Текст книги "Самозванец. Кровавая месть"

– Тогда грех на владельцах его бывших, на скоморохах: это веселые его научили показывать пьяного попа, и как бабы горох рвут, и как лесные ягоды собирают, как на поле в жатву ползут, а с поля бегут… Я вот о чем, отец: давай друг другу имена свои откроем, так между нами доверия больше будет. А я уже придумал, как тебе в беде твоей помочь. Меня Сопуном кличут.

– А меня отцом Евстратием, чернец я Киево-Печерского монастыря. Теперь, впрочем, вот уже несколько лет как лаврой его именуют… А каково твое христианское имя?

– Было у меня, как не быть? – почесал в затылке Сопун. – Да забылось мое крестильное имечко: с младенчества все мне «Сопун» да «Сопун»… Я вот что сделаю: я тебя в свою охотничью лесную избушку препровожу, это все одно мне по пути. Вот Михайло Придыбайло тебя отвезет. А в избушке у меня и еда для тебя найдется, и мазь лечебная, чтобы ноги твои помазать. И не замерзнешь, пока я не вернусь: есть печка и дровишки к ней на первое время. А в лесу вокруг полно сушняка.

Чернец испуганно поглядел на медведя и перекрестился: не уподобится ли он, грешный Евстратий, девочке Маше из сказки? Это ведь только в сказке Маша медведю всего лишь пироги пекла: всем взрослым понятно, чем он с нею занимался… А Медведь, увидев, что новый знакомец решил с ним поиграть, захлопал от удовольствия лапой об лапу, будто в ладоши, и сам снова принялся креститься. Не понравилась чернецу Евстратию сия явная приязнь к нему огромного зверя, ох, не понравилась… Вслух же сказал о другом:

– Век за тебя буду Бога молить, спаситель ты мой бескорыстный… Да только как сможет твой медведь меня отвезти, если у него мертвое тело на волокуше?

– А батя мой уже возле колодца сидит. Подождет здесь нас с Мишею мой покойный батя Серьга, – повторил Сопун погромче, чтобы и живой мертвец услышал. – Кстати, вспомнилось… Михайло Придыбайло, а не приметил ли ты, куда это Змей и Зелёнка подевались?

Медведь заурчал, показал лапой в сторону березовой рощи, а потом склонил голову набок на сложенные передние лапы и закрыл свои маленькие глазки.

– Спать улеглись? Это до обеда? – изумился Сопун. – Однако же и молодежь пошла, святой отец… Вот уж поистине молодо-зелено…

Чернец был тоже неприятно удивлен, не без того, но предпочел промолчать. Во-первых, в чужой монастырь со своим уставом не суйся. А во-вторых… Собирая в мире подаяние для обители, давно убедился отец Евстратий, что слишком скромно, прямо-таки по-дурацки бестолково провел свои юные, перед пострижением еще, годы. А теперь и вспомнить нечего…

Серьга сидел у колодца неподвижно, чтобы не ставить сына в неловкое положение. А Сопун, весьма за то бате благодарный, перекатил чернеца на волокушу и показал сметливому Медведю еле заметную тропинку, по которой тому надлежало двигаться.

– Тащи, Михайло-богатырь, я вас скоро догоню… Мне тут надо на пожарище одну вещь поискать, авось не сгорела.

Мотнул Медведь головой, впрягся в волокушу и поволок ее засыпанным пеплом промежутком между черными квадратами на месте сожженных строений.

– Хозяин! Милый! – закричал вдруг монах с волокуши. – Христом Богом тебя молю, не дай пропасть! Не оставляй меня наедине с лютым зверем!

– Неча, отец Евстратий! – махнул ему рукой Сопун. – Не съест он тебя, вот увидишь.

Наконец, на дальней стороне полянки Медведь проломался бодро сквозь кусты дикой смородины, протащил на тропинку волокушу, и хитрец Сопун вздохнул свободно. Времени нельзя было терять, и он огляделся.

