Текст книги "Жизнь в эпоху перемен. Книга первая"

После посещения гулящей девки Ольги, сразу по приезду, Иван усмирил свои плотские желания женщин, не найдя в этом ничего особо привлекательного, а природная брезгливость и вовсе отвернула его от посещения продажных девок, хотя деньги на это имелись. Он слушал как некоторые его одноклассники делились подробностями плотских утех с гулящими девками за деньги, не испытывая ни малейшего влечения повторить уроки любви с Ольгой.

После Рождества, случайные прикосновения к Маше стали ему приятны так же, как летом были приятны прикосновения к Даше, там, в гостях у отца, но острого желания близости с Машей у него еще не наступило и они продолжали дружеские отношения, скрывая от себя, и друг от друга плотские влечения и мечты.

Иван, однажды, пригласил Машу зайти к нему в гости: – Тётка Мария очень добрая женщина, хотя и с родимым пятном на лице. Она уже спрашивала не раз, что это за девушка, с которой меня видят в городке. Я сказал, что ты дочка доктора Иванова и тётка Мария посоветовала мне привести тебя в гости и показать, как я здесь живу у тётки, но без отца. Давай Маша, в воскресенье пойдем ко мне в гости: тётка обязательно приготовит чего-нибудь вкусного, а я покажу тебе свои книги по истории, которой хочу заниматься, когда выучусь на учителя.

Через пару дней Маша, объявила, что отец не разрешает ей навестить Ивана и быть в гостях у тётки Марии: – Не знаю почему, но отец категорически против моего знакомства с твоей тётей – недоуменно пояснила девушка. – А ты Ваня, по-прежнему, можешь приходить к нам, когда пожелаешь – так мне сказал отец.

– Может быть, он опасается твоего испуга, при виде тётки Марии без платка – догадался Иван, но тётка и по дому всегда ходит в платке и ее уродства не видно, а левый глаз и здоровая щека с подбородком выглядят вполне привлекательно, как у обычной женщины.

– Не знаю, почему отец не хочет, чтобы я зашла в твой дом, но воли отца я нарушать не буду, а то он и вовсе может запретить нам дружить, – пояснила Маша.

В следующий раз, когда Иван навестил Машу в воскресенье, Юрий Алексеевич, после обеда пригласил гостя к себе в кабинет, сказав дочери, что у него есть разговор к Ивану.

Кабинет отца Маши был устроен по рабочему: в шкафах стояли медицинские книги, ещё в двух шкафах были всякие инструменты, лекарства в таблетках и флакончиках и ещё другие непонятные предметы.

– Иногда приходиться среди ночи ехать к больному и всё необходимое для врача я храню здесь, чтобы быстро собраться и оказать больному помощь – пояснил доктор, усаживаясь в кресло и предложив Ивану присесть на диван.

– К вам, Ваня, у меня назрел серьезный разговор, продолжал Юрий Алексеевич, внимательно разглядывая юношу.

– Моя дочь, видимо, увлеклась вами уже не по-дружески, а как девушка. Мне вы тоже симпатичны, но молоды для серьезных отношений, собираетесь учиться дальше, а это годы и годы. Машу я тоже намерен отправить учиться в Москву, где у меня есть брат с положением, и он подберет подходящее учебное заведение для девушки.

Потому вместе вы быть не можете, и я опасаюсь, чтобы по молодости лет вы и моя дочь не наделали глупостей, прямо скажу: чтобы не вступили в отношения, когда страсть затмевает рассудок. Я врач, я вижу, что Маша готова отдаться вам при первом же настойчивом желании с вашей стороны и не могу допустить, чтобы мою дочь погубила первая девичья любовь. Вы из порядочной семьи и должны дать мне дворянское слово, что не будете соблазнять мою дочь: ей на погибель, а себе в укоризну. Пройдет время, вы оба выучитесь, познаете жизнь, и если ваши чувства сохранятся, то я буду рад считать вас, Ваня моим зятем.

