Текст книги "Гремучий студень"

Стасс Бабицкий
Гремучий студень

Часть первая. Цилиндр и треуголка

I

Москва промокла насквозь. До Сергия-капустника небо лишь хмурилось, а с Покрова начался сущий потоп. Утренняя морось сменялась полуденной грозой, к вечеру налетал ветер с охапкой новых туч и скручивал их над городом, словно прачка, выжимающая белье. Лило, лило по всей земле! Люди дрожали и прятались под крыши, поминая святых угодников или чертову мать, в зависимости от степени набожности. Золотая осень, которую так любили воспевать поэты, в этом году загуляла где-то в европейских пасторалях. Вернулась одиннадцатого октября, смущенная и робкая. Выползла из подворотни, потягиваясь, как большая кошка, зашуршала хвостом из опавших листьев и потерлась рыжим боком о начищенные до блеска сапоги городового Кашкина.

Городовой жмурился на неожиданно-яркое солнце и блаженно улыбался. Первый погожий денёк осени, он же, может статься, и последний. А бабка в деревне сказывала: «Завсегда береги глаза на осеннем пригреве, не то песий сосок вскочит». Кому же охота такую напасть?!

По этой причине Кашкин почти не обратил внимания на высокого господина в черном плаще, прошедшего мимо. Разлепил веки лишь на мгновение – оценил роскошный цилиндр, благородную седину на висках, окладистую бороду и солидный живот, на бламанже да гурьевских кашах наетый. Шагает прохожий в сберкассу на Солянке. Третьего дня объявили сбор пожертвований на новые корабли для российского флота. Людской поток не иссякает, даже в воскресенье приходится работать – дело-то благое, государству полезное. Пусть идет добрый сын Отечества, несет свои денежки…

С подобной же мыслью встретил незнакомца кассир. Рука его сразу потянулась к казенному бланку, а другая поправила очки.

– Взнос изволите? – клерк растянул губы на пару секунд, превращая лицо в деловито-дружелюбную маску. – На какую сумму?

Посетитель снял цилиндр, церемонно поклонился и в свою очередь спросил:

– Могу ли я видеть г-на директора?

Ничего необычного в этом вопросе не было. В связи со сбором средств для флота на превышение лимита вкладов в 300 рублей смотрели сквозь пальцы. Но так как любая подобная операция считалась, – формально, милостивый государь, только фор-маль-но! – нарушением устава ссудно-сберегательной кассы, каждый раз требовалась одобрительная подпись начальника.

– Иван Лукич, вас просят! – крикнул кассир в коридор, не видный из-за конторки.

Затем макнул перо в чернильницу и неторопливо начал заполнять первые строчки бланка: «Принято по согласованию с г-ном Шубиным И. Л…» Почерк у него был каллиграфический, приятный глазу, посетитель невольно засмотрелся и не заметил, как появился упомянутый г-н Шубин.

– Чем могу-с? – не тратя время на расшаркивания, спросил тот.

Господин в цилиндре тоже не стал ходить кругами, распахнул плащ и открыл под ним большую жестяную коробку, висевшую на шее.

– Тут у меня бомба, которая сию же минуту разнесёт это здание и похоронит всех под обломками. Если вы не передадите мне деньги из во-он того несгораемого шкапа!

II

Кашкина разбудили бесцеремонной оплеухой. Он вытянулся во фрунт, начал оправдываться: виноват-де, на минуточку прислонился к деревцу да глаза прикрыл… И мысли не возникло рявкнуть «По какому праву?!» Мало кто отважится ударить человека в форме, если ему это не по чину. Городовой проморгался, оценил мертвенную бледность директора сберкассы и сразу все понял:

– Ограбили?

Шубин ничего не ответил, но кассир, маячивший за его плечом, кивнул. При этом впечатался лбом точнехонько в затылок начальника.

– Чего ты бодаешься… Скотина! – возмутился тот. – Беги в участок, скажи квартальному, чтобы мигом шел сюда со своими людьми… Постой, постой! Чучело… Контору-то запри. Растащат последнее!

Финансист глянул на серые тучи, наползающие с востока и грозящие скорым дождем. Поежился. Но лучше сто раз промокнуть, чем ответ за недостачу держать. Впрочем, обеих неприятностей не избегнуть, посему будет нелишне проявить рвение. Или хотя бы видимость рвения.

