Текст книги "Сталинские соколы. Возмездие с небес"

В 5.45 штабные звенья поднялись в воздух и, сделав круг над Идрицей для общего сбора, взяли направление на Полоцк.

Некоторое время идем почти навстречу встающему светилу. Внизу, среди лесов в утреннем тумане поблескивают озера и устья рек, выше – красивое небо без войны и рыцарских подвигов. Первый раз в жизни мне захотелось стать гражданским пилотом и отправиться в путешествия по Африке или Южной Америке.

Наше звено шло на высоте две с половиной тысячи метров в качестве приманки, со значительным превышением сзади летело еще звено «сорокопутов», готовых броситься сверху на русские самолеты, если тех будет больше нас. Мы достаточно долго барражировали в стокилометровом секторе между Идрицей и Полоцком в надежде обнаружить противника, но все было тихо.

– Наверное, «иваны», воодушевленные победами своих гвардейских армий, еще спят – мрачно пошутил в эфир гауптман Франц, – так мы сожжем все бесценное топливо.

И действительно, мы находились в воздухе уже более часа. Мадер дал приказ следовать на аэродром. Основная задача по отработке слетанности старых и прибывших пилотов была достигнута, и мы развернулись на север.

На посадке со мной произошла трагическая неприятность. Я ошибся в расчете, и хотя утренняя дымка практически рассеялась, не заметил красный флажок, отмечавший воронку в начале полосы. Случилось роковое стечение не случайных обстоятельств. высокое выравнивание, касание земли рядом с полосой и попадание на пробеге в яму одной из стоек. В результате левая стойка шасси подломилась, и самолет медленно скапотировал. Я только ушибся, но остался цел. Самолет подлежал восстановлению, но какой позор для меня.

– Поломать шасси у Фокке-Вульфа – это надо быть циркачом, – устроил мне разнос командир эскадры.

Я стоял по стойке смирно бледный, как полотно, а раскрасневшейся Мадер все отчитывал меня, как курсанта.

Меня временно отстранили от полетов.

Во время полуденного перерыва в столовой гауптман Франц, успевший сегодня одержать победу над Аэрокоброй, сочувственно подмигнул. ничего, такое может быть с каждым, на командира не обращай внимания, он самодур и не пользуется большим уважением среди офицеров. Раз он главный в эскадре, право принятия любых решений оставляет только за собой и гасит любую инициативу, даже если она исходит от командиров эскадрилий. Отправлять вас в боевой вылет на следующий день после прибытия в штаб эскадры – это не только неумение обращаться с людьми, но и преступление.

Мне было приятно сочувствие коллег, но внутри себя я понимал, что Мадер тут ни при чем, его задача – иметь боеспособное подразделение, тем более в штабной эскадрилье, а в аварии самолета виноват только я сам. Хотя, действительно, Мадер был человеком со странностями и потому его действия часто критиковались прямолинейными подчиненными. Будучи командиром эскадры, он имел право не совершать боевых вылетов, но продолжал летать, что, впрочем, было в порядке вещей и поэтому не являлось подвигом в глазах офицеров. В Люфтваффе летали все от фельдфебелей до генералов, даже штабные берлинские инспектора, каким теперь стал бывший командир «Зеленого сердца» оберст Траутлофт, при первой возможности заскакивали в кабину боевых самолетов. Кроме того, Антон Мадер считался экспертом по уничтожению бронированных Ил-2. Но как руководитель он отличался странными, порой абсурдными решениями, чего стоило распоряжение сократить обеденное время до тридцати минут. Среди офицеров ходили шутливые выражения, что командир любит поспать до восьми часов и что ужин в столовой для него важней боевых вылетов.

Мы были молоды и бесстрашны, и как люди, которые могут умереть в любой день, могли бесшабашно отстаивать свое мнение, даже перед начальством, не боясь последствий и карьерных проблем. Наград и званий хотели все, но это больше походило на честное спортивное состязание, чем на продуманные шаги по карьерной лестнице, а потому начальство, будучи старше многих из нас всего на несколько лет, понимало подчиненных и позволяло некоторые вольности если не в действиях, то хотя бы в умах и на языке.