– Если Иван, вы даёте слово, то можете продолжать дружеские отношения с Машей, а иначе я буду вынужден ограничить ваши встречи или вовсе отправлю дочь досрочно к брату в Москву. Решайте Ваня: вы мужчина и ответственны за свои поступки, даже если и не достигли совершеннолетия.

Иван, покраснев от смущения, что Юрий Алексеевич, догадался о его отношении к Маше и смутных намерениях к близости, срывающимся голосом заверил отца, что у него нет, и не будет дурных помыслов покуситься на честь девушки.

– Вот и славненько, другого ответа я и не ожидал, можете идти, Маша, наверное, уже заждалась, – ответил Юрий Алексеевич, дружески похлопав Ивана по плечу, и понизив голос, добавил:– Если уж совсем станет невтерпеж от мужского желания и чтобы обезопасить Машу, советую вам, как врач, иногда посещать публичных девок и снимать с ними свою похоть.

Нам, мужчинам это можно. У нас в городке тоже есть гулящие девушки, которые по бедности занимаются грешным делом. Среди них, есть и вполне чистенькие и свежие: говорят, что в Заречье живет некая Ольга, так мужики к ней повадились, будто осы на мед, – закончил доктор и хитровато взглянул на покрасневшего вновь юношу.

– Неужели и об этом знает? – изумился Ваня, – кажется, меня тогда никто не видел, а больше я в этом краю городка и не появлялся! – И, чтобы отвлечь отца девушки от этой темы, сказал:

– Позвольте узнать Юрий Алексеевич, почему вы запрещаете Маше приходить ко мне домой в гости?

– Потому и запретил, что о твоей тётке Марии ходят слухи, будто водит она мужиков в дом для плотских утех, и я не хочу, чтобы Маша об этом узнала. Кроме того, лет шесть назад, эта Мария приходила ко мне на прием разузнать: почему у нее не зарождаются дети. Я сделал осмотр и сказал, что детей у нее не может быть по женскому недостатку – нужна операция, а поскольку живет она без мужа, то значит слухи об ее распутстве с мужиками, имеют основания.

К тому же, твоей тётки часто не бывает дома и я опасался, что придёт Маша к тебе на дом, и вы согрешите, коль присмотра за вами не будет. И впредь запрещаю Маше приходить к вам на дом от греха подальше. Наш дом всегда открыт для вас Ваня и можете бывать у нас когда угодно и сколько угодно. А теперь бегите к Маше, но не говорите о нашем разговоре. Скажите, что, я расспрашивал вас о планах на будущее.

Маша действительно спросила Ваню, о чем это отец говорил, так долго с ним наедине, но юноша сказал, что разговор шел о планах Ивана на будущее и Юрий Алексеевич готов ему помочь, если будет необходимо. Маша успокоилась, и остаток дня они провели в ее комнате, читая вслух стихи Пушкина, где встречались и строчки про любовь.

С этого дня Иван старался реже прикасаться к Маше, потому что каждое такое прикосновение вызывало желание обнять девушку, так чтобы косточки захрустели, а потом и овладеть ею по согласию: известно же, что запретный плод слаще. Именно после данного им слова, Маша стала для Ивана желанной: дружба ушла, а взамен пришла нестерпимая страсть обладания.

Маша, заметив перемену в его отношении, будто нарочно норовила прижаться к юноше плечом или бедром, провоцируя его на объятия или встав с дивана непринужденно потягивалась всем телом, будто кошка, так что ее девичья фигурка обтягивалась платьем, вызывая восстание мужского желания и тогда Иван, под каким-нибудь предлогом уходил домой, подставляя холодному зимнему ветру свое разгоряченное лицо, а дома ему снова стала сниться обнаженная Даша, выходящая из реки, но почему – то с лицом Маши и опять сон заканчивался утренним семяизвержением. И потом приходилось украдкой от тетки Марии застирывать исподнее белье, удаляя пятна от юношеского желания, самопроизвольно излившегося от приснившегося, будто наяву, обнаженного образа любимой девушки.