– А мы с тобой, сиволапый, пойдем грабителя догонять. Помчимся быстрее ветра! И так уж десять минут потеряли!

Кашкин застегнул мундир на все пуговицы.

– Чего же прежде не спохватились? Один свисток и я скрутил бы гада.

– Во сне? – огрызнулся Шубин. – Ты лучше не зли меня. Иди, справься у дворника, какой дорогой ушел господин в цилиндре.

Раздражение его происходило от одного факта: стыдно было признаваться в малодушии. Он ведь незнакомцу на слово поверил. Год назад вряд ли бы поежился от такой угрозы. Эх, да что говорить, год назад услышав про бомбу, никто и ухом бы не повел. Но в последнее время столько слухов ходит о проделках треклятых бомбистов. Взрыв там, покушение сям. В Петербурге по весне раскурочили особняк графа Шувалова, а в июле спрятали адскую машину на вокзале – рвануло так, что поезд с рельсов сошел. Тела убиенных прямо на перроне разложили, накрыли дерюгой, а жандармы об них спотыкались… Мудрые люди говорили: «Ну, то столица. До Москвы не доберутся, что им тут куролесить». А в прошлом месяце бунтари бросили бомбу в контору обер-полицмейстера. Пятеро погибших, две дюжины раненых. Тайного советника Чарушина увезли в больницу после ужасной контузии. Если уж такая жуть творится… Как в бомбу-то не поверить?!

Шубин гнал от себя мысль о том, что коробка на шее господина в цилиндре была пустой. Возможно, стоило побороться с грабителем или крикнуть городового. Но Иван Лукич категорически не хотел умирать, тем более – умирать болезненно, разлетаясь на мелкие кусочки. Поэтому выдал по требованию все деньги. И те, что успели собрать на новые корабли, и собственные фонды сберкассы. Самолично упаковал в гербовую бумагу, перевязал бечевкой для надёжности. А потом грабитель велел десять минут не двигаться с места и не шуметь. Кассир порывался звать на помощь, но директор останавливал: «Погоди, а ну-как сообщники „цилиндра“ за дверью ждут. С ножичками». Послушно терпели, поглядывая на часы. Выждали с запасом, одиннадцать, чтоб уж наверняка.

Подбежавший городовой доложил:

– Дворник видел, в Свиньинский переулок бандит свернул. Надо торопиться. Иначе дойдет до Хитровки и поминай, как звали!

Поспешили по следам хорошо одетого господина. Кучер, чинивший колесо экипажа, подтвердил:

– Агась. Был такой. Шел медленно, по сторонам не смотрел.

– А пакет в руках нес? – приплясывал от нетерпения финансист. – С гербовым орлом?

– Агась. Был такой. На вид увесистый.

– Куда направился?

– К церкви. Видите, впереди белые стены? Остановился, снял шляпу свою заморскую, перекрестился трижды. И дальше уж свернул в Подколокольный.

– Ей-ей, к Хитровке идет! Пропали денежки! И я пропал… Пропа-а-а-ал! – причитал Шубин.

– Не переживайте, догоним, – утешал Кашкин. – Давайте-ка поднажмем, Иван Лукич!

Городовой бежал, придерживая левой рукой саблю, а правой – фуражку. Следом, пыхтя и отплевываясь, катился пухлый директор сберкассы. Со стороны это выглядело презабавно. Встречные прохожие хихикали, но дорогу уступали, только у входа на Хитров рынок татарчата, играющие в ласи[1]1
  Московская уличная игра, популярная в те годы. Правила простые: водящий крутится на одной ноге, остальные подбегают и пытаются сорвать с него шапку. Кто сорвал – тот и победил. Но если водящий осалит нападающего другой ногой, тот занимает его место.


[Закрыть], кубарем покатились под ноги. Кашкин споткнулся, но сумел удержаться. Поймал одного из хулиганов за ухо.

– Ишь, шельмец! В кутузку захотел?

Чернявый мальчишка заголосил:

– Пусти, дядь! Больно! Чем я виноват-то?

Продолжая крутить ухо, городовой объяснил, обращаясь через голову постреленка к Шубину:

– Полюбуйтесь, Иван Лукич, какую каверзу эти бестии придумали. Роняют вот так прохожего. Тут же охают, ахают, помогают подняться. Отряхивают пыль с одежды. А заодно воруют деньги, часы, – все, до чего смогут дотянуться. Тем и промышляют.

