Текст книги "Остров Итонго"

В Баньковой Воле

Стоял дом в чистом поле, у перекрестка заброшенных дорог. Одна из них терялась где-то на бескрайней, поросшей вереском и густой травой равнине. Вторая, пересекавшая ее наискосок, сужалась неподалеку, превращаясь в тропинку, и исчезала в густых зарослях, которые, словно хищные звери, расположились на той, близкой к закатному солнцу стороне. Никто годами здесь не бывал. Ближайшее жилье находилось в десяти милях отсюда.

Пустынность этого места подчеркивала царившая тут тишина – идеальная тишина заколдованного столетиями безлюдья. Даже черные сборища воронов и ворон, слетавшихся сюда каждой осенью на зимовье, проходили в глухой, непотревоженной карканьем тишине. Иногда только, весенней или летней порой, шел мимо случайный в этих местах бродяга или скрипело колесо заблудившейся в чужой стороне повозки. Никто не спешил в Баньковую Волю, в этот уголок пустынной, бесплодной земли с таким же пустым, необитаемым домом, который, забытый Богом и людьми, стоял между двумя никому не нужными дорогами.

Дом этот и его окружение пользовались плохой, с незапамятных времен укоренившейся славой. Баньковая Воля относилась к той категории немногочисленных, разброшенных по всей земле мест, на которых, по всей видимости, тяготило божье проклятие или печать сатаны.

Дом был небольшой, одноэтажный, покрытый дранкой. Его крыша, черная как смола, нависавшая над окнами в виде удлиненных стрех, контрастировала своим траурным цветом с белыми словно череп стенами, просвечивающими сквозь живую изгородь. Когда сумерки сглаживали линии и контуры, дом выглядел издалека как огромное, смертельно больное лицо, глядевшее на мир осовелыми глазами. Иногда, в вечернее время, хотя внутри не было ни одной живой души, из печной трубы дымило. Бурые клубы вываливались из ее жерла и ленивыми руном скатывались с крыши в сад. Осенней порой в распахнутых настежь комнатах гулял ветер, выл в узких длинных сенях и яростно хлопал дверями. В светлые, лунные ночи из недр дома доносилось хныканье младенца или протяжный душераздирающий женский крик. Длинными зимними вечерами за стеклами окон двигались какие-то мглистые, размытые человеческие контуры, выплывали из глубины, останавливались на пороге либо призрачным хороводом скитались по пустому саду между замерзшими деревьями.

Иногда под одним из окон были слышны отголоски напряженной работы – кто-то яростно копал землю и выбрасывал ее заступом из глубокой ямы. Бывало, что по ночам в пустой, лишенной всяческой хозяйственной утвари кухне мелили жернова.

Сад, простиравшийся вокруг дома, был дик и запущен. Сгорбленные от старости яблони и сливы, за которыми годами никто не ухаживал, или не плодоносили вовсе, или же родили терпкие, никуда негодные плоды. Незаметными сделались тропинки, глухо заросшие крапивой, полынью и сорняками. В тени деревьев завелся ядовитый дурман, дьявольская белена и цикута, разрослась белладонна, аконит, кокорыш и чертополох. В жаркие дни от этих растений исходили едкие и ядовитые запахи, которые, казалось, хотели отвратить прохожего от посещения этой проклятой усадьбы.

Когда осенний мрак опускал на землю полотнище тени и шел по полям темнолицым великаном, дремлющая днем душа сада оживала – раздавался шепот, вздохи, чьи-то просьбы, заклинания, слышались звуки тяжелых шагов, шорох осторожной поступи или неожиданный глухой стон падающего тела.

Иногда колдовство выплескивалось за границы дома и сада и овладевало ближайшими окрестностями. Тогда в полночь через перепутье дорог тянулись призрачные процессии. Во главе их шел какой-то человек на ходулях, держа в руке вместо креста осмоленную головню, за ним – фигура, напоминающая священника в ризе с изображением виселицы на спине, а дальше – толпа призраков с огромными восковыми свечами перевернутыми вниз пламенем.