В учебе и встречах с Машей, незаметно наступила весна, растаяли снега, прилетели грачи, на обочинах зазеленела первая трава, ребятишки из дворов перебрались играть на улицу в бабки. Проходя мимо игроков, Иван вспомнил, как шесть лет назад он приехал к тётке Марии и тоже начал играть в бабки с соседскими мальчишками. Эти мальчишки выросли, как и он, и уже давно работали кто–где, возвращаясь усталыми после двенадцатичасового рабочего дня. Иван иногда встречал, прежних друзей, возвращаясь от Маши, здоровался и они, молча, расходились, также как разошлись их жизненные пути.

Он – сын обедневшего дворянина смог учиться, чтобы выбиться в люди, а они – дети крестьян, переселившихся из-за невыносимой нужды в город, принуждены были с малолетства зарабатывать на кусок хлеба, даже и не мечтая ни о какой учебе.

Сословное различие разделило Ивана и его друзей детства раз и навсегда: как это представлялось Ивану при таких встречах. Но впереди, грядущие годы сулили большие перемены, грозные отзвуки которых, как дальний весенний гром, доносились со всех концов Российской империи и в этот маленький уездный городок вестями о восстаниях крестьян, забастовках рабочих и смутах среди инородцев.

Учебные годы приближались к завершению, будущие выпускники повеселели, ожидая выпускных испытаний, которые проводились для проформы, поскольку учителя больше полагались на оценки учебы в течение прошедших лет, чем на знания учеников, показанные на испытаниях.

Маша, которая, как и Иван, заканчивала курс обучения, почему – то погрустнела с приходом ясных весенних дней и Иван часто ловил на себе ее вопрошающий взгляд, но не знал, как и когда объясниться ему с девушкой, которая всей душой привязалась к нему поначалу как товарищу, а затем и избраннику девичьего сердца. Памятуя о слове, данном отцу Маши, юноша ни разу, с самого Рождества, не обнял и не поцеловал девушку, которая напряженно ждала от него решительных действий и вероятно отдалась бы ему сразу и безоговорочно, скажи он лишь несколько слов любви и прижав ее к себе.

Ясный девичий взор Маши угасал по мере того как приближалось окончание учебы и скорое расставание Ивана с этим городом, о чем он говорил девушке, делясь планами на дальнейшую учебу.

Отец Маши тоже заметил смятение чувств своей дочери и однажды, оставшись наедине с юношей, посоветовал ему объясниться с дочерью пообещать что–то на будущее или же решительно растоптать девичьи мечты, сказав, что он скоро уедет навсегда.

– Поймите, Иван, ваша нерешительность лишь усугубляет страдания моей Машеньки. Она чувствует, вашу привязанность к ней, и не может понять ваше молчание, потому, что не знает о том обещании, что вы дали мне. Поговорите с Машей, и пусть будет так, как вы решите.

Дня через два после этого разговора, когда Иван гулял вместе с Машей вдоль реки, которая разлилась широким потоком, затопив почти всё Заречье, он завел трудный разговор с девушкой, об их будущем.

Был теплый весенний день, на березах проклюнулись первые, клейкие, зеленые листочки, воробьи стайками перелетали на обочину дороги, отчаянно борясь между собой за каждый найденный кусочек пищи. Вороны с карканьем обустраивали на березах свои гнезда, обветшавшие за зиму, а высоко в небе стаи перелетных птиц тянулись на север к местам обитания, когда Иван начал объяснятся с девушкой.

– Дорогая Маша, – сказал Иван, глядя вдаль, где синева неба сливалась с синевой разлившейся реки, – скоро мы заканчиваем наше обучение здесь, и что будет дальше нам пока неизвестно. Я собираюсь учиться, тебя отец тоже намерен отправить на учебу в Москву, и видимо нам придется расстаться: юность наступила, но мы ещё не совсем взрослые и не можем принимать самостоятельные решения вопреки воле родителей.

Ты мне настоящий друг, мне с тобой легко и просто и как девушка ты мне очень – очень нравишься. Я не сплю ночами и думаю, как быть дальше, но ничего не могу придумать. По любви к тебе я чувствую себя взрослыми, но по возрасту и положению я еще подросток. Мне хочется целовать тебя, шептать слова любви, но я не могу увезти тебя с собой, пожениться и быть всегда вместе: и возраст не позволяет, и жить нам будет негде и не на что. А просто так, прелюбодействовать, я не хочу.