Вечером в спальном бараке мы продолжили общение с Францем.

– В вермахте нечто назревает, лучшие офицеры критикуют действия руководства. Нами руководят убийцы, а лучшие гибнут, – продолжал откровенничать капитан, – один из них – наш рейхсмаршал. Вначале он свалил все неудачи на покойного Удета, а затем довел до самоубийства Ешоннека. Авиацией должны руководить такие, как Рихтгофен, эх, был бы жив Папаша Мельдерс… Если войну не остановить, Германию растерзают большевики и масоны. – Ты думаешь все так плохо? Мы утратили завоеванные территории, но ни один солдат еще не преступил границ Рейха.

– Зато регулярно перелетают бомбардировщики. Геринг – хвастун, обещал, что этого не будет.

– Мы завязли в России, блицкриг провалился, я помню, как нам обещали быструю победу в сорок первом. С другой стороны, а что мы лично для этого не сделали? Ладно, спи, не будем мешать фельдфебелям.

К полетам меня допустили 9 числа, когда положение стало очень тяжелым и русские вплотную подошли к Идрице. За мной закрепили последний резервный самолет. В девять часов утра два штабных звена пошли прикрывать бомбардировщики, двигающиеся в направлении Полоцка. В роли бомбардировщиков выступали такие же Фокке-Вульфы с подвешенными под брюхо бомбами. Пикировщики в условиях нашего меньшинства стали слишком уязвимы, и роль самолетов поля боя все чаще выполняют «Сорокопуты-Душители».

После предыдущей неудачной посадки чувствую перед взлетом легкий трепет, взлетаем парами, полностью открываю дроссель, зажимаю ручку между ног, почти зажмуриваю глаза – и я уже в воздухе. Успокаиваюсь, убираю шасси.

Идем на высоте две с половиной тысячи метров. На подходе к Полоцку нас встречают истребители. Стараясь не упустить из виду ведущего, верчу головой, чтобы не упустить момент, когда какой-нибудь «кретин», по выражению Мадера, постарается сесть мне на хвост. После нескольких пикирований, переворотов и горок замечаю самолет противника, идущий от места боя метрах в трехстах от меня. Видимо, он вывернулся из-под Франца. Такой шанс упускать нельзя. Предупреждаю ведущего и начинаю преследование. Приблизившись, замечаю, что длинноносый истребитель врага испускает легкий масляный след, значит, птичка подранена. Русский пилот пытается покинуть схватку. Корректно ли добивать подранка и записывать себе победу над самолетом, уже поврежденным товарищем? Думаю несколько секунд. Но инстинкт охотника берет вверх над рыцарским кодексом. Года три назад я бы отпустил русского, но сейчас оправдываю себя просто. если «иван» вернется домой, его самолет починят, и он опять станет угрозой. Чтобы остановить противника, их надо сбивать десятками. Делаю пристрелку из пулеметов. От «длинноносого» отскакивает обшивка. Даю пушечный залп. Правая консоль истребителя, опережая планер, несется к земле. Прощай, русский, извини – это война! Делаю победный круг над местом падения самолета и возвращаюсь в звено.

Подходит новая волна истребителей. Бомбардировщики отбомбились и отходят с набором высоты, чтобы занять выгодную позицию и поддержать нас. После короткого боя еще несколько русских сбиты, наши потери – один самолет, пока не понял, кого сбили, в эфире слышу, что летчик спасся на парашюте, но под нами-то враг.

Возвращаемся в Идрицу. Мадер приказывает мне садиться первым. На этот раз все как по учебнику, я взял себя в руки и вновь вернул чувство Фокке-Вульфа после Мессершмитта, хотя маневренные качества последнего я ценю больше. Уже на пробеге слышу о приближении к аэродрому русских истребителей. Видимо, противник решил преследовать группу, чтобы внезапно атаковать на глиссаде.

