Текст книги "Юноша с ландышем (сборник)"

Джинни и мисс Торнтон

I

С вечера Джинни до одури напрыгалась через мяч, безжалостно молотя им об стену приютской прачечной, наелась крупяного супа и уснула как убитая, а на другой день, после утренней гимнастики и завтрака, ее отправили в комнату кастелянши переодеваться, – только тут она поверила, что навсегда покидает Черити-хауз. Джинни и так задержалась дольше положенного срока. Ее подруги уехали сразу после выдачи аттестатов: Лаура – во Францию, к замужней кузине, а судьбой Энн изъявила желание заняться богатая родственница. Будущее других девочек представляло собой печаль и заботу начальницы приюта, прозванной за редкие душевные качества Коброй. Несмотря на свою мрачную репутацию, мисс Коббетт была справедлива и беспристрастна. Отправляя воспитанниц «в вольное плаванье», она всецело полагалась на провидение, а потому устраивала их в алфавитном порядке. Так, воображала Нора Аткинс получила место гувернантки в доме эсквайра, милашку Сьюзен Бакстер взяли компаньонкой к пожилой парализованной леди, застенчивой тихоне Оливии Готсол суждено было учительствовать в бедном пьющем приходе, затерянном среди малярийных болот Хандред-оф-ху, потом еще поступила пара запросов из Шотландии, а Джинни, словно заколдованная, осталась не у дел, – напрасно начальница ругалась с почтальоном, обвиняя его в утере писем. Джинни совсем не унывала. Она надеялась, что ей выпадет лучший фант, и думала себе: «Уж если нянчить оболтусов, то во дворце индийского раджи или на далеких островах, где закатное солнце золотит верхушки финиковых пальм, – не век же в Англии сидеть!» Правда, мисс Коббетт часто грозилась, что в рекомендательном письме без обиняков расскажет о лазаньях Джинни по деревьям, катаниях на портьере, которая однажды сорвалась вместе с гардиной, чудом не сгубив озорницу, и других проделках, дабы не вводить почтенных господ в заблуждение относительно ее нрава. Джинни верила: начальница вполне на это способна. У них были давние счеты. На случай неповиновения в приюте имелся Крысиный чулан, слывший местом гиблым и пропащим, и все девочки ужасно боялись туда попасть. Будучи его завсегдатаем, Джинни знала, что никаких крыс там нет, зато в корзине со старым тряпьем регулярно котится всеобщая любимица – пушистая кошка Боудикка. Тем не менее, когда ее туда вели, она вопила, не жалея глотки, упиралась, садилась на пол и потом, раздираемая негодованием, яростно пинала дверь. «Злюка, злюка!» – доносилось из чулана, а кому понравится такая нелестная правда?

Джинни пробыла в приюте все лето, наслаждаясь положением единственной выпускницы. Младшие обожали теперь только ее, наперебой предлагали услуги по стирке чулок и чистке ботинок, из-за нее ссорились и дрались. Особенно свирепствовала Рокси, напористая девчонка с торчащими, как у кролика, передними зубами. Она присвоила себе Джинни по принципу «Кто наглый – тот везучий» и решительно отшивала соперниц. Так и зазнаться недолго, но в конце сентября мисс Коббетт получила письмо от патронессы школы Святой Терезы, куда срочно требовалась учительница начальных классов. Конечно, это не Индия, а пригород Лондона, но Джинни все равно обрадовалась. Она давно хотела жить своим умом, а приют с прескучными нравоучениями Кобры и монотонным брюзжанием мисс Абнер надоел ей хуже горькой редьки. Когда выяснилось, что ехать к месту службы Джинни не в чем, воспитательница проявила необычайное великодушие, пожертвовав ей отрез коричневого сукна, который берегла на случай помолвки: а вдруг она кого-нибудь повстречает – чем черт ни шутит. Ткань, много лет пропылившаяся в сундуке, была сильно трачена молью, но кастелянша изловчилась и выкроила-таки платье. На примерку Джинни всякий раз звали в разгар интересной игры, к тому же мисс Абнер была ревнива и придирчива: она очень боялась, что тетушка Пэгги все испортит. Джинни уныло слушала их пререкания и по возможности быстрее старалась убежать во двор, но сегодня все было иначе. К горлу подступил горький комок при виде родного клетчатого платья, одиноко висящего на спинке плетеного кресла. Когда-то оно, как попона, доставало Джинни почти до щиколоток, потом ее ноги стали стремительно расти и платье неоднократно удлинялось. Оно впитало в себя дух подвигов и приключений. В нем Джинни караулила призрака на монастырском кладбище, обследовала заброшенную скотобойню, воевала с бродячим бешеным псом – да всего и не упомнишь. А сколько раз она, исполненная гордой решимости, вступала в нем в Крысиный чулан, сосчитать вообще невозможно. Кастелянша встряхнула его, окинула колючим, словно репейник, взглядом и сказала: «А оно – ничего, еще послужит. Я думаю, Мэдж придется впору. Надо только локти залатать».