Потому и сторонюсь твоих прикосновений и не пытаюсь обнять тебя и поцеловать, чтобы страсть не захлестнула нас обоих и мы не наделали глупостей, как говорил мне твой отец, а я дал ему слово в этом. Я мужчина и должен отвечать за свои поступки. Давай останемся друзьями, если пока нам нельзя любить друг друга. Я буду писать тебе письма, и может быть, жизнь еще повернется, к нам удачей и мы будем вместе.

Маша неподвижно стояла спиной к юноше и молча слушала его объяснение о предстоящей разлуке. Девушка ждала объяснения в любви, а ей предлагалась лишь дружба. Она повернулась лицом к Ивану, подняла глаза, полные слез и вдруг бросилась к нему на грудь и разразилась громкими рыданиями, сотрясаясь всем телом. Девушка не понимала и не желала понимать справедливости слов любимого юноши, чувствовала себя несправедливо обиженной, отчего расплакалась еще сильнее.

Иван бережно обнял Машу за плечи, прижал к себе, ощущая, как трепетно вздрагивает девушка у него на груди, и начал целовать ее в мокрые глаза и солоноватые от слез щеки, наконец, прижался к ее губам долгим и страстным поцелуем. Маша тут же перестала плакать и в ответ начала осыпать лицо юноши короткими ответными поцелуями, пока их губы не встретились вновь во взаимном желании. Они стояли неподвижно на берегу реки, целуясь снова и снова, пока у Ивана не закружилась голова от разгоревшейся страсти, и он неимоверным усилием отстранил разгоряченную девушку от себя, тяжело дыша как после долгого бега.

Маша, напротив, получив от Ивана доказательства любви к ней, вполне успокоилась и радостно прижалась вновь к его плечу, словно юноша и не говорил ей только что о грядущей разлуке. Это будет впереди, а пока в объятиях любимого ей было спокойно и приятно.

Иван огляделся по сторонам: людей поблизости не было и он бережно, повел девушку вдоль берега, чтобы присесть на поваленное дерево, валявшееся неподалеку, – на этом дереве часто сиживали влюбленные парочки: согрешить здесь не было возможным, но можно было всласть обниматься до боли в паху и нацеловаться до припухлости губ.

Присев на дерево, Маша снова прижалась к Ивану, ласково потрепала его по волосам, заглянула в его разноцветные глаза и сказала невинным голосом:

– Я-то, дурочка, думала, что совсем тебе не нравлюсь как девушка, и ты считаешь меня только другом, а оказывается, что ты дал слова моему отцу пощадить мою честь. Ты хотя и старше меня почти на год, но не знаешь, что девушка сама выбирает как вести себя с любимым мужчиной, однако папа был прав, высказав опасения: я всегда была готова уступить тебе при малейшем домогательстве.

Мне с тобой спокойно и надежно, я чувствую твое настроение, угадываю желания и мысли, твои прикосновения вызывают у меня приятное волнение, а от сегодняшних поцелуев у меня и вовсе закружилась голова: я согласна на все – делай со мной, что хочет мужчина.

Иван резко отстранился от прильнувшей к нему девушки: – Нельзя нам делать этого – я дал слово и сдержу его. Ты младше меня, но можешь хоть завтра выйти замуж, а мне до совершеннолетия еще четыре года, чтобы совершать мужские поступки не обращая внимания на твоего отца и моего тоже. А четыре года срок большой: мы повзрослеем окончательно, и может быть, наши чувства изменятся. Тебе, Маша, будет двадцать лет – в этом возрасте моя сестра Лидия имела уже двоих детей, будучи замужем. Нам кажется, что мы любим друг друга сейчас и навсегда, но пройдут года и все может измениться. Одно только не изменится – наша дружба.

