Текст книги "Сталинские соколы. Возмездие с небес"

Нет, солдаты не забыли меня, один из них стал на краю ямы и выстрелил. Он целился мне в затылок, выстрел – и я проваливаюсь в темноту.

Я очнулся лишь в госпитале, в руках немецких врачей, так и не узнав подробности собственного спасения. По некой счастливой случайности пуля лишь зацепила мою голову, рана могла быть смертельной, но я выжил, правая нога раздроблена в районе стопы, также есть легкие взрывные ожоги обеих ног и паха. Все ранения крайне неприятны.

Более полугода я пробыл в госпиталях до полного излечения. Ногу удалость спасти умениями наших хирургов и моему крепкому от рождения здоровью, а также благодаря первой помощи, вовремя оказанной русским докторами. Теперь она ноет внизу только на перемену погоды, также на перемену давления болит голова.

Я окончательно изменил свое отношение к русским, бомбя сверху, я воспринимал их как «недочеловеков», полудикарей, угрожающих европейской цивилизации дубиной коммунизма, но они не растерзали меня на части, напротив, оставили мне жизнь, более того, оказав своевременную медицинскую помощь, они сохранили мне ногу. Конечно, я продолжу сражаться с восточным врагом рейха, но мое отношение к ифанам стало другим. Думаю, что после войны я смогу воспринимать русских как достойных людей. Квартируясь по базам, я заметил, что гражданские страшно нас боятся, их пропаганда говорит, что свой день мы начинаем с того, что съедаем на завтрак младенцев. Поэтому они стараются всячески угодить. Это выглядит комично. Мне было жалко этих людей, но я старался держать дистанцию, мы не делаем населению ничего плохого, но пускай боятся, это веселит. Когда мне что-либо не нравилось, я корчил страшную гримасу и делал вид, что рассержен. Тогда русских охватывал страх, и они старались всячески угодить, приговаривая. «пан офицер изволит».

Я вспомнил комичный случай под Сталинградом, когда нас временно разместили в деревенских избах недалеко от летного поля. В соседнем доме жили брат и сестра. девочка лет семи и десятилетний мальчуган. Родные их прятали, но детское любопытство пересиливало страх, и однажды я встретился с ними у колодца. Девочка убежала с плачем, словно в моем облике увидела страшного зверя или дикаря-людоеда, а мальчик остался стоять как вкопанный. Пользуясь его остолбенением, я спешу в дом и возвращаюсь с плиткой шоколада, но ребенка уже нет. Я догадываюсь, где он живет, и стучу в дверь. За ней слышится возня, на порог выходит старый мужчина, его называют «дед», в глубине комнаты женщина, за юбку которой держится мальчуган и его сестра. Я не говорю по-русски, поэтому жестом зову мальчишку. С разрешения матери он осторожно подходит. Я протягиваю ему плитку. «Гуд!» – и ухожу. Прошло некоторое время, дети перестали бояться, и у нас получается некоторое общение.

Лейтенант, говорящий по-русски, рассказал, что местному населению есть чего опасаться. Слухи доходят быстро, особенно страшные. Наше привилегированное положение «воздушных волков» и постоянная летная работа избавляет от созерцания неприглядного обличия войны, и больше думая о небе, мы действительно не знаем всего ужасного, происходящего на земле. Не буду лукавить, что прибываю в полном неведении. Обычно, когда вермахт занимает населенные пункты, за передовыми частями идут специальные команды, выявляющие коммунистов и жидов, часто устраивая показательные казни. Местные знают, что в соседних селах на Дону за укрывательство партизан полицейские сожгли несколько домов вместе с хозяевами. Так что повод боятся нас – есть.

Размышляю, странное дело. я воюю в России больше двух лет. Сколько человек я убил, подсчитать невозможно, думаю, что и пехотинец, если он не снайпер, не сможет с уверенностью назвать точные цифры своих жертв, что же говорить о пилоте, бомбящим аэродромы, колонны, поезда и передовую. До сих пор помню первого сбитого ифана, тогда его истребитель пошел со снижением в сторону своих, оставляя длинный шлейф черного дыма. Мне засчитали эту победу, но как знать, может, пилот выжил? На войне вооруженные мужчины убивают друг друга – так заведено, но мирное население страдать не должно. Сто лет назад и не страдало, но с развитием орудий убийства, и особенно бомбардировочной авиации жертвы гражданских стали ужасающими. Я знаю, что британцы и американцы бомбят города Германии, и мне страшно от бессилия, от невозможности прекратить это, и я бомблю и стреляю сам, отыгрываясь на противнике. Что же до зачисток и казней – это вообще недопустимо, хорошо, что Люфтваффе в этом категорически отказывается участвовать.

