Текст книги "Пуля для дуры. Короткометражки"

Пуля для дуры
Короткометражки
Стасс Бабицкий

© Стасс Бабицкий, 2017

ISBN 978-5-4490-1030-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сорок тысяч вольт

– Разряд!

Пять тысяч вольт сотрясли неподвижное тело на операционном столе. Доктор посмотрел на ровную белую дорожку, неторопливо ползущую по монитору. Вдруг пойдет волнами?

Нет.

Тогда непрямой массаж сердца.

Раз-два-три-четыре.

Еще.

Раз-два-три-четыре.

Нет?

Раз-два-три-четыре.

– Не помогает…

Медсестра потерла электроды один о другой, будто ладошки, чтобы размазать гель. Левый на сосок. Правый в подмышку.

– Разряд!

Ожоги останутся. Впрочем, пациенту не привыкать. На груди живого места нет: сплошные шрамы. Уже дважды меняли сердечные клапаны и, судя по подпалинам, пять… нет, шесть раз били током, чтобы запустить отказавший «мотор». Теперь седьмой.

Никакой реакции.

Восьмой…

– Что это? Пульс?

Прямая линия на экране сгорбилась. Потом подпрыгнула. Вытянулась лентой, дрожащей от напряжения. Снова сгорбилась. Подпрыгнула.

– Вытащили!

– Похоже на то.

* * *

– Док…

Голос еще слабый. Двое суток прошло, а голову от подушки не поднять. Остается косить глазом на зеленый халат реаниматолога и хрипеть жалко, почти невнятно.

– Док, какого хрена ты меня спас?

– Я клятву давал, Максим Александрович, всех спасать. А вы не рады, что ли?

– Рад? – пациент шевельнул пальцами и вздрогнул: боль пронзила молнией от кадыка до мошонки. – Чему тут радоваться?

– Через неделю выпишем вас, потечет своим чередом нормальная жизнь, – голос врача успокаивал и убаюкивал.

– Нормальная?

– Не важно. Жизнь, понимаете? А разве это не повод для радости? Удивительный вы человек, третий раз с того света возвращаетесь а все чем-то недовольны…

Первый сердечный приступ скрутил Макса два года назад. Ничто не предвещало беды. Успешный менеджер на пороге сорокалетия – стройный, подтянутый, пробежки по утрам, теннис по субботам; здоровое питание, никакого кофеина, продукты от лучших фермеров с доставкой на дом; умница-жена, красавица-любовница и еще пара девушек про запас. Мечта поэта! Да и прозаики, сказать по правде, завидовали. Но однажды он вышел из офиса и упал на асфальт, разбивая в кровь лицо, локти и колени. Инфаркт миокарда. «Скорая помощь». Мигалка. Сирена. Пробки на третьем транспортном кольце.

Клиническая смерть.

– Повезло! – сказал хирург, когда наркоз окончательно выветрился.

Долго объяснял про разорванный напополам левый желудочек, который пришлось заменить клапаном из свиного сердца, выплевывал по частям длинные слова «кардио… как-то там… патия», но пациент не вслушивался.

– Одним словом, вы поправитесь.

Макс разлепил веки, часто заморгал, пытаясь избавиться от разноцветных кругов, плывущих перед глазами.

– Я… Ничего… Не видел…

– В смысле?

– Свет… Тоннель. На ту сторону…

– А вы думаете, существует «та сторона»? – ухмыльнулся доктор.

– Я много читал об этом… В интернете… Люди перед смертью видят ангелов… Видят рай!

– Обычные галлюцинации от недостатка кислорода и глюкозы. Кому-то мерещится умершая бабушка, у других мелькают картинки-воспоминания, «вся жизнь пронеслась перед внутренним взором». Глупости. Не думайте об этом. Тем более, что после операции на сердце у пациентов случаются резкие перепады настроения, а вам сейчас нельзя волноваться. Просто отдохните.

