Текст книги "Некрофобия и другие рассказы"

Некрофобия и другие рассказы
Станислав Михайлович Ленсу

© Станислав Михайлович Ленсу, 2017

ISBN 978-5-4485-0236-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Некрофобия

– Эй-эй, Вьюнош, ты чего зеленеешь?.. Возьми-ка там, в шкафу нашатырь, – говорящий скосил глаза на долговязого парня, – Слушай, давай я тебя хлорофиллом буду называть, а? Любящий зелень. Красивое имя, почти греческое: Эсхил, Хлорофилл.

– Меня Антоном зовут, – с трудом сглатывая комок в горле, сказал парень. Лицо его и впрямь было бледным и от голубого кафеля на стенах отливало зеленью.

– А-а …тоже ничего. Меня – Михаилом, можно Мишей, – санитар уже заканчивал работу и поливал из шланга мраморный стол и то, что на нем лежало. Брызги воды разлетались в разные стороны, оседая на клеенчатом фартуке и на кафельном полу.

– Впечатляет? – кивая на лежащий перед ним труп, спросил санитар. – Ничего привыкнешь и поймешь вскорости, что это самое мирное и несуетное место.

– Морг, что ли? – постепенно приходя в себя, спросил Антон.

– А хоть бы и морг, – продолжал санитар, – ни суеты, ни человеческих страстей, ни гордынь, ни разочарований.

– Для особы, которая, сэр, была женщиной, ныне же, царствие ей небесное, преставилась (с)

Антон все еще боролся с тошнотой, но все же проявил вялый интерес к последней фразе:

– Морг и труп, – это логично. Санитар и Шекспир – нет.

– Ах, Антон! Вы молоды и полны предрассудков и заблуждений. – Миша закрутил кран и начал снимать фартук, который издавал какой-то хлесткий, хлопающий звук. Он неспешно подошел к окну, и яркий уличный свет вспыхнул в его стриженных седых волосах. Лицо, покрытое короткой щетиной, длинный мясистый нос и полные губы придавали ему сходство с легендарным барабанщиком Ринго Старом в старости или с карикатурным автопортретом Тулуз-Лотрека.

– Вы по молодости лет еще находитесь в плену стереотипов, – продолжал балагурить санитар, – вы полагаете, что санитар в морге не может знать Гамлета? Напрасно!

Он порывисто, почти театрально вернулся к столу и, склонив голову над телом на мраморном столе, продекламировал:

– Разом поблекла листва

На деревьях сяра в час успенься-

Неотвратимо грядет

Увядание, сменяя цветение.

Так же недолог был век

Закосневших во зле и гордыне-

Снам быстротечных ночей

Уподобились многие ныне.

– А? Каково? Все в точку! Японцы определенно знали толк в жизни!

Антон несколько озадаченно наблюдал за санитаром. Потом неуверенно спросил:

– Михаил, а вам не кажется… что это как-то неудобно…

– Что неудобно? – удивленно переспросил тот, – работать здесь?

– Да нет, стихи вот декламировать, разговаривать громко…

– Вьюнош, – санитар покровительственно приобнял Антона за плечи, – моя жена умерла пять лет назад, дочь с зятем и внучкой уже два года как уехали в землю обетованную. Моя врачебная практика давно закончилась, я – пенсионер. Ни семьи, ни живых друзей! Что может быть лучше для пожилого человека, чтобы достойно провести старость? Взгляни, – он обвел рукой просторный секционный зал, где на столах лежали колоды затвердевших тел, – в их окружении я острее ощущаю жизнь, только с ними я понимаю слова Экклезиаста, только в беседах с ними я спокойно представляю себя «…горстка ветром влекомого праха!» …Не волнуйся, я руки уже помыл.

Последняя фраза относилась к робким попыткам Антона освободится от лежащей на его плече руки санитара.

– Ну ладно, – Миша перешел на деловой тон, – ты, Антон, вливаешься в могучие ряды тружеников нашего лечучреждения на… На сколько товарищ вливается?

– Да я думаю, на все лето, – Антон наморщил лоб, вспоминая, «откуда же эта цитата?»

