Текст книги "Тайны храмовой горы. Иерусалимские воспоминания"

– Но Блаженнейший…

– И еще, Матта, мне непонятна твоя позиция по некоторым важным вопросам, я не знаю, насколько ты устойчив в вере. Твой старый друг, отец Шенуда, говорил, что ты ропщешь по поводу наших нововведений в Лавре. Мол, это все противоречит духу настоящего египетского монашества. Это так?! – Папа нахмурился.

– Мне кажется, Блаженнейший Папа, что мои расхождения с лаврскими властями не находятся в сфере нашего вероучения. – Отец Матта понял, что разговор будет трудным и тщательно подбирал слова. – Блаженнейший Папа, отец Шенуда не лгал вам. Я не отрицаю, что говорил все это. Вот только заветы наших отцов действительно отрицают…

– Отцы это отрицают? Хорошо! Следовательно, это именно вероучительный вопрос. – Патриарх раздраженно махнул рукой. – Но дело не в этом. Я клоню совсем к другому. Если бы Бог вручил тебе игуменство, что бы ты сделал в Лавре? Как бы ты поступил на месте игумена? Отвечай только правду и помни, перед кем ты сейчас держишь ответ.

Отец Матта с уважением поклонился. – Я никогда не забывал об этом, Блаженнейший Отец.

– Ладно. Тогда с сознанием этого факта и смирением отвечай на мой вопрос.

– Я бы постарался возродить дух древнего монашества, согласно с заветами святых Антония и Макария и…

– Хорошо! А если бы монахи стали противодействовать твоим реформам?

Отец Матта задумался.

– Тогда, Блаженнейший Папа, я бы усомнился в том, истинно ли эти люди являются монахами? Ведь истинный монах есть истинный сын своего игумена.

Папа удовлетворенно улыбнулся.

– Вот-вот, отец. Та же проблема стоит сейчас и передо мной. Бог вручил мне управление не только монастырем, но и Церковью. Кто выше меня на этом свете?

Знаешь ли ты всю глубину ответственности, которая переполняет мое сердце? И как назвать того, кто препятствует моим решениям, как не вероотступником? Поэтому я и решил низложить отца Мозеса. Он распространяет нелепые суеверия. Слышал ли ты об истории с китом?

– Да, Блаженнейший Папа.

– И что ты думаешь об этом? Представь, до какого смеха может доходить невежество простолюдинов и обезумевших от гордости священников!

Отец Матта тяжело вздохнул. На этот раз Папа припер его к стенке. Теперь он мог бить его же словами. Ведь монах имел свое мнение относительно благоустроения монастыря, поэтому он не мог подобно преподобному Аммонию заявлять, что он держит отчет лишь перед Господом Богом. Настоящему монаху неинтересны дела, которые творятся в мире, а отец Матта теперь уже не мог о себе такого утверждать.

И в самом деле, имел ли он право перечить главе Церкви? Не было ли его противодействие лаврским старцам лишь тонкой формой личного самоутверждения? Отец Матта напряженно молчал – сейчас пройдет еще минута, Папа укажет день, в который его рукоположат в пресвитера и обратной дороги домой, в суровую и молчаливую египетскую пустыню, уже не будет.

– Блаженнейший Отец?

– Да, Матта. – Папа думал, что уже убедил монаха и немного расслабился.

– Я думаю, что не просто так этот огромный кит выбросился на берег.

– Что ты имеешь в виду?!

– Это был явный знак, предвещающий скорый конец света.

– Знак?! – Лицо Папы отображало игру самых противоречивых эмоций. Он понимал, что отец Матта хитрит – на самом деле, он, конечно, так не считал. Монах просто решил уклониться от рукоположения. Глава коптской Церкви был в недоумении, как ему поступить. Наконец, он покраснел от гнева и вновь махнул рукой в сторону монаха.

– Возвращайся в пустыню, Матта! И быстрей садись на своего верблюда, пока я не передумал!

