину: порою, он ненадолго забывался, но через некоторое время вновь начинал слышать гул турбин, приглушенные голоса пассажиров, чувствовать сквозь веки свет, льющийся с низкого потолка. Но самое главное, в моменты забытья он не видел никаких сновидений. И это было хорошо.

* * *

А экипаж уже готовил самолёт к снижению. Загорелось табло «Не курить/пристегнуть ремни». В салоне показалась бортпроводница, и пошла меж рядами кресел. «Пристегните, пожалуйста, свой ремешочек, – тронула она за плечо Бориса – давайте мне подушечку и плед. Поспали?» «Что? уже прилетели?» – встрепенулся он. «Ну да. Так, что вы зря боялись!» «Но мы же еще не сели!» «Сядем, сядем, – собирая принадлежности, сказала она, – этот самолет ведёт самый опытный в нашей Компании экипаж. Возьмите вашу бутылочку, а столик я прикрою». Мимо прошла вторая стюардесса. Она тоже склонялась к пассажирам, что-то заботливо поправляла, помогала застёгивать пряжки.

Борис быстро облизал губы. От страха во рту появился неприятный сладковатый привкус. Сейчас будем садиться. Он почувствовал, как вспотели ладони.

– Так, подходим, – сообщил командир, – Управление справа, связь и контроль слева. Режим директорный. Юра, вписываемся в схему к третьему развороту, – обратился он ко второму пилоту, – Керосин экономим – выпуск шасси между зонами третьего и четвёртого разворотов.

– Понял командир, – улыбнулся Второй, – премию твоей дочке на свадьбу подарю.

– Ага, раскатал губу, – премию. Вот за «пережёг», вздрючить не забудут, – проворчал бортинженер.

– А когда свадьба, Петрович? В пятницу? – спросил штурман.

– В пятницу, в пятницу. Всё отставить разговоры, работаем.

– Прошли «Раздолье», – сказал штурман. – Удаление 104, курс 85, высота 5700, скорость по прибору 540, снижения 15 м/с… Петрович, а как он зятёк, достоин?

– Подход, я восемь пять ноль двадцать семь, высота пять семьсот, прошли «Раздолье». – Доложил командир диспетчеру Подхода, затем, переключившись на приём, сказал. – Ничего парнишка, серьёзный.

– Восемь пять ноль двадцать семь, я Подход, занимайте 2—700, – разрешил диспетчер.

– Так, экипаж, снижаемся, занимаем высоту две-семьсот.

– Приступили к снижению. Расчётная вертикальная 15 м/с. – доложил Второй.

– Режим «Малый газ», снижаемся на автопилоте, Юра.

– Понял, приступаю.

Самолёт занял указанную высоту, и экипаж запросил разрешения на дальнейшее снижение. Оно было получено.

– Петрович, а как тёща его воспринимает? – продолжал доставать командира штурман. – Блинами потчует?

– Три девятьсот… – сообщал второй пилот, – Сань, ты, что-то слишком дотошно справки наводишь. Подозрительно.

– Да, Саша, давай работать, дай мне Круг, – пресёк своего молодого штурмана командир.

– Связь с Кругом установлена, 600 метров до занятия смежного эшелона. Петрович, тут у меня «всё на мази», а вот дочку твою, красавицу, я проворонил…

– Круг, я 85—0—27, высота 2—100, вижу полосу, заход по схеме, режим директорный.

– 8—5—0—27, я Круг, снижайтесь. Удаление 75, прямой 0—85, заход разрешаю. Эшелон перехода тысяча восемьсот по давлению семьсот десять миллиметров ртутного столба.

– Понял. Сергей, входим в облачность, включи ПОС. – приказал командир бортинженеру.

– Включаю. Выпускаю средние интерцепторы.

– Круг, я восемьдесят пять-ноль двадцадь семь, эшелон перехода 1800, давление 710 выставлено, по достижению 900м доложим. Погоду подскажете? – сказал командир и переключился на приём.

– Командир, скорость велика, – заволновался штурман.

– Сергей вываливай интерцепторы, вываливай полностью и гаси скорость.

– 8—5—0—27, я Круг, ловите погоду: ветер 280 градусов, 8—10 м/с, нижняя кромка облаков 100 метров. Полоса мокрая, коэффициент сцепления 0,42. – донёсся из наушников голос диспетчера.

– Круг, я 85—0—27. Понял. Занял 900 метров. Экипаж, убрать интерцепторы, приготовиться к выпуску шасси.