– Кис-кис, кис-кис, – позвал. И черта помянув, поправился: – Дедушка домовой, поди сюда, не бойся!

Голый безволосый старичок тотчас же встал перед ним как лист перед травой. Уж кому-кому, а Сопуну уж точно не до смеха тогда было, но и он еле удержался от улыбки. А домовой подбоченился и запищал:

– Это что же у тебя делается в хозяйстве, Сопун! Как же ты позволил себе избы и все постройки на дым пустить! И куда ты, идол, разогнал своих домашних? И где мои любезные Гривка и Воронок, где Савраска – неужто в конюшне сгорели? Горелым мясом на поляне в нос шибает!

Склонил Сопун голову перед Домашним дедушкой и ответил почтительно:

– Добрый нюх ты сохранил, Дедушка, а вот я что-то перестал запахи различать. Если горелым мясом несет, так это от коров и теляток наших, что в хлеву сгорели, да и псов наших, Брехуна и Хватая, супостаты, убив, в огонь вкинули. Да и тебя они же чуть не запекли в печи. А все мои домашние в колодце мертвые лежат, один я, пулей застреленный, спасся. Гривку и Воронка увели они же, супостаты, а Савраску в телегу с нашим скарбом запрягли.

– Ой-ей-ой-е-ей! – схватился за голову старичок.

А Сопун тяжело упал на колени. Прижал руки к груди, заговорил торжественно:

– И тебя, Дедушка, всеми богами, которых помнишь и которых чтишь, молю! Побеги, Дедушка, вослед супостатам, отбери у них хоть лошадей наших с телегою! Далеко уйти они не могли, Лесной хозяин их сейчас по проселку кругами водит, на дорогу на Путивль, на Бакаев шлях, не допуская. А мы их с покойником-батей порешим по одному, на куски порвем и по лесу раскидаем.

– Ай, беда! Ай, беда-то какая! – хлопнул старичок себя по безволосым ляжкам. – Разом мы с тобою всего, что имели, лишились, бедный ты мой Сопун! А лошадок я приведу, приведу – мало, что ли, я их чистил, мало им гривы в косички заплетал, мало ли ворованным овсом втихую подкармливал? Только скажи, куда их, дорогих моих животинок, привести?

– Веди сюда, Дедушка. А если я раньше управлюсь, мы с Михайлой Придыбайлой и батей встретим тебя на проселке. Вот батя мой тебе, если хочешь, подробнее про нашу беду расскажет.

Тогда прогудел живой мертвец Серьга из-за сруба колодезного:

– Беги, беги, сынок, немного у нас времени. Сколь бы наш захолустный леший ни хорохорился, ему одному не удержать супостатов на проселке надолго.

Глава 7
Лекция о потомках Лилит, иезуитом прочитанная в дремучем русском лесу

– А вот за тем поворотом и наши, – облегченно вздохнув, объявил Бычара.

Пан Ганнибал кивнул, соглашаясь. Дороги назад он не запоминал, положившись в том на Тимоша, однако только что нос его распознал запашок тлеющих мушкетных фитилей. И как им не вонять, если их, чтобы помедленнее горели, в козлиной моче вымачивают?

Вот и отряд. Что ж, зверообразный Мамат неплохо распорядился. Проселок перегорожен мужицкою телегой, за нею с мушкетами на изготовку притаились немцы да казак Лезга с пищалью. Остальные пищальники за ними, готовые принять у стрелков оружие на заряжание, а им свои пищали, набитые, передать.

– Разворачивайте телегу, панство, уходим! – распорядился пан Ганнибал. – Пан Хомяк мертв, и нам надо уносить ноги из этого опасного леса. Пане Мамат, ты веди! Если будет развилка, поворачивай влево! А я со слугою моим прикрою вас сзади. Оглохли?! Кому сказал, телегу развернуть, пся крев!