Отец Матта вежливо поклонился, извинился за свое невежество и вышел во двор. Опасаясь, что Папа передумает, монах проворно сел на верблюда и поехал прочь. По дороге в лавке он купил себе немного еды и наполнил бурдюки свежей водой. Отец Матта мог бы остановиться в городе на ночлег в патриархии или у одного знакомого священника, брата матери, но предпочел сразу же покинуть Александрию.

Он выехал на дорогу, которая вела в Лавру святого Макария и начал творить благодарственную молитву. Верблюд шел неторопливым ходом и отец Матта спустя какое-то время задремал. Может быть, от пекущего солнца или от усталости, ему приснился необычный сон… Он шел по пустыне один-одинешенек. Ветер истрепал его одежду, а солнце сделало его кожу грубой. Вокруг было много змей и скорпионов, они расторопно ползли за ним по золотистому песку, как маленькие дети за матерью. Они выглядели необычно безобидно. Казалось, что гады каким-то образом зависели от него. Он мог бы легко убежать от них, но это казалось при свете дня совершенно ненужным.

Постепенно ситуация изменилась – монах чувствовал, как его ноги опутывались невидимыми нитями. С каждой секундой идти становилось все трудней, он шел в неизвестном направлении и уже не было возможности сбежать от гадов, которых только прибавлялось. Тем временем скорпионы и другие насекомые стали агрессивней, они заползали на него, а змеи опутались вокруг ног, мешая идти.

Время было вечернее, и скоро солнце должно было скрыться за горизонтом. Гады все более опутывали его, и монах почти падал от усталости на горячий песок. Он шел сам не зная куда, только потому, что надо куда-то идти, что остановка в этой жизни означает смерть. Тьма наступала. Насекомые со змеями, которые при солнечном свете казались дружелюбными и полностью зависимыми от него, становились все злее и злее, проявляя свою истинную сущность. Они уже начинали кусать монаха, и отец Матта уже чувствовал помутнение сознания от яда.

Монах начал усиленно молиться. Молитва – единственное, что он мог себе позволить. Змеи уже стали душить его, и отец Матта решил полностью положиться на волю Божью. Он каялся за все свои грехи, в том числе за то, что не убежал от змей и скорпионов, пока была такая возможность.

Вдруг из постепенно наползающей тьмы к нему подбежал большой бедуинский верблюд в плетеной уздечке кочевников. Он наклонил голову к монаху так, чтобы тот смог схватиться за уздечку. Отец Матта схватил плетеную кожу обеими руками, и верблюд стал пятиться назад.

Гады заверещали от отчаяния, как будто их добыча уходила прямо из-под носа. Они вцеплялись в ветхую одежду монаха изо всех сил, но постепенно все отстали, и он из последних сил смог вскарабкаться на могучую спину животного. Тогда отец Матта почувствовал, как он устал. Он обнял шею верблюда и заснул…

…В этот момент монах проснулся. Было уже темно, и его усталый верблюд шел непонятно куда. Реальность была такова, как будто продолжался этот сон: они вырвались от змей и скорпионов, но монах не знал, куда направляться дальше. Отец Матта был очень усталым, его лихорадило, очевидно, он сильно заболел. Монах обнял шею верблюда и опять забылся сном. На этот раз он был без сновидений.

Когда отец Матта вновь очнулся, он обнаружил себя лежащим на кушетке из пальмовых листьев у костра среди бедуинов. Они, отчаянно жестикулируя, смеялись и о чем-то болтали. Монах хорошо знал бедуинский диалект арабского языка и понял, что кочевники рассказывают друг другу разные забавные истории. Увидев, что Матта проснулся, бедуины напоили его каким-то горьким лекарством и облегченно засмеялись. Монах, отпив из чашки, поприветствовал кочевников на родном языке, они все вместе громко ответствовали, смеясь и хлопая его по плечу.

Бедуины рассказали монаху, что подобрали его в пустыне три дня назад, лежащего на песке, безвольно раскинувшего руки, рядом с голодным верблюдом.