– Командир, рано! Идём с превышением. Скорость 425… – сказал штурман.

– Саня, садимся сразу, – напомнил ему командир, – шасси выпускаем на траверзе. Дай Посадку. Шасси выпустить.

– Связь с Посадкой установлена.

– 8—5—0—27, я Круг, подлетаете к зоне третьего разворота. На 900 удаление 50.

– Круг, я 85—0—27. Прошу разрешения на выполнение разворота.

– 8—5—0—27, я Круг. Выполнение разрешаю.

– Интерцепторы убраны. Шасси выпущены. «Три зеленые»! – сообщил бортинженер. Он ожидал, что при такой скорости гидросистема выпуска шасси не справится со своей задачей из-за напора встречного потока, отчего те поползут обратно в свои ложементы. Но всё прошло «тип-топ». Шасси встали на замки и были готовы к принятию Землёй самолёта.

Экипаж торопился. Времени было в обрез – к третьему развороту подходили с превышением и по высоте, и по скорости. Использовав в качестве воздушных тормозов интерцепторы крыла, экипаж сумел погасить скорость, максимально снизив её значение до приемлемого предела. Однако, последующее замедление самолёта, возникшее в ходе выпуска шасси, оказалось намного больше ожидаемого. В пассажирском салоне сразу же почувствовали кратковременную потерю высоты, и Борис тут же вцепился в переднее сиденье. В паху неприятно засвербело. «Падаем, падаем!» – прерывисто задышал Борис. Он был бледен, и пот крупными каплями выступил у него на лбу.

– Да не переживайте вы так! – хохотнул тучный сосед – Сядем усе! Просто в воздушную яму попали!

– Чёрт, – выругался вдруг командир. – скорость 365! Увеличиваю режим двигателей, снижение до 850м, стабилизация.

– Режим семьдесят, семьдесят пять, восемьдесят… – бортинженер докладывал о росте числа оборотов двигателей.

– Командир, слишком резво снижаемся! Восемьдесят… шестьдесят… сорок! Восемьсот сорок! – заволновался штурман.

Когда самолёт вошёл в левый крен для выполнения манёвра, Борис напрягся до мучительных спазмов в мышцах. Ему было наплевать на то, как он может сейчас выглядеть со стороны. Растущий уклон и натужный сип двигателей вгоняли в ужас. Где-то впереди заплакал ребёнок. Нагнетатели не успели стабилизировать давление в салоне, и у малыша, видимо, здорово заболели уши. «Падаем, падаем, – с присвистом шептал Борис, чувствуя, как воздух салона давит на барабанные перепонки, – Вот. Вот. Сейчас…

А в кабине пилотов в этот момент взревела сигнализация: машина теряла устойчивость и могла в любой момент сорваться в штопор. Виной всему был недостаток скорости.

– Во, зараза! – вздрогнул второй пилот, услышав зуммер и машинально отдал колонку штурвала от себя.

Ему помог командир – мигом раньше, желая немного разогнать самолёт проверенным способом, задал автопилоту режим «спуск». К такому слаженному взаимодействию пилотов в пассажирском салоне не остался равнодушным никто. Вскрикнули даже некоторые мужчины. Неприятное ощущение, когда теряешь ориентировку в пространстве. Из салона, за иллюминаторами которого чернела густая, укутанная в тучи ночь, было невозможно установить, в каком положении находится лайнер. Однако здравый смысл и вера в экипаж не позволили пассажирам развить секундную панику до истерики. Многие недоверчиво затаились.

Сигнализация в кабине пилотов продолжала орать. Шкала авиагоризонта находилась в правом наклоне и, плюс к тому ползла вверх.

– Крен, крен большой! – закричал штурман.

– Куда? Куда крен?! – глядя во все глаза на прибор, командир никак не мог счесть его показания. Словно б, странным образом, вмиг разучился это делать.

Автопилот отключился, но продолжал напоминать об опасных режимах полёта рёвом сигнализации. Самолёт, задрав нос, тормозил себя плоскостями в воздушной среде, всё больше теряя скорость.

– Стой! Давай вправо! Вправо выводим! Петрович, вправо! – закричал второй пилот.

– Юра, держи!!!

– Командир, брось! Брось, говорю!!! Я сам!!!

– Юра, выводи!!!

– Нет, мы падаем?! Ну, ты что?!!! Падаем!!!

– Тяни, Юра!!!

– Падаем! Падаем!!!