Кашкин был, в сущности, неплохим полицейским, дело свое знал добре. Вот если бы еще поменьше ленился да не засыпал в карауле, давно бы выслужился в околоточные надзиратели. Он тут же учинил воришке допрос. Татарчонок сознался, что видел бородача в блестящей шляпе.

– Хотел в карман залезть, но ён зыркнул, аж сердце захолодело. Сверток? Да-да, ён на боку сверток нес. Локтём придерживал, никак нельзя было выхватить. Бежал я за ним до Трёх Святителей.

– Больших или Малых?

– Больших, дядь. Пусти ухо-то!

– Значит, говоришь, на Хитровку не завернул? – городовой насупил брови. – А не брешешь, часом?

– Чтоб мне хлеба не жрать! – мальчишка щелкнул ногтем по передним зубам. – Ён по переулку шел, а я следом. Проводил, почти до самого сада, но так момента и не улучил. Еле успел вертануться, а тут вы налетели.

– Ты мне разговорчики-то брось! Кто еще на кого налетел, – подзатыльник Кашкин отвесил крепкий, аж ладонь загудела. – Беги, и чтобы больше со своей ордой не бедокурил!

Шубин хотел дать мальцу монетку за точные сведения, сунул руку в левый карман, потом в правый, залез во внутренний, чуть не по локоть.

– Ограбили, – пролепетал он. – Как есть ограбили! Второй раз за день. Стой, гаденыш!

Но стайка карманников уже прыснула во все стороны, поди догадайся, кто улепетывает с кошельком.

«Ладно, пусть их!» – думал банкир на ходу, поскольку бежать уже не было сил. – «Снявши голову, о волосах не рыдают. Что там, в карманах было-то, рублей пятнадцать от силы. Бомбист же, подлец, унес почти двенадцать тысяч! Причем бумажными деньгами. Золотом и серебром лежало в кассе еще тысяч шесть, но он не позарился. Понятно, чтобы тяжести не таскать – там выходило не меньше полпуда! Сразу видно, с образованием грабитель. Крестьяне и работяги с фабрик, те в ассигнации не верят. Монету подавай, хоть мелкую, а чтоб звенела!»

Он остановился, задохнувшись от быстрой ходьбы и шальной мысли.

«Кстати… Никто пока не знает, что грабитель оставил кучу денег. Может поживиться, за его счет? Прикарманить остаточек?»

Шубин покачал головой и снова пустился в погоню.

«Нет, вздор! Это же с кассиром придется делиться. Иначе выдаст, мелкий гнус! Но если пополам забрать, все равно по три тысячи выйдет на брата. Стоит рискнуть? Заманчиво…»

Он сбился с шага, задышал быстро и судорожно, словно вот-вот свалится замертво.

«Нет, пустое. В сберегательной кассе уже вовсю протокол составляют, а значит никак не можно украсть. То есть, можно, конечно, но придется еще на долю квартального отложить, да городовым отсыпать. Не так много в итоге достанется, чтоб на каторгу за это идти. Да и со службы попрут непременно».

Финансист припустил вслед за Кашкиным, который уже сворачивал за угол.

«Хотя, скорее всего и так попрут, деньги ведь собирались на укрепление флота по личному указу императора. Сгорел, сгорел Шубин!»

– Иван Лукич, – отвлек его от мыслей полицейский, – это что же получается? Грабителя я, хоть и мельком, но разглядел. Одежда у него как у посетителей ресторана на Охотном ряду или оперы какой. По походке, по осанке, по всему выходит, что благородных кровей. С чего же на грабеж сподобился? Налетчики-то обычно костюмчик носят неброский, серенький. А этот – в цилиндре, его ж за версту видно! И на кой ляд солидному господину по скользкой дорожке идти?!

– Много ты понимаешь! – огрызнулся Шубин. – Среди солидных господ встречается больше ворья, чем промеж босяков на Хитровке. Прибавь шагу, увалень!