Шествие появлялось внезапно на перекрестке дорог, обходило дом с траурными песнями и антифонами и также неожиданно и быстро исчезало с другой стороны, в чистом поле. Когда процессия выходила через калитку в саду, священнодействовавший, простирая в сторону дома руку, осенял его знаком креста, но в обратном направлении – снизу вверх. Тогда нутро дома отвечало ему адским гулом мужских и женских голосов, которые перекрывал раскатистый, издевательский хохот. А через мгновение все умолкало, огни гасли и дом снова погружался в сонную тишину безлюдного места…

* * *

В один из дождливых, осенних вечеров странный случай привел в Баньковую Волю двоих людей. Во время сильнейшего ливня в сени дома вошел молодой мужчина, одетый в охотничий костюм. Он поспешно захлопнул за собой дверь, сбросил резиновую куртку, с которой стекала дождевая вода, отложил ружье и, нажимая пальцем кнопку электрического фонарика, стал осматривать дом.

– Заброшенная хижина, – пробормотал он, обводя взглядом четыре комнаты, которые через распахнутые настежь двери казались совершенно пустыми. – Всех как метлой вымело! Ни одной живой души. И что за бешеный сквозняк! Того и гляди – голову оторвет.

И он старательно закрыл окна.

– А может, здесь кто-нибудь умер от заразной болезни? – закралась ему в голову подозрительная мысль. – В таком случае попал из огня в полымя… Ха, делать нечего – выбора нет, сгодится и такой ночлег.

Он обошел по очереди пустые комнаты.

– Что за собачий холод!

Его бросило в дрожь.

– Окоченеть можно! Как здесь спать, в этой псарне, и на чем? Хоть бы какую-нибудь колоду под голову. А что будет, если фонарик сядет?

Перспектива провести ночь в темноте, при температуре чуть выше нуля, ничуть его не радовала. Когда в одной из комнат он увидел печь с остатками обугленного полена, в его воображении родился заманчивый мираж весело горящего очага.

– Надо обязательно найти дров.

Он воскресил в памяти искривленные контуры деревьев, маячащих в сумерках вокруг дома. Снова надев куртку и освещая себе дорогу фонариком, он через заднюю дверь вышел в сад. Он не ошибся и через некоторое время вернулся с охапкой хвороста и сухих веток, бросил добычу в угол около дверей и повторил свою вылазку еще несколько раз. Скоро в сенях нагромоздилась порядочная куча веток.

– А теперь затопим в «спальне».

Он вынул из кармана газету, расправил ее на печной решетке, набросал хвороста и поджег зажигалкой. Вспыхнул огонь и загудело в печной трубе. Охотник погасил фонарик и при свете огня перенес весь запас хвороста в комнату. Вскоре он почувствовал приятное действие тепла. Он сбросил куртку, подложил ее себе под голову и вытянулся во весь рост на полу рядом с печью. В красном свете очага резко проявились его мужские, энергичные черты лица, оживленные парой светлых сокольих глаз. Он положил руки под голову, уставился взглядом в низкий свод и отдыхал.

Ему было хорошо. Изможденный после целого дня скитаний по лесе, полуокоченевший от осеннего холода, он смог оценить блаженное действие огня и закрытого, оберегающего от дождя и холода пространства. Жесткие, покрытые многолетней пылью доски пола казались ему мягкой постелью, а грязная и пустая комната самой уютной на свете спальней. На дворе яростно выл октябрьский ветер, стекла слезились бусинками дождя, в вымазанной белой известью старой печи радостно бушевал огонь и рождал на стенах косматые тени, а в углу стрекотал одинокий сверчок – было хорошо…

В сенях послышались неуверенные, крадущиеся шаги. Он приподнялся и стал прислушиваться. Кто-то робко постучал в дверь

– Проходите, – пригласил «хозяин».

Дверь открылась, и на пороге показалась молодая, необыкновенно красивая женщина. С соболиной пелерины и шапочки струями стекала вода.

Мужчина вскочил с пола и жестом пригласил войти. На лице прекрасной дамы отразилась неуверенность. Она испытующе посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся.