Думаю меньше минуты, освобождаю полосу, разворачиваюсь и начинаю взлет прямо по рулежкам. О нагоняе, который обязательно получу от командира потом, не думаю, ну почти не думаю. Вместо того чтобы быстрее срулить и попытаться спрятать самолет, вопреки всем инструкциям, иду на импровизированный взлет на форсаже, выжимая из двигателя максимум. Русские застигли врасплох. Сейчас каждый самолет в воздухе на счету. Отрываюсь почти на краю поля и набираю высоту, осматриваюсь. Два бомбардировщика «Сорокопута», шарахаясь от атаки русского, сталкиваются в воздухе на малой высоте, шансов выжить нет. В радио слышу, что Капитан Франц атакован. Вижу, как его самолет маневрирует, пытаясь уклониться от огня неприятеля. Не жалея мотора на максимальном наддуве бросаю свой ФВ-190 наперерез «тупоносому» истребителю, видимо Ла-5. Русский отворачивает в сторону, и я начинаю преследование. Вместо того чтобы удирать к своим, «новая крыса» пытается затянуть меня в бой на виражах, но просчитывается с угловой скоростью и подставляет мне хвост. Я делаю несколько коротких выстрелов, дистанция очень большая, попасть с пяти сотен метров в верткую цель – это будет чудо, в которое я не верю. И хотя боекомплект далеко не израсходован, первый самолет я сбил всего парой снарядов, опыт, ставший привычкой, научил меня не открывать огонь, не будучи уверенным, что попаду, я прекращаю стрельбу и начинаю преследование. Русский выполняет левый вираж. Этого мне и надо, тем более что большая дистанция сейчас мне на руку, я вижу все его маневры и могу держаться на хвосте, не боясь проскочить или упустить его под себя. Через несколько минут гонки скоростные качества Фокке-Вульфа уменьшают расстояние, и я начинаю пристрелку из пулеметов, отслеживая по трассерам необходимое упреждение. Пули проходят выше и левее – это хорошо, так как мы в левом вираже, и я взял большее упреждение. Трассеры все приближаются к «Ла», несколько пуль попадают в фюзеляж, жму на гашетки электропривода пушек, «новая крыса» рухнул на землю.

Второй раз за один вылет сажаю самолет, выключаю двигатель и при помощи механика открываю колпак. Прыгаю на траву в ожидании приказа следовать к подполковнику Мадеру для очередного нагоняя. Но по шапке сегодня я не получил, и не потому, что командир прочувствовался моими подвигами, праздновать восемь побед, включая две мои, некогда, как и некогда оплакивать потери одного самолета штабного звена с пропавшим без вести летчиком и двух погибших бомбардировщиков. Русские могут в любой момент прилететь крупными силами штурмовиков и сравнять наш аэродром с землей. После спешной заправки самолетов Штаб 54-й эскадры отводится на сто пятьдесят километров западней в Динабург.

17 июля мы, как обычно, торопливо проглотив обед в аэродромной столовой, после построения занимались практическими занятиями на аэродроме, когда поступил приказ командира эскадры тремя штабными парами под его лидерством следовать на прикрытие наших войск от ударов с воздуха в район железнодорожной станции населенного пункта Остров, южнее которого сегодня русские прорвали линию «Пантера».

На часах 15 часов 30 минут. Лететь достаточно долго, но световой день еще длинный, пары набрали четыре километра и пошли на юг.

Мы не сразу обнаружили низколетящие штурмовики под прикрытием истребителей, заходившие на Остров с юга, но когда мы их увидели, спасения от пикирующих с высоты ФВ-190 не было.