Отряд на удивление быстро перестроился. Монашек ловко вскочил на захваченную телегу и напялил кожух. Казак Бычара, проламывая конем кусты, присоединился к своим, вооруженного до зубов Тимоша пан Ганнибал оставил в хвосте колонны, а сам поехал сразу за чужою телегой. Когда военные меры для защиты приняты, надлежит понять, откуда и какая, собственно, может грозить опасность, а лучшего способа для этого, чем выспрашивание сметливого и быстрого мыслями, как оказалось, отца Игнация, не найти.

– Святой отец, как ты думаешь, кто напал на несчастного Хомяка? – спросил он напрямик.

Монашек пересел так, чтобы повернуться лицом к бывшему ротмистру, и рассеянно улыбнулся. После пробежки пот лился ручьем по желтому бритому лицу, однако испуганным иезуит не казался. А когда заговорил он, увидел пан Ганнибал: монашек настолько владеет собою, что не забыл даже показать, будто ему лестен заданный шляхтичем вопрос.

– Бежал я, за стремя панского жеребца держась, и думал только о том, чтобы не упасть под копыта коней, позади скакавших. На телегу вскарабкавшись, думал только о том, как бы отдышаться, и о том, что необходимо предохраниться от простуды. А вот после мудрого вопроса пана ротмистра голова моя освободилась для действительно полезных мыслей.

– И ты уже можешь поделиться ими, святой отец? – усмехнулся в усы пан Ганнибал.

– Могу, пожалуй, вот только без стройности изложения и словесного изящества, необходимых для беседы с такой знатной особой, как вельможный пан ротмистр.

– Кончай со мной вилять, отец. Я обычный шляхтич, к тому же бедняк, и это тебе прекрасно известно. Коли нечего тебе сказать, так и говори, не бойся.

– Всегда полезно подольститься к собеседнику, пане ротмистр. Ладно, тогда обойдусь без красот элоквенции. Думаю я, что несчастного замучили местные лесные духи.

– Отец, поясни, будь добр, свои слова.

– Неужели пан ротмистр никогда не слышал о Боруте и Роките? – удивился монах. – О том, как эти духи лесные водят честных христиан кругами по лесу, как показываются в виде черных псов и о прочих их проделках?

– Кто из поляков о них не слыхал? Народ польский в них верит, а шляхта смеется над простонародными россказнями, – ухмыльнулся пан Ганнибал. И вдруг встрепенулся. – Так что же получается у тебя, отец, – будто лесные духи существуют? А это не ересь ли?

– Не было еще ни одного монаха нашего ордена, который был бы обвинен в ереси, пане ротмистр, – наставительно заметил монашек, вытирая пот со лба. – Как и не было еще ни одного иезуита, выбранного папой. Мы – чернорабочие католической церкви и, для блага общей нашей матери трудясь, не боимся запачкаться. А поскольку орудие наше – мысль, какие-либо ограничения в осмыслении политических или религиозных обстоятельств были бы нелепы. Разве шпиг[4]4
  Шпион. Польско!украинское слово XVII века.


[Закрыть], действующий в глубоком тылу противника, не прибегает к мимикрии, чтобы…

– Какой еще такой мимикрии, святой отец? – надменно вопросил пан Ганнибал.

– Сие есть приспособление к обстановке для сохранения жизни. Бог, например, создал бабочку, которая раскрашена так, что сливается со цветком, на коем сидит. А шпиг – разве он не одевается так, как принято у врагов, и разве он не пользуется их языком?

Пан Ганнибал выпрямился в седле и подбоченился. Откашлялся, прежде чем продолжил разговор. Однако голос его прозвучал из шлема скорее ласково:

– Прошу тебя, отец Игнаций, не говори мудреных слов. Я ведь простой рубака и никакого образования не имею, кроме военного, на полях битв обретаемого и порой остающегося бесполезным, – это если ученик оказывается вдруг без головы. Кроме того, я убедился в твоем уме и самообладании и в другое время с удовольствием с тобою поболтал бы и выслушал бы твои философские соображения, но не на сей раз. Я хотел бы понять, что с нами в этом лесу происходит, до того, как неведомый противник нападет снова.