У него была сильная лихорадка и озноб, и арабы уверяли, что монах был на волосок от гибели. Бедуины подобрали его, положив на верблюда, и взяли с собой. Они направлялись в Палестину и, когда монах очнулся, кочевали уже на Синайском полуострове.

Отец Матта поблагодарил бедуинов и попросил еды. Подкрепившись, монах спросил, далеко ли ему ехать до Лавры Макария Великого. В ответ бедуины сказали, что он должен им заплатить за лечение и уход, а потом они укажут ему дорогу к монастырю.

Когда отец Матта сказал, что у него нет денег, потому что он простой монах, бедуины, услышав отказ, стали совещаться. Через десять минут их лидер сказал, что монах должен им верблюда, если уж у него и правда ничего нет. Как-никак они спасли ему жизнь и потратили на него свое время. Чтобы привести его в порядок, понадобится еще одна неделя. Они все сделают, чтобы помочь монаху. Но по выздоровлении он им отдаст своего верблюда.

Бедуины направлялись в Палестину, они могли дать ему немного денег, чтобы он добрался до Иерусалима, где есть влиятельная коптская община с монастырем. Иерусалимские копты уже помогут ему добраться до родины.

Отец Матта, не имея сил, чтобы противоречить бедуинам, согласился на их условия. Поев неприхотливой пищи и отпив из чашки горького лекарства, он сразу же заснул. Тогда еще не было охраняемой границы между Палестиной и Египтом, бедуины постоянно кочевали из одной страны в другую, без особой видимой цели. Отец Матта не нашел ничего лучше, как подчиниться обстоятельствам.

Через неделю кочевники высадили монаха недалеко от Мертвого моря, дали ему три доллара и, забрав верблюда, поехали дальше кочевать.

Отец Матта добрался до монастыря преподобного Георгия Хозевита и попросился на ночлег. Он ждал подходящего случая, чтобы приехать в Иерусалим. Через неделю на престольный праздник в эту обитель приехал Иерусалимский православный патриарх. Повинуясь странному внезапному приступу великодушия, он предложил копту занять пещеру рядом с этим древним монастырем и жить на полном монастырском довольстве. Игумен, хоть и был недоволен этим решением, но не мог сказать ничего против патриарха, и так в последнее время плохо настроенного против него.

Отец Матта увидел в происходящем перст Божий и принял это благословение. Так он поселился в пещере, где прожил семь долгих лет.

После этой истории с верблюдом монах уже не думал о каких-либо мирских делах, он реагировал на происходящее со здоровым равнодушием и не заботился ни о каких делах, кроме молитвы и о чистоте своих помыслов.

Ему уже не приходилось уродовать себя, как этому юноше, пытаясь приспособить свой ум под происходящее. Он просто не придавал значения событиям, которые происходили в этом мире. К этим мирским событиям он относил все, что происходило вокруг, – все, что не относилось к его внутреннему человеку. Монах научился просто видеть мир и не давать ничему оценку, ни хорошую, ни плохую. Ведь если ты оцениваешь что-либо, как хорошее, непременно появляется и плохое.

Отец Матта легко переносил гонения игумена, который первые три года его подвижничества в пещере всеми силами пытался выжить его с территории монастыря. Он переносил плохое отношение людей, насмешки, упреки и оскорбления так же, как мужественные люди переносят болезнь, безропотно и без боязни. Все его сомнения относительно того, как должны жить настоящие монахи, развеялись, как только он понял, что не несет никакой ответственности за происходящее в мире.

Так отец Матта достиг того же отношения к действительности, что и преподобный Аммоний. Но он не пытался показать свой духовный плод, впрочем, как и скрыть его от людей. Греки из монастыря считали, что в пещере живет не великий подвижник, а горделивый прельщенный копт, но отца Матту, по большому счету, их мнение не интересовало. Он просто молился и пытался очистить сердце от гнилых помышлений. Бог знает, правильно ли он поступал все эти годы. Сам коптский монах старался не думать об этом.