С волосами пришлось помучиться. Прямые и жесткие, они дерзко топорщились, ершились, не желали собираться в благопристойный узел. Так же безуспешно наставницы пытались все эти годы усмирить бунтарский нрав Джинни. Наконец тетушка Пэгги расчесала их на прямой пробор, закрутила в две рогульки у висков и даже водичкой сбрызнула для пущей гладкости, а воспитательница куда-то ушла, но вскоре вернулась. Она решила подарить Джинни серебряные шпильки с розочками. Мисс Абнер считала их шедевром ювелирного искусства, закалывала редко, только по праздникам, а потому, украсив прическу Джинни, не могла налюбоваться результатом. И вот высокое мутное зеркало отразило таинственную незнакомку, чьи острые плечи торчали крылышками, а тонкая талия, подчеркнутая замшевым поясом, напоминала черенок швабры. Джинни обомлела: неужели это – она, до чего хороша – аж смотреть больно! Тем временем девчонки во дворе занимались своими делами: прыгали через веревочку, пекли пирожные из песка, поливали их жидкой грязью, заменяющей шоколадную глазурь, чертили на тропинке классики. Алекс возилась в клумбе, а Мэдж копала обводной канал вокруг роскошной лужи и размышляла, как бы измерить ее глубину. Джинни окликнула их с крыльца:

– Эй, кочерыжки обглоданные!

Она называла так младших подруг с тех пор, как ее, готовя к выпуску, впервые не остригли. Мэдж подняла голову и от изумления открыла рот.

– Смотри, как бы муха не залетела! – сказала Джинни насмешливо.

Она и знала, что все потрясутся. Чего стоила одна только лиловая дорожная накидка! А новая соломенная шляпка, задорно сидящая на прилизанной голове! К тому же она держала замечательный пустой саквояж, который воспитательница вручила ей для пущей солидности. Немудрено, что девчонки смотрели на нее, словно завороженные.

– Вот так Джинни!

– Красавица!

– Богиня!

– Просто королева!

Алекс дотронулась до ее пышной юбки, за что тотчас же получила звонкую оплеуху от Рокси.

– Джинни моя мама, а не твоя. Твоя – Лаура! Забыла уговор? Ну так я тебе напомню!

Та не посмела возражать и покорно отступила. Младшие воспитанницы приюта поделили между собой старших, и согласно уговору ее мамой, действительно, считалась Лаура. Она уехала еще в начале лета, когда зацветала хилая черемуха, и Алекс очень по ней скучала, но Рокси была неумолима.

…Провожать Джинни вышел весь приют. Кухарка Исла, по прозванию Морковка, теребила фартук и причитала:

– Дева Мария, до чего же быстро летят годы! Давно ли малютку Джинни принесли сюда в корзинке из-под овощей? Как сейчас помню: это случилось дождливой осенней ночью.

Мисс Абнер охорашивала Джинни, давала нудные советы, благополучно пропускаемые ею мимо ушей. Ослепленная своей красотой, она держала себя с достоинством, какого вполне хватило бы на четырех принцесс крови. Наконец появилась Кобра. Она была высокая и грузная, лиф черного бессменного платья обтягивал талию внушительного объема: в ее корсете могли бы поместиться две, а то и три Джинни. Без того далекое от идеала лицо начальницы портило презрительное, вечно чем-то недовольное выражение, но сегодня властный голос мисс Коббетт прозвучал непривычно глухо и печально:

– Джинни, попрощайся с теми, кто растил и оберегал тебя.