– На все лето! Превосходно! Ну пойдем, покажу тебе наши владения, – и Миша по-хозяйски стал водить Антона по залу, показывать подсобки, шкафы с инструментами, холодильники для препаратов.

На стеклянных полках лежали длинные с зеркальным блеском ножи с массивными рукоятями, короткие и увесистые пикоподобные клинки, мелкозубчатые пилы и еще какие-то устрашающие металлические предметы, назначение которых было рассекать, вспарывать, распиливать мертвую плоть…

С легким звоном санитар распахивал перед онемевшим и с расширенными глазами Антоном холодильники, где в круглых широких банках в замутненном растворе угадывалось нечто бесформенное и доводящее до тошноты…

Каждый раз, когда они шли вдоль какого-нибудь мраморного стола, на котором лежало тело со скрещенными и завязанными на запястьях грязным бинтом руками, Антон непроизвольно шел так, чтобы между ним и телом оказывался Михаил. Тот заметил его маневр и ухмыльнулся «Не робей, паря!»

– Ну вот, – он подошел к правой стене зала, к металлической двери лифта – это – надводная часть айсберга. Сейчас мы отправимся вниз.

Открывая громко лязгнувшую дверь, санитар загудел придушенно:

– Земную жизнь, пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины…

Они вступили на длинную и довольно просторную платформу подъемника. Тусклая лампа в потолке высветила бетонные стены по обе стороны платформы и металлическую с облупившейся серой краской каталку. В изголовье ее была брошена смятая с желтыми пятнами простынь. Лифт дернуло, и стены медленно поползли вверх. Потянуло холодом.

– Чего молчишь? Не бери пример с покойников, они молчат, потому что им это все уже не интересно. Давай рассказывай, чего тебя занесло сюда? Хотя нет! Дай угадаю… Подзаработать хочешь, точно? Угадал? Да?

Антон пожал плечами, мол, ну да. Почему бы и нет?

– И еще! – санитар торжествующе улыбнулся, словно карточный фокусник, готовый продемонстрировать свой коронный номер, – у тебя некрофобия! И ты решил «клин клином вышибить». Угадал? Точно? Да?

Антон, как ни был подавлен экскурсией и предстоящим зрелищем, удивился догадке и в знак подтверждения кивнул.

– Вообще-то я учусь в аспирантуре на археологическом, – он потрогал медленно совсем близко проплывающие шершавые и влажные стены шахты. – у меня в августе «полевая» работа на захоронениях. А я не очень-то привычен к этому… Сами понимаете, не хочется шлепнуться в обморок в шурфе. А там бывают очень даже неприятные… находки.

– Ничего, паря, – Миша похлопал его по плечу, – пообвыкнешь, сроднишься, можно сказать, и будет тебе сам черт не брат!

Лифт резко остановился, гулко ударившись о бетонное покрытие пола.

Михаил завозился с дверью, тихо ругаясь и безуспешно дергая старую ручку вверх-вниз, вверх-вниз. Чертыхнувшись, он со злостью пнул заклинившую дверь.

– Дайте-ка я, – пододвинул его Антон. Он достал из карман скрепку, разогнул ее и стал колдовать над замком. Скрепка издавала царапающие звуки, потом что-то щелкнуло, и дверь, дрогнув, приоткрылась.

Неяркие, отливающие красным, лампы освещали обширный подвал с низким потолком. Все пространство занимали квадратные размером с небольшой бассейн резервуары с выложенными светлым кафелем невысокими бортиками. Всего их было девять, по три вдоль каждой из стен. Между резервуарами и по периметру зала для удобства были проложены деревянные мостки. В каждом таком «бассейне» маслянисто переливалась жирная коричневая жидкость.

– Во-о-от, – удовлетворенно протянул Михаил, – это наши запасники.

– Эт-т… как? – опешил Антон.

– Понимаешь, Антоша, – пошел по мосткам его проводник, – Сюда кого везут? В принципе всех, кто скончался у нас в больнице и на кого родственники дают согласие на вскрытие. Понятно? Плюс везут НЛО, другими словами неопознанных, там – с улицы или из приемного покоя. В таких случаях главный врач или опять же судмедэксперт дает распоряжение на вскрытие.

Он прохаживался между резервуарами как экскурсовод в музее.