– Ришард Кшепневский, помещик из Радлова, к вашим услугам, – представился он. – Что поделать, дорогая пани! Иногда мы обречены на милость или немилость особого стечения обстоятельств. Впрочем, льстя самому себе, скажу, что в моем лице вы встретили джентльмена и, если у вас нет другого убежища, я готов поделиться с вами этим помещением.

Ответом ему был благодарный, окрашенный непроизвольным кокетством взгляд прелестных черных глаз.

– Благодарю вас за содействие в моей трудной ситуации. На этот момент мое положение действительно безвыходное. Я воспользуюсь вашим гостеприимством, пока не прекратится этот ужасный ливень.

– Я бы посоветовал вам снять накидку. Она совсем промокла. Позвольте вам в этом помочь.

Она молча согласилась и отдала ему пелерину, чтобы он мог повесить ее у печи. В свете пламени очага проявилась рельефность ее необычайно красивой фигуры. Она была аристократического вида брюнеткой с соблазнительной линией бедер и груди. Неброское, но элегантное платье подчеркивало гармонию и богатство ее форм.

Она с удивлением оглядела комнату.

– Вы здесь живете?

Он рассмеялся, обнажая ряд здоровых, слегка хищных зубов.

– Что за странное предположение! Я – в этой норе? Ничего подобного. На этом постоялом дворе я такой же случайный гость, как и вы. Мне пришлось укрыться в этом безлюдном доме от дождя. Я – жертва охотничьей страсти. Будучи приглашенным на охоту в окрестности совершенно мне незнакомые, я, в погоне за раненным мною кабаном, неосторожно отделился от остальных участников и окончательно заблудился в дикой чаще. После целого дня скитаний, уже в сумерках, я набрел на какое-то пустынное место, на краю которого маячил одинокий двор. Не имея выбора, замерзший и промокший до последней нитки, я решил здесь переночевать. Дом, кажется, ничей и, вероятно, пустует уже давно. Единственное пристанище для заблудившихся.

Женщина задумчиво глядела в раскаленное жерло печи.

– Особое стечение обстоятельств, – сказала она, всматриваясь в огонь, – велело нам обоим свернуть в одну и ту же безлюдную гавань. Я ведь тоже заблудилась в окрестностях совершенно мне незнакомых. Звучит немного странно, но это чистая правда. Сегодня утром я приехала в эти края из очень далекой местности и вышла из поезда на станции, лежащей отсюда в нескольких милях¹1
  В период разделов Речи Посполитой на территориях аннексированных Россией, Пруссией и Австрией использовались различные системы мер. Так, например, расстояние в Австрии и Пруссии измерялось в милях, в России – в верстах. После восстановления польской независимости в 1918 году население страны по привычке еще долго пользовалась прежними единицами мер. – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть]. Около станционного здания меня уже ждала бричка. Я села в нее, не предчувствуя ничего плохого. По дороге, где-то на десятом километре, в глубине леса лошади вдруг по неизвестной причине переполошились и понеслись. Кучер, кажется пьяный, не сумел совладать с ситуацией и сам свалился в канаву. Повозка с сумасшедшей скоростью покатилась дальше по лесным дорожкам. Я была бессильна и, почти потеряв сознание, позволила нестись взбесившимся коням. После длившегося несколько часов галопа через лесную чащу обезумевшие от страха животные, порвав шоры и подпругу, понеслись очертя голову в самые дебри, оставив меня лежащую без сознания на полу брички. Когда я пришла в себя, солнце уже опускалось за горизонт. Я была одна в сердце пущи. В ужасе я выскочила из разбитой брички и побежала наугад в сторону заходящего солнца. Тем временем стемнело и пошел проливной дождь. Почти выбившись из сил, я выбежала из бора на какую-то пустую, заросшую вереском долину и уже в полной темноте добралась до этого дома. Блеск огня, который я видела в окне, показал мне издали дорогу. У меня не было иного выхода – я постучалась в эти двери.

– Как в сказке – сказал Кшепневский, когда она, утомленная рассказом, умолкла и сидела, глядя на огонь.