Теперь к нему пришел юноша, одержимый знакомыми ему помыслами, ропотом и неприятием современного монашества, но отец Матта не знал, как ему помочь. В подобной ситуации помочь может лишь сам Бог.

Воспоминание юноши о благодатном огне

Старый монах хотя бы добрым словом или пожеланием хотел облегчить страдания юноши и спросил его: – Скажи, дорогой мой, что тебя поразило больше всего за те годы, что ты провел на святой земле?

Юноша не колебался ни секунды. – Борьба. Разве Господь не призывал к миру? Блаженны миротворцы, ибо те сынами Божьими нарекутся. Что же я встретил на святой земле: христиане борются друг с другом с лицемерной улыбкой на устах и уверением друг друга в вечной дружбе. Это чудовищно!

– Посмотри ж на это и с другой стороны. Ведь Господь говорил также, что не мир он нам принес, а меч. Ведь доказать свою преданность Богу мы можем только в суровой борьбе.

– Может быть, и так. – Лев страдальчески произнес несколько слов по-армянски. – Вот только я этого не понимаю. Господь призывал нас к борьбе со страстями, а не со своими ближними. Ведь что изменилось с Его пришествием на землю? Люди как боролись за влияние, так и продолжают до сих пор. Христиане воистину с языческим усердием нападают и клевещут друг на друга. Как будто они верят лишь в земную силу. Митры и панагии наущают епископов, о чем подобает богословствовать. Тьма и невежество паствы соседствует с лукавой просвещенностью пастырей, тонко играющих на темных сторонах человеческой души. Истинно написано в Евангелии о том, что Свет пришел в мир, но мир Его не познал.

Старец помолчал, тщательно подбирая слова.

– Ты еще молод, Лев, и справедливо оцениваешь злобу мира. Но пойми – помимо всего того, что ты заметил, существует в каждой отдельной душе и невидимая борьба. Ее-то ты и при всем желании не сможешь увидеть. А что дела мира злы, так здесь же ты не Америку открываешь, это известный факт. Лучше не обращай на это внимание. Занимайся собственной душой.

Лев засмеялся.

– К этому сводятся все советы, которые я получал в последнее время. Обрати внимание на собственные грехи, и грехи ближних твоих станут незаметными. Но как это возможно?! В чем я виноват? Дело даже не в грехах всех этих людей, дело в том, что они хотят принудить меня к изменению сознания. Матери учили меня, что покаяние – есть изменение ума. Они хотят, чтобы я покаялся. Только разве это покаяние перед Богом, а не перед миром?

– Ладно, Лев! – Старец хлопнул в ладоши. – Я тебя понял и теперь хочу спросить тебя немного по-другому. – Видишь ли, сынок… Это твое беспокойство и страдание происходит от Святого Духа?

Юноша думал недолго.

– Нет… конечно же, нет. Это же все лишь тягость и сомнения…

– Вот-вот! – Обрадовался старец. – Эти колебания и душевные терзания – твоя главная нерешенная задача на сегодняшний день. Вот и решай ее любыми способами. Здесь в этой борьбе все полезно. Гони прочь уныние или сомнение, а не то тьма поглотит тебя без остатка. Дело совсем не в том, что ты должен якобы покаяться перед миром – ты должен преодолеть сомнения и жестокие колебания ума любыми способами, чтобы тебе и на самом деле не сойти с ума. – Отец Матта немного помолчал. – А как ты сам ответишь на свой вопрос: что изменилось с пришествием Христа на земле? По твоим словам, оно было ненужным, раз люди его не приняли. Выходит, Бог не знал, что делал? А? – Старец, наблюдая за реакцией юноши, веселел на глазах. – Вот-вот. Если ты примешь эти темные помыслы, в твоей душе больше не будет места для Христа. Ведь его пришествие, как ты только что изволил выразиться, ничего не изменило в заведенном на земле порядке вещей. – Старец примирительно улыбнулся, чтобы смягчить целительную боль следующей фразы:

– Ты вообще, христианин? Или кто ты? – Отец Матта хлопнул молодого подвижника по плечу. – Скажи мне, что больше всего поразило твое воображение и повлияло на твое сегодняшнее мировоззрение?

