Текст книги "Полеты над вечностью"

Станислав Смелянский
Полеты над вечностью

Руководитель проекта А. Маркелова

Компьютерная верстка С. Новиков

Дизайн обложки Студия Артемия Лебедева

© Станислав Смелянский, 2012

© ООО «Альпина Паблишер», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Посвящается моей маме

ПредСказание

Однажды я поехал в Лондон и не взял зонтик…

С тех пор я не слежу за погодой, она следит за мной[1]1
  Это был ноябрь 1994-го, самый солнечный в истории Англии (прим. ред.). The Guardian, 04.12.2011: The warmest November in a record that stretches back to 1659 was only November 1994.


[Закрыть].

* * *

Как-то раз я поехал в Голландию, купил сигарету в стеклянном футляре, зажигалку с фотографией голой женщины, сел на стул и закурил. Я улетел в прошлое и предсказал оттуда убийство, а когда вернулся, узнал, что моего народа больше нет.

С тех пор я не попадаю в истории, история попадает в меня.

* * *

Когда-то я учился в первом классе и дернул за косичку Светку Капустину. Я предчувствовал, что она погонится за мной, но непременно хотел убедиться.

С тех пор я не гоняюсь за женщинами, скорее наоборот.

* * *

Не так давно я провожал дедушку в больницу и подал ему пиджак. Дед принял его очень осторожно, словно символ, словно весточку, скроенную из старого твида по классическому образцу. И вдруг светски улыбнулся и элегантным взмахом набросил его на плечи, так никто не умеет теперь обращаться с одеждой.

Когда через месяц я пришел в палату, майка, трусы и рубашка были сложены аккуратной стопочкой на пустой застеленной койке, палочка прислонена рядом, а пиджак висел отдельно, подобающе статусу первой вещи гардероба.

С тех пор я не ношу вещи, они носят меня.

* * *

Однажды я родился мертвым и через пять минут ожил. И вскоре, через двадцать три года, на излете девяностых, встретил тебя.

С тех пор я не писал этого романа. Он написал меня.

Между нами
(набито в Sony Ericsson):
здравствуй, Москва

 
Вот и Москва.
Знаменитое хамство.
Всюду амбициозные люди,
Которые не желают работать. Я скучал.
И едва
Войдя в аэропорт бывшего ханства,
Я остро почувствовал дыхание своей сути,
Своих начал.
 
 
Паспортист брякнет строго:
«Смотреть на меня».
Таксист еще строже: «До центра – штука».
Мазутного воздуха вдох.
Москва. Как много…
Грязи, а я свинья,
Любви, а я шлюха,
Денег, «а мне пох…»
 
 
В кафе Мисс Вселенная подаст холодные блины
И принесет счет.
А как насчет
Сдачи? Или смысла в жизни? Или молодой луны?
Гаишник, конечно, потребует мои права…
Новая моя Византия, в чистом поле царствуй.
И – здравствуй,
Москва.
 

Научные трактаты о любви
Записано на IPad и загружено в Facebook

«Научные трахктаты о любви» – солидная академическая книга внутри чуть ли не бульварного чтива под названием «Полеты над вечностью» (речь, правда, идет о чтиве на достойных бульварах, таких как Монмартр, Капуцинок или Гоголевский). Аналитические выжимки выполнены на электронных девайсах и загружены в Интернет, чтобы подчеркнуть высокий уровень технической подготовки научного коллектива в лице автора. Крайне важный подраздел «Трактатов» под названием «Между нами» отвечает за умозрительный опыт, оставшийся за пределами эмпирического.

Не являясь членом-корреспондентом, автор сумел экспериментальным путем опровергнуть знаменитое наблюдение Эйнштейна: «Самая большая глупость – это делать то же самое и надеяться на другой результат». После неоднократных идентичных экспериментов выведена формула женской сексуальной энергии.

Е = mc²,

где Е – {f. cking} Energy, любовная энергия, переменная женской сексуальности, m – money, деньги (мужчины), эта переменная – постоянная, и c – care, забота, константа неказистого мужского внимания, бесплатного, но все равно очень приятного.