– Вы не будете против, – продолжила она через некоторое время, не глядя ему в глаза, – если я сохраню инкогнито. Скажу вам только, что я замужем и зовут меня Ванда.

– Ваше желание для меня закон.

– Спасибо.

– Ах да! Я совершенно забыл, что мы еще не ужинали. А я уже основательно проголодался. Вы не будете против, если я устрою прием. Чем хата богата, тем и рада.

Она улыбнулась

– Вы обнаружили здесь кладовку? Чужая собственность – вещь неприкосновенная.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я, подобно древнему мудрецу, все свое ношу с собой. У меня еще имеются запасы в моей охотничьей сумке. Поделимся ими, как и подобает товарищам по несчастью. У меня также осталось немного вина во фляге.

– Я вижу, вы должным образом приготовились к охоте.

– Пустяки. Взял кое-что на всякий случай.

И он начал раскладывать на подоконнике снедь.

– Хуже всего, что у нас нет ни стола, ни стульев.

– Я, кажется, видела в сенях что-то наподобие колоды для рубки поленьев.

– Да? Замечательно! Сейчас я ее прикачу.

Он выбежал в сени и при свете огня, узкой полоской проникающего через открытую дверь, начал искать в полумраке.

– Есть! – радостно крикнул он и притащил в комнату здоровенную дубовую колоду. – Стул имеется. Не желаете ли сесть?

– А как же вы?

– Позвольте мне разбить лагерь у ваших ног.

Он принес с подоконника провиант и растянулся на полу, опираясь плечом о колоду.

– Прошу вас, будьте так любезны, займитесь распределением продуктов питания. Только честно, очень вас прошу, – добавил он, заметив, что самые лучшие куски она предназначает ему. – У нас еще в резерве банка сардин. Сейчас открою.

При помощи ключа он завернул консервную крышку.

– Надо это запить вином.

Он передал ей пузатую, обшитую кожей флягу с прикрученным в виде пробки стаканчиком.

– Токай? – спросила она, осторожно наливая.

– Да.

– Великолепный! Сразу чувствуешь добрую, старую марку.

– И поэтому вы выпили только половину?

– Другую половину я оставила вам. Или вы брезгуете?

Она плутовски посмотрела ему в глаза.

Он выпил залпом остатки.

– Теперь я буду знать ваши мысли, – поддразнил он, глядя на ее красивое лицо. – Во всяком случае, так говорят, когда пьют из одного бокала.

Она тоже на него посмотрела.

– Вас так сильно интересуют мои мысли?

Он хотел что-то ответить, но она остановила его жестом руки.

– Ш-ш! Вы ничего не слышали – там, в сенях?

Он неохотно поднялся и стал прислушиваться.

– Вам показалось, – успокоил он ее через несколько секунд. – Это ветер гуляет вокруг дома.

– На всякий случай надо запереть входную дверь.

Он засунул в огонь кусок обломанной ветви, поджег ее и, освещая себе дорогу, вышел в сени. На дверях не было задвижек, а только обыкновенные, сильно уже заржавевшие завертки. Он вставил их на свои места и затянул. Потом вернулся в комнату.

– Можете быть спокойны. Ни одной живой души. Я запер двери.

Пани Ванда подбросила в огонь хвороста.

– Интересно, который сейчас час. Должно быть очень поздно, потому что я почувствовала огромную сонливость.

– Полночь наступила. Я постелю вам на полу свою куртку, а вместо подушки вам придется воспользоваться охапкой веток прикрытых вашей пелериной.

– А как же вы?

– Я буду спать, опершись об эту колоду и поддерживать домашний очаг.

– Приятная перспектива!

– Что поделаешь! Бывают ситуации и похуже. Мы ведь молоды.

Он взглянул на нее обожающим взглядом. На этот раз их разговор был прерван отчетливым звуком шагов. Кто-то ходил в сенях. Пани Ванда машинально схватила Кшепневского за руку.

– А теперь вы слышали?

– Слышал. Кто-то, видимо, перед нами вошел внутрь, спрятался в одной из комнат с другой стороны дома, а теперь ходит по сеням.