Легко сказать «не думайте». Это как стараться не слышать соседскую дрель – закрываешь уши подушкой, а она все равно жужжит и стрекочет. Навязчивая мысль примерно так же сверлила мозг: если не показали райские кущи, значит, после смерти его туда не пустят. Не достоин! Испуганный грешник шептал клятвы в потолок, обещал исправиться и не упустить второй шанс. Следующие двенадцать месяцев он прожил в образцово-показательной благости. Щедро жертвовал деньги на лечение детей с онкологией и пороками сердца, а оставшуюся мелочь раздавал нищим на улице, даже если понимал, что собирают они не на хлеб, а на бутылку водки. В церковь зачастил, исповедовался каждую неделю, на клиросе пел «многая лета», хотя и одно лето пережить не надеялся. С любовницами расстался, подарив каждой по шубе, а жене поклялся в вечной любви и купил красный мини-купер – пусть вспоминают добрым словом, когда архангел протрубит в следующий раз…

Второй приступ случился ровно через год, 22 августа – нет в этой дате ничего особенно зловещего, но вот поди же ты, день в день. Макс задыхался, бормотал молитвы и сжимал в кулаке золотой крестик, снятый с его шеи заботливой медсестрой. Нельзя с ним в операционную, на груди ничего не должно болтаться. Разрежут опять. Заменят левое предсердие, которое перестало сокращаться и качать кровь в легочные артерии… Хорош стращать, пациент отключился, все равно не слышит. Присоедините его к аппарату. Скальпель! Готовьтесь, запустим остановившееся сердце электричеством…

Разряд!

Еще разряд!

Пульс?

Слабый, но чуть-чуть постукивает.

Три кубика морфина и в палату. Теперь точно выживет!

Очнулся в разодранных чувствах, хотелось одновременно рыдать и материться. Он снова не увидел на «той стороне» ни света, ни ангелов. Значит, прав был эскулап: нет никакой «той стороны». Ничего там нет – ни Бога, ни черта. А если так, то, получается, все дозволено. Макс оклемался за пару месяцев, встал с больничной койки и пустился во все тяжкие. Не то, чтобы покатился по наклонной, нет – он сразу сиганул в пропасть. И пока летел до самого дня, прожигал не только свою жизнь, но и всех, кому не повезло оказаться рядом, превращал в пепел. Подробности вспоминались смутно. Коньяк. Проститутки. Побледневшая жена на пороге. Пощечина. Истерика. Красный мини-купер разбит вдребезги. Красные гвоздики на крышке гроба. Поминки. Коньяк. Проститутки…

Безумный круговорот завершился все в тот же проклятый день, 22 августа.

На том же операционном столе.

– Док, засунь свои клятвы в жопу… Я больше не хочу, чтобы меня спасали. Дай мне сдохнуть. Давай подпишу отказ от реанимации или как там этот документ называется…

– Максим Александрович, дорогой, мы же не в Америке какой-нибудь. Наше здравоохранение подобный подход не одобряет, поэтому я буду вытаскивать вас после каждого приступа. Пока это будет возможно. Берегите себя!

* * *

Макс вышел из больницы в холодную и слякотную осень. Но ему было наплевать на погоду, а также на отсутствие работы, денег и квартиры, отнятой банком за долги по ипотеке. Ютился у дальних родственников на окраине Москвы, каждый вечер выходил в соседний парк и смотрел на пруд, Среди проплешин буро-зеленой тины плавали лебеди, клевали друг друга в головы и потешно шипели на карасей. Но даже это не вызывало улыбки. Он сидел на скамейке равнодушный, как стоящая неподалеку статуя пионера с отломанным горном или давно отцветший куст жасмина.