– Хорошо. Я понял, – улыбнулся монашек. – Но ты ведь сам заговорил о ереси, и мне пришлось защищать и обосновывать вынужденное свободомыслие, без которого в нашей беседе, какое бы вражеское нападение ни оборвало ее, просто не обойтись.

– Святой отец!

– Хорошо-хорошо, теперь прямо о деле. Относительно объяснения феномена лесной нечисти возможны два подхода. Первую интерпретацию можно услышать от благочестивых польских поселян. Эти добрые католики видят в лесных и прочих духах тех самых бесов, кои сброшены были с небес архангелом Михаилом. Изуродованные и охромевшие во время падения на землю, бесы те вредят людям до сих пор.

Пан Ганнибал перекрестился.

– Нет, я не считаю это объяснение изначально правильным, пан ротмистр! – Тут монашек приложил руки к груди, однако в то самое мгновение колесо телеги попало на кочку, и он чуть было не расквасил нос о грядку телеги. – Оно подлежит проверке, как и все сказанное или написанное человеком! Припоминаю, что на лекциях по демонологии в Максимилиановом университете в Ингольдштадте славный отец Пистоний говорил нам, что в современных представлениях о дьяволе и бесах есть и бесспорное ядро, и периферия, которая может быть подвержена диалектическому осмыслению.

– Короче!

– Короче невозможно, пане ротмистр! Итак, для христианина бесспорно существование дьявола и бесов, подручных его, ибо Господа нашего Иисуса Христа дьявол соблазнял в пустыне, а потом Господь наш изгонял бесов из одержимых ими. Поскольку об этом повествует Евангелие, сомнения тут неуместны.

– И правда, пся крев!

– Вот и я, помнится, так же удивился на лекции. Ведь выходило, что вся эта лесная и прочая тварь и вправду бесы! Однако отец Пистоний тут же переложил руль и спросил у нас, много ли нам известно мертвецов, оживленных в наши дни или в недавно прошедшие времена, или даже знаменитыми основателями таких прославленных монашеских орденов, как францисканский или доминиканский? А ведь Иисус Христос оживил своего умершего друга, Лазаря Четверодневного!

– Я могу поклясться на этом палаше и всем самым дорогим для меня, что ни разу в своей долгой, слава Иисусу, жизни не встречался с ожившим мертвецом, – положив руку на рукоять палаша, притороченного слева у седла, отчеканил пан Ганнибал.

– Конечно! И мать наша католическая церковь считает, что время чудес ограничено, коротко говоря, периодом истории церкви, отраженном в Святом Писании. Quod licet Jovi, non licet bovi, пане ротмистр!

– Что? При чем тут лис и святой Иов? – с заминкой отозвался бывший ротмистр.

– Простите великодушно, пане ротмистр, мою скверную латынь… Древние римляне говорили: «Что дозволяется Юпитеру, не позволено быку». Если Господь наш Иисус Христос и некоторые его апостолы совершали чудеса во славу Божью, то это еще не означает, что такой же божественной силой Господь наделил более поздних святых и отцов церкви. Поэтому в католической церкви так тщательно проверяются гуляющие среди верующих слухи о современных чудесах. Точно так же, отнюдь не отрицая присутствия дьявола и подручных его бесов в современном мире, мать наша католическая церковь…

Однако тут прямо перед оратором возникла оскаленная морда чалого жеребца, а грубый голос оруженосца прозвучал едва ли не смущенно:

– Пане ротмистр! И вы, святой отец! Простите, что прерываю ученую беседу… Странное что-то в лесу делается, пане ротмистр. Вроде как гром у нас гремит за спиною – вот только разве может быть гроза в ноябре? Да и небо чистое.

– А мы вот Лезгу спросим, у него ухо чуткое… Пане Лезга, а на сей раз ты что-нибудь расслышал?