– Может, там хозяин этой развалюхи?

– В таком случае у него нет причин скрываться от нас и он смело мог бы войти сюда. Сейчас мы это выясним. Вы не будете против, если я выйду в сени? – спросил он, осторожно освобождая руку из ее судорожно сжатой ладони.

– Только, пожалуйста, не выходите из дома, мне не хотелось бы оставаться одной в этой комнате. Мне почему-то страшно. О! Вы слышали? Он все еще там ходит. Какая тяжелая, шаркающая походка…

Из-за дверей действительно доносились грузные шаги кого-то, кто был обут в деревянные башмаки.

– Кто там, черт возьми? – крикнул Кшепневский, резко открывая двери и вглядываясь в темное пространство сеней.

Шаги утихли. Кшепневский пустил вдоль сеней сноп света из электрического фонарика… Не обнаружил никого.

– Пожалуйста, вернитесь сюда, ко мне, – услышал он сзади шепот пани Ванды. – Мне страшно…

– Я должен осмотреть другую часть дома. Может быть, непрошеный гость прячется там.

– Нет, нет! – в ужасе возразила она. – Я не могу оставаться здесь одна ни на секунду.

– Тогда, может быть, посмотрим на это зрелище вдвоем, – предложил он, придавая словам шутливый тон. – Пожалуйста, не будьте ребенком, вы – такая взрослая и красивая барышня.

– Ну что ж. Я согласна.

И, выйдя в сени, она сильно уцепилась за его руку.

– Теперь мне не так боязно.

Он осветил входные и задние, ведущие в сад, двери лучом электрического света.

– Завертки на своих местах, – заметил он. – А значит, птичка еще не выпорхнула. Мы наверняка его найдем в одной из комнат с другой стороны дома.

– У вас при себе есть оружие? Может нам пригодится.

Кшепневский бросил взгляд на свою двустволку, стоящую в углу сеней.

– Заряжена?

– Конечно. Но я предпочел бы ею не пользоваться. У меня здесь есть кое-что получше.

Он показал на рукоять револьвера, торчащую из кобуры на его левом боку.

– Пожалуйста, держите его на всякий случай наизготове.

– Как изволите, – согласился он и взял оружие в руки. – А теперь – вперед!

Он открыл двери, ведущие в первую комнату с левой стороны и вошел в нее, за ним неуверенно вошла женщина.

– Кто здесь? – повторил он вопрос.

Ответом был адский шум в соседней комнате. Луч фонарика, пущенный по стенам и по полу, осветил пустое пространство. С готовым к выстрелу браунингом Кшепневский прошел во вторую комнату. Но и там он никого не обнаружил. Через двери в глубине дома они выбрались обратно в сени. Входные двери с обеих сторон были, как и прежде, закрыты на завертки. Тогда женщина, дрожащая и бледная, прижалась к мужчине.

– Здесь приведения. Это какой-то проклятый дом. Бежим отсюда!

Раздался протяжный стон осеннего ветра и шум ливня.

– Куда? В эту бурю? Нам нужно переждать здесь до утра.

Она с ним молча согласилась. Они вернулись в «свою» комнату. Кшепневский подбросил в печь сухих ветвей, и огонь, вспыхнув ярким пламенем, снова осветил темное помещение.

– Может быть, вы немного отдохнете.

Он расстелил на полу свою куртку.

– Вы выглядите уставшей от событий этого странного для нас обоих дня.

– Попробую, хотя я сомневаюсь, что мне удастся заснуть в таких условиях.

Она сложила вдвое свою пелерину, накинула ее вместо подушки на охапку хвороста и легла на его куртку, повернувшись лицом к огню.

– Пожалуйста, сядьте здесь, рядом со мной, – попросила она. – Я буду чувствовать себя безопаснее и, может быть, быстрее засну.

Он исполнил ее желание и, подкатив колоду к постели, сел, взяв ее руку в свою ладонь.

– Так хорошо, – сказала она и закрыла глаза отяжелевшими ото сна веками. – Ужасно, какой еще из меня ребенок и трус, не так ли?