За эту отрешенность его и полюбила Марта. Или пожалела, тут так сразу не разберешь. Красивая девушка, решившая бегать вокруг пруда по вечерам, чтобы сбросить пару лишних килограмм, да и возраст – чуть за тридцать, – уже обязывает. Приметила симпатичного мужчину. На второй день присела на скамейку, завязать шнурок на кроссовках. на третий заговорила…

Через неделю пригласила переехать к ней, в симпатичную двушку на тринадцатом этаже. Он согласился. Зачем? Марта значила для него не больше, чем привычная скамейка в парке или пара лебедей. Даже не так: если бы скамейку снесли, а лебеди улетели – он переживал бы гораздо больше, чем исчезни вдруг девица с горизонта. Но она не исчезала. А он не возражал. Приятно, что кто-то позаботится, когда шарахнет очередной приступ? Скорее, удобно. Опять же, всегда в доступе горячий борщ и горячий секс.

Впрочем, оба блюда быстро приелись. Он отворачивался и засыпал, а Марта ворочалась и безуспешно пыталась уснуть. Тогда она гладила шрамы и ожоги у него на груди, шептала: «Любимый»… Если он и слышал, то никак не реагировал. Он вообще ни на что не реагировал – ни на сексуальное белье, ни на прямые намеки.

– Живу как монашка в монастыре! – причитала она.

– Заведи любовника, – отвечал он скучным голосом.

– И ты не будешь ревновать?

– Нет.

– Значит, совсем не любишь.

Макс пожимал плечами:

– Не понимаю, о чем ты.

Весь декабрь он приходил пьяный и вырубался на полдороги к кровати. Марта радовалась, что можно примоститься у него на плече и равнодушный тип даже обнимет ее, прижимая к сердцу. Неосознанно, во сне. А если алкоголь не вступал в конфликт с потенцией – такое изредка, но все же бывало, – она усаживалась сверху, в позе наездницы, и выгибала спину. Иногда он просыпался от стонов, открывал один глаз и смотрел на роскошные груди, колыхающиеся в лунном свете, и тут же засыпал.

* * *

Однажды утром она приготовила омлет. Сосиски порезала кольцами, помидоры – кубиками. Яйца взболтала со сметаной и зажарила до румяной корочки, а сверху посыпала тертым сыром. Хотя сама больше любила глазунью, но старалась угодить любимому. Тосты, кофе с молоком…

– Сегодня мне снился лес. Такой зеленый, летний, умытый дождем. Мы там гуляли. С тобой, – Марта говорила с улыбкой, задумчивой и немного виноватой, – и с маленьким мальчиком. Ты знаешь…

Новость вполне могла подождать и до конца завтрака, но не терпелось поделиться.

– Я, кажется, забеременела.

Он не отреагировал. Даже не посмотрел в ее сторону. Продолжал спокойно жевать.

– Ну, то есть я точно забеременела. Уже три теста сделала, – она протянула кулак с зажатыми ленточками, – все положительные.

Он отковырнул вилкой пригоревший кусок сосиски и сдвинул на край тарелки. Глаза равнодушно буравили стену, в том месте, где шов на обоях давным-давно разлохматился, а руки так и не доходили подклеить.

– Передай соль.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Да. Не могу есть. Пресное все.

Солонка выскользнула из ее дрожащих пальцев, щедро рассыпая белые крупицы по столу. Макс вздохнул и отодвинул тарелку. Встал. Вышел, не добавив ничего внятного. Через пару секунд громко хлопнула дверь.

– Он больше не вернется, – прошептала Марта, обращаясь непонятно к кому.

То есть понятно к кому, хотя ребенок еще не мог ничего слышать.

И заплакала.

* * *

Он вернулся. Но с этого дня перестал замечать Марту. Совсем. Неделями сидел на диване, глядя в телевизор. Когда уставшая от токсикоза женщина, с опухшими ногами и необъятным пузом, приползала и кое-как устраивалась рядом, положив голову к нему на колени, Макс проводил рукой по ее волосам. Машинально и без особой нежности. Так не гладят даже кошку или собаку, скорее так чешут заживающую рану, чтобы унять зуд. Но ей и такое внимание было в радость.

За месяц до срока Марта придумывала имена.