Они приближались к Кокоревскому саду. Сто лет назад его разбил на холме какой-то подзабытый князь, чтобы в гордом одиночестве любоваться видом на Кремль. Потом по его завещанию здесь устроили пансион для отпрысков дворянских фамилий. А недавно имение выкупил купец Кокорев, открыл тут гостиницу и пускает в сад всех желающих. «А как сделаешь что-то для людей, тут и конец всему!» – подумал директор сберкассы. – «Уже и лестница на холм обветшала, и каменные ступени трещинами пошли, рассыпаются под ногой. Зато все эти новоявленные социалисты рады радешеньки: всегда было только для дворян, а теперь всякий может зайти и нагадить. Обязательно нагадить, именно потому, что не дворяне, а варвары. Вот сначала садик, потом и вся империя падет под их грубым напором. Ох, беда, беда. Может и вправду взять оставшиеся деньги и сегодня же бежать в Женеву? Пока не поздно…»

– Вот он! Попался! – прокричал городовой, опередивший задыхающегося Шубина на семь ступенек.

Когда финансист поднялся на верхнюю площадку, глазам его открылось невероятное зрелище. Возле цветочной клумбы сидел грабитель. Привалился спиной к подножию каменной чаши, цилиндр откатился на пару шагов, но он этого не замечал. Отрешенно смотрел на жестяную коробку, которую держал на коленях. Куда подевался былой апломб, с которым этот тип вошел в сберкассу? Сейчас он больше всего напоминал человека, сбитого резво скачущей лошадью. Бандит даже не поднял на них глаза, все смотрел на бомбу и шептал себе под нос:

– Обманули… Они меня обманули.

Но самое странное, а для Шубина это оказалось еще и самым страшным, – свертка с деньгами нигде не было.

III

К вечеру снова обрушилась непогода. Дождь в одно мгновение смыл солнце за горизонт, только что высушенные бульвары и подворотни утонули в серой слякоти. А вслед за ними зябко задрожали парки и сады, включая Кокоревский, где дежурили Кашкин и два его сослуживца.

– Вот ты, Мартын, ноешь и ноешь. Зачем, дескать, мы тут кулючим… А нам доверена охрана места про-из-шествия, – героя дневного задержания поначалу хотели представить к награде, но когда узнали, что он проспал момент ограбления и денег потом не нашел… Сослали в ночной караул, и это Кашкин еще легко отделался. – Завтра ждут следователя из Петербурга. Особо важного! По телеграфу в Охранное отделение сообщили про бомбу, а оттуда ответ пришел: стеречь пуще глаза места про-из-шествия и задерживать любого, кто ночью сунется. Для выяснения, значится.

– Так-то оно так, но лучше бы нам дежурить в сберкассе, – Мартын, невысокий юнец с заячьей губой, кутался в черный клеенчатый плащ с капюшоном. – Под крышей. В тепле и сухе.

Третий полицейский, Евсей, краснорожий крепыш из бывших крепостных, курил дрянную махорку, прикрывая самокрутку ладонями от дождя и ветра.

– А что же, непременно нужно ждать шишку из столицы? – покашливая, спросил он. – Нешто сами не справимся?

– Хрен знает, – пожал плечами Кашкин, – может справимся, а может и нет. Но раз в деле замешаны бомбисты, значит оно сразу какое?

– Известно какое. Политическое.

– О! А значит, без особого следователя никак нельзя!

Городовым полагалось патрулировать сад, обходить его по периметру каждые полчаса, а в остальное время контролировать лестницу, смотровую площадку и зону отдыха. Но в этом углу, где сплелись кроны больших деревьев, было тихо и почти не капало. Потому все трое тут и стояли. А выйдешь из укрытия, пиши пропало! Промокнешь насквозь, да еще и за шиворот натечет…

– Ты признавайся, как с бомбой справился! – Евсей толкнул приятеля в плечо, нарочно, чтобы тот охнул.

Историю эту Кашкин пересказывал уже трижды, но с каждым заходом она обрастала новыми, уже совершенно фантазийными деталями, поэтому слушать не надоедало.

– Ну как… Открыл я, значится, жестянку. Надо же посмотреть, вдруг там бомбы никакой и нет. А она есть. На первый взгляд, как холодец из свиных мослов. На самом донышке склянка тоненькая и к ней две гайки привязаны. Чуть встряхнешь, стекло лопнет и этот студень взорвется. Погибнем все неминуемо! Помощи ждать неоткуда. Грабитель в полной прострации от страха. Директор ограбленный за сердце хватается, блеет что-то про деньги. Взял я жестянку эту и понес тихонечко, шаг за шагом… Смотрю вокруг – бабы, дети. А мне как назло чихнуть захотелось. Свербит, что у девицы на выданье. А как тут чихнешь, ежели от любого сотрясения эта зараза взорвется.

– Ну?