У меня нет личной жалости к большевикам, это варвары, угрожающие всей Европе, их надо остановить, но я все равно не вижу смысла в издевательствах над мирным населением, мы как высшая раса не должны опускаться до банальных убийств, не должны становиться маньяками или палачами. Как-то все горько и неправильно. Хорошо, что хоть та, знакомая мне пара детей перестанет бояться германского солдата. Может быть, мое гуманное отношение к беззащитным русским сторицей вернулось в той страшной аварии и плену. Какова судьба бедняги Ханса?

В начале 1944 года я выписан из госпиталя живой и почти здоровый, а в марте врачебной комиссией допущен к полетам. Я хочу вернуться в свою 4-ю эскадрилью «Иммельмана», но узнаю, что вторая эскадра переформирована. Часть пилотов пересели на ФВ-190, из оставшихся в Якобштадте сформировали отдельное противотанковое подразделение для противодействия танковым прорывам русских, и теперь моя часть воюет в Румынии.

В конце апреля я прибыл на аэродром Роман и в начале мая приступил к восстановлению летных навыков. Командир эскадрильи – мой старый знакомый Андреас Куффнер – не допустит меня к боевым вылетам, пока не удостоверится в моей полной пригодности.

Часть сильно потрепана в предыдущих боях, многих, которых я знал лично, уже нет с нами, молодежь еще не обстреляна. Мы испытываем дефицит как опытного летного состава, так и самолетов. Ввиду сложившейся ситуации надо беречь людей и технику, но времени на длительную подготовку нет. На один Юнкерс закреплены два пилота, мой напарник – унтер-офицер Блюмель, он опытный «пикировщик», но мало знаком с вариантом «охотника за танками». Я знакомлю его с самолетом, по очереди летая по кругу, когда появляется вторая свободная машина, мы летаем парой, меняясь в роли ведомого. Так проходит месяц, наконец, в начале июня командир считает, что я могу совершать боевые вылеты.

В перерывах между работой и полетами мы часто слоняемся по Роману – небольшому тихому городку, окруженному виноградниками. Сейчас не время вина, поэтому мы больше шатаемся по лавкам мелких торговцев, покупая милые безделушки на сувениры. Румыны к нам дружелюбны и всегда улыбаются, зазывая купить свой товар. Они очень боятся прихода большевиков и относятся к нам, как к защитникам. Другой местной достопримечательностью, кроме лавок приветливых продавцов, является небольшая церковь.

Этим утром наш затянувшийся почти домашний отдых прерван. разведка докладывает об обнаружении бронетанковых и моторизированных сил противника севернее Ясс. Это не так далеко от нас. Поднимаемся четверкой и на высоте менее двухсот метров следуем на северо-восток. Безоблачно, но из-за технической неисправности мы теряем два самолета. Полет продолжаем вдвоем с Блюмелемь. Внезапно он сообщает, что идет на вынужденную. Самолет садится на ровное плато, я делаю круг, запоминая координаты посадки. Сесть рядом сейчас и забрать экипаж – значит сорвать задание. Блюмель сел на «ничейной» территории. Между местом посадки и наступающими русскими нет румынских или немецких частей, однако я уверен, что товарищам удастся избежать плена. Русские сюда не дошли, а отсутствие наших частей объясняется их нехваткой, сейчас нет единого фронта, впереди пустые незанятые территории – бреши в нашей обороне.

Выйдя в указанный район, я усердно ищу русские подкрепления, стараясь не подниматься выше двухсот метров, хожу в разные стороны, охватив сектор в несколько сотен квадратных километров – все тщетно. Внизу румынские села, виноградники и пустые дороги. Не найдя цели, возвращаюсь на базу. Я хочу подобрать экипаж Блюмеля на обратном пути, но их уже забрал вылетевший на место посадки Шторх.