Останемся друзьями, я буду писать тебе письма, а куда писать ты сообщишь моему отцу, адрес которого я тебе дам. Будем учиться дальше с тобой врозь, и если любовь сохранится у нас обоих к концу обучения, знай, что я непременно разыщу тебя и предложу быть моей женой навеки. – Сказав эти слова, Иван снова начал страстно целовать девушку, чувствуя, как ее тело обмякает в его объятиях, а страсть обладания снова кружит ему голову.

Он вскочил с бревна, и, потянув Машу за руку, заставил ее встать, прижал к себе всем телом, поцеловал несколько раз и решительно повел девушку от берегового обрыва к ближайшим домам, что виднелись за пустырем. Чувство ответственности и долга пересилило в нем плотскую страсть обладания любимой девушкой и он, в последующей своей жизни, всегда гордился этим благородным поступком.

Проводив Машу домой и условившись встретиться завтра вновь, Иван направился к своему дому, чтобы пообедать: было четыре часа пополудни, но передумал и свернув в переулок пошел в Заречье: в паху у него ныло от несбывшегося желания и он решил навестить девку Ольгу, чтобы за деньги снять с себя вожделение к женщине, по совету отца Маши.

У знакомой избы на улице никого не было видно и Иван, щелкнув калиткой, вошел во двор. Ольга сидела на крыльце, рядом стоял стакан с водкой и валялся соленый огурец – гулящая девка видимо выпивала, но боже, как она изменилась за зиму! Куда исчезли свежесть ее лица и приятная округлость тела? Вместо молодой непутевой девки перед Иваном сидела замученная худая и усталая женщина с нездоровым синюшным лицом и потухшим взором красноватых от пьянства глаз.

Приглядевшись к вошедшему клиенту, женщина отпила немного из стакана, закусила огурцом и хрипловатым голосом проговорила: – Снова объявился, студент! Хочешь продолжить обучение любви? Изволь дать рубль на водку, и я обслужу тебя по первому разряду.

Иван, испытав брезгливость к женщине и кляня себя, ответил:

– Проходил мимо, дай думаю, поблагодарю за науку, но пожеланий никаких не имею.

– Все вы мужики, проходите сначала мимо, а потом суётесь в самую глубь женщины без всяких намерений, – ответила девка и продолжила с пьяной откровенностью. – Что? Брезгуешь моего вида? Да я и сама себя брезгую. Не думала быть гулящей, а вот стала! Что вы, мужики знаете о женской доле? Трёте женщину, пока в прах не разотрете и шасть к другой девке – посвежее, да поприятнее. Ты, студент, меня тогда тоже застал еще свеженькой – век гулящей девки короток: два, три года и уже никому не нужна и за полцены. А ведь у меня в деревне парень был, пожениться осенью хотели, да конь его копытом убил, и осталась я невенчанной вдовой. Потом в деревне голодуха весною случилась от неурожая, люди кору липовую ели и подалась я в город на заработки, чтобы тяте с мамкой и младшими детьми помочь. А здесь в городе, какой заработок девке? Только причинным местом. Вот и стала гулящей, избу эту купила, родителям помогала, пока клиенты щедры были на мою свежесть. Потом пришлось дитя блудное скинуть у бабки – повитухи, здоровье – то и повредила: клиентов не стало и вот начала пить горькую. Ничего, даст бог, оклемаюсь, продам избушку и вернусь в деревню – там народ добрее, чем в вашем проклятом городе, – закончила Ольга свою исповедь и снова отпила из стакана.

– Разве в деревне бывает голод, – удивился Иван, который, по малолетству не помнил, что в его селе по весне иногда люди ходили тощие и бледные: кожа да кости.

– Ещё как бывает, – воскликнула девка, – хлеба хватает до масленицы, – редко до Пасхи, тогда и начинается голод: каждый второй или третий год бывает голодным. Картошка выручает, но бывает и картошки неурожай, тогда голодают до смерти целыми семьями. При нынешнем царе – батюшке помощи крестьянам никакой нет, только поборы, – закончила Ольга и допила свой стакан.