– Наверху, где мы сейчас были, туда тащат местных. Там им ставят последний и самый полный в их жизни диагноз и отдают на руки родственникам. Сюда же спускают НЛО и, скажем, случайно скончавшихся в нашем городе иногородних. Ну, ты знаешь, «отстали от поезда, сами не местные…» До того, как кто-нибудь из желающих забрать тело не объявится, они хранятся здесь: кто на леднике, кто в формалине.

Михаил внезапно включил рубильник. Ослепительный свет залил помещение, и Антон, не сдержавшись, закричал.

В каждом из огромных чанов под тонким слоем коричневой жидкости плавало, переплетясь руками и ногами, множество тел.

(За пятнадцать дней до этого)

– Антон, почему вы сейчас решили об этом заговорить? – врач, миловидная женщина со спокойными и приветливыми глазами, сидела напротив. Стены кабинета были выкрашены светлой теплой краской. Легкие полупрозрачный кремовые шторы смягчали и рассеивали солнечный свет. За плотно закрытым окном день набирал силу, и солнце забралось довольно высоко, подобравшись к макушкам гигантских тополей. Чуть различимо прихрамывая, тикали часы на рабочем столе, который находился чуть поодаль от них и был завален стопками книг и разноцветными бумажными папками

– Я понял, что мне уже не совладать со этими страхами самому, Майя, – ответил Антон.

– Раньше мне казалось, что я в состоянии контролировать их… —он продолжил и снова запнулся, задумавшись, – раньше это были короткие, совсем короткие периоды… какое-то тревожное беспокойство… мне было трудно сосредоточиться, ужасно портилось настроение…

– Вы связывали это с чем-то: может быть неприятность или усталость?

– Вот-вот, я тоже задавал себе эти вопросы… Знаете, Майя, я считаю себя человеком достаточно устойчивым психологически, да и так… по жизни. Во время экспедиций всякие ситуации бывали… Потом я понял, что именно вызывает это состояние!

– Как вы это поняли?

– Похороны!.. Похоронная процессия, которую я увидел в телевизионной программе, – он напрягся, словно еще раз переживал это состояние. – Дальше – больше… Я заметил, что как только я вижу, нет, – я даже мог просто почувствовать, что где-то рядом… или я возможно увижу неживое тело, непременно возникал… страх.

– Вы не пытались ответить себе – «почему?», ведь, как я поняла, раньше с вами такого не случалось?

– Да, раньше не было… Первое время я сдерживался… но уже полгода как это превратилось в приступы страха…

– Антон, давайте вместе попробуем ответить на вопрос – «почему»? Вы согласны? —успокаивающе и вместе с тем настойчиво предложила Майя.

Тот с готовностью кивнул.

Майя откинулась в кресле и, не торопясь, так чтобы ее пациент понял каждое слово, начала:

– Что такое наша память? Если на минуту забыть, о ее функциональном значении, когда мы чему-то учимся, осваиваем какие-то навыки, познаем то, что нас окружает, или как существует наш организм… если обо всем этом забыть, то что мы обнаружим?

Она сделала небольшую паузу:

– Целый космос ощущений, связанных с эмоциями …образы… Такой зыбкий, перетекающий из одного состояния в другой, мир нашей памяти, из которого мы черпаем силы для настоящего… Этот мир рождает музыку, поэзию, живопись… которая, конечно же может быть плохой или хорошей… У этого мира свои законы, законы ассоциаций: что-то давно забытое может вдруг нахлынуть на нас ярким зрительным образом в ответ на услышанный звук или запах.

Она снова сделала паузу:

– Есть совсем дальние, засекреченные и закодированные уголки нашей памяти, куда упрятаны страхи.

Память хранит однажды испытанные нами тревоги или испуг. Нередко – страх перед самим собой. Мы страшимся самих себя, потому что… Бывает, мы совершаем в жизни нечто ужасное и, совершив это, ужасаемся, отшатываемся от самих себя, и бежим прочь в панике и страхе!.. Или мы были свидетелями события, которое нас потрясло или испугало до крайности… Здоровая и устойчивая психика консервирует эти страхи, нейтрализует и отправляет их в дальние уголки сознания, а то и подсознания. И, слава Богу! Этот процесс носит название «вытеснение», это очень правильный механизм нашей психики. Здоровый, потому что иначе человек окончательно сошел бы с ума… Но иногда такой страх выходит из-под контроля, как джин из бутылки, и как селевой поток обрушивается на непрочные строения нашей психики. Чем раньше мы поймем причину страха, тем раньше мы найдем способ его обуздать или, даже, избавиться от него.