Вылет, фатальный своей бесполезностью. Не встретив противодействия ифанов и не уничтожив ни одной цели, мы потеряли двух человек и три самолета, один стрелок с упавшей «Штуки» пропал, не исключено, что раненого подобрали румыны.

Пытаемся разобраться в произошедшем, я вспоминаю случаи годовалой давности. Не исключено, тогда это была диверсия не немецкого наземного персонала, но сейчас самолеты не взрывались. Проверяем все Юнкерсы, сливаем топливо, причина не выяснена.

На следующий день я получаю приказ прибыть в Берлин. Я не знаю, зачем меня вызывают, но не ожидаю ничего плохого, это может быть долгожданное повышение или новая должность. В тот же день я вылетаю в Берлин и утром следующего дня прибываю в штаб Люфтваффе. Здесь я узнаю причину своего вызова. Оказывается, я назначен адъютантом генерала Байера – своего давнего покровителя. Это хорошо или плохо? Я понимаю, что таким образом он хочет спасти мою жизнь, дела на фронтах идут не лучшим образом, и потери в частях катастрофические, но как же боевые товарищи!

Гер Эберхард встречает меня очень тепло. Он говорит, что навел справки и понимает, что я еще полностью не восстановился после ранений, поэтому и назначил меня своим адъютантом, как только я полностью оправлюсь, он готов будет отпустить меня на фронт. Действительно, меня часто мучили головные боли, а нога ныла на погоду, и мне ничего не оставалось делать, как выполнить приказ командира.

Моя жизнь сильно меняется. вместо полетов теперь я больше нахожусь на земле, щелкая каблуками и исполняя роль оруженосца, только вместо рыцарских доспехов за своим сюзереном ношу огромного размера портфель с документами, депешами, сменным бельем и туалетными принадлежностями. Мы много перемещаемся на поезде или служебном автомобиле, но маршрут наш почти одинаков и пролегает между Берлином, Веной и Франкфуртом. Мне приходится часто ждать своего генерала в приемных, общаясь с адъютантами прочих должностных лиц. Как простому деревенскому парню мне не нравится эта когорта чопорных слуг, раздувающих щеки от сознания собственной значимости и смотрящих на коллег-адъютантов свысока, словно они сами являются первыми лицами.

В эдакой спокойной скуке проходит более полугода. Наступило рождество, затем прошел январь. Ситуация на фронтах приближается к роковой развязке, хватит ли у Германии сил отбросить врага, атакующего со всех сторон. С запада нас постоянно бомбят американцы, к сотням их бомбардировщиков в небе мы давно привыкли. С востока ифаны переправляются через Одер, если им удастся закрепиться на западном берегу реки, Берлин окажется под большой угрозой. В этой ситуации на фронте нужен каждый летчик, и я прошу командира направить меня в строевую часть.

Байер дослужился до звания генерал-лейтенанта, он обещает, что в ближайшие дни я также получу обер-лейтенанта, я благодарю его, но ждать некогда. Генерал сам возвращает меня в родную эскадрилью.

В начале марта я прибываю на полевой аэродром в Западной Пруссии. Моя эскадрилья прошла очередное преобразование, теперь это дневная штурмовая группа «истребителей танков», вооруженная ФВ-190 и пушечными Ю-87. Я не успел освоить скоростной Фокке-Вульф, поэтому начинаю восстанавливаться на «птичке с пушкой».

Наш командир по-прежнему Андреас Куффнер. В некоторой степени мы с ним коллеги по несчастью, после тяжелого ранения он вернулся в строй, но также часто жалуется на головные боли. С чувством скорби я узнаю, что многих товарищей, с которыми воевал еще в начале прошлого лета, нет в живых, в числе погибших мой приятель Блюмель, говорят, что его со стрелком застрелили русские, когда подбитая Штука села на вынужденную за линией фронта. Байер, полгода продержав меня в адъютантах, действительно сохранил мою жизнь, впрочем, может, всего лишь продлил до наступившей весны. Зато в эскадрилье служит мой старый знакомый «Бобби» – обер-лейтенант Бромель. Он и Куффнер летают на Фокке-Вульфах, лишь изредка пересаживаясь на «старушки Ю».