Джинни обняла всех наставниц, и Ислу, и кастеляншу, когда же дошла очередь до мисс Абнер, та полезла в карман за носовым платком. Джинни не понимала, почему она плачет, ведь все так хорошо! Отъезд совсем ее не огорчал, и ей было от этого даже немножко совестно. Маленькие почитательницы Джинни знали, что она терпеть не может плакс, и из последних сил крепились.

– Теперь пойдем, тебя ждет почтовая карета.

За старой скрипучей калиткой бушевал огромный, неуемный мир, полный веселья и чудес, и они направились туда.

– Вот ты и выросла, Джинни, – сказала мисс Коббетт.

Джинни побаивалась начальницу, хотя и любила прихвастнуть в приватной беседе, что ей на Кобру начихать. Она напряглась и приготовилась слушать отповедь о том, почему надо каждый день чистить зубы, мыть шею и уши, а грызть ногти, наоборот, нельзя.

– Легкой жизни я тебе не обещаю, – вдруг произнесла мисс Коббетт (и Джинни с интересом навострила уши), – как бы ни были самонадеянны состоятельные особы, с которыми тебе предстоит иметь дело, знай, что ты не уступаешь им ни умом, ни красотой, ни характером, только средствами, в чем нет ни их заслуги, ни твоей вины. Помни об этом, Джинни, и никогда не теряй себя.

В недобрых глазах мисс Коббетт, похожих на стеклянные пуговицы, блестели слезы, и Джинни впервые стало жаль ее. Она хотела сказать в ответ что-то очень важное и светлое как солнце, но не сразу собралась с мыслями, а потом было поздно.

…Джинни ехала в почтовой карете. За окном мелькали поля, сеновалы, каменные изгороди ферм и до кустика знакомые, исхоженные холмы, а под самым ее сердцем было спрятано рекомендательное письмо. В нем лукавым слогом говорилось о некой благонравной юной мисс, отличающейся примерным поведением, глубокими знаниями, радением к наукам и безупречными манерами.

II

– Ну наконец-то, мы вас уже заждались, – патронесса школы Святой Терезы мисс Николсон была в сильном раздражении.

Джинни хотела объяснить ей, что их кастелянша вовсе не копуша: она долго возилась с платьем, желая сшить его как можно лучше…

– К работе приступите завтра, – оборвала ее мисс Николсон, – Будете вести во втором классе грамматику, арифметику, ботанику, этикет и рисование. В ваши обязанности также входит следить за детьми на переменах, гулять с ними и водить в трапезную. Вы сможете поддерживать образцовую дисциплину?

Джинни робко кивнула.

– И еще, я надеюсь, вы понимаете: место в нашей школе – большая честь для безродной девицы. Мисс Коббетт, очевидно, считает вас самой достойной своей воспитанницей. Так постарайтесь же не ударить в грязь лицом!

Джинни пылко заверила, что постарается.

– Жить вы будете в восточном крыле, в комнате номер четырнадцать, с двумя молодыми учительницами. Служанка вас проводит.

Номер комнаты совпадал с годами Джинни, и она увидела в этом доброе предзнаменование, а ее новые соседки оказались очень милы.

– Спорим, что завтра ты будешь реветь! – заявила одна из них.

– Вот еще! В жизни нюни не распускала. Не на ту напали, – огрызнулась Джинни.

– Тебе какой дали класс? второй? Ах, это еще совсем малышки! Но зубки у них острые как у пираний – съедят в одночасье и не подавятся, будь спокойна.

«Может, они нарочно меня запугивают, но зачем им это?» – подумала Джинни, и ей сделалось не по себе.

Вторая девушка, словно угадав ее мысли, одернула расшалившуюся подругу:

– Памелла, как тебе не стыдно задирать новенькую? С детей дурной пример берешь. Класс и правда не из легких, – обратилась она к Джинни, – ленивый, распущенный, шумный и склонный к каверзам.