Она замолчала, наблюдая за сидящим напротив молодым мужчиной. Худой и высокий он сидел, опираясь на подлокотники и наклонившись вперед. Погрузившись в размышления, Антон глядел перед собой. Тонкие губы были сжаты

– Майя, – спустя несколько минут, начал Антон, – давно… уже 18 лет, как погиб мой брат… У меня ведь был старший брат …, и мы были очень близки, во многом похожи… Его нашли убитым в заброшенном подвале… он был совсем мальчишкой. Потом говорили, что во время игры со сверстниками он забрался туда… Убийцу так и не нашли…

Он замолчал. Потом, подняв на нее глаза, продолжил:

– Когда я увидел его, ну… не его, конечно, а его тело, я потерял сознание. Врачи сказали маме, что это был шок… Потом, позже мне очень часто снилось одно и то же: подвал, где его нашли, низкий потолок, влажные и холодные стены, ровный неяркий свет, глубокие тени, там, где стена изгибалась или был выступ… какой-то незнакомый и необычный запах… Потом металлический звук и шаги… Гулкие такие шаги!.. Я в панике начинаю метаться по подвалу, чтобы найти выход, убежать! Но выход – только там, откуда приближается незнакомец! Я начинаю искать, где спрятаться, затаиться, нахожу и вжимаюсь в маленькую нишу за выступом стены, сжавшись в комок и закрыв лицо ладонями!..

Антон рассказывал, словно опять все проходило перед его глазами:

– …шаги рядом, рядом с выступом, где я спрятался… шаги замерли… я боюсь дышать… потом я убираю ладони с глаз и вижу темную, бесформенную тень… И тут я всегда просыпался…

Майя слушала, наблюдая за Антоном. Подождав, пока ее пациент немного успокоиться, она улыбнулась:

– Антон, вам не кажется, что причина вашей фобии и, собственно, того, что вы здесь, это – потрясение, которое вы испытали, увидев тело погибшего брата?

Тот как-то понуро, словно был истощен рассказом, согласился:

– Да, возможно.

– Антон, мы близки к разрешению! Ответе себе на вопрос: как, на ваш взгляд, мог повлиять на вас вид тела умершего брата?

– Я думаю …нет, я уверен, что страх, который преследует меня, это страх собственной смерти…

– Что вы думаете о логичности такой мысли: брат умер, значит умер я?

– Она не логична…

– Вам не кажется, что если в этом утверждении нет логики, то нет основания впадать в панику при виде неживого тела?

– Умом я понимаю… Но… у меня не получается контролировать свой страх…

– Это очень важно – понимать! Умение контролировать —это нечто другое.

Майя сделала паузу.

– Давайте поступим таким образом. Давайте…

– Постойте, Майя! – Антон вскинул голову. Глаза его возбужденно заблестели, голос обрел уверенность, – контролировать! Это то, что необходимо! Не нужно бежать от них! Я сам, понимаете? Я сам пойду им навстречу: спущусь в Ад!

– Господи, Антон! Что вы такое говорите? – она взяла его за руку и попыталась увидеть его глаза, – Так, Антон, спокойно! Говорите, только не волнуйтесь, контролируйте себя…

Антон взглянул на нее, взглянул как-то свысока, покровительственно и усмехнулся:

– Я и не волнуюсь, Майя. Я буду жить среди них, я действительно научусь контролировать свой страх.

Увидев, что та не понимает его, и уже готова запаниковать, он снова усмехнулся и успокоил ее:

– Да не волнуйтесь вы, я просто устроюсь на работу в морг.

Майя запротестовала:

– Нет, Антон, это исключено! Это невозможно… Послушайте, ведь вы можете не справиться с этим! Вы себе не представляете …реальность превратится в кошмар, кошмар станет вашей реальностью! И тогда – невротический срыв, а может психоз, галлюцинации, мания преследования!