С одним оторвавшимся от своей группы Илом у меня получилась целая дуэль, продолжавшаяся несколько минут на высоте менее одного километра. Пилот штурмовика, зная, что оторваться от меня невозможно, пытался стать в вираж на небольшой скорости, надеясь, что я проскочу вперед и подставлюсь под его пушки. В первом заходе я действительно проскочил, лишь слегка зацепив «цементированный бомбардировщик». Он даже успел произвести штурмовку наших позиций на земле, а его стрелок вел неуверенный огонь в мою сторону. Но шансов у одиночного Ил-2 не было. Развернувшись, я опять догнал его с задней полусферы и огнем всего оружия отстрелил деревянные части хвостового оперения и консоли. Лишенный подъемной силы бронекорпус рухнул на землю. Экипаж даже не воспользовался парашютами. Смерть собрала еще одну малую жатву на большой войне.

Когда все пары сели, мы увидели, что потерь в штабе нет, мало того, эскадра записала на свой счет девять побед. Командир Мадер сбил три Ил-2, отличились фельдфебели Вернер и Гюнтер, одержавшие, как и я, по одной победе. Еще два самолета сбили зенитчики.

В отличие от многих своих коллег, я не критиковал распоряжения Мадера, особенно публично. Ну, во-первых, в штабе я был человек новый и считал, что не стоит зарабатывать себе дешевый авторитет, ругая начальство «за глаза», во-вторых, обязанности немецкого солдата – выполнять приказы командиров, какие бы они ни были. Антон Мадер, видимо оценил мое служебное рвение, назначив ответственным за подготовку прибывающих добровольцев.

После прорыва русскими линии «Пантера» оставаться в Динабурге, к которому приближались советы, было нельзя, и Штаб 54-й Эскадры перелетел дальше на северо-запад в Иаковштадт. Распоряжением командира Мадера, распознавшего во мне талант инструктора, я перевелся в Четвертую Группу, только месяц назад пересевшую на ФВ-190 и испытывающую нехватку опытных пилотов.

Летом наша страна смогла значительно увеличить выпуск самолетов всех типов, особенно одномоторных истребителей, и новые Ме-109 и ФВ-190 усиленно поступали в части. К 27 июля все три эскадрильи Четвертой Группы из Демблина и Ирены были сведены на одном аэродроме Пястув западнее Варшавы, куда на своей птичке перелетел и я. Командиром группы уже около двух месяцев был майор Вольфганг Шпете – до отправки на фронт опытный летчик-испытатель командир отряда новейших реактивных машин. Говорили, что у него был конфликт с самим Герингом, и рейхсмаршал, отстранив Шпете от командования реактивным подразделением, в качестве наказания отправил его на Восточный фронт.

Командир Шпете провел со мной короткую ознакомительную беседу, сводившеюся к характеристике нашего тяжелого положения на фронте и необходимости скорейшего ввода в строй прибывающих курсантов, поскольку наземные войска, теснимые «красными» от Балтики до Черного моря, нуждались в непосредственной поддержке.

Майор не открыл ничего нового, к моему прибытию в группу Вермахт уже оставил Брест, Люблин, Львов и Пшемысль, русские готовились вторгнуться в Румынию. Потери авиации все равно превышали пополнения, несмотря на увеличение выпуска самолетов. Затыкать бреши на всем протяжении Восточного фронта должны были не более полутора-двух тысяч самолетов всех типов.

Больше, чем непосредственные задачи, меня интересовал вопрос политики, если так можно сказать. Разглагольствования капитана Франца из штаба внесли в мою душу определенное смятение о правильности нашего курса, а покушение на Адольфа Гитлера, состоявшееся неделю назад, добавило растерянности.

Командир увидел гримасу неуверенности на моей физиономии и спросил. что-нибудь еще интересует вас, лейтенант?

Я собрался с духом и задал вопрос о последствиях нынешнего положения на фронтах и ситуации в Берлине.

Майор посмотрел на меня прищурившись, но с добродушной улыбкой. – Наше дело сражаться во имя германского народа, мой друг. Те, кто задумали покушение, я думаю, по-своему любят родину, и они не предатели, фюрер любит ее по-своему. А для нас с вами главное – насколько мы ее любим.