Формула меняется в зависимости от типа женщины.

Ну, а секретная формула максимальной женской сексуальности: Е2 = dhpvpol, что в переводе на русский «dорогой hороший pодарок от vлюбленного pослушного обеспеченного lоха».

Есть еще самая секретная формула, E∞ = Love, причем ей, кажется, посвящена эта книга.

Премьера дэнс-мюзикла «Сити»

В гримерной. За минуты до финальных оваций. Я снова обрушиваюсь на нее. Так стонет, что прикрываю ей рот, продолжая сзади. Растрепанный, едва застегнув брюки, я успеваю выскочить к софитам и аплодисментам.

Что это было? Кто пустил ее за кулисы? Как ее зовут? Где ее найти?

Она зашла в начале второго действия, представилась журналистом и тут же расстегнула пару пуговиц на серебристой кофте. Под кофтой сверкнуло тело молочного цвета. Но я, буквально раскрыв рот, неотрывно смотрел в зеленые глаза. Все остальное: идеальная фигура, хрупкая, легкая, с правильными выпуклостями (под 170, 2,5 плюс бутоны сосков, попка «навылет»), густые рыжие волосы, нежнейшая розоватая кожа, мягкие губы и щечки, милый носик, сексуальная линия скул, глубина души и легкость ума – все остальное открылось мне позже. В этот момент я смотрел только на радугу, искрящуюся и зеленым, и желтым, и серым.

Гормоны рассыпались по комнате тысячью разноцветных драже. Когда она расстегнула третью пуговицу, сознание отключилось. Набросились друг на друга. С силой. Жадно. Словно последние хищники в тайге мегаполиса. Почуявшие свою половинку на расстоянии – вплоть до последней молекулы ДНК и генетического кода, до биения крови в аорте, до электрических импульсов в нервные волокна. Просто полный АБЗАЦ: Абсолютная Биологическая ЗАЦикленность, либо АБбалденная ЗАЦелованность. А может, ГКЧП: Главное, Как Чпокнулись, Пипец!

Да простит меня читатель. В романах читаешь про развитие отношений, а в моей истории все началось с того, чем нормальные книжки заканчиваются.

Рыжая бестия, белокожая тайна, зеленоглазый туман, вспышки и сумраки опытной женщины. Ее тело металось, дергалось в судорогах, выгибалось, само повисало в воздухе. Я еле удерживал ее. Казалось, вопреки законам тяготения, она выскользнет из рук, пробьет стену и вылетит в зал. А со сцены звучало:

 
Свет висит лохмотьями рваными.
Губы запеклись, обожженные.
Мечемся, потолками, диванами
Окруженные.
 
 
Веером повсюду горошины —
Стены пробиваем гормонами.
Дикими рычим, нехорошими
Стонами.
 
 
Капли пота вылизав досуха,
Дергаемся, хищные, гибкие.
Держат нас молекулы воздуха
Липкие.
 
 
И с лучами острыми, ранними
Все не затихает качание.
И сверкает звонкими гранями
Отчаянье.
 

– Гений, пора на поклон, – улыбнулась она. – Иди, иди.

Наблюдая за моими поспешными сборами, вдруг зашептала:

– Тебе нужно уехать. Срочно. Завтра. Куда угодно. Тебе грозит опасность! Прислушайся к себе, к интуиции. Тогда поверишь и уедешь.

Я вывалился на сцену, софиты ослепили, и шум зала ударил в перепонки. Было забавно кланяться и получать цветы сразу же после всего, что я выделывал за кулисами. Цветы вручила и моя Машутка, она была счастлива.

Когда вернулся, гримерная была пуста. Я сел спиной к зеркалу. И подумал, что уже никогда не буду прежним.

Успокоившись, обратил внимание на свежие, грязно-мокрые следы грубых мужских ботинок на полу. Кто-то заходил недавно.

Эхом звенел в ушах главный хит.

Он:

 
Бабочка, размахивая цветными крыльями,
Может вызывать ураган на другом конце света.
Так же и мы. Кожей, мышцами, сухожильями
Что-то сделали на самой границе рассвета.
Молекулы вздрогнули, атомы заиграли в салочки.
Это называется эффектом бабочки.
 