Казак Лезга обернулся в седле и смущенно прочистил указательным пальцем свое правое ухо – ухо как ухо, и не сказать чтобы слишком уж оттопыренное…

– Вот как раз прислушивался, пане ротмистр. То не гром, ваш слуга прав. То лесовик кричит, недовольный он.

– Спасибо, пане Лезга, – монашек слегка поклонился казаку и снова повернулся к ротмистру. – Слышали сами – «лесовик кричит»… Но я говорил о том, что мать наша католическая церковь не только современным позитивным, так сказать, правильным чудесам не очень-то доверяет, но и явления одержимости бесами тоже проверяет весьма придирчиво. Ведь ни одну еще ведьму не сожгли, пока не были признаны неоспоримыми все против нее свидетельства. Представления о дьяволе и подручных ему бесах приобрели теперь, в наше просвещенное время, более абстрактный, философский характер…

– Видывал я дьявола на фресках и картинах, что в костелах, и сказал бы я, что он вызывает дрожь именно жизненностью своей, что ли… – заметил пан Ганнибал задумчиво.

– Прошу простить, вельможный пане ротмистр, но при всем уважении к твоему природному уму и жизненному опыту, я вынужден заметить, что ты все-таки не богослов… И художников тоже, даже самых умелых, никто не отнес бы к философам. Вот приведу только один пример из своей ничтожной жизни. Пришлось мне побывать с миссией нашего ордена в Баварии, там помогал я отцам-иезуитам, профессорам университета его величества Людвига Максимилиана в Ингольштадте, и возили мы на каникулы студентов в славный город Мюнхен…

– О Боже! Короче!

– Там, конечно, посетили мы главный костел Мюнхена, под названием Фрауэнкирхе. После мессы пошли мы осмотреть вблизи знаменитый алтарь «Отцов церкви». Народ толпился там перед изображением дьявола, подающего молитвенник святому Вольфгангу, и честные бюргеры, насмотревшиеся вдоволь, буквально отползали с выражением непередаваемого ужаса на бледных лицах.

– Каковое выражение мы увидим вскоре на лицах наших вояк, если ты, патер, не заговоришь короче! – взорвался пан Ганнибал. Быстрым движением руки в железной перчатке засунул он в рот свой правый ус, пожевал, выплюнул и продолжал уже спокойнее: – Доводилось мне слышать об отцах иезуитах, что они не только хитры, но и замкнуты, очень уж себе на уме. Из тебя же твоя, как ее… елейвейнция прет, как пивная пена из бочки, которую забыли заткнуть.

– Но я ведь тоже человек, и я тоже боюсь, пане ротмистр! – взмолился иезуит. – И лучше не прерывай меня больше, потому что короче все равно не получится! В общем, протолкался я к той створке алтаря – что ж, дьявол, написанный художником, меня и вправду напугал. Черный как эфиоп, костлявый настолько, что круглые позвонки его спинного хребта можно пересчитать, хвост короткий, будто у черной свиньи (а такие разве бывают?), тонкие ножки на копытцах. За спиною серо-черные кожаные крылья, как у нетопыря, на голове длинные рога. А морда! Морда и сейчас стоит у меня перед глазами, пане ротмистр.

– О, раны! О, раны Господни!

– Нос крючком, загнутым вверх, огромная алая пасть, а из нее длинные клыки. И белые глазки, горящие на черном ужасном лице…

– Свят, свят, свят! Спаси меня, Матка Бозка! – Это бледный как смерть Тимош, вновь подъехавший прямо к задней грядке телеги, принялся креститься и кланяться.

– Ты, лайдак, лучше назад посматривай! – рявкнул на него пан Ганнибал. – Тоже мне святоша нашелся!