– Давай посоветуемся, тебе больше нравится Добрыня или Еремей? Может быть, Аристарх? Под такое отчество – Максимович, – нужно что-то изысканное.

– Да назови, как сама захочешь, – пожимал плечами он. – Тебе же с ним нянькаться.

– А ты разве не будешь его воспитывать? – губы дрожали, ресницы тоже. – Собираешься нас бросить?

– Нет. Но я вряд ли доживу до того момента, когда спиногрыз начнет отзываться на свое имя.

В этот момент она всегда начинала рыдать, целовать его руки и врать взахлеб о чудесах современной медицины. «Нужно верить и надеяться, любимый, а уныние – самый страшный грех». Но Макс уже не слушал, уходил спать в другую комнату.

Ему было все равно.

Душной августовской ночью Марта растолкала его:

– Кажется, начинается.

Будильник светился в темноте зелеными циферками.

– Два часа… Как не вовремя… До утра не потерпишь?

– С ума сошел? У меня воды отошли. Отвези меня в роддом.

– Вызови такси.

Она тяжело опустилась на колени у изголовья кровати.

– Максим, меня всю колотит. Ты представляешь, что такое схватки? Я не смогу даже спуститься с тринадцатого этажа…

– На лифте.

– На лифте я боюсь, вдруг застряну.

– Тогда скорую вызывай. Они тебя на носилки положат и понесут, а если в лифте вместе застрянете, то и роды примут.

– Макс… Пожалуйста…

Он отвернулся к стене, не обращая внимания на едва сдерживаемые рыдания. Марта стиснула зубы и тяжело задышала. Поднялась на ноги, цепляясь за комод, пошатываясь вышла за порог. Позвонила по мобильнику, стараясь говорить потише. Набросила легкий плащ поверх ночнушки, взяла сумку с вещами, уже неделю стоявшую на пуфике в прихожей – на всякий случай.

– Пришлю тебе сообщение, когда сын родится.

– Только не рано утром. Я сплю.

* * *

Предчувствия неизбежного приступа накатывали волнами, боль в груди металась, как канарейка с тесной клетке. Все очевидно: буква «П» уже написана в книге судеб, остальные подкрадываются незаметно. Он был не против умереть, скорее даже рад отмучиться, или хотя бы уснуть без кошмаров, но треньканье телефона не давало сосредоточиться. Марта звонила раз тридцать, прислала сотню SMS и кучу фотографий в watsapp. Отвечать не хотелось, поэтому он и не отвечал.

На третий день он все же отправился в роддом, чтобы передать ключи от квартиры. Позволил внутреннему голосу убедить себя элементарной логикой: «ведь иначе они не смогут попасть домой, когда ты загнешься». Но Макс понимал, что это трусливое подсознание заставляет ехать туда, где много докторов и наборов для реанимации.

В палате две койки, возле каждой – колыбель на колесиках. Нечесаная соседка в цветастом халате смачно грызла яблоко. Марта в похожем нелепом балахоне, перехваченном лентой под грудью с трудом встала к нему навстречу.

– Здравствуй, родной!

Потянулась поцеловать в щеку, но застыла с удивлением глядя на его пустые руки.

– Ты принес кефир? Фрукты? Памперсы? Неужели мои сообщения не дошли?

Хотя точно знала, что дошли: умные телефоны сообщают о таких моментах.

Он молча достал из кармана ключи и положил на тумбочку у кровати.

– Ты разве не заберешь нас послезавтра? – побледнела она.

– Нет, не получится.

– Занят?

– Типа того.

Паузу заполняло только любопытное сопение неряшливой тетки.

– А ко мне Добрышюшку привезли, чтобы привыкал к маме, – Марта взяла сына неумело, словно куклу или пупса. – Такой он румяный и крепенький, прямо не нарадуюсь.

– Сплюнь, а то сглазишь! – впервые подала голос соседка.