– А обуздать его невозможно, потому что в нем учится Глория Николсон, племянница патронессы, – добавила Памелла.

– Но не робей, ты учительница, а значит, главная! – сказала Шарлотта.

– Чепуха, главная там Глория, неужели ты этого еще не поняла? Все девчонки у нее под каблуком, прыгают на задних лапках, так же трусливо и тупо, как наставницы перед ее чванливой тетушкой.

Шарлотта ущипнула Памеллу за руку и состроила зверскую гримасу: прикуси, дескать, язык, а сама поспешила перевести разговор в другое русло.

– Что мы, на самом деле, все о школе, да о школе? Так и в старых девах застрять недолго! Лучше открой нам секрет, милая Джинни, есть у тебя сердечная привязанность?

– К чему?

– Ни к чему, а к кому – ясное дело, к молодому человеку! Вот Памелла у нас, представь себе, влюблена, причем не без взаимности. Тебе, наверное, ужасно интересно, в кого? – заговорщически прошептала Шарлотта. – В нашего фельдшера. А ты еще не повстречала своего принца?

– Нет, – честно призналась Джинни.

– Не может быть… Ну да, конечно, ты нам еще не доверяешь, – притворно огорчилась Памелла. – А вообще, мы так дружны, так ценим искренность и терпеть не можем скрытных лицемерок, но ты ведь не такая, правда, Джинни?

Всю ночь Джинни снились ученицы, мечущиеся вокруг нее в дикой бесовской пляске, и тревожное утро не принесло ей утешения.

– Не вздумай ссориться с Глорией – зараз из школы вылетишь. Она наговорит на тебя как на мертвую, а патронесса ей поверит: невинное дитя, видите ли, врать не может. Мисс Николсон считает, что ее племянница – сущий ангел, – ухмыльнулась напоследок Памелла.

– А будешь к ней подлизываться, она тебе такую жизнь устроит – сама сбежишь, – сказала Шарлотта.

– Что же мне делать?

Ответом ей стали лишь быстро удаляющиеся шаги. Джинни знала: бежать ей некуда, и чувствовала себя так, будто готовилась пройти по канату, натянутому над городской ярмаркой, под глумливые возгласы и смешки разномастной, равнодушной публики. Девицы же, оставшись вдвоем, обсуждали новое приобретение патронессы.

– Ну как она тебе? – холодно улыбнулась Шарлотта.

– Бледная, словно русалка, а подбородок вроде упрямый. Может быть, она с ними все-таки справится? У меня уже мочи нет рваться на два класса.

– Что же, посмотрим, кто кого.

Спускаясь по лестнице, Джинни со знанием дела приноровилась к перилам, широким, гладким, судя по всему, очень удобным, и представила, как весело катиться по ним на пятой точке, но, увы, теперь это удовольствие ей недоступно. Джинни шла на свой первый урок, как леди Джейн на эшафот, и журнал успеваемости был для нее тяжелее самых тяжелых оков. Она опасалась вулканического гула и грохота, но класс, напротив, оглушил ее зловещей тишиной. Он был чист, светел и пуст, и говорить: «Здравствуйте, дети, я – ваша новая учительница!» – оказалось некому. Джинни усомнилась, подумала: не ошиблась ли она кабинетом? В недоумении, она выглянула за дверь, чтобы уточнить номер. Тут послышался короткий смешок, и Джинни заметила виднеющийся из-под парты носок башмака.

– Это что еще за озорство? – возмутилась она голосом Кобры. – Немедленно вылезайте! Кто сейчас же не вылезет, тот будет строго наказан!

– А кто вылезет, будет предателем!

– Это кто сказал? – спросила Джинни и грозно постучала указкой по столешнице (в ответ – молчание). – Впрочем, я и так знаю, что Глория.

– Ничего себе, – испугалась толстушка Барни.

– Последний раз спрашиваю: вы вылезете или нет? – неистовствовала Джинни.

– Не вылезем.