– Вот тебе и ну! Полверсты тащил, в любую минуту жизнью рисковал… – тут городовой закатил глаза к небу, хотя в темноте это смотрелось не слишком эффектно.

На самом деле все было не совсем так – бомба по-прежнему висела на шее у грабителя, а Кашкин его лишь конвоировал, чтобы не сбежал. Но если человек врет часто и нагло, то и сам в какой-то момент начинает верить в собственные россказни.

– Пришел на набережную, вижу – лодок нет, пустая Яуза. Размахнулся и кинул бомбу на середину реки. Она чуток побулькала и взорвалась под водой. Такая волна поднялась, меня на берегу с головой накрыло. Насквозь промок, хотите – пощупайте.

– Ливень же, – затянулся самокруткой Евсей. – Все мокрые.

– Не скажите. Меня промочило до исподнего!

– Может ты от страха исподнее-то промочил, – хохотнул Мартын. – А нам щупать предлагаешь…

Помолчали. Кашкин насупился, вроде как от обиды, но остальные понимали, что это только поза и вот-вот последует продолжение. Оно и последовало.

– Коробка-то два пуда весила, – заговорил городовой, потирая шею. – И ещё толстенная цепь на ней. Пока дотащил, плечо себе вывихнул.

– Два? Ты же всего час назад говорил, что пуд, – срезал болтуна Евсей.

– А хоть бы и пуд, – не смутился тот. – Все одно тяжелая.

– Как же ее грабитель на шее таскал и вообще не сутулился?

– Ты еще определись, куда бомбу кинул, – уточнил Мартын. – То говорил, в Москву-реку, а теперь, выходит, в Яузу?

– А эта… Мы до Устьинского моста дошли. Там же стрелка, две реки сливаются. Обшибся в прошлый раз, братцы.

– Просто враль ты, стыда не ведающий, – без всякого осуждения приговорил Евсей, затягивая новую самокрутку. – А мне знакомец сказывал давеча, что пока ты тащил бомбу, на набережную успели прискакать два сапера из артиллерийского батальона. За ними послали, как только кассир тревогу поднял. Аль нет?

– Подумаешь, саперы…

– Они-то бомбу открыли. Со всеми осторожностями, чтоб не рванула. А ты отбежал подальше, рухнул на колени, рыдал, молился.

– Молился. А чего же плохого-то в молитве?

– Перетрухнул ты неслабо, выходит, а взрывчатка оказалась фальшивой.

– Как? – ахнул Мартын.

– Так, – хитро прищурился Евсей. – Наш герой не случайно холодец поминал. Им коробку и наполнили, издали похоже на гремучий студень, но армейские понюхали и зараз уяснили, что это не бомба вовсе, а шутиха. Опасности никакой! Поэтому ни в сберкассе, ни в саду, ни в реке ничего бы не чебурахнуло.

– Проведал, значится… Зачем же меня три раза пересказывать просил? – засопел Кашкин.

– Уж больно красиво брешешь. Заслушался невольно.

– Погодите, я не понял, – юнец с заячьей губой нервно сглотнул. – Ежели это розыгрыш, зачем же следователь едет из Петембурга?

– Небось не успели предупредить. Он сорвался в Москву, а как доберется, тут и огорошат: зря торопились, ваш-бродь! То-то разозлится столичный чин. Заорет: «Подать сюда Кашкина, тудыть-растудыть! Сто плетей ему за ложную тревогу! А лучше все двести, чтоб и другим в назидание!»

– Братцы, да как же ж… Я же своими глазами… А вдруг сперва там как раз бомба была, но я помолился и Господь милосердный превратил взрывчатку в холодец?! Он умеет! Он воду в вино превращал, что ему стоило нас спасти. Вокруг ведь бабы, дети…

– Хорош заливать! – набычился Мартын.

– Ты это дождю скажи! А то мокнем тут, как три сосны на Муромской дороге.

– Погодите-ка, – насторожился Евсей, отбрасывая окурок. – На лестнице… Крадется кто-то.

Мартын испуганно оглянулся.

– Тьфу ты, черт! – он сбросил капюшон и прислушался. – Вроде тихо. Небось, шавка бродячая забежала, а как нас услышала – прижухла.

– Может шавка, – Евсей всматривался в темноту. – А может и черт.

– Так пойди, проверь.

– Цыц! Раскомандовался он тут. Молод еще, сам и сбегай.