Юноша задумался.

– Великая суббота в Храме Гроба Господня. Те часы, которые предшествовали схождению Святого Света.

Старец немало удивился.

– Ты не похож на неблагоговейного, скорее наоборот. Не крути эти помыслы в голове. Дитя, тебя, видно, мучат сомнения, истинен ли этот свет? Выбрось это из головы. В любом случае лишь маловерам нужны знамения или чудеса, а для истинной веры это совсем не важно.

Юноша взял старца за руку.

– А вы верите в благодатную нетварную природу Света?

Отец Матта ответил, нисколько не сомневаясь.

– Я не придаю всему этому большого значения. Когда верующие радуются схождению огня и весь величественный храм лучится светом и ликованием, я радуюсь вместе со всеми. Но если я когда-нибудь доподлинно узнаю, что все это – благочестивая ложь и хитрый трюк, то это нисколько не смутит меня, потому что в основании моей веры положены не чудеса, а глубокое знание. Да и в любом случае, огонь освящается патриархом, поэтому уже является святыней.

Ответ старца поразил юношу.

– Отец Матта! Вы же не верите в Святой Свет!

– Ты имеешь в виду пасхальное чудо схождения Света? Хм. Не знаю, что тебе и сказать. – Он помолчал собираясь с духом. – Думай, что хочешь, сынок… А я и не обязан в него верить! То есть я верю, что Бог является Святым Светом. Я верю в Бога и церковные догматы. Этого, вкупе с покаянием и добрыми делами, достаточно для спасения.

– А я, всею своей душой, верю в Святой Свет!

– Очень хорошо. – Торопливо ответил старец. – Это заслуживает с моей стороны только уважение.

– Впервые я услышал о Святом Свете от моей старицы Фамари. Она была не только благочестивой, но и очень образованной монахиней. Она мне рассказала историю, откуда взялся этот Свет. У меня очень хорошая память, и я отлично помню содержание слов старицы. Эта история тесно связана с именем великого просветителя Григория. Если следовать исторической правде, подлинное имя Григора (это его христианское имя) – Пиран Гушнасп. Он был марзбаном Грузии и Армении, то есть правителем и был одним из видных представителей Михранидов. Этот знаменитый род занимал высокое положение в империи Сасанидов. Некоторые считают, что Михраниды были даже родственны Сасанидам по крови. Этому роду принадлежали самые известные и почитаемые Храмы Огня. Григора с детства изучил обряды и религию зороастрийцев. Среди персов тогда бытовали поверья, что в некоторых известных святилищах Ормузда с неба снисходил особый огонь, который приходил во время молитв. Скорее всего, персы-жрецы при совершении чуда использовали магию или достижения персидской пиротехнической науки.

Чудо схождения огня считалось подтверждением веры персов и держало фанатичный и невежественный народ империи в благоговейном страхе. Недаром другое название зороастрийцев – огнепоклонники. Но еще в юношестве Григорий отошел от веры своих предков и принял христианство в Кесарии Каппадокийской. Но я не буду полностью пересказывать житие святого, не потому что не хочу этого, а потому как жалею ваше время.

Там, в горах, мать Фамарь благоговейно читала мне это житие не один раз, и я помню его почти наизусть. В повествовании есть один момент, когда святой Григора приходит в Иерусалим. Считая себя недостойным войти в Гроб Господень, Просветитель спустился в близлежащие пещеры, где долго молился. Сегодня на месте его молитвы армянский придел Храма Гроба Господня, который так и называется – Св. Григорий Просветитель. В Великую субботу за день до Пасхи он вошел в Гроб, где чудесным образом зажглись все свечи и лампады, после чего он более назвался Просветителем. В это время Святитель, по особому наитию, запел духовную песню «Луйс Зварт» (Святой Свет), которую армяне поют каждую субботнюю вечернюю службу – в это время на престоле зажигают все свечи в память о том знаменательном дне. Так, в Иерусалиме, святой Григорий обнаружил истинный Святой Свет, который превозмогал всю магию огнепоклонников.