Антон со спокойной усмешкой глядел на врача.

Майя от его взгляда оборвала себя. Потом сказала достаточно жестко:

– Антон, если вы не прислушаетесь к моим советам, то не рассчитывайте на помощь. Мой совет – никаких спусков в Ад, Тартар или Аид! Я не смогу быть для вас ни Хароном, ни тем более Беатриче, а сами вы в одиночку не справитесь!

Антон снова усмехнулся.

* * *

За два последующих дня Антон научился делать требуемую от него работу: готовить инструмент, убирать столы после секции, перетаскивать тела с каталки на стол и обратно. Попривык к лязганью этих больничных колесниц, неожиданно въезжающих в зал с очередной скорбной ношей. Притерпелся к стоящему в помещении запаху и гулкости звуков под сводами необитаемого зала. Его уже не колотил озноб, когда он один спускался в подвальное помещение морга. Он заставил себя, борясь с дурнотой, обедать рядом с залом, в подсобке и прислушиваться к Мишиной болтовне.

Миша делился опытом, как он выразился, Научной Организации труда. Чтобы быстрее найти нужное тело там, внизу в подвале, он предварительно специальной, не видимой в естественном освещении краской писал номер на спине и на животе трупа, а потом, придя с ультрафиолетовой лампой, легко находил его по светящимся даже в толще формалина цифрам.

Миша по-прежнему балагурил, показывал фотографии внучки, симпатичной девчушки в кудряшках с доверчивыми темными глазами.

– Эх Антон, вот будут у тебя дети, только тогда ты поймешь, что это за счастье – внуки!

– Миша, а почему ты здесь, а они там? – задавал вопрос Антон.

– Друг мой, посмотри на меня. Я – взрослый, еще не старый мужик и… дед! – он многозначительно поднимал палец, – и я приеду на шею своей дочери и зятю? Чтобы внучка думала, что дед совсем уж ничего не может и ему из сострадания надо дать кров и еду? Не-е-т! У нас, у санитаров своя гордость!.. Вот были б у меня деньги, тогда – другое дело! Я бы приехал, как настоящий глава рода, как Моисей, дал бы девочке образование хоть в Сорбонне, хоть в МГУ, нашел бы ребенку стоящего зятя!.. А так… короче, они – там, а я —здесь…

Антон кивал головой и запивал тошноту, подкатывающую к горлу, холодной с пузырьками минералкой.

В эти дни он познакомился с Валерием Андреевичем, единственным работающим в этот период отпусков патологоанатомом. Тот был приветлив, работу свою делал спокойно и неторопливо. Иногда патологоанатом разговаривали с Мишей, и Антон слышал какие-то непонятные слова на латыне. Михаил вскользь заметил, что «Валера никак не может додолбать свою диссертацию и работает даже вечерами».

Антона передернуло от мысли, что он может когда-то оказаться один поздним вечером в безлюдном морге.

Регина Петровна, старшая сестра отделения, решительно взяла шефство над этим худым, чудаковатым и вечно насупленным парнем: она приносила ему молоко и свежие, пахнущие карамелью, булочки. Следила, чтобы Антон регулярно питался и избавлялся от своей худобы. Антона мутило от сладковатого запаха сдобы, а к молоку он поклялся никогда больше не притрагиваться, но пока покорно сносил заботу о себе.

К концу третьего дня подвалило работы: навезли несколько обугленных тел «бомжей», сгоревших в пожаре заброшенного дома на окраине. Михаил и Антон вкалывали, не поднимая головы. Михаил был необычно сосредоточен, мало говорил и, если Антон обращался к нему с вопросом, отвечал односложно. Опустив последнее тело вниз, на ледник, Михаил переоделся, умылся и, прощаясь с Антоном, предложил:

– А не сходить ли нам в баню, Антоха?

Сговорились, что завтра во второй половине дня Антон заедет за Михаилом на работу (Антон был «выходным») и они «рванут» в реутовские бани с веничком и пивом, «как полагается».

Михаил ушел.