Юнец с заячьей губой шагнул под проливной дождь и тут же вернулся обратно.

– А может, вместе, а? – умоляюще протянул он.

– Боязно одному? – хмыкнул Кашкин. – То-то! На словах все смелые… Ладно, пойдемте вместе. Гуртом и черта бить легче. Да и по уставу положено!

IV

В это же время, примерно в пяти верстах от промокшего сада, на Пречистенке, из закрытого экипажа вышли два господина в нелепых шляпах. Пробежались, перепрыгивая лужи, чтобы поскорее оказаться под навесом. Здесь выяснилось, что тот, который носил покосившийся цилиндр, – это финансист Шубин. Второй же, одетый в шинель почтмейстера, сбивал дождевые капли с архаичной черной треуголки, украшенной желтым пером.

– И вот представьте, Иван Лукич, – продолжил он разговор, начатый в карете, – поспорили мы с полковником Ковничем, кто на охоте больше фазанов настреляет. Я предъявляю трех, а у него семь, такая вот пропорция… Проиграл, и сорок дней вынужден носить на голове это старье. Неудобно, прохожие на улицах хихикают, дети кричат «прусак»! А самое неприятное, набирается в шляпу дождевая вода. Поклонишься, при встрече, миленькой девице и тут ей водопад в лицо.

Директор сберкассы не прислушивался к этим словам, погруженный в мрачные мысли. Надежды спастись от сурового наказания уже практически не осталось, поэтому шёл он задумчивый и растерянный, как агнец на заклание. Его спутник толкнул дверь третьего нумера.

– Входите, не заперто.

Жилец, несмотря на поздний час, бодрствовал. Сидел у стола, что-то быстро писал. Увидев, как заколебались от сквозняка огоньки свечей, поднял голову.

– Митя, я сразу понял, что это ты, – радушно протянул хозяин, вставая навстречу гостям. – Никто иной без стука не приходит.

– Лишний раз стучать – соседей будить. А ты опять чью-нибудь чистую душу в пепел обращаешь? – почтмейстер указал на исписанные листы. – Сжигаешь на костре критики, словно Великий Инквизитор?

– Нет, не то. Это письмо издателю, который сомневается, стоит ли издавать свежий роман monsieur Верна, французского сочинителя. Конечно же, я эту идею горячо поддерживаю. Вот послушай, – он схватил лист бумаги и стал читать с середины, – «писатель умеет не только подать в сюжете загадку, которую так важно иметь в хорошем романе, к тому же он насыщает книги подробными сведениями из области географии, зоологии, химии и истории. Поистине, от одной книги „Таинственный остров“ современным гимназистам выйдет больше пользы, чем от всех реформ графа Толстого[2]2
  Это не тот граф Толстой, о котором все сейчас подумали. Дмитрий Андреевич Толстой, министр народного просвещения Российской империи с 1866 по 1880 годы.


[Закрыть]!»

– Напрасно ты про графа вставил, да еще так язвительно. Этак тебя мигом в вольнодумцы запишут, – предупредил Митя, и тут же вспомнил о цели визита. – Ох, голова дырявая! Мы же к тебе не просто заехали. Позволь рекомендовать тебе г-на Шубина, Ивана Лукича. Директора сберегательной кассы. Мы вместе в Сандунах паримся. И вот он приезжает на ночь глядя, кричит: «Беда, кошмар, срочно сведи меня со знаменитым сыщиком Мармеладовым!»

– Давно ли я успел знаменитым стать? – поморщился критик. – Подумаешь, помог разобраться с Пиковым тузом, а уже и сыщик!

– Благодари газетчиков. После статей в «Ведомостях», да в прочих листках для чтения, вся Москва гудит. В какой трактир не зайди, до сих пор судачат про то, как ты одной рукой скрутил душегуба из Нескучного сада, а другой рукой прихлопнул богатеньких развратников из общества Двойной розы. Спроси любого, скажут: проницательнее Мармеладова человека нет!

Финансист, робко топтавшийся в дверях и делавший лужу натеками с плаща, будто ждал именно этих слов. Выскочил на центр комнаты, озираясь как загнанный заяц. Бросился на колени.

– Ба-а-атюшка-а! Христом-богом заклина-а-аю, – заголосил Шубин. – Я человек не шибко богатый, но к завтрашнему дню… По знакомым соберу… Триста рублей дам! Умоляю, отыщите украденное. Иначе в Сибирь. В Сиби-и-ирь…

Силы покинули его и, распластавшись на полу, дважды ограбленный чиновник потерял сознание.