Она:

 
Сначала было трудно дышать – всюду тела твоего запах.
Потом слушать – всюду твои слова.
Потом смотреть – всюду силуэты в полночных лампах,
Янтарный цвет утра и синева.
Трогаю твое имя на визитной карточке.
Может быть, и это называется эффектом бабочки.
 

Я тронул след от ее укуса на свежевыбритой щеке: рана саднила. Интересно, заметит ли Машутка? Если что – скажу, снова неудачно соскоблил щетину дедушкиной стальной бритвой. Когда дед в свои двенадцать, в разгар НЭПа, сам поехал в Москву из маленького городка, он впервые увидел трамвай и купил в магазине свою первую фирменную рубашку. Бритва была подарком к покупке и пережила рубашку, войну, а недавно и своего хозяина. Теперь легендарным станком пользовался я, втайне надеясь тоже заболеть раком. Сколько раз за последние месяцы я царапал шею, веря, что рак передается через кровь! Потому что никак не мог смириться с потерей авторитета, заменившего отца, и, самое главное, человека, которого любил.

Жизнь преподносит сюрпризы. И от таких сюрпризов «киндерам» достается по-взрослому. Очкарик-режиссер, огонек в глазах, ветер в голове. 23 по паспорту и 17 морально. Через полгода я состарюсь и полечу к финалу. Без права выбора между долгой жизнью в неведении и – всем и сразу. С той премьеры, с того безумия в гримерной начинался новый я, самый счастливый и одновременно несчастный.

На следующий день о мюзикле напишут в одном из первых номеров «Афиши» (где-то между новостями о «Матрице» братьев Вачовски и постановке «Трех товарищей» в «Современнике»): «Артхаусный постмодернизм, прогрессивный примитив текстов и мелодий, мощные ритмы, достойная хореография и коммерческий успех. Танец, драйв, напор и юношеский максимализм – все поставлено превыше классического в мюзикле. Текст, созданный молодым режиссером, доминирует, но не давит. Дебютант, только что закончивший ВГИК, весьма уверенно загоняет действие в рамки авансцены, сужая пространство и стирая границу между актерами и зрителями. Демонстративно развинчивается на детали сценический нуар, где герой и его фам-фаталь то и дело совершают небывалые прорывы из балагана в эпос. Очарование постановки – в единении жуткой лютости происходящего и эфросовской интеллигентности человека, дирижирующего всем этим. Гимн сильных и открытых чувств в эпоху тотального упадка оных: внутри простого парня заперт супергерой, кокетка являет чудо жертвенной любви и даже эрзац-влюбленный в эпизоде исполняет недюжинную трагедию отвергнутого. Избыточность постановки начинает казаться нетривиальной формой аскезы. Отечественный авангард нашел нового «параллельщика».

Машутка, девушка перед Тобой
За два месяца до премьеры

– Я не понимаю тут себя! Не чувствую! Какая биография роли? Кто я? Откуда я? Зачем я?

Актриса сводила с ума. Репетиции мюзикла в разгаре.

– Пой, Аня, ты все знаешь!

– Я ничего не знаю! И это не моя тональность!

Все плохо, актеры нервничают, декорации рушатся, продюсер в бешенстве, в сценарии дырки. Пахнет жареным, и прима скоро съест одного молодого ягненка в толстой оправе очков. В такие моменты режиссер, то есть на самом деле обыкновенный человек, который почему-то решил, что он режиссер, то есть непосредственно я, должен взять ситуацию в свои руки. Командно-приказная манера не сработает. Необходимо перейти на понятный исключительно актерам некий птичий язык, на нем говорить и мыслить, забыв на время про нормальную речь.

– Подстройся под него. Накапливай! Не забивай гвозди, оставь воздух! Он ушел, а внутри у тебя что?

– Ну, он ушел, а я сижу, как дура. А теперь что – я встала и пошла?

– Аня. Приди к тому, чтобы встать. Проживи это. Переведи проживание в активную зону! Из дырки не возникает ничего!

– Прогоним снова с Сашкой?