Тут Джинни вспомнила золотое правило Черити-хауза «Как ты мне, так и я тебе» и, ни секунды не мешкая, юркнула ящерицей под учительскую кафедру.

– Если вам по вкусу так заниматься грамматикой, то я ничего не имею против. Сейчас мы будем спрягать глаголы, – сказала она бодро.

Урок начался. Джинни делала вид, что ей даже нравится под кафедрой.

– Учтите, там пауки. Служанка-бездельница совсем не убирает, – заботливо предупредила ее Глория.

– Люблю я пауков, – сказала Джинни ласково, – они вкусные. Чем вам не угодили эти милые создания?

Под партами было тесно, темно и даже как-то страшновато. Первой закапризничала Барни:

– Глория, может, хватит, а? Я устала, у меня ноги болят.

Джинни злорадно усмехнулась, и Глории сделалось стыдно, что у нее такие безвольные повстанцы.

– Замолчи, пивной бочонок, – цыкнула она сердито, – все бы только хныкать!

– Диктант будем писать сидя на шкафу, а работу над ошибками выполним на потолке, – упивалась Джинни.

Недовольство росло и неизвестно, во что бы вылилось, если бы не мисс Николсон. Она решила проверить, как там дела у новой учительницы. За дверью было тихо и спокойно, ученицы прилежно отвечали урок, и патронесса облегченно вздохнула, но расслабилась она рановато. Проходя по галерее, из которой хорошо просматривались окна второго класса, мисс Николсон увидела, что кабинет пуст, – прямо-таки наваждение какое-то! Она вернулась и растерянно спросила:

– В чем дело? Где все?

Из-под кафедры показалась голова Джинни, увенчанная туго затянутыми рогульками, с одной из них лохмотьями свисала паутина. От досады и обиды ей ужасно хотелось сказать: «Это они первые начали», но Джинни никогда не была ябедой. Она потупилась и промолвила смиренно:

– Ничего особенного, просто мы спрягаем глагол «прятаться».

– Пойдемте со мной, вы мне нужны.

Когда дверь за ними закрылась, девочки вылезли из-под парт. Они отряхивали пыль с форменных платьиц и гадали, что все это значит.

– Глория, я не хочу на шкаф, – канючила Барни.

Неповоротливая и толстая как булка, она и на турник-то забиралась с большим трудом.

– Послушай, а откуда она узнала, что ты – Глория? – спросила Кристин.

Та пожала щуплым плечиком.

– И пауков она не боится. Ой, девочки, а что если она – ведьма? – заволновалась Барни.

– Не надо было с ней связываться, – и Кристин недобро покосилась на Глорию.

В приемной Джинни получила хорошую нахлобучку от патронессы:

– Может быть, вы приехали сюда, чтобы паясничать? Позвольте вас разочаровать, вы ошиблись адресом: у нас не балаган, а престижная школа, которой поручают детей обеспеченные, респектабельные семейства. Это вам не Черити-хауз! Если вы будете и впредь так гастролировать, то мне придется проспрягать глагол «выгонять восвояси». Ступайте на урок и хорошенько подумайте над моими словами!

Джинни вылетела в коридор как ошпаренная. Несправедливость до краев переполнила чашу ее терпения, и она помчалась к себе в комнату за саквояжем, но встретившаяся на пути третьеклассница приветствовала Джинни почтительным реверансом, и это помогло ей собраться с силами. В конце концов, зачем сразу сдаваться? Лишиться заработка – дело нехитрое, а торопиться ей некуда. Когда она вошла в класс, девочки дружно встали, устремив на нее любопытные, изучающие взгляды. Учительница оказалась совсем не такой, как они думали.

– Хорошенькая, – шепнула Барни соседке.

Джинни не составило труда догадаться, кто из них Глория, поскольку она представляла собой карликовую копию патронессы. Ее засушенное, изъеденное оспой личико не было ни симпатичным, ни безобразным, скорее, слишком обыкновенным, и даже не верилось, что перед этой пришибленной морозом пигалицей лебезит вся школа. К дальнейшим подвохам Джинни приготовилась напрасно: девчонки уже признали в ней свою наставницу. Она же как ни в чем не бывало дала знак рукой, чтобы они садились, и сказала: «Здравствуйте, дети! Я ваша новая учительница. Меня зовут мисс Торнтон».