Свет вообще играет важную роль в понимании Христа армянами. Согласно древней легенде, перед смертью святой Григорий Просветитель установил на вершине Арагаца вечную лампаду, которая не угасает и сейчас, – источник света и надежды. В тяжелые моменты своей истории взоры армян устремляются к Арагацу, это придает им сил и надежды.

Мать Фамарь рассказала мне также и о том, что у великого Храма Господня до сих пор видны обожженные и почерневшие колонны. Она сказала, что Святой Свет сходил через них.

Когда-то давно снаружи Храма Гроба Господня остались нищие богомольцы, у которых совсем не было денег. А раньше, в благословенные Средние века, на схождение Света пускали лишь за определенную входную плату. Так нищие были лишены людьми Святого Света. Но когда появился Свет, он сперва устремился для нищих наружу и сжег верхушки мраморных колонн по обе стороны двери. Так неподкупный Христос восстановил справедливость. Многие, кто видел это, воздали славу всемогущему Богу. До сих пор видны места, охваченные огнем. Сообщили об этом соответствующему начальнику, и он, пораженный этим чудом, послал в Иерусалим указ и грамоту, что если нищие не будут иметь денег и поклянутся на кресте, что не имеют, впускать их внутрь храма, чтобы и они не лишились Света.

Когда я прибыл в Иерусалим, братья из монашеского братства Армянской Патриархии Святого града подтвердили слова матушки Фамари, но при этом они что-то недоговаривали, словно стыдились чего-то. Когда я расспрашивал их, почему они так неуверенны, братья отмалчивались или говорили, что я скоро все узнаю сам.

Наконец, наступила моя первая Пасха в Святом граде. Мусульмане из семьи Мусеба – хранителей ключей, как это положено по древнему закону, которому уже больше тысячи лет, передали ключ от Храма Гроба Господня Армянскому патриарху, и мы, с всем монашеским братством, в Великую субботу все вместе пошли отворять врата. Моя радость постепенно сменилась странным беспокойством. Такого столпотворения я еще никогда не видел. Люди разных национальностей, христиан всех цветов кожи пытались первыми пробраться в храм и занять места. Вокруг везде была израильская полиция, люди в форме грубо отталкивали излишне рвущихся паломников.

Подошли и греки, они смотрели на нашу процессию с каким-то недоверием и, я сказал бы даже, с презрением. Сам я, как уже говорил, не знаю собственной национальности и воспитывался двумя монахинями – армянкой и гречанкой. Для меня было непреложной истиной, что два этих многострадальных народа, которые многие века тиранились турками, являются братьями.

Но вот в реальности я увидел совсем другое: греки смотрели на армян совсем не как на братьев, а как на врагов христианской веры. Я поначалу пытался списать все на усталость, но напряжение усиливалось и даже мне становилось понятным, что усталость тут вовсе ни при чем. Мы прошли в храм и заняли свои места, армянский архимандрит отец Баграт стал готовиться зайти в храм вместе с Греческим патриархом. Я спросил, почему наш Патриарх сел на свое место в приделе святого Григория Просветителя, а не пошел в алтарь молиться о нисхождении Святого Света?

Мне ответили, что греки не пускают армянского Патриарха к самому Гробу. Он может молиться только в соседнем приделе Ангела и принимать свечи только из рук греческого Патриарха. Этим как бы доказывается превосходство греков. Поэтому, чтобы не унижать григорианскую Церковь, Армянский патриарх благословил достойного архимандрита заменить его в этом таинстве.