– Не надо. Твоя мизансцена. Он ушел, а ты – что?!

– Я одна, холодно.

– Верно. Пошел внутренний монолог. Да! Тут статика очень выразительна. Дальше внутри себя говори! А теперь скажи вслух, что в тебе, не по сценарию, сама скажи!

– Смотри, что ты делаешь со мной, видишь!

– Да! Сковырни! Еще!!!

– Это твоя вина, я люблю тебя!

– Да! Саша, на заднике! Обернулся. Услышь! Очень точно услышь! Да, задержи! Свет! Где свет на Саше!!! Стоп! Кто на сцене! Кто?!

Новенькой по гриму вздумалось припудрить актрису. Польщенная таким вниманием, главная героиня мюзикла с удовольствием поворачивала голову навстречу танцующей кисточке. Гример совершенно спокойно обернулась и, хлопнув ресничками, пискнула в ответ на мой крик:

– Пудра потекла, ей нужно другую, полюбэ заблестит на премике.

Задохнулся от возмущения:

– Видели? Вот что я называю контрапункт. Теперь поняли?

Общий смех.

– Всем спасибо. Давайте переспим с этим. Как тебя зовут-то?

– Маша.

– А что такое «премик»?

– Премьера! Ну вы дэ!

Марию приняли в команду в день той забавной репетиции «с контрапунктом» и общего похода в ресторан «Генацвале».

Столы сдвинуты. Хачапури с киндзмараули, сациви с хванчкарой, лобио с саперави, чурчхела с ахашени, разговоры с улыбками. Эффект Кахетии. То, что объединило в один и тот же момент грузинских усачей за деревянным столом тбилисского кафе при потекших свечах, поскольку опять отключили электричество, русского миллиардера за инкрустированным столиком в частном самолете Gulfstream, небрежно шепчущего в розовое ушко стюардессы, которая не зря вчера оставила ползарплаты в салоне красоты, сытую взъерошенную птицу с измазанным клювом, только что поймавшую поток ветра, да еще и шумный коллектив мюзикла «Сити» в ресторане, где готовят долго, а едят еще дольше. . Ахашени. Крупные, будто муляжные гирлянды винограда сорта «саперави» на холме за каменной церквушкой, у селения Ахашени в Гурджаанском муниципалитете Грузии. Легкая терпкость с тонами экзотических фруктов. И прессованное, забродившее, разлитое по бутылкам чувство.

Мария… Какая улыбка! В Москве не умеют так улыбаться, восхищаться, смотреть в глаза. Девушка с Севера, училась в Нижнем, в Москве недавно.

Словно Аленка с шоколадки – ожила, выросла и стала красивой, как кукла.

Мы проговорили весь вечер. Лишь под конец я понял, что за четыре часа бурного общения она ничего не рассказала. Долго и радостно обсуждала сегодняшнюю погоду, гордо поведала, что живет одна, хотя снимает квартиру с подружкой. И, собственно, все. Главный секрет столь интересной для меня дискуссии таился, помимо физиологического влечения, в ее «актуальном» умении сокращать слова.

– Гуд, что мы на рэ.

– То есть хорошо, что мы в ресторане, – легко переводил я под конец беседы.

Она нахмурилась, задумалась. Потом улыбнулась:

– Ну да, в рестике.

– А какой твой любимый рэ?

– На Кропотке хо, и др.

Я невольно поддался чарам простоты. Маленькая головка, в которой мозг поместился бы с трудом. Распахнутые глаза и тихая улыбка. Точеная фигурка. И красивые, зовущие к поцелую губы. Было тепло от одного созерцания.

Нагрянули мои «однополчане», выпускники ВГИКа. На Машу тут же уставился Юлик – обжигающе-немигающими глазищами. Полгода назад, во время ознакомительной поездки вгиковцев в Госфильмофонд (по адресу «Белые столбы и направо»), он так непристойно набрался, что расхаживал в жанре неприкрытого ню по «объекту культурного наследия народов РФ».

Полногрудая Ольга, бывшая староста группы, с ходу объявила приказным басом:

– Стас, давай так. Музыка – это твое. Арт-хаус – Юлика. А постановки и фильмы про обычных людей и их земные взаимоотношения – это мое!