Иван направился к калитке, но девка окликнула:

– Эй, студент! Коль пользовать меня не желаешь, дай, сколько можешь на водку – я же научила тебя любовной утехе! Иван порылся в кармане, нашел только полтинник, что дала ему давеча тётка Мария и, подав монету Ольге, быстро ушел, не слушая благодарности от пьяной девки.

Что за день такой неудачный выдался – думал Иван, быстро удаляясь из Заречья по легкому мостку через речку Басю. – Сначала отказался от любимой девушки, а потом отказался и от потрепанной гулящей девки: впредь будет мне наука, не связываться с другой женщиной, пока не разобрался с первой.

Вернувшись, домой, Иван, проголодавшись за весь день, плотно пообедал, прилег на диван с учебником, намереваясь готовиться к испытаниям, но сытный обед и прошедшие события сморили юношу и он незаметно заснул, проспав до сумерек и возвращения тётки из магазина. Поужинав вместе с тёткой, он снова лег спать, проспал крепким сном до утра, а проснувшись, чувствовал себя бодрым и энергичным, как – будто вчерашних событий не было вовсе.

Уроки уже закончились, и ученики ходили в училище на консультации к учителям, готовясь к испытаниям, которые еще назывались экзаменами, по основным дисциплинам за полный курс училища.

После консультации Иван, как обычно зашел к Маше в гости без приглашения. Маша была дома и тоже готовилась к экзаменам, но встретила его холодно и настороженно, будто и не было вчерашнего объяснения в любви и жарких поцелуев.

Иван был в недоумении, пока Маша тихонько на ушко, не прошептала ему, что кто–то видел их вчера целующимися, на бревне у реки. Это стало известно отцу, который сделал ей выговор за недостойное девушки поведение на людях и хотел отказать Ивану от дома, но она уговорила отца не делать этого: они с Ваней остались лишь друзьями и поцеловались перед грядущим расставанием. Маша сказала, что и Ваня должен подтвердить ее слова, если Юрий Алексеевич спросит его. На том и условились, но больше Маша вольностей не допускала, и Иван довольствовался пожатием ее руки, листая учебники.

Отец Маши ничего Ивану не сказал, но перестал быть радушным, и, видимо, с нетерпением ожидал отъезда юноши домой после окончания училища.

Наконец испытания закончились, Иван получил отличные отметки, кроме музыки, где довольствовался четверкой, и наступил выпускной день, который училище и женская прогимназия проводили вместе.

Ученики и девушки пришли в форме: такова была традиция, вместе с родителями и даже тётя Мария, закутавшись в платок, пристроилась в конце зала.

Уездный инспектор училищ по-фамильно вызывал выпускников и вручал каждому свидетельство об окончании учебного заведения. Это свидетельство было на гербовой бумаге и скреплено красной сургучной печатью, под которой на бечевке висела карточка с фотографией выпускника, чтобы кто другой не мог воспользоваться этой бумагой.

Потом все разошлись до вечера, когда в городской управе состоялся бал в честь выпускников. Уездный начальник поздравил всех с окончанием учебы, пожелал успехов и начались танцы. Иван пригласил Машу, и они станцевали два танца под неодобрительные взгляды отца Маши, который пришел на бал и неотлучно наблюдал за дочерью, не давая им уединиться, ни в управе, ни в сквере около управы.

Маша сказала: что через день отец увозит ее в Москву к своему брату договариваться о дальнейшей учёбе дочери в Москве и им больше не увидеться. Ивана заметно огорчило это известие, и он уговорил Машу завтра в полдень встретиться тайно на берегу реки, но не наверху, а под обрывом у самой реки, где были заросли ольхи, и можно было спрятаться под деревьями.

Чтобы не злить отца понапрасну, Маша пошла к подругам, а Иван к своим однокашникам и остаток вечера они провели раздельно, изредка встречаясь взглядами во время танцев.

На следующий день Иван ждал Машу в условном месте. Девушка пришла, запыхавшись, сказав, что отпросилась у отца навестить подружку перед отъездом. Иван попробовал обнять Машу, но та отстранилась, сказав, что между ними уже все решено, они будут переписываться и пусть время проверит их чувства, а сейчас разжигать страсти ни к чему.