Больше всего на свете сейчас я бы хотел наступления мира, но быть миру или войне, решают политики и правительства, не спрашивая солдат. А солдаты должны выполнять приказы и верить в победу, до последнего часа. – А будет ли эта победа?

Я начал войну в сорок первом, тогда нам обещали победу за несколько месяцев, и мы были намного сильнее. – Я лично не имел чести общаться с фюрером, но те из высшего командования Люфтваффе, включая моего бывшего командира, самого Большого Германа, кто имел эту честь, утверждают, что Гитлер обладает уникальным даром вселять в подчиненных уверенность в победе. Что касается возможных последствий инцидента 20 июля, возможно, самое худшее, если для полной лояльности нас захотят превратить в «эскадрилью прикрытия СС» и переподчинят рейхсфюреру.

Конечно, это была шутка Шпете, но в ней был горький намек на то, что Вермахт и Люфтваффе, будучи добровольной организацией патриотов-профессионалов, могут постепенно превратиться в охранные отряды партии.

Моим непосредственным начальником и ведущим стал гауптманн Рудольф Клемм. Несколько лет назад на западе он получил тяжелое ранение в голову и ослеп на один глаз, так что мы шутили, что являемся парой «слепых» и у нас на двоих только по одному видящему глазу. Кроме того, до прибытия на Восточный фронт Клемм несколько месяцев с его слов «провалялся» в госпитале, где ему ампутировали два пальца на ноге. Так что я вполне мог считать своего ведущего товарищем по увечьям. В эскадрильи я начал знакомится с прибывшими курсантами. – Хайль Гитле!», – поприветствовали меня новички.

Что за эсэсовское приветствие – подумал я, нет, ничего против здоровья фюрера я не имею, особенно в свете последних событий, но в армии принято приветствие «Зиг Хайль», ну вот, уже началось! – вспомнил я разговор со Шпете.

Ввод в строй новоприбывших я начал в безумной спешке, так как от подразделения требовали скорейших действий, а это влекло сокращение времени обкатки новичков. Что касается меня лично, то такого времени я вообще не имел. Утром перелетев под Варшаву и познакомившись с командиром части и эскадрильей, в 15.00 в составе двух звеньев, составленных из старожилов и новичков, самолеты Четвертой Группы пошли на «свободную охоту» в направлении на Шяуляй. По всему фронту от Польши до Прибалтики советы пытались блокировать очаги нашего сопротивления. Полет имел цель отработать слетанность в звеньях и взаимодействие между звеньями. День был ясный, солнечный, не считая собирающейся после обеда кучевой облачности. Летели долго, израсходовав более тридцати процентов топлива, повернули обратно. Соприкосновения с противником не было, и вся группа вернулась в Пястув, чего нельзя было сказать обо всех самолетах группы, потери которой составили два Фокке-Вульфа.

Мы еще много летали, я одержал ряд побед, были случаи – по нескольку в одном вылете, но в целях поднятия боевого духа и уверенности новичков отдавал эти победы молодым членам группы.

Подготовка продолжалась. Особенное внимание уделялось полетам на малых высотах на больших скоростях. В условиях количественного превосходства авиации противника после выполнения атаки наши летчики имели только один шанс уйти от преследования – снизится до бреющего полета и использовать маскирующий камуфляж и устройство форсирования двигателя. Фокке-Вульф все еще превосходил самолеты русских в максимальной скорости.

В начале августа в Варшаве стало неспокойно. Нам и так запрещали покидать расположение части под любым предлогом, что выполнялось всем личным составом и без приказа – никому не хотелось стать жертвой польских партизан. Сейчас, когда в городе начались настоящие уличные бои, мы скисли вообще. Если польские бандиты захватят город, нам придется перебазироваться куда-то еще. Предполагалось для ударов по повстанцам даже использовать авиацию, что было принято без особого энтузиазма.