Проделка Элфорда

Элфорд никак не мог взять в толк, для чего учить латынь, когда есть нормальный английский язык, грамматику которого он тоже, по правде говоря, не жаловал. Алгебра казалась ему слишком трудной, философия – скучной, и даже история Соединенного Королевства впала в немилость из-за необходимости запоминать даты, зато он обожал футбол, недаром к нему благоволил инструктор по спортивным занятиям мистер Блэкни. Когда Элфорд стоял на воротах, никому из ребят не удавалось забить гол, за исключением Джастина Сандерса – задаваки и воображалы с насмешливым изумрудно-зеленым взглядом и возмутительно самонадеянной улыбкой. Отменный вратарь и непревзойденный нападающий Уилденского колледжа не ладили: обменивались всевозможными колкостями и часто дрались. Мистер Блэкни не раз пытался объяснить упрямцам, что игрокам одной команды не пристало враждовать и злопыхать друг на друга, но его призывы к миролюбию неизменно пропадали втуне. Между тем в Уилдене полным ходом шла подготовка к решающему матчу, который должен был состояться в Грэнвилл-корте через пару недель. Элфорд считал, что в подобных обстоятельствах тратить драгоценное время на спряжения глаголов, графики функций и даже на достославную битву при Ватерлоо – непростительная роскошь, тем более, ее и так уже давно выиграли. Гораздо полезней лишних два-три часа в день погонять мяч по полю. Не надеясь на понимание со стороны директора, он решил действовать тихой сапой. Элфорд, незадолго до отбоя, тайком проник в классную комнату и старательно натер доску восковой свечкой. Он любовался своей работой, словно художник, только что создавший шедевр, и не мог налюбоваться. Раскрасневшийся и довольный, Элфорд вернулся в дортуар, где, по обыкновению, царила суета, беготня и возня. Артур Хейг с Джастином Сандерсом беззлобно мерились силой: кто кого уложит на лопатки. Лорд Радклифф сидя на подоконнике шутливо комментировал их поединок. Мэтью Годфри и Тим Палмер увлеченно клеили из картона самолет. На подносе чинно выстроились в ряд стаканы с вечерним молоком. Элфорду ужасно хотелось похвастать перед товарищами находчивостью и смекалкой, но это испортило бы весь сюрприз, и он мужественно терпел. Уснул Элфорд со злорадной мыслью о директоре: «Старик Шенстоун разнесет колледж по кирпичикам, когда обнаружит, какой подарочек я ему подсуропил, а ребята помрут от смеха!»

На следующий день первым уроком как раз стояла латынь. Мистер Шенстоун хотел написать на доске число и название новой темы, но у него ничего не вышло: мел скользил по щедро навощенной поверхности не оставляя следа. Вопреки ожиданиям Элфорда, директор перенес случившееся с воистину олимпийским самообладанием. Не сказав ни слова, он окинул класс внимательным испытующим взглядом: сердито-сонный Радклифф нехотя листал учебник, Варвик рылся в парте, теша себя напрасной надеждой отыскать нужную тетрадку, Хейг задумчиво смотрел в окно, Сандерс грыз кончик карандаша, в уголках его лучистых смеющихся глаз затаились высокомерные песчинки, но директора это не насторожило. Надо отдать мистеру Шенстоуну должное: своих учеников, в том числе и мнящих себя очень хитрыми, он знал как облупленных и уже догадался, что испорченная доска – дело рук Элфорда, по губам которого блуждала улыбка Джоконды.

«У этой затеи – длинная-предлинная борода, ее автору не удалось блеснуть оригинальностью, тем не менее я жду его после урока у себя в кабинете. Если он имеет хоть каплю совести, то явится с повинной и не будет подводить класс», – невозмутимо сказал директор.