– А нам что, снимать про хорьков в космосе?! – завизжал Виктор.

Когда ему стукнуло сорок, он продал бизнес, поступил на режиссерский и купил квартиру в Пальма-де-Майорке, чтобы там спокойно, ни на что не отвлекаясь, монтировать фильмы. Оставалось только их снять. Последняя сценарная заявка Виктора начиналась зловеще: «Ночь. Подоконник. Тарелка. Чистая белая тарелка. На тарелке гайки диаметром 17 мм».

– Вить, представляешь, а я то же самое хотела спросить у Дэвида. Хотела выцепить его с пресс-конференции, побалакать о нашем, про красную йогу, но охрана не пустила! – Документалистка Юлия гордо озирала притихших друзей, крупный прыщ на ее лбу напоминал настоящий третий глаз.

Присутствующие без лишних пояснений догадались, что «выцепить» предполагалось «всего-то навсего» автора «Человека-слона», «Твин Пикса» и «Шоссе в никуда», лауреата «Золотой пальмовой ветви», Его Психоделичество Дэвида Кита Линча.

– А я бы про хорьков спросил у Альмодовара, тоже хороший режиссер. – Виктор «разрядил» обстановку по принципу «сунь два пальца в розетку».

Все обернулись к Юлику. Он вскочил, часто задышал, покраснел. Потом замахал руками и стал подпрыгивать. С губ слетали слюни и обрывки фраз.

– Никогда… Ничего… Никогда… Вообще никогда не говорите… про… про… Аль… модовара! – Юлик остановился и возвел руки к плафону светильника: – Да я готов задницу ему расцеловать!

Тем временем танцовщица массовки втиснулась между мной и столом, уперлась в мое лицо филейной частью, и стала долго что-то вытаскивать из клатча, лежавшего на свободной стороне стола. Певица, с которой у меня было пару раз, то и дело просила огня, чтобы закурить. А официантка слишком часто и слишком интимно спрашивала, что еще принести.

 
Еда приносит больше удовольствия,
Чем женщина, чей голос нарочит.
Побольше в холодильник продовольствия!
Но, впрочем, если женщина молчит…
 

– Не обращай на них внимания! А лучший все равно Антониони, – подмигнул я Маше с апломбом маститого режиссера. – Поэт отчуждения, правда, не особо жаловал закадровую музыку, считал ее дешевой манипуляцией, но даже у него танцы в La Notte, классный саундтрек в «Забриски Пойнт». Умер в позапрошлом, в один день с Бергманом.

«Киношная распальцовка» не очень-то сработала. Мария заскучала, застегнула сумочку, встала.

Я предложил подвезти. Не успела дверь такси захлопнуться, позвал к себе. «Аленка с шоколадки», не глядя на меня, пробормотала что-то про «в другой раз». Я настаивал, «почему не сегодня», лез с поцелуем. Она отстранилась, а причину назвала первую попавшуюся – не было с собой зубной щетки и расчески. С чувством интеллектуального превосходства (несомненно, ложным) вцепился в конкретную причину отказа и, не дав девушке опомниться (как мне казалось), попросил таксиста припарковаться у подъезда ее дома исключительно для того, чтобы она сбегала за умывальными принадлежностями и вернулась обратно. Покорно поехала ко мне. Сначала осталась на одну ночь, потом на вторую и так далее. Одна короткая ночь норовит растянуться на полжизни. Особенно если утро после ночи начинается с готового завтрака и на все готовой девушки.

Все шептались, осуждали, мол, стирает и готовит, мол, кухарка-эскорт. А я был счастлив. Маше можно было ничего не рассказывать, ведь она все равно не многое запоминала, и ничем не удивлять – ее устраивало все. Каждый вечер в ее тишине или косноязычном стрекоте был похож на маленький отдых на теплом курорте. И по утрам, когда она с видом заядлой хозяйки хлопотала у плиты, очередная порция переваренных макарон или недожаренного омлета казалась очень вкусной.