Иван оставил Маше адрес отца и попросил написать ему осенью, когда будет известно, где Иван будет учиться дальше. Потом она будет писать по этому адресу и, получив ее письмо, Иван сможет ответить и завязать переписку. Маша недовольно надула губы: – Как все это сложно ты придумал.

– Жизнь начала только налаживаться, потому и сложно, – ответил Иван с обидой. – Захочешь помнить меня и вести переписку – найдешь и адрес мой и меня самого. Кроме того, будущим летом я хочу навестить здесь свою тётю Марию по её просьбе, и хорошо было бы, чтобы нам здесь снова встретиться – сказал Иван, сжимая девичьи руки в своих ладонях. От этих пожатий Маша вдруг вспыхнула лицом, прижалась к Ивану всем телом, и страстно поцеловав его в губы долгим поцелуем, высвободилась из объятий юноши и, повернувшись, торопливо пошла прочь. Поднявшись на обрыв, она обернулась, помахала ему рукой и скрылась из вида, и, как оказалось, навсегда из его жизни.

Погрустневший юноша вернулся домой, где тётя Мария устроила праздничный обед в честь окончания училища и скорого отъезда Ивана к отцу.

Было решено, что через два дня Иван уедет, чтобы не терять время даром, поскольку не знал, где и как он будет учиться дальше и, следовательно, похлопотать о своей судьбе.

На следующий день он пошел к дому Маши, чтобы попрощаться перед отъездом, но мать девушки сказала, что Маша с отцом рано утром уже уехали на станцию, откуда поездом уедут на Москву. Ни с чем Иван вернулся домой и начал собирать вещи к отъезду. Вещей оказалось, довольно много: одежда летняя и зимняя, обувь и увесистые стопки книг, которые Ивану покупала тётка и которые он непременно, хотел увезти с собой.

– Оставь часть книг, что не нужны для учебы, – посоветовала Мария, – будущим летом заедешь навестить тётку и возьмешь остатки книг – коль надумаешь.

Пришлось так и сделать, книг уполовинилось, багаж полегчал и с ним вполне можно было ехать, на перекладных, до отцовской усадьбы: Петр Фролович решил, что сын самостоятельно доберется домой, о чем заранее известил тётку Марию, письмом.

В канун отъезда за вечерним чаем, тётка Мария довела последние наставления племяннику и вдруг расплакалась, по-старушечьи молча, только слезы катились по открытой щеке из левого глаза, а какая сырость развелась под платком, скрывающим родимое пятно, можно было только догадываться.

Иван по-мужски прижал тётку Марию к себе и она, успокоившись, потихоньку всхлипывая, пожалилась: «Ты не знаешь Ваня, как тяжело жить одинокому человеку, особенно с уродством, как у меня или инвалиду. Я, почитай, полжизни прожила в одиночку, пока ты здесь не объявился. За эти годы я привыкла к тебе, будто к родному сыночку, которого бог так мне и не дал.

Теперь вот снова буду свой век коротать в одиночку. Даже, словом перекинуться не с кем. Хотя и ты был не слишком разговорчив с тёткой, но живая душа рядом чувствуется и без слов. Придется, наверное, взять жиличку, какую к себе – можно вдову, какую с ребенком малым, но это потом будет, когда совсем одичаю или занемогу сильно. Лавку тоже без присмотра на чужих людей не оставишь – в миг растащат всё. Есть у меня небольшие накопления, да лавку продам, когда ослабею – проживу как-нибудь. Ты, Ванюша пиши мне весточки о своей жизни, а я буду иногда посылать тебе денежку в помощь. Ты молод и красив, но женщины любят развлечения больше чем красоту и молодость, а развлечения требуют денег. Отец – то твой не шибко раскошелится, да и много – ли от пенсии можно выделить сыну?

Выговорившись, тетка сняла с головы платок, который совсем промок от ее слез, и родимое пятно предстало перед Иваном во всей своей неприглядности. Фиолетовая щека надулась и отвисла, а из кожи покрытой редкими бородавками с торчащими из них волосами, сочилась местами сукровица, однако за годы жизни здесь, Иван привык к виду тётки и не гнушался ее недостатка.