Ребят охватило радостное волнение. Они одобрительно хихикали и шептались и, в пылу восторга, пропустили слова мистера Шенстоуна мимо ушей. Элфорда распирало от гордости: до чего же здорово он все придумал, а главное, в одиночку, без посторонней помощи, осуществил! Уроки прошли кувырком. Учителя были вынуждены импровизировать – и раздражались на неудобства. Возникли трудности с объяснением нового материала, а поскольку к доске никого не вызывали, то и причин ставить неуды заметно поубавилось. Наконец настало время вожделенной тренировки. Мальчишки пронеслись по коридору, словно табун жеребят, с грохотом ворвались в раздевалку, едва не сорвав двери с петель. В тесноте и сутолоке мелькали форменные галстуки и темно-кубовые пиджаки, звенел смех, чистый и колкий, как битый хрусталь, на все лады обсуждалось утреннее происшествие, сулившее классу много блаженных минут. Ребята высыпали на футбольное поле, увидев мистера Блэкни, бросились к нему, окружили шумной стайкой, и учитель сообщил им новость, от которой охота смеяться у всех пропала:

– Тренировка сегодня отменяется. Коль скоро в Грэнвилл-корт мы не едем, торопиться нам некуда. Можете идти заниматься самоподготовкой.

– Как, не едем? – выдохнул потрясенный класс.

– Я не собираюсь срамиться с вами в чужом колледже. Еще не хватало, чтобы вы там набезобразничали и притаились. Нет, господа, меня это не устраивает.

– Но, мистер Блэкни, – вспыхнул Радклифф, – нас же будут ждать!

– Отправим в Грэнвилл-корт телеграмму с вежливым отказом.

– А они… они подумают, что мы струсили! – воскликнул Джастин Сандерс, гневно сверкнув изумрудными глазами.

– Когда в команде заводится один трус, – мистер Блэкни как бы невзначай взглянул на Элфорда, – он бросает тень на всех. Вы уже достаточно взрослые, чтобы это понимать.

– Но ведь можно же что-нибудь предпринять! – настаивал Радклифф.

– Только одно, – произнес мистер Блэкни жестко, – ученик, испортивший доску, должен сознаться в содеянном, получить то, что ему причитается, и инцидент будет исчерпан.

Элфорда обдало тяжелой горячей волной. Впервые он осознал глубину и мудрость пословицы «Лучше смолчать, чем сказать». Ни директор, ни четырнадцать обозленных одноклассников ему не страшны: у них нет оснований его упрекать. Дело сработано чисто, с соблюдением полной секретности, и он может быть совершенно спокоен. Но как бы ни так! Вереницей потянулись муторные, невыносимо длинные дни. Игры не клеились, зато с пол-оборота вспыхивали бессмысленные ссоры, насквозь пронизанные взаимными претензиями и обвинениями. Хуже всех было лорду Радклиффу, который в прошлый раз, на правах капитана, пообещал соперникам, что разобьет их всухую, и теперь чувствовал себя так, будто его окатили помоями. От расстройства с ним приключилась бессонница. Он бродил между рядами кроватей как тень отца Гамлета или стоял у окна, пристально вглядываясь в дождливый ночной сумрак. Количество пойманных мячей всегда волновало Элфорда куда больше, чем баллы в журнале успеваемости, и вдруг он проникся небывалой доселе жаждой знаний – его стало прямо-таки из-за парты не вытащить. Обеспокоенный воспитатель пощупал ему лоб и велел показаться фельдшеру, как будто «воспаление хитрости» можно вылечить пилюлями. В пятницу Элфорд дольше всех засиделся в классной комнате. Он сделал уроки сначала на черновике, потом тщательно переписал вчистую, повторил пройденное и даже пролистал несколько страниц вперед: уж очень ему не хотелось идти в дортуар, где разговоры сами собой возвращались к подлой выходке мистера Икса, подставившего класс, и к сожалениям, что его не удается вычислить и поколотить. В отчаянии Элфорд пытался мыть доску тряпкой, чистить обувной щеткой, скоблить перочинным ножом – все тщетно. Однако свою позицию он определил твердо: не сознаваться – и точка. Во-первых, соревнования в любом случае не последние, во-вторых, Грэнвилл-корт уже триста лет простоял и дальше никуда не денется, в-третьих, подумаешь, пай-мальчики нашлись – сами радовались до поросячьего визга, а тут, видите ли, в поборники послушания записались! И он горько сетовал на товарищей за непоследовательность. Вообще, его послушаешь, и получалось, что все вокруг виноваты, один он пряник, но, сколько не томись, ночевать в классной не будешь. Когда Элфорд пришел в дортуар, Тим Палмер и Мэтью Годфри доклеивали самолет, правда, без прежнего воодушевления, Фрэд Варвик переворачивал вверх дном содержимое тумбочки, разыскивая чистые носовые платки, Сандерс лежал, закинув ноги на спинку кровати, и делал вид, будто разгадывает кроссворд, а его приятель Артур Хейг насвистывал какую-то заунывную мелодию.