Затем я услышал и еще одну легенду, объясняющую появление обожженных трещин в колоннах храма. Считают, что некогда армяне решили выгнать греков, чтобы доказать превосходство своей веры. Они подкупили власти и заняли все места в храме. Тем временем Армянский патриарх зашел в Гроб и начал молитву. Православные же столпились на площади у храма и смиренно желали получить Свет хотя бы из рук армян. Но Бог посрамил их, и Святой Свет сошел через эти колонны прямо в руки Православных. – Юноша помолчал с минуту. – Это известная греческая версия, объясняющая появление обожженных трещин.

Старец поморщился с безобидной улыбкой.

– Что ж, я тебя понимаю, греки умеют сочинять правдивые истории. – Он засмеялся: – И что, тебе обидно за армян, ты считаешь, что верна история, которую тебе рассказывала мать Фамарь, а греки, как обычно, все выдумали, чтобы подчеркнуть истинность своей веры? Просто не думай об этом.

Лев спокойно ответил.

– Нет, отче. Я уже познал жизнь, как она есть, и поэтому считаю греческую версию правильной. В жизни именно так и происходит – сильный навязывает свои условия слабому, но Бог всегда восстанавливает справедливость.

Старец улыбнулся на этот раз безо всякой иронии.

– У тебя правильные помыслы, чадо. Отчего же тебя поразило схождение Света? Тем более, что тебя не беспокоят сомнения по поводу, откуда Свет берется.

Юноша удивился.

– Правильные помыслы?! Ну не знаю! Дело в том, что единственным способом, которым армяне могли бы доказать, верна ли их вера, было позволить грекам выгнать их со службы, как некогда сами армяне, по старой легенде, выгнали греков.

И в ту самую Пасху, когда мы вместе зашли в Храм Гроба Господня, такая возможность для армян представилась: Греческий патриарх попытался выдворить архимандрита Баграта из придела Ангела. Он объяснял свое поведение тем, что по древнему закону не какой-нибудь архимандрит, а сам Армянский патриарх должен принимать свечи из рук Греческого патриарха. Армянский патриарх не спорил и соглашался с доводами греков, но настаивал, что, в таком случае, он должен молиться с Греческим патриархом у самого Гроба, а не в приделе Ангела. Мирный спор постепенно переходил в стадию бросания друг в друга упреков и оскорблений. Но и этим восточные монахи не удовлетворились. Завязалась настоящая потасовка, в которой активно принимало участие духовенство обеих враждующих сторон. Наконец, вмешалась израильская полиция, и отца Баграта, используя грубую силу, вернули в придел Ангела. Среди греков с тех пор прошел слух, что армяне снова подкупили евреев, когда как они просто защищали свои права.

Услышав шум и крики, я стал расспрашивать одного армянского монаха, что, собственно, происходит. Он в простой доступной форме объяснил мне, что между Греческой и Армянской патриархиями святого града существует тысячелетнее противостояние. Особенно это противостояние проявляется, когда наступает Пасха. Сейчас армяне гораздо слабее греков в святом граде, поэтому приходиться прилагать много усилий для того, чтобы хотя бы сохранить статус-кво. Иногда это противостояние выливается и в настоящие потасовки, как сейчас.

Тогда я спросил собеседника, почему бы не позволить грекам выгнать армян из храма? Ведь в таком случае Господь и святой Григорий Просветитель увидят с небес несправедливость и покарают греков, а армян напротив – прославят. То, что ответил мне армянский священник, поразило меня до глубины души.

Он тогда с умилением посмотрел на меня, как на малое дитя, и сказал, что вопрос снисхождения Огня имеет большое политическое значение. Миллионы верят, что, если Святой Свет не снизойдет на очередную Пасху, произойдет конец света, Храм Гроба Господня рухнет первым и все молящиеся в нем погибнут.

По мнению этого священнослужителя, греки ни в коем случае не допустят того, чтобы огонь не снизошел. В их арсенале, дескать, достаточно средств, чтобы произвести огонь и без божественного вмешательства. Мало того, этого не допустят и сами евреи, которым совершенно не нужны беспорядки в Иерусалиме. Тем более что они боятся усиления ислама за счет потери авторитета христианства. И, конечно, для евреев приток христиан к своим святыням не более чем туристический бизнес, на который правительство сделало ставку.