Ближе к вечеру, когда Антон собрался тоже уходить, заявился Валерий Андреевич и спустился вниз. Вскоре он вернулся. Выглядел доктор неважно: лоб – потный, глаза блуждали по сторонам, рукой он держался за грудь.

– Что, что с вами? – засуетился Антон и бросился к нему. Подхватив доктора под руку, он усадил того на стул возле открытого окна.

Валерий Андреевич достал из кармана тюбик с нитроглицерином, бросил несколько таблеток под язык и прислонился к стене, прикрыв глаза. Антон томился рядом, не зная, что предпринять, кому звонить, кого позвать?

Наконец, Валерий Андреевич открыл глаза. Антон зачастил было «ну как вы, Валерий Андреевич?», но тот перебил, не поднимая на него глаз:

– Антон, ты сегодня спускался вниз?

Антон растерянно пожал плечами:

– Нет…

– Нет? – патологоанатом поднял голову и пристально взглянул Антону в глаза. Ничего, кроме растерянности Антона, он в них не увидел. Валерий Андреевич снова обмяк и прикрыл глаза:

– Шестой резервуар течет. Надо бы исправить, а то такие испарения, что… мне вот нехорошо стало… Ладно, иди уж домой… у тебя ведь выходной.

Промаявшись бесполезным сном в жаркой квартире, Антон на следующий день расслабленно прохаживался по аллеям близкого парка, листал Данте, хмыкал, вспоминая свой первый рабочий день. Он нашел слова Вергилия:

– Иди за мной, и в вечные селенья Из этих мест тебя я приведу… – и решил зачитать их напарнику.

Он позвонил Майе и не без злорадства доложил об успехах. Ее сухое поздравление «я рада за вас» развеселило его и улучшило настроение.

Собирая вещи для бани, он стал натужно изобретать, как разыграть балагура Мишу? Не придумав ничего лучшего, как подсунуть напарнику не березовый, а можжевеловый веник, он решил, что продолжение дня, в виде парилки и приятного собеседника, может оказаться вполне жизнерадостным.

Придя на работу и войдя в зал, первого, кого увидел Антон, был Миша.

Миша обнаженный лежал на мраморном столе. Руки, застывшие в полусогнутых локтях, топорщились вдоль тела. Внизу у самой поверхности стола уже проступили на его безжизненной выбеленной коже спины и ягодиц грязно-синие пятна. Голова с задранным щетинистым подбородком неудобно запрокинулась на деревянной подставке. Миша уже не был похож ни на Ринго Стара, ни на француза-живописца. Он даже не был похож на самого себя.

– Вот и Миша ушел от нас, – печально проговорила Регина Петровна, неслышно пойдя к Антону. Она выглядела подавленной: глаза ввалились, возле рта прорезались и стали отчетливыми скорбные морщины.

– Как же это… как? – горло у Антона перехватило спазмом.

– Сердце, Антоша, сердце… – она всхлипнула.

– Он очень переживал смерть жены… а тут еще дочь увезла любимую внучку. – она снова вздохнула, – одному, Антон, в его возрасте ох, как непросто! Это хуже всякого стресса… Он все хорохорился, стишками сыпал, а сам по лезвию ходил… Я-то все видела, советовала ему… Да тут советуй, не советуй, все уже предопределено. Утром его нашли. Он, видно, рано пришел. Спустился вниз. Наверное, течь решил заделать. Тут ему плохо и стало, наверх уж и не смог подняться…

– Боже мой!.. – прошептал Антон, – это же мне говорили! Я должен был заделать эту щель! Получается, что он из-за меня…

Антон прижал ладони к лицу, закрыв глаза. Его начало познабливать.

– Ну из-за тебя, не из-за тебя, но вот как все вышло… – Регина Петровна уткнулась по-бабьи в его острое плечо.

Подошел Валерий Андреевич, помолчал, потом тряхнул головой:

– Ладно! Администрация уже известила дочь. Они через неделю прилетят и заберут Мишу. Давай-ка Антон, поставь ему инжектор с формалином. Видишь, я уже выделил артерию, а вечером опустишь его вниз.

Весь день прошел как в тумане. Антон ходил по залу, забредал в подсобки, в ординаторскую, снова возвращался в зал и все время натыкался на Мишу. Тогда он заботливо поправлял пластиковую трубку, по которой нагнетался формалин, так заботливо, словно это была капельница, и в напарника вливалась какая-то живительная влага.