Наш аэродром расположен на плоском поле, рядом с крохотной деревушкой километрах в пятидесяти от побережья и приблизительно в двухстах километрах от линии фронта. Кругом безопасные для полетов равнины, гладь которых лишь изредка нарушена небольшими лесами – идеальное место для летной школы. Здесь, вдалеке от промышленных центров и полей сражений, еще царит атмосфера полного мира и спокойствия. Пока холодно и сыро, мы ночуем в деревне, весь световой день проводя на летном поле.

Я допущен к боевым вылетам, но пилоты группы стараются использовать ФВ-190, и меня никак не могут включить в какой-нибудь шварм. Наконец такая возможность представилась. Утром позвонили из штаба штурмовой авиации и сообщили, что русские при поддержке танков возобновили наступление на Цоппот и Данциг. Нашим войскам, обороняющим Данцигскую бухту, грозит окружение. У обороняющихся недостаточно артиллерии и пехоты, чтобы отразить наступление, и единственная надежда на авиацию. Командир посылает разведчика для проверки сообщения и выяснения целей, к обеду данные обработаны. Ситуация критическая, в воздух поднимаются все готовые «штурмовые» Фокке-Вульфы, используя преимущество в скорости, они набирают высоту и, ведомые «Бобби», уходят вперед. Также сформировано звено из четырех «противотанковых» Юнкерсов, сегодня редкий случай, когда Куффнер решил тряхнуть стариной и лететь на Ю-87Г, в качестве своего ведомого он берет меня, война продолжается!

Мы взлетаем в 15.45 в надежде преодолеть расстояние в двести километров, выполнить задачу и вернуться обратно до темноты. Предыдущие дни стояла мерзкая сырая погода, не дающая шансов использовать авиацию, но сегодня, как по заказу, небо очистилось от облачности и это дает шанс помочь защитникам.

Мы пересекаем предполагаемую линию фронта, теперь под нами враг, словно в доказательства моих слов по нам открывают огонь зенитные орудия. Идя на высоте пары сотен метров, мы похожи на японских летчиков-самоубийц. Два самолета нашего звена сбиты, судьба экипажей неизвестна, Куффнер и я вдвоем идем к цели. На самом деле целей для удара вокруг предостаточно, по нам стреляет все, что только может вести огонь, я несколько раз предлагаю командиру выбрать что-нибудь под нами, но хауптман настаивает. мы должны ударить по русским, наступающим в окрестностях бухты. Наконец мы видим заранее обозначенную цель. механизированную колонну советов. Смыкаем строй и идем в атаку, полого пикируя на «ифанов». С первой же атаки мы оба добиваемся успехов. несколько машин горят, причем мне удается поджечь не менее двух единиц несколькими парными залпами. Разворачиваемся, делаем круг и вновь атакуем. Теперь русские рассредоточились, они маневрируют, и я безрезультатно трачу драгоценные снаряды. Третий заход, выстрелов остается все меньше, я хорошо прицеливаюсь, и еще одна бронированная машина горит. Тремя атаками двух самолетов мы существенно громим колонну, хотя, несмотря на блестящий успех, понимаем, что для полчищ русских это комариный укус, сейчас они перегруппируются и, подтянув резервы, возобновят наступление. Мы больше ничего не можем сделать для наземных войск, в магазинах осталось не более двух снарядов на ствол, в любой момент могут появиться истребители, сделав нас легкой добычей. Мы возвращаемся другим маршрутом, взяв северней, договорившись использовать оставшиеся боеприпасы по возможным целям на обратном пути. На счастье или беду нам больше никто не встретился и полет длиною в жизнь закончен. Судьба двух пропавших экипажей, как и количество уничтоженной техники и пехоты русских, неизвестна.

Охваченный тяжелыми мыслями, я впадаю в депрессию. Что произошло с нами со всеми? Мы были унижены несправедливостью мирового порядка. Оказавшись между жидовско-большевистким молотом и англосаксонской масонской наковальней, мы считали, что Гитлер как решительный лидер нации – это единственное спасение для зажатой Германии. Он сказал, что нужно объединить всех немцев, и, веря ему, мы шли вперед, захватывая чужие территории ради нашего германского мира, не считаясь с волей других народов, мы были окрылены величием возложенной на нас миссии. Но наша бескомпромиссность и ставка на силу зашла так далеко, что непримиримый и разношерстный мир объединился против нашей экспансии, и силы стали неравными, чтобы наши труды завершились успешно. Одни считают, что виной всему генералитет, не понявший гений фюрера, другие винят маниакальность Гитлера, не желающего довольствоваться малым. Не ясно самое главное. что ждет нас теперь!