Чем больше я слушал речи этого образованного монаха, тем сильнее понимал, что, на самом деле, среди святогробского духовенства уже никто не верит в существование чуда. Здесь никто уже не верит в то, что благодатный Свет снисходит с небес!

Копт улыбнулся.

– Опять ты, дитя, пытаешься открыть Америку. В этом нет ничего необычного. Чем ближе к святыне, тем меньше веры в нее – это давно известно. Люди, которые добираются сюда с разных концов планеты, чтобы только стать свидетелем чуда, и люди, что имеют к чуду самое непосредственное значение, по-разному смотрят на него. Но ведь ты сам веришь в Свет? Ведь так?

– Да. Несмотря ни на какие доводы, от кого бы они ни исходили, я верю в Свет!

Старец задумался и стал вести беседу в ненавязчивой, примиряющей манере.

– Может быть, это я слишком недоверчив. Когда сталкиваешься каждый день с чудом, мало-помалу перестаешь в него верить. Не обращай на меня внимание. Когда ты веришь в него, Свет становится реальностью. Ведь именно вера производит все эти чудеса.

– Да, это так. Но меня волнует совсем не это. Когда я понял, что иерусалимские армяне верят не в чудо, а что греки сами зажигают огонь на Пасху, во мне словно что-то подломилось. Мол, поэтому Греческий патриарх и не допускает Армянского к Гробу, чтобы тот не смог узнать тайну, как зажигается огонь.

И все армянское монашеское братство, будучи на словах уверенным в истинности их веры, на деле доказывает обратное – огонь снизойдет, по их мнению, даже если армян с позором выдворят из храма. Ведь это уже вопрос не веры, а большой политики. Понимаете, о чем я? Вера становиться уделом простых смертных, как и невежество, а просвещенные священнослужители верят все больше в политику, чем в чудо. – Юноша стал изъясняться все более эмоционально. – И что бы вы ни говорили мне, как бы ни объясняли все, я знаю, что это чудовищно!

Копт не знал, что и ответить. У него не было настоящего духовного отца, который мог ему все объяснить. До многого отец Матта дошел сам. Теперь он находился в роли отца и должен воспитывать сына, но он не имел понятия, как это делать, потому что сам был духовным сиротой.

Перед его внутреннем взором опять всплыл старый разговор с отцом Шенудой, когда друг спрашивал его об отношении к церковной политике, он тогда дерзновенно говорил, что к делам Божьим не приложима дипломатия. Как же этот юноша похож на него, много лет назад!

Что он мог ему сейчас сказать? Терпи, мол, люди слабы, и мало кто может сегодня справиться с искушением властью. Какой-то страх потерять свою власть или оказаться на задворках истории заставляют людей не просто бороться друг с другом, но пытаться опередить врагов на шаг, сделать предупреждающий удар.

И религиозная борьба отличается от любой мирской особой напряженностью и продолжительностью. Но даже когда цивилизованная половина мира провозгласила свою независимость от религий, основной мировой конфликт все-таки имеет религиозную окраску.

Юноша болен священной болезнью, но от этой болезни может вылечить только терпение и время. Старец закрыл глаза и с чувством начал говорить.

– Послушай меня, Лев. Послушай, что я скажу тебе. В твоем рассказе есть одна очень важная деталь – несмотря ни на что ты все-таки сохранил веру в Святой Свет. И эта вера для тебя не нуждается в подтверждении, ты просто пьешь из чистого источника, который затерян далеко в горах Турции, близ озера Ван.

Если ты выпьешь новой воды, то вместе с другими потеряешь веру в Святой Свет. Помни слова апостола о том, что вся мирская мудрость и политика – безумие в глазах Господа. И наоборот – мудрость Христова является настоящим безумием для мира. Если ты действительно веришь, твоя вера поможет тебе выбраться из этого затруднительного положения и Господь, наконец, откроет и твой особенный путь.