– Мертвая – живая вода – колыхалось в мозгу Антона, – мертвая – живая…

Спустя несколько часов погасло небо, но высокий небосвод еще оставался светлым. Антон отключил нагнетающий жидкость аппарат и покатил Мишу к лифту.

Он не сразу заметил, что лифт, не доехав до подвала, остановился и завис в шахте. Антон какое-то время собирался с мыслями, потом задрал голову, в надежде увидеть причину остановки лифта. Там наверху было тихо и темно.

– Эй! Кто-нибудь!.. – позвал Антон и тут же понял, что это бесполезно: он последний, кто оставался в помещении.

– Интересно, – подумал Антон, – что же это мне – до утра здесь торчать?.. Конечно, лучше с Мишей, чем с каким – нибудь незнакомцем, но все же… – он покосился на напарника и, не сдержавшись, накрыл его тело «ржавой» простынею и, главное!.. Главное – лицо закрыть.

– Как это…

И если я сойду в страну теней,

Боюсь, безумен буду я, не боле.

Ты мудр, ты видишь все ясней…

– Вот, Миша, «ты мудр, ты видишь все ясней» … а мы все равно с тобой застряли, не достигнув даже первого круга… И Майя не моя Беатриче…

Холод постепенно стал пробираться под легкую майку и халат. Бетонные стены тускло освещались лампой под потолком кабины, и мелкие капли влаги в ее свете поблескивали красноватыми крысиными глазками. Антон передернул плечами и еще раз посмотрел наверх.

– Так, спокойно!.. Что можно сделать? Выбраться через люк в потолке наверх, а там? А там – будет видно!

Он разглядел за подслеповатым светом лампы небольшой квадрат люка в сетчатом потолке кабины. Примерившись, он выпрыгнул вверх и что есть силы ударил в намеченное место рукой. Чуть не вскрикнув от боли, он свалился на пол после удара, и расшиб колено о колесо каталки. Люк не поддался. Да так не поддался, словно весь потолок кабины был из цельного куска камня.

– Надгробного камня! – зло подумал Антон.

Чертыхаясь, он поднялся на ноги и еще раз поглядел наверх. Потом со злостью пнул ногой дверь лифта. Лифт лязгнул всем своим нескладным организмом; шахта в ответ откликнулось неожиданно пугающим эхом, и платформа с грохотом поползла вниз.

Антон распахнул дверь и выкатил каталку на площадку перед лифтом. Его познабливало, болела ушибленная ладонь, саднило колено. Взглянув на ровную гладь резервуаров, коричневую жирную влагу, он почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу, и следом за нею стал неметь затылок, потом пальцы рук…

– Стоп, стоп… стоп! Не думать, не думать об этом! Делом, надо заняться делом! – продираясь сквозь нарастающий озноб и расползающиеся мысли, Антон столкнул каталку вниз на бетонный пол и сгрузил носилки со спеленатым телом напарника. Не останавливаясь и стараясь не замечать легкой ряби на почти зеркальной пленке формалина в резервуарах, он обошел шестой бассейн, выглядывая течь или лужу на полу. Антон несколько раз опускался на одно колено, чтобы внимательнее осмотреть стенку бассейна, пока не убедился, что течи нет: либо Миша успел ее заделать, либо ее не было вовсе. В его голове по-прежнему стучало:

– Делом надо заняться делом… делом… занят… елом!

Он не удивился результату осмотра, а безучастно промычал:

– Нету-у … – и заспешил к лифту, не оглядываясь и опустив голову.

Вид верхнего зала, освещенного холодным светом длинных ламп под потолком, показался ему верхом земной радости и всего живого. Где-то в подсобке, всеми забытый приемник тихо попискивал неразличимой мелодией. За окном, скрытый плотными и непроницаемыми в вязком летнем вечере кустами, меланхолично продребезжал трамвай, споткнулся пару раз на стыках и, заурчав, понесся, набирая скорость, дальше в темноту.

Антон перевел дыхание. Озноб погромыхал еще какое-то время и мелким горохом ссыпался в плечи и в ладони рук. На лбу выступила испарина.