– Давай перенесем твоего знакомца на диван, – Мармеладова вышел из-за стола, не выказав удивления. – Ух, тяжелый какой. Ростом не велик, а пудов пять весит, минимум… Чего это с ним?

– Его имя давно уже на заметке у полиции. Шубин начинал конторщиком в рязанском банке, у Стрыкова.

– Это который Стрыков? – переспросил сыщик. – Не тот ли, что обещал удвоить вклад любого человека всего за год?

– Он самый, – кивнул Митя. – И ведь удвоил, а многим утроил капиталы. Первые два года щедрейший процент выплачивал. Оттого и слух о чудо-вкладах разлетелся по всей Империи. Без газетной хвалы и рекламных плакатов. На третий год в его закрома хлынули миллионы рублей, в том числе и казенных денег. Всем захотелось несметных богатств. Тут-то Стрыков набил мешки ассигнациями и сбежал в Швейцарию, а подручных своих оставил на растерзание толпе и закону.

– Стало быть, Шубин под раздачу попал?

– Нет, ему повезло. За месяц до грандиозного обмана Шубин получил расчет и уехал в Москву. Устроился в сберегательную кассу. Но когда золотой пузырь лопнул, ему досталось за прежние связи. На допросы таскали, свидетелем в суде выступал. И вроде бы помогал следствию, а все одно репутацию загубил. Клеймо по гроб жизни… Это нам с тобой знакомо.

– Да уж… Но выслужился же твой Шубин до директора.

– Семь лет честного труда. Завел семью и привычку к некоторой роскоши. Не высшего сорта, но на баню, водку и лососину вполне хватало. И тут новая пропажа денег. Не мильёны, но тоже немало. Сразу вызвали пред строгие очи, припомнили былое: «А, вы же тот самый, стрыковский?!» Вот и начались припадки от нервов.

Мармеладов распахнул дверь и гаркнул в коридор:

– Серафима! Неси воды в плошке, да поскорее!

Растрепанная баба, в полинявшей хламиде, наброшенной поверх ночной рубашки, появилась на пороге с недовольным фырканьем.

– Ишь, язвец! Сызнова писателя до обморока довел? Говорила я тебе, мягче надо с людьми-то, трепетнее надо. А ты, как обычно.

Ворчание оборвалось по двум причинам. Служанка увидела Шубина, с первого взгляда оценила его костюм и поняла, что русские писатели столько зарабатывать не могут, тут высокий чин брякнулся без сознания, а значит, дело серьёзное. Кроме того, она разглядела Митю, стоявшего у окна – широкоплечего усача с пламенеющими глазами. Покраснела от смущения за свой затрапезный вид, грохнула на стол миску с водой и выбежала из комнаты.

Через пять минут вернулась в темно-синем сарафане, с заплетенной наспех косой. Эта перемена мало что изменила: как ни старайся, а не спрячешь вытянутое книзу, будто оплывшее, лицо или фигуру, напоминающую каплю – узкие плечи и, напротив, слишком широкие бедра. Серафима не считала себя красавицей, но зато знала короткий путь к сердцу любого мужчины, поэтому держала в руках поднос.

– Не желаете ли чаю, господа хорошие? – щебетала она. – Бараночки, еще теплые, мягонькие, но при этом хрустят отрадно. Варенье из гонобобеля[3]3
  Голубика (устар.)


[Закрыть], а туточки сахар колотый.

– Спасибо, Симуня, ты просто ангел! – Мармеладов укладывал смоченный носовой платок на лоб финансиста. – Надо почаще приглашать в гости Митю, иначе не видать мне сахара. Он мужчина казистый, отставной гусар и, скажу тебе по секрету, имел успех у придворных дам! Да, представь себе, недавно добился благосклонности одной из фрейлин…

Почтмейстер при этих словах выпрямился, втянул живот, а Серафима побледнела и опустила голову.

– Бурный роман закончился плачевно. Прекрасная Катерина дала ему отставку и сразу после Покрова обвенчалась с юным дворянином из Герцеговины. Известно ведь, что женская ласка да морская затишь равно ненадежны…

Теперь уже Митя помрачнел и отвернулся, а служанка засияла, как начищенный самовар.