– Какая вы милая, прелестная женщина, – ответил он, лаская ее обессилившую руку.

– Что? Комплименты? Не забывайтесь, пожалуйста, – сопротивлялась она остатками ослабленной усталостью и эмоциями воли. Она отстранила руку и, положив голову на локоть, посмотрела в сторону двери.

– Я хотел всего лишь вас успокоить, – оправдывался он. – Могу я закурить?

– Ну, конечно, курите.

Когда он вынул портсигар и чиркал спичкой, то почувствовал, как она нервно схватила его за руку.

– Посмотрите на дверь, на ключ.

Кшепневский посмотрел и заметил, как большой, торчащий из замка с внутренней стороны ключ медленно повернулся в левую сторону.

– Ветер, сквозняк, что ли, какого черта? – пробормотал он и, встав, пробовал воспрепятствовать дальнейшему вращению ключа.

Но ему это не удалось. Какая-то сила, с которой он не мог совладать, повернула ключ на полный оборот и с треском закрыла замок.

– Мы в ловушке, – прошептала Ванда. – Ну почему мы не убежали из этого проклятого места?!

– Успокойтесь, пожалуйста. Ведь ключ торчит в дверях с нашей стороны. Я могу в любой момент открыть дверь.

И он пытался привести свои слова в действие. Но все его усилия оказались тщетными. Ключ не шевельнулся. Тогда он схватил за дверную ручку и хотел открыть дверь силой. Ничего не вышло.

– Какая-то до смешного глупая история, – обескураженно сказал он и вернулся к пани Ванде. – В конце концов, мы можем вылезти и через окно. Но что за мальчишеские шутки!

– Не говорите так, не говорите так! – просила она. – Зачем провоцировать?

В то же мгновение двери медленно открылись наполовину. Кшепневский в ярости толкнул их, распахнул настежь, и вслепую выстрелил в глубь сеней три раза. В ответ он услышал где-то вверху, над собой, громкий смех, а потом крик Ванды. Он бросился с фонариком в другой конец сеней. Там он заметил лестницу на чердак. Не долго думая, он стал карабкаться вверх, откуда все еще доносились взрывы смеха. Когда он добрался до конца и выбил ногой дверь на чердак, все вдруг погрузилось в тишину. В свете фонарика он разглядел маленькую, затянутую паутиной, заваленную обломками домашней утвари, обручами от бочек и древесными стружками комнатку. В ней не было никого. Проклиная все на свете, нервно пощипывая усы, он поспешно спустился вниз и вернулся в комнату. Тут он заметил, что Ванда в обмороке. Разжав ее зубы охотничьим ножом, он налил ей в рот немного вина. Она вздохнула, открыла глаза и, обняв его судорожно за шею, прижалась к нему со всей силой. Грудь ее затряслась от тихого рыдания, истосковавшиеся губы искали его губ.

И так на границе страха перед неизвестностью и страстью, между красотой жизни и сумраком «того берега» она ему отдалась. Пелена безумства заслонила их глаза и отделила пурпурной завесой от злых сил дома. Отдались друг другу в сладком забвении, слепые и глухие ко всему, что вокруг них происходило. Насыщали желания своих молодых и здоровых тел, равнодушные ко всему вокруг, к тому месту, где они соединились, к целому миру. Мужчина и женщина! Он и она!

В наивном, детском неведении они подчинились воле темного предназначения, приведшего их обоих в эту странную комнату на час любовного соития. В опьяняющем экстазе они не замечали призрачных лиц, которые склонились над ними и с загадочными улыбками наблюдали за их любовными играми. Они не слышали вокруг себя таинственных голосов и шепота. Сплетенные в любовном объятии, они не знали о том, что сбываются чаяния «того берега», что творение их разогретых наслаждением тел – это то, что ожидалось годами, а, может быть, столетиями…

* * *

Так был зачат ребенок, который уже в колыбели был отмечен печатью потусторонней силы.

* * *

На рассвете, после ночного ужаса и любовного экстаза, мужчина и женщина, на мгновение соединенные химерой судьбы, разошлись каждый в свою сторону, чтобы уже никогда больше не встретиться.