В это время чудовищно громко затрещал телефон.

Антон осторожно прижал трубку к уху.

– Слушай Антон, – далекий голос, прорывавшийся через треск и шорох, был чем-то знаком, – слушай внимательно! Вчера из третьего отделения привезли кадавер по фамилии Кирьянов. Ты куда его дел?!

Антон все еще не отошедший от похода в подвал, вяло подумал:

– Как странно: труп по фамилии Кирьянов. У трупов ведь нет фамилий…

Потом спросил:

– Кто это?

– Антон, не валяй дурака! Ты куда его, в заказник что ли спустил?.. Да отвечай ты, не молчи, Харон несчастный!

У Антона снова начал неметь затылок, и страх тупыми иглами рассыпался по плечам. Страх того, что он сходит с ума. Антон узнал голос.

– Миша, это ты?

Телефон молчал. Где-то в далеком подпространстве с легким шорохом перекатывались галактики.

Голос снова ожил:

– Слушай Антоха, ты не паникуй… Всякое бывает. – голос на том конце провода напрягся, – сосредоточься. Открой журнал, найди за вчера фамилию и посмотри его номер…

Антон осторожно двумя руками положил трубку. Пластик там, где он был прижат к уху, был мокрый от его, Антона пота.

Открыв журнал, он не сразу нашел строчку с нужной фамилией – буквы плясали и расплывались. В конце концов, он нашел «Кирьянов» и для верности прижал фамилию указательным пальцем к листу. В соседней графе был номер, под которым зарегистрировали тело. Должен был быть, но цифры были жирно замазаны черным фломастером. Антон вернулся к телефону.

– Нету номера, Миша… его кто-то замазал.

– Да ты… – задохнулись на том конце провода, – да ты… Отвечай, мать твою, куда дел кадавера? Отвечай, а то я тебя там же в формалине утоплю!

Антон выронил трубку, которая с сухим треском брякнула о кафельный пол и зависла, раскачиваясь на скрученном в кольца блестящем черном шнуре.

– Вон из Москвы! – всплыло и стало медленно в такт движению трубки покачиваться в его мозгу, – сюда я больше не ездок… Вон!.. не ездок…

– Вон из Москвы … – бормотал Антон, почти бегом торопясь покинуть это одноэтажное приземистое здание с сошедшим с ума телефоном.

Он шел по темным аллеям больничного парка и пытался ответить себе на вопрос «как Миша мог позвонить снизу, из подвала, когда там нет телефона?!» То, что звонил он, у него сомнений не было… или… не он?

Антон остановился, сосредоточенно рассматривая белый гравий у себя под ногами.

– Майя сказала, что может быть срыв, психоз, мания преследования… – он с силой растер лицо, – так, надо позвонить Майе…

За его спиной раздался шорох. Антон оцепенел и, боясь глядеть, медленно обернулся. Темная волна паники, как болотная жижа поднималась снизу, затопляла живот, сдавливала грудную клетку, и ее тусклая поверхность уже поднялась к самым глазам.

Неширокая дорожка изгибалась влево и пряталась за густым кустом. Гравий был подсвечен неблизким фонарем, и на него ложились колеблющиеся тени деревьев и кустарника. Тени были с острыми краями, все сплошь пронизанные неровными пятнами блеклого света, и раскачивались в такт колебанию верхушек деревьев под неслышным внизу ночным ветром. Казалось, что это не деревья колышутся, а земля под ногами Антона колеблется из стороны в сторону. У него закружилась голова, и комок снова подкатил к горлу.

В это время раздалось мерное поскрипывание гравия под чьими-то ногами.

Антон не выдержал и побежал. Спотыкаясь, судорожно глотая воздух сдавленной спазмом грудной клеткой, он бежал, не разбирая дороги, продираясь сквозь кусты, цепляясь и ударяясь о попадающиеся на пути камни. Он бежал, вытянув перед собой руки, ослепленный бьющими по лицу и глазам ветками и листвой, оглохший от чудовищного треска раздираемых им зарослей, хрипом надсаженного горла. За этим грохотом ему слышался топот сразу нескольких, невидимых, нагоняющих и бегущих параллельно ему, преследователей.