Машутка напоминала мою милую бабушку. Которая так любила дедушку. Которого так любил я. И без которого жизнь начисто потеряла смысл. Дед отказался от первых еврейских красоток ради тихой провинциалки. Она приехала к нему в Москву без вещей и приданого. Она ночами изучала Устав КПСС, всегда хотела вступить в партию, на всю зарплату патриотично покупала советские облигации вместо хлеба. И любила деда до последнего вздоха.

Эх, Машутка…

Перед премьерой

 
У меня только я.
У тебя только ты.
У нее лишь она.
И у нас только мы.
Потому что есть я!
Потому что есть ты!
И, конечно, она!
И, наверное, мы…
 

Хорошо помню сутки до премьеры.

Тогда я снимал однушку на верхнем этаже панельного дома на Высокой. Обои с подтеками, крепкая старая мебель и замечательная широкая кровать из IKEA, которая занимала значительную часть пространства комнаты и была крайне необходима при моем образе жизни.

Если бы та кровать могла ожить, она стала бы моей идеальной подругой – умеет хранить секреты, не скрипит, не ревнует, всегда можно положиться. Кстати, при обоюдном превращении предметов в людей, а людей в предметы новые люди вымрут в первый же год из-за нас, предметов, ведь в новом предметном мире все расклеится и станет никудышным: кровати чуть что ломаются, компьютеры ловят «глюки», чайники «тупят», сόски глумятся, торговые и парковочные автоматы бесконечно заглатывают купюры, любые вещи мешают жить, а светофор горит красным из принципа (как говорится, ни себе, ни людям).

В коридоре поздоровался с соседкой. Марионеточно качая головой, старушка проскрипела свое вечное:

– Сгорим, ой, сгорим! Точно сгорим.

Старуха каждый вечер повторяла угрозу, причем с одинаковой горечью и убежденностью.

В десять вечера в дверь позвонила управдом. Толстые ноги в тапках, халат, хмурые брови в линию.

– Сергей приходил?

Своего арендодателя Сергея я не видел уже полгода. Между запоями он гастролировал по Подмосковью: ремонтировал квартиры исключительно у одиноких женщин и с обязательным скандалом. После месяца совместного проживания дамы обнаруживали разрушенную ремонтом квартиру, недостачу чего-нибудь серебряного или золотого в серванте (шкатулке/матрасе/секретном пакетике среди белья или простыней) и к тому же незапланированную беременность.

Управдом, не дожидаясь моего ответа, с силой захлопнула дверь. Сцена повторялась еженедельно и каждый раз была предзнаменованием неприятностей.

Машутка, тоже в халате, перебирала вещи.

– Не хочешь заняться чем-то более интеллектуальным? – раздраженно брякнул я.

В ответ Маша заморгала и загадочно промолчала.

– Гарь! Гарь чувствуешь?

Маша заморгала еще чаще.

Подхожу к окну. Вместо классического абстрактного пейзажа «Трубы ТЭЦ полуночной Москвы» вижу подозрительную картину «1999-й. С огоньком, или Синий туман похож на облом». Открываю окна, снизу валят клубы гари.

– Пожар!

Услышав мой крик, Маша села и возмущенно ударила руками по коленям. Мол, «вот сволочи!» А я тем временем возился с огромным пижонским светло-голубым чемоданом Bric’s, который превосходил размерами и нахальной расцветкой всех своих чемоданных конкурентов. Аккуратно, пожалуй, чрезмерно спокойно, положил на дно документы, ноутбук, какие-то Машины вещи и свой белый костюм.

Уважение к собственному костюму теоретически сближало меня с супергероями комиксов. Причем вскоре к костюму прибавится и супергеройская мания самосуда, и организованный враг, и тайная жизнь, и необычные способности, и почти несгибаемая воля. А если серьезно, без бэтменства и спайдерменства, то за показной преданностью вещественному миру, возможно, скрывался страх ботаника-затворника перед миром одушевленным.

Один обойдет целый свет, не выходя из панциря (или клетки, или четырех стен). А иной от первой искры выскочит в открытый опасный мир.

– А рэ?

– Ресторан? А, рубли!