Больше заметок не обнаружено.

Упомянутые в дневнике.

Эберхард Байер, 1895 г. р. – кадровый военный, стоял у истоков создания Люфтваффе и штурмовой авиации, занимал руководящие должности, дослужился до генерал-лейтенанта, после войны два года был в плену, умер в 1983 году в Германии.

Гельмут Брук, 1913 г. р. – бывший полицейский, вступил в авиацию, дослужился до звания полковника и в конце войны стал командующим штурмовой авиации северного территориального командования (генеральская должность), совершил 973 боевых вылетов, после войны вел уединенную жизнь, став лесником.

Александр Глэзер, 1914 г. р. – дослужился до командира полка в звании капитана, совершил более 800 боевых вылетов, после войны служил в авиации ФРГ в звании подполковника.

Герхард Штюдеманн, 1920 г р. – особенно проявил себя при штурме Севастополя, дослужился до командира полка в звании капитана, выполнял вылеты до самого конца войны, всего совершил 996 боевых вылетов, уничтожил 117 танков.

Георг Якоб, 1915 г. р. – совершил 1091 боевой вылет, дослужился до командира дивизии в звании подполковника, сдался американцам.

Оскар Динорт, 1901 г. р. – кадровый военный, один из создателей Люфтваффе и штурмовой авиации, дослужился до генерал-майора, два года был в английском плену, после войны занимался бизнесом и конструированием летательных аппаратов, получил патент капитана яхты, умер в 1965 году в Германии.

Германн Ехемс – дослужился до звания капитана, совершил 350 боевых вылетов, в 1944 году был сбит под Барановичами и попал в советский плен, после освобождения служил в авиации ФРГ в звании подполковника, умер в 1972 году.

Курт Лау, 1916 г. р. – 897 боевых вылетов, дослужился до командира полка в звании капитана, после войны служил в авиации ФРГ, вышел в отставку в звании подполковника.

Ханс-Гюнтер Кене, 1914 г. р. – был летчиком-испытателем, пережил ряд тяжелых аварий, командовал штабной эскадрильей и закончил войну в звании майора.

Хоццель Пауль-Вернер, 1910 г. р. – один из создателей Люфтваффе и штурмовой авиации, отличился в борьбе с английским флотом, командовал дивизией в звании подполковника, находился в советском плену до 1956 года, затем служил в авиации ФРГ до звания генерал-майора.

Эрнст Филиус, 1916 г. р. – летал бортрадистом-стрелком на Ю-87, совершил 900 боевых вылетов, погиб в марте 1944 года, сбитый зенитной артиллерией.

Боерст Алвин, 1910 г. р. – командовал полком в звании капитана, погиб вместе с Филиусом.

Ханс-Карл Штепп, 1914 г. р. – был летчиком-испытателем, совершил 900 боевых вылетов, командовал дивизией, в конце войны служил на штабных должностях в звании полковника, после войны работал адвокатом.

Ханс-Ульрих Рудель, 1916 г. р. – самый титулованный летчик Люфтваффе, отличался личным мужеством, хотя и слыл карьеристом, но при этом открыто высказывал свои взгляды, отстаивая их перед начальством, считался ярым нацистом, совершил 2530 боевых вылетов, что является абсолютным рекордом, был сбит 30 раз (только зенитным огнем), потерял часть ноги ниже голени, но продолжил летать; согласно принятым данным, уничтожил 519 танков, не считая огромного количества других целей, шесть раз вывозил товарищей из-за линии фронта, за его «голову» была назначена премия в 10 000 рублей, в конце войны командовал дивизией в звании полковника, до конца совершал боевые вылеты, сдался американцам, после войны работал шофером, затем уехал в Аргентину, где был советником промышленности и работал на авиазаводе В 60-гг. вернулся в Австрию, несмотря на протез, все время активно занимался спортом, умер в 1982 году. Его девизом было. «Погибает только тот, кто сдается».

Здесь. звания «упомянутых» и воинские подразделения перечислены на советский манер, что не совсем соответствует реальности.