– Проснулся, мой хороший? Смотри, как он смешно зевает. Возмущается, что потревожили. Ну, ничего, малыш, сейчас папа тебя подержит, покачает. Возьми его, Максим, не бойся.

– Не хочу… Я пойду…

Уйти он не успел. В левом виске вдруг рассыпалась мелкая дробь – четыре молоточка пытались держать ритм, но один постоянно опаздывал, срывался и бил не в такт. Стук нарастал, заполняя голову громыхающим буханьем, вытесняя все окружающие звуки. Макс воспринимал только этот проклятый грохот, который не предвещал ничего хорошего. Неужели Равель сочинял знаменитое болеро, прислушиваясь к пульсированию взбесившейся крови в своей башке?!

Потер глаза кулаками, но стало только хуже, словно где-то внутри опрокинулась чернильница и темная жижа начала заливать глаза. Он оглох, ослеп, потерялся в пространстве и времени. Весь его мир сжался в маленький комочек, притаившийся под ребрами, в хрупкий мыльный пузырь, который с влажным чавкающим звуком лопнул и разлетелся на тысячу мелких капель…

Сердце останавливается всегда на выдохе, и это самое обидное. Разеваешь рот, как рыба на берегу, а воздух в лёгкие не идёт. Может, не у всех так происходит, но для него это уже стало неприятной традицией. Инстинкт подсказывал, что надо стукнуть кулаком в грудь. Подтолкнуть. Завести! Дернул левой рукой, а она не поднимается – то ли страх сковал, то ли онемела из-за инфаркта. Правую тянулась вперед, в попытке ухватиться за что-нибудь, ведь сейчас это бесполезное тело рухнет навзничь, содрогаясь в конвульсиях.

– Где ваш гребанный дефибриллятор? – хотел закричать Макс, но с посиневших губ сползал лишь хриплый шепот. – Несите скорее, шевелите задницами!

И тут до него дошло: никто не придёт. Ч-ч-ч-черт! Это ведь не та больница… Теперь точно не спасут.

Все.

Конец.

* * *

Крохотные пальчики потянулись к его правой руке, свились в кольцо вокруг мизинца с обгрызенным ногтем, будто тонкие провода. Макс дернулся, как от мощного удара током. Неведомая сила отбросила к противоположной стене палаты. Он завалился на кровать нелепой соседки, успев заметить краем глаза шарахнувшийся в панике цветастый халат, и шумно вздохнул.

– Аг-гу!

Прозрачно-голубые глаза смотрели куда-то сквозь него, а на щеках ребенка неожиданно вспыхнули ямочки. Он цеплялся сознанием за улыбку сына все то время, пока санитары везли на каталке к «скорой помощи» и потом по длинным больничным коридорам к операционной. Врач ждал без криков и суеты, не орал: «мы теряем его!» Не в кино, потому что.

– Док! Дай мне год. Хоть полгода. Хоть месяц дай! – Макс из последних сил вцепился в зелёный рукав. – Может быть там, на той стороне ничего нет, но здесь… Здесь есть. Я хочу жить, слышишь?! Я… хочу… жить…

– Марина, «утюги» готовь! – рявкнул доктор на медсестру, обретая привычную кинематографичность. – Пациент вырубается. Шмякнем, как обычно.

– Оклемается?

– На этот раз не уверен. Но попробуем.

Разряд!

После дождика в четверг

1

Она знала этот коридор как линию жизни на своей ладони. От кабинета до операционной ровно сто метров. Или двести шагов. Не торопливо-размашистых, не мелко-суетливых. Лариса Николаевна чеканила шаги четко и размеренно. Походка доктора Громовой, как и все прочие аспекты ее жизни, была точна и упорядочена. Швейцарские хронометры сбивались с ритма. Громова – никогда. Потому и стала нейрохирургом. Без преувеличения – светилом, в своей области ценилась на вес золота. В прямом смысле: один арабский шейх хотел в благодарность за спасение сына вручить ей по два слитка на каждый килограмм веса. Лариса Николаевна рассмеялась шейху в лицо и заявила, что вес женщины – самая большая тайна, которую даже мужу рассказывать незачем. Так что лучше купите для больницы аппарат искусственной вентиляции легких.