– Тётя Маша, ты бы показалась доктору: что-то мне не нравится твое родимое пятно – оно как бы потолстело и набухло.

– Мне самой, Ванечка, это пятно с детства не нравится, а с возрастом и вовсе стало безобразным, – ответила тётя на заботу племянника. Ходила я к доктору – отцу твоей подружки Маши, так доктор сказал, чтобы я реже мочила пятно водой, не парилась в бане и вместо умывания обтирала лицо одеколоном. И еще он сказал, что мне надо показываться доктору каждый год, чтобы пятно не превратилось в лихоманку: нельзя его трогать и чесать.

Но зачем мне, одинокой уродине долгая жизнь, – снова заплакала Мария, – проживу, сколько бог даст, да и на тот свет без сожаления уйду. Может, там, за все мои лишения в этой жизни, мне будет даровано благословение – хотя я и не шибко верующая и даже обозлена на Господа за свои недостатки.

Но ты, Ванюша, не слушай старую тётку, а учись дальше, подыщи себе женушку ладную, заведи детишек и будь счастлив в семье. Я же буду коротать свой век в одиночестве и вспоминать, как мы жили с тобой без ссор и обид, как ты из мальчика вырос в юношу на целую голову выше тётки, закончил училище и теперь ищешь свою дорогу в жизни. Дай я тебя поцелую в щеку – сказала тётка Мария, вытерла слезы и аккуратно поцеловала Ивана в щеку, повернувшись к нему здоровой половиной лица.

– А что? Не будь этого пятна на лице, тётка была бы красивой женщиной: аккуратные черты лица, большие карие глаза, иссиня черные волосы – многие мужчины пожелали бы взять её в жены, но Бог решил по-другому и бедная тётя Мария мучается уродством всю свою одинокую жизнь, – подумал Иван, обнимая тётку Марию.

Вечерние посиделки тётки с племянником закончились, и Иван пошел спать перед дальней дорогой, а тётка Мария еще долго, как неприкаянная, ходила по дому с лампой в руках, присматриваясь, не забыл–ли племенник что-нибудь из своих вещей в дорогу.

Утром, тётка разбудила Ивана пораньше, накормила завтраком, дала в дальнюю дорогу корзину с припасами, чтобы было чем перекусить, и тут же подъехал извозчик. Тётка Мария заранее договорилась со знакомым извозчиком, чтобы тот отвез племянника к отцу, щедро оплатив дорогу, и мужик этот в установленный день подъехал рано поутру за Иваном, надеясь за день обернуться назад.

Мария перекрестила Ивана, извозчик погрузил вещи в коляску и юноша покатил к отцу и дальше в свою новую жизнь, оставив у ворот сгорбившуюся тётку Марию, у которой он прожил долгих шесть лет, пролетевших незаметно, как один день.

Он, по молодости лет, не знал ещё, что с возрастом ход времени ускоряется и ускоряется, превращается в бег, так что дни пролетают, мимо, как деревеньки за окном поезда, месяца пробегают и лишь годы проходят: сначала степенно, потом все быстрее и быстрее. К старости, как говорил отец, годы бегут трусцой, как лошадь, на которой он уезжает отсюда, чтобы вернуться, может быть, сюда, но уже не жильцом, а лишь гостем званым – тётка Мария напомнила ему обещание следующим летом обязательно заехать к ней. Иван и сам хотел навестить через год не столько тётку Марию, сколько девушку Машу, надеясь, договорится с ней о встрече здесь по переписке.

Когда, тётя Мария, машущая ему вслед, скрылась за поворотом, Иван немного взгрустнул, сожалея за тётку, но юности грустить долго не положено и он с надеждой вглядывался в дорогу, которая с каждым шагом лошади приближала его к отцовскому дому, где ему предстояло определиться с планами на дальнейшую жизнь.

Ему было шестнадцать с половиной лет, вся жизнь впереди и кроме забот о будущем, по-соседству с отцом живет хорошая девушка Даша.