7 августа нас отправили прикрывать бомбардировщики, осуществляющие налет на противника, наступающего близ Динабурга. Пройти все расстояния и вернуться обратно нам не позволяла дальность полета, но других боеспособных частей ближе не было, поэтому решено было идти до половины расхода топлива с учетом аварийного остатка. Бомбардировщики, которые должны были сопровождать наши звенья, это звено штук. Уже в момент встречи с группой нас атаковали русские. Мы отбили первую атаку без потерь, второй раз нас атаковали на маршруте. Пикировщики смогли прорваться на высоте более пяти километров, а между истребителями разыгралась эпическая битва, в результате которой мы одержали девять побед против одного Фокке-Вульфа, летчик выпрыгнул и, скорее всего, попал в плен. Еще одного русского сбили огнем бомбардировщики. Итог. десять против одного, включая потери нескольких Ил-2. Возвращались на аварийном остатке. Вылет был признан очень успешным. Вечером вся эскадрилья, включая гауптманна Клемма, напилась до мертвецкого состояния. Пили за одержанные победы, за то, чтобы выжил пропавший без вести Опиц. На следующий день вылеты отменили, но майор Шпете, отнесшийся к нашему расслаблению с пониманием, наказывать не стал.

В Варшаве восстание, да и Красная армия совсем близко. Ходят слухи, что нас собираются перевести в Ольденбург для участия в боях на западе, было бы неплохо. Восточный фронт угнетает. Здесь нет войны по рыцарским правилам, русские нас ненавидят. В воздушных боях с англичанами, по рассказам участников, присутствует элемент благородства, обе стороны не добивают поврежденные самолеты, не расстреливают парашютистов, а если уж суждено попасть в плен, то условия содержания будут цивилизованными. А что ждет нас у русских – издевательства и смерть в Сибири.

Если меня возьмут в плен, я решил несколько преуменьшить число своих побед, бравада в такой ситуации неуместна. Гордиться особенно нечем, все они добыты на восточном фронте. Двух своих Железных крестов я не стесняюсь. Скажу советским прокурорам, что сбил четырнадцать самолетов, чем-то мне нравится это число, на единицу перескочившее «чертову дюжину», а там пусть проверяют. Хотя сбил я больше двадцати. На западе за двадцать побед я бы давно получил «Рыцарский крест», на восточном фронте для этого надо сбить сто «иванов». Да и какой смысл хвастаться промежуточными достижениями, если они не дали конечного желаемого результата. Каждый из тех, кого я знаю – моих товарищей по оружию – делает все, для того чтобы победить, думаю, в других войсках то же самое. Никто не упрекнет нас в трусости. Мы честно и самоотверженно деремся за Великую Германию согласно привитым нам идеалам, но этих сил не хватает, и, судя по всему, эту войну мы проиграем.

Закончится эта длинная война. Победителей не судят, чего нельзя сказать о проигравших. И нас осудят как агрессоров и преступников. Хотя я за все три года войны не убил ни одного гражданского, надеюсь, что не убил. Что касается парней, по ту сторону сетки прицела – наши шансы равны, тысячи лет мужчины занимались войной, и это не считалось преступлением.

Пройдет время, и наши историки разберутся и скажут, был ли у нас выход. Был ли выход у Германии, зажатой в центре Европы между враждебными к нам богатыми и самодовольными англо-франками и огромной русской, теперь уже большевистской империей? Что мы делали?

Мы просто сражались за интересы своей родины, так, как мы эти интересы представляли, как это внушили моему поколению, а был ли у нас выбор? Мы сеяли смерть среди многих народов, мы принесли смерть на свою родину, но я верю, что в этой великой войной немцы пройдут очищение. Комплексы поражения пройдут, и мир увидит новую Великую Германию.

Дневник обрывается, скорее всего, автор погиб в очередном боевом вылете.

Ссылки на некоторые победы и потери нуждаются в документальном подтверждении.

Упомянутые в дневнике.