– Ты куда пропал? Тебя одного ждем! – с сердцем сказал Радклифф.

– Что случилось? – испугался Элфорд.

– Что-что, матч-то надо спасать. Злоумышленник так и не объявился, а значит, кому-то из нас придется взять его вину на себя.

«Час от часу не легче!» – подумал Элфорд, но притворился, будто бы он всей душой «за». Мальчишки обступили лорда, только Годфри и Палмер замешкались со своим самолетом.

– Эй, братья Райт, вас это тоже касается, – прикрикнул на них Варвик.

– Ну так вот, мистер Шенстоун сейчас у себя в кабинете проверяет тетрадки, его окно еще светится. Кто пойдет? Добровольцы есть? – спросил Радклифф.

Сама судьба давала Элфорду прекрасную возможность стать героем в глазах товарищей, вернуть доверие наставников и заодно подлечить прихворнувшую совесть, но, увы, он ею не воспользовался.

– Что же, тогда придется тянуть жребий. Все согласны?

Этот вопрос можно было и не задавать. Высказать возражение – значило расписаться в малодушии и навлечь на себя подозрения. Лорд, с помощью линейки, разорвал тетрадный лист на пятнадцать одинаковых по размеру билетиков, на одном из них поставил черным карандашом жирную отметину, потом свернул их трубочками и сложил в форменную беретку. Ребята, один за другим, тянули жребий, разворачивали бумажки и показывали всем, причем щепетильный в вопросах чести Радклифф попросил Варвика сделать это за него. Элфорд чувствовал себя так же пакостно, как на латинском экзамене. По закону справедливости, провидение должно было наказать его за трусость и беспринципность, но оно, судя по всему, потеряло бдительность. Элфорд дождался своей очереди, без сучка без задоринки продемонстрировал классу чистый билет и вздохнул глубоко и как будто устало. Он надеялся, что теперь наконец успокоится, сбросит камень с души – но куда там! С еще большим напряжением он стал следить за пальцами, разворачивающими ненавистные бумажки, – Лонгмэн, Хейг, Палмер, Уэсли, Ричардсон, Марлоу, – когда только это кончится?

– Я выиграл, – усмехнулся Джастин Сандерс, показывая товарищам злополучную черную метку.

В дортуаре стало тихо, как в лесу перед грозой. Артур хотел обнять Джастина за плечи, но тот не позволил. Подмигнув расстроенным одноклассникам зеленым глазом, в самом уголке которого пряталась высокомерная песчинка, он круто развернулся и ушел. По подоконнику глухо стучал дождь, тоскливо скрипела открытая форточка, гулким эхом отдавались по этажам удаляющиеся шаги. Минута показалась Элфорду неестественно длинной, словно жевательная резинка с противным ванильным вкусом. Тягостное молчание нарушил Фрэд Варвик, который робко спросил:

– Как вы думаете, сколько ударов он получит?

Элфорд стремглав вылетел из дортуара, и, преодолев в три прыжка лестницу, помчался по застекленной галерее, соединяющей спальный корпус с учебным. Джастин, потоптавшись пару секунд у директорской двери, уже уверенно взялся за ее массивную ручку, когда в освещенный тусклым светом холл вбежал Элфорд, и тревожную вечернюю тишину рассек его пронзительный крик:

– Остановись!