Она и на ночные дежурства могла бы не приезжать – операции Громовой были расписаны на год вперед. Но считала это своим долгом, уж простите за старомодное словечко. Раз в неделю спасала тех, кого привозили на «скорой».

– Как раз за это, Машенька, я и не люблю дежурить по четвергам. Особенно когда дождь, – говорила она медсестре, даже не глядя в ее сторону. Просто знала, что та следует в пол-шаге справа, как хорошо вымуштрованная тень. – Это только в сказках после дождичка в четверг – значит, никогда. А у нас постоянно: мокрый асфальт, аварии, много работы. Сейчас вот только прилегла после двух операций – и на тебе.

– Так уже почти два часа ночи. Уже пятница наступила, – позволила себе улыбнуться медсестра. – Может этот последний на сегодня.

– Кто на этот раз?

– Мотоциклист. Авария на Крымском мосту.

Громова раздраженно передернула плечами.

– Не понимаю их! Вот вылезет такой в слепой зоне, я за рулем аж вздрагиваю. Вечно боюсь их сбить. А как они опасно в пробках гоняют, да еще и без шлемов. Своему мужу все время говорю: на кой черт тебе сдался этот, прости Господи, харлей?! Солидный мужчина, не мальчишка уже. А он мне – душа байкерская, не могу иначе. Представляешь, ездит в офис на мотоцикле. Там принимает душ ну и костюм-галстук надевает. Все-таки директор фирмы…

Медсестра придержала дверь, поэтому не видела лица Ларисы Николаевны, когда та взглянула на пациента. Но сразу все поняла. Вечно спокойная Громова рухнула на колени с протяжным всхлипом:

– Сережа-а-а-а-а!

2

Громова вжалась лбом в оконное стекло. Закрыла глаза. Хотелось провалиться туда – в прохладную весеннюю ночь. Такую же черную и страшную, как все ее мысли. На широком больничном подоконнике стояла чашечка с недопитым кофе, доверху забитая окурками.

– А ведь я не курила лет пятнадцать. С третьего курса института, – не поворачивая головы сказала Лариса. – Как вышла замуж за Сережу, в тот же день бросила…

Она слышала, как скрипнула дверь кабинета. Знала, кто стоит на пороге. Профессор Джанабаев, заведующий отделением нейрохирургии. Старика вызвали сразу же, как только Громова забилась в истерике. Благо, жил он в двух кварталах от больницы. Военный хирург, прошедший Афган, моментально оценил состояние Ларисы, сунул ей в руки пачку «Мальборо» и прогнал из операционной. И вот теперь, спустя два часа, пришел огласить приговор.

– Мурад Османович, только не жалейте меня. Скажите сразу: он будет жить? – голос был вполне бодрый, но глаза Лариса зажмурила еще сильнее – аж больно стало. Сердце застучало по барабанным перепонкам. Почему-то в эту минуту в ней не было даже капельки того саркастического цинизма, которым вырабатывается за годы врачебной практики. Нет никаких противоядий и антидотов. Она стала просто испуганной девчонкой, в голову которой впивались иголками всяческие тревоги: заведующий пришел сам, значит все плохо? Почему он молчит? Сергей умер? Как жить без него?

И вдруг мелькнула мысль, которая редко приходит в суете серых будней. Да что там редко – никогда. А тут появилась, теплая и светлая, как солнечный зайчик: как же я люблю своего мужа.

– Операция прошла успешно. Жизни пациента ничего не угрожает, – устало прогудел хирург.

Однако в воздухе напряженно гудело предчувствие какого-то страшного «но».

И оно прозвучало.

– Лара, прости. Твой муж в коме. Я сделал все, что мог, но из-за задержки с операцией мозг пострадал слишком сильно. Гарантий никаких…