– Признаться, я тогда, перед той створкой алтаря, тоже устрашился, вельможный пане ротмистр. Однако вдруг услышал я рядом с собою хихиканье. Это славный отец Пистоний не сдержал в себе смеха. И смотрю: прочие святые отцы переглядываются и, усмехаясь пристойно, подмигивают друг другу. Если творение благочестивого художника Михаэля Пахера, одобренное церковью, вызвало у просвещенных отцов иезуитов смех как произведение фантазии темного человека, стоит представить себе, что сказали бы они о придуманных безмозглым мужичьем лесных демонах!

Некоторое время только и слышно было, что скрипы тележных осей, мягкий топот копыт, позвякивание оружия и сбруи, да еще далекие громыхания, непонятно от чего происходящие. Потом пан Ганнибал вопросил ехидно:

– Выходит, по просвещенной иезуитской науке получается, что нашего мещанина Хомяка замучило до смерти создание простонародной выдумки? Немногим же помогла мне твоя наука, святой отец…

– А разве не предупреждал я, вельможный пане ротмистр, что существует два взгляда на сущность лесных демонов? До сих пор я излагал только первый, весьма распространенный. Второй же изложил на лекции уже упомянутый отец Пистоний после многих оговорок и заверений, что он высказывает только свое личное предположение – и только для того, дабы дать противоположный тезис для учебного диспута о сущности лесных и прочих демонов простонародного происхождения. Мне же его объяснение показалось тогда идеальным, я и сейчас не вижу в нем серьезных изъянов…

– Постой, святой отец, так ты оканчивал Максимилианов университет? – вдруг заинтересовался пан Ганнибал.

– Да нет, твой покорный слуга, к глубокому моему сожалению, получил образование в училище не столь знаменитом – в Полоцком коллегиуме, а в названном тобою немецком университете я служил ассистентом профессора Пистония и, конечно же, присутствовал на всех лекциях. И понимал я в них, осмелюсь утверждать, побольше, чем юные губошлепы, рядом с которыми сидел за партой.

– Я же просил, патер, чтобы без мудреных слов!

– Ассистент профессора – примерно такой же его помощник, как оруженосец у рыцаря, пане ротмистр.

– Теперь понятно. Следовательно, ты познакомился с учением этого Пистония, будучи уже достаточно зрелым человеком. Вот это мне и нужно было знать.

– Amen. Так вот, отец Пистоний напомнил, что в древнем переводе Библии на халдейский язык, называемом «Таргум», говорится о первой, еще до Евы, жене Адама по имени Лилит. Еврейское предание рассказывает, что она, созданная Господом одновременно с Адамом, принялась ему доказывать, что они равны. Когда же ей это не удалось, она улетела. С тех пор Лилит, превратившаяся в крылатый призрак, навещает ночью одиноких мужчин и соблазняет их, желая иметь от них детей. И не только иудеев соблазняла эта ночная красавица: рассказывают, что уговорила она и одного бедняка-немца в Вормсе – утром сластолюбца нашли мертвым. Однако и в боговдохновенной латинской Библии, «Вульгате», переведенной святым Иеронимом, современные ученые богословы находят свидетельства о людях, существовавших до Адама и Ева. Я и сам потом проверял: действительно, в главе четвертой «Бытия» Каин изгнан Богом за убийство Авеля, и Каин говорит: теперь, мол, меня, изгнанника и скитальца, убьет всякий встречный. И Господь сделал ему знамение, чтобы его всякий встречный не убил. Как это может быть, откуда на земном пространстве возьмется «всякий встречный», если на свете нет больше людей, кроме Адама, Евы, Каина и уже мертвого Авеля? А дальше сказано, что Каин пришел в землю Мод, на восток от Эдема, и женился там. Откуда же взялась там эта женщина, если других людей на земле не было? Отсюда вывод отца Пистония: если уж Библия свидетельствует о существовании преадамитов, то они и вправду существовали.

– Преадо… Как ты их назвал? – наморщил лоб пан Ганнибал.

– Преадамиты. Люди, существовавшие до Адама и Евы. Вот отец Пистоний и доказывал, что вся эта лесная и прочая нечисть и есть те самые преадамиты.