Последним действием экипажа было рефлекторное взятие колонки штурвала на себя. Последняя надежда взмыть в небо? Кто знает… но пассажиры, вмиг, все как один осознали, что участь их решена. С заложенными болью ушами, не слыша собственных криков, они в последнем порыве отстранились от левого борта, осознав, что именно отсюда и придёт гибель. Хотя, повторяю, в этот последний миг, никто из них, совершенно, не ориентировался в пространстве.

А на земле в это время шёл дождь. Низкие, чёрные тучи угрюмо и зло катились над заросшей осокой и камышом болотистой равниной. В темноте клубились мокшие под мелкими, монотонно шуршащими каплями заросли ивняка. Шумела во мгле река невидимым перекатом.

В два часа, восемнадцать минут и девять секунд к шуму воды примешался неясный, сиплый гул. Быстро нарастая, он перешёл в надсадный вой. В недрах туч полыхнул змеёй слабый сполох. Пропал. Захлебнувшись, вой сменился частыми хлопками и в этот миг мохнатую пелену прорвал, обозначенный навигационными огнями и пунктиром горящих иллюминаторов, призрачно-серый силуэт самолёта. Заваливаясь, всё больше и больше влево, машина стремительно теряла высоту. Обречённо раскинуты крылья. Они упустили воздушный поток и теперь стали бесполезны. Самолёт смирился с судьбой. Он устал сопротивляться падению. Скатившись с туч по крутой, короткой дуге, он с размаху грохнулся оземь.

Звук короткого взрыва встряхнул окрестности. Вскинулись, выхваченные ослепительной вспышкой ивы, отпрянуло небо. Взметнулись куски обшивки, стремительно делясь на бесформенные, мелкие жестянки, и через реку хлынул поток яркого пламени.

Чёрный султан дыма и густой пар окутали огненный смерч и зловещим монгольфьером понесли души мёртвых в объятья неприветливых небес…

Минут через пять, быстрое течение уже тащило разорванный фронт огня где-то за полотном автомобильного моста. А через пятнадцать о произошедшей трагедии напоминали лишь ленивые, разрозненные языки пламени, да белеющий монументом на мелководье, остов хвостового оперения.

Прочие детали картины происшествия быстро поглотил густой влажный сумрак.

* * *

Звук взрыва заставил Бориса вздрогнуть и открыть глаза. Подушка упала и скатилась в проход. Он дико и непонимающе огляделся.

Полёт продолжался! Всё тот же салон и ровный гул двигателей. Как так? Мы же разбились! Видение казалось столь явным, что Борис ещё некоторое время находился в прострации. Он помнил все детали и фазы развития ситуации, догадывался о причинах, из-за которых самолёт, не долетев до посадочной полосы каких-то двадцати двух километров, упал на берег реки, недалеко от автострады. В ушах всё ещё звучал крик второго пилота: «Падаем! Падаем!!!» Он повернулся к соседу. Тот деликатно прикрыл глаза. Борису хватило такта не обратиться к нему с поспешным, необдуманным вопросом. Но неужели тот ничего не видел?!

Это сон? Окружающая обстановка выглядела искусной декорацией, люди запрограммированными автоматами. Или мы уже мертвы и это – мир потусторонний?!

– Господи! – всполошился сосед.

– Что?

– Ваша голова! Ваши виски! Они поседели! – сосед с ужасом глядел на него. – Так бывает?

– Я спал? Скажите, я спал? – набросился на него Борис.

– Д-да. К-кажется, спали.

– Значит, мы еще не разбились.

– Да вы, что! Типун вам на язык! – зашипел толстяк. – Что вы такое говорите?!

– Я видел! – обдал Борис его своим горячечным шепотом. – Видел нашу катастрофу!

Толстяк отстранился, опасливо косясь на седые волосы Бориса, на безумный огонь в его глазах и зажался в свой угол.

Борис огляделся. Мрачный, будто притихший салон самолёта, залитый стыло-голубым светом электрических плафонов. Всё так же ноют турбины. За стеклом иллюминатора висит звёздное небо. Ниже, грязная вата облаков, слегка подкрашенная бледным светом луны. Сама луна предпочитает оставаться невидимкой.

Опять?! Как же всё это снова знакомо! Он был тут! В этом месте и в этот час он уже когда-то находился! Так же точно испытывал нарастающий страх от ожидания неизбежной беды! Видел этот мёртвый пейзаж за стеклом, и дивился наивной беспечности пассажиров! Снова – «…сбой в работе нейронной сети…»?! О-о-о!