Лютцов Гюнтер,1912 г. р. – один из первых летчиков Люфтваффе, окончил секретную школу в Липецке, дослужился от командира эскадрильи до инспектора дневной истребительной авиации и командира дивизии в звании полковника, активно критиковал верхушку рейха, за что попал в «немилость» к Герингу, после чего в качестве рядового летчика летал на реактивном истребителя на Западном фронте, одержал105 воздушных побед, не вернулся из боевого вылета 24 апреля 1945 года, до сих пор считается пропавшим без вести.

Ханс фон Хан,1914 г. р. – один из первых летчиков сформированного Люфтваффе, воевал на Западном и Восточном фронтах, дослужился до командира учебной дивизии в звании майора, одержал 34 победы, умер в 1957 году.

Меккель Гельмут, 1917 г. р. – воевал на всех фронтах, имел слабое здоровье, от рядового летчика дослужился до летчика штаба в звании старшего лейтенанта, одержал 25 воздушных побед, погиб 8 мая 1943 года в Тунисе.

Херберт Илефельд, 1914 г. р. – один из первых летчиков Люфтваффе, воевал в Европе и на Восточном фронте, вопреки запрету для командиров его уровня совершал «нелегальные» боевые вылеты, в 42-м году получил тяжелое ранение, дослужился до командира дивизии в звании полковника, одержал 132 победы, был сбит 8 раз, умер в Германии в 1995 году.

Гельмут Беннеман, 1915 г. р. – был доктором-стоматологом, дослужился до командира дивизии в звании подполковника, неоднократно был ранен, одержал 93 победы, вместе с Лютцовом Гюнтером активно критиковал Геринга, умер в 2007 году.

Гордон Голлоб, 1912 г. р. – одержал 150 побед, дослужился до командующего истребительной авиацией (январь 1945 года), считался ярым приверженцем нацизма и «амбициозным человеком без чувства юмора», умер в 1987 году.

Дитрих Храбак, 1914 г. р. – 125 побед, был командиром дивизии в звании полковника, 8 мая 1945 года бросил в Курляндском котле своего командующего, не став прикрывать транспорты, вывозившие людей в Германию, после войны служил в авиации ФРГ, ушел в отставку генерал-майором, умер в1995 году.

Рудольф Тренкель, 1918 г. р. – 138 побед, множество раз был сбит сам, закончил войну капитаном, умер в 2001 году в Вене.

Эрих Лейе,1916 г. р. – 118 побед, дослужился до командира дивизии в звании подполковника, постоянно выполнял боевые вылеты, чем довел себя до нервного истощения, погиб в воздушном бою с советскими истребителями 7 марта 1945 года, столкнувшись с Як-9, его парашют не успел раскрыться.

Йоахим Брендель,1921 г. р. – 189 побед, закончил войну командиром полка в звании капитана, умер в 1974 году в Германии.

Антон Мадер, 1913 г. р. – воевал на Западном и Восточном фронте, одержал 86 побед, командовал дивизией, закончил войну подполковником, после войны служил в ВВС Австрии в звании бригадного генерала, умер в1984 году в Вене.

Ханнес Траутлофт, 1912 г. р. – один из первых летчиков Люфтваффе, 58 побед, обладая отличными лидерскими качествами, считался прекрасным и уважаемым руководителем и командиром, в звании полковника был инспектором дневных истребителей, выступал против концентрационных лагерей, специально посещал Бухенвальд, чтобы спасти содержащихся там пленных летчиков антигитлеровской коалиции, активно критиковал руководство Рейха вместе с Гюнтером и Беннеманом, был снят с должности инспектора и отправлен возглавлять учебную дивизию, после войны служил в авиации ФРГ.

Рудольф Клемм, 1918 г. р. – 42 победы, воевал на Восточном фронте и на Западе, в результате ранения потерял глаз, а затем два пальца на ноге, но продолжал летать, в конце войны командовал полком в звании майора, умер в 1989 году во Франции.