– Но все это дребедень. Обморочный приходит в себя и дальнейший разговор будет крайне далек от амуров и прочих глупостей. Ступай, душа моя. Ступай!

– Ежели захотите еще чего, только кликните, – обращалась она ко всем присутствующим, но взгляд ее завяз в завитых митиных усах. – Я рядышком.

На этот раз поставила поднос очень аккуратно и выплыла за дверь, кружась, словно в хороводе.

– Доволен? – буркнул почтмейстер. – С утра такое чудесное настроение у меня было. Нет же, расшевелил рану сердечную.

– Это, чтоб быстрее заживала, – Мармеладов схватил кусок сахара и громко захрустел. – Однако нам пора перейти к загадочному делу г-на Шубина!

Стонущего финансиста усадили поудобнее, отпоили горячим чаем, после чего он пересказал историю, свидетелями которой читатели стали чуть ранее. Добавил известную лишь ему деталь: казенная карета за собранными пожертвованиями должна была прибыть в понедельник, то есть время рассчитано идеально. На день раньше грабитель взял бы вполовину меньше денег, на день позже в кассе уже ничего бы не осталось.

– Все говорят – бомбист, бомбист, – вздохнул Иван Лукич. – А он этой жестяной коробки боялся до одури. Как повесили на шею, так и ходил, словно бык с колокольчиком. Извозчика не взял, пешком шел, потому что от малейшего сотрясения…

Тут он выкрикнул:

– Буу-уммммм!

Митя вздрогнул, пролил чай на пол и принялся ругаться на все лады. Из невнятных обрывков, которые тонули среди проклятий, сложилась более или менее понятная фраза:

– Откуда же у него бомба взялась?

Директор сберкассы изложил историю, записанную в полицейский протокол со слов господина в цилиндре. Будто бы рано утром того же дня в его квартиру на Покровском бульваре ворвались три дюжих молодца. Описание дал подробное: лысый амбал в красной рубахе, худощавый брюнет, годами еще мальчишка, и третий – одноглазый. Все с револьверами! Достали из мешка бомбу и силком надели бедолаге на шею. Дали четкие инструкции: ограбишь такой-то банк, принесешь деньги туда-то. Тогда снимем с тебя жестянку. А пойдет что не так…

– Буу-уммммм!

– Прекращайте это представление, Иван Лукич! – возмутился почтмейстер. – Право слово, излишняя демонстрация. Вы рассказывайте, как на деле вышло.

А вышло премерзко.

В Кокоревском саду, – где и было условлено, у центральной клумбы, – ожидал господина в цилиндре один из бандитов. Тот, который с повязкой на глазу, как у пирата. Вырвал он сверток с деньгами и убежал, не говоря ни слова, запрыгнул на ходу в извозчичью коляску. В каком направлении поехал «пират» подневольный бомбист не заметил, он просто сел и стал ждать, что произойдет…

Шубин уже набрал в грудь воздуха, чтобы в третий раз проорать «Буу-уммммм!», очевидно, это его как-то успокаивало. Но бдительный Митя кашлянул в кулак, пресекая безобразие.

– Бомбу мы решили сбросить в реку, от греха подальше. Кто-то сказал, что читал в газетах подобную рекомендацию. В этом случае взрыв будет не таким мощным. Обойдется без жертв и разрушений. Пошли к Яузе…

– Кто читал? – уточнил сыщик.

– Ох, я не помню. Но точно не городовой, этот, поди, и читать-то не умеет. А я газеты не люблю, изредка финансовые отчеты просматриваю.

– Выходит, идею подсказал сам бомбист-невольник, – подытожил Мармеладов. – А почему же он еще до ограбления не сбросил бомбу с первого же моста? Мог освободиться, не пришлось бы грабить сберегательную кассу!

Шубин мелко закивал, соглашаясь:

– Верите ли, я о том же подумал. Вопрос ему задал в полицейском участке, а он ответил: «Боялся, что следом крадутся те самые молодчики с револьверами». Это состояние мне как раз очень понятно, сам в нем пребывал. Поначалу казалось, что грабитель у нас в конторе был дерзок и говорил довольно презрительно. А потом уж понял – это от страха. Он даже цилиндр свой обронил в саду, а потом и не вспомнил ни разу. Я же, наоборот, надел его на голову, думал – улика, не в руках же носить. А после напрочь забыл. Вспомнил, когда уже к вам в карете подъезжали.