Достал из тумбочки две пачки тысячных, погладил Машутку по голове, накинул на нее плащ, взял за руку и так, компактненько, с Машей и чемоданом, пошел из квартиры. Машутка вдруг браво развернулась, желая напоследок проявить хозяйственность. Торжественно прошлась по квартире. Ее настороженный взгляд остановился на холодильнике. Нахмурившись, она приблизилась и поправила сувенирный магнит. Затем резким движением вырвала провод из розетки. Холодильник поперхнулся собственным звуком и замолчал. Удовлетворенная содеянным, Маша гордо вышла вслед за мной.

Мы сели на скамеечке. И каждый, кто входил и выходил из тусклого подъезда, смотрел на нас, как на сумасшедших. В насмешливых взглядах читались вопросы. Зачем этим идиотам ночью такой большой голубой чемодан? И вообще, чего ради эта смешная парочка вырядилась в тапочки и куртки поверх халатов, не вздумалось ли им подышать свежим воздухом в полночь рядом с ТЭЦ и Каширским шоссе? При этом дымящее окно никого из жильцов не интересовало в принципе.

Пожарные приехали, чтобы тотчас уехать. Пока они добирались, квартира выгорела, пьяный хозяин сгорел. Ночью Маша крепко спала, а я, богемный неженка, задыхался от гари.

Все утро и часть дня Машутка гладила мою рубашку «на премик». Накрахмаленный, выбритый, причесанный, в костюме, я скакал по лестничным пролетам. Лифт, как всегда, не работал. Снизу послышались грудные, грубые голоса.

– А мне, Люсь, нужен сильный яврей. Крепкий такой, настоящий такой яврей, Люсь!

На площадке третьего этажа курили две толстые домохозяйки в спортивных костюмах. Застыли. У одной из пальцев выпала сигарета, у второй дымящийся окурок прилип к нижней губе раскрытого рта. Они смотрели на меня как на явленное чудо. Казалось, если я вознесу руку – обращу их в любую веру, коленопреклоненных и кающихся. В лучах мигающих ламп дневного света, сияющих вокруг моих кудрей, с благостным взглядом и небесным благоуханием Chanel Platinum Egoiste вокруг костюма Nina Ricci, сотканного из шерсти новозеландских овец и купленного в Петровском пассаже на последние деньги, я проплыл мимо них дальше – в жизнь, в боль, в свою премьеру.

Солнце плеснуло в глаза кислотой весны. Жмурясь, я спешил к метро.

Встречный наркоман, увидев костюмированного меня и, по всей видимости, получив неожиданный приказ прямо из космоса, подпрыгнул и попытался сшибить меня шаолиньским ударом ноги. Не задержавшись ни на секунду, продолжая движение в том же темпе, я ловко пригнулся под пролетающей ногой. И пошел себе дальше, не оглядываясь на грохот (бедняга явно не удержал равновесия), как будто произошел обычный ежедневный ритуал. В метро полупьяный верзила гаркнул: «Чо ты лыбишься?!» – тогда я посмотрел на черные катакомбы в окне, и улыбка, действительно, улетучилась. Но снова вышел к свету. И снова – до ушей. Солнце, думал я про себя, спасибо за такую весну.

А ведь когда-то, в точно такой апрель, мой любимый дед не спал в очередях трое суток, чтобы попасть на выставку трофейных картин Дрезденской галереи в Пушкинском музее. Там он впервые увидел «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля Санти и «Девушку, читающую письмо у открытого окна» Яна Вермеера. На первую, кстати, похожа Машутка, на вторую – рыжекудрая зазноба, которую я встречу на премьере мюзикла.

Пожалуй, именно дедушка, кумир моей юности, повлиял на мою страсть к мюзиклам, соединяющим красоту постановки, декораций и музыки. Когда-то он нарисовал через трафарет золотой краской псевдообои у себя в комнате – в коммуналке на улице Огарева. Обои были выполнены в духе декораций Бакста для дягилевских Ballets Russes. А еще в детстве он пел в церковном хоре. Дед знал арии из всех популярных опер, а став водителем при Министерстве культуры, лично поблагодарил Клавдию Ивановну Шульженко за ее вклад в эстрадное искусство.