Текст книги "Живу тобой одной"

– Если бы ты сидела дома, как другие жены, и занималась домашними делами, может быть, это произошло бы скорее. – Казалось, весь его гнев и решимость куда-то улетучились. – Подавай заявление об уходе и можешь остаться еще па один семестр. Только на один!

– Спасибо, Натани…

Прежде чем она успела договорить, он повернулся и вышел из комнаты.

Школа представляла собой белое четырехугольное здание, похожее на коробку, с небольшой башенкой над парадным входом. Каждое утро, точно без пятнадцати минут девять, Аманда звонила в звонок, созывавший детей Найтсвилла в класс. Она дергала за веревку звонка, пока не начинали болеть руки.

Ученикам, закончившим шестилетнее обучение в Найтсвилле, приходилось ходить пять миль пешком вниз по реке до Клинтона, где находилась средняя школа.

В школе Найтсвилла не хватало учебников и грифельных досок, однако само здание отличалось надежностью и удобством. Зимой, когда морозы достигали тридцати градусов, а ветры и бураны завывали, как демоны в аду, в школе было теплее и уютнее, чем во многих домах поселка. Огромная пузатая печь на карликовых ножках, стоявшая посредине классной комнаты и топившаяся углем, в соединении с теплом, исходившим от тел учеников, надежно защищала от промозглых сквозняков, несмотря на то что окна и стены казались ледяными.

В то время все дома в поселке имели уборные во дворе, и школа не составляла исключения. Ее отхожее место располагалось на расстоянии примерно в сто футов, в глубине леса, и в холодное время это, конечно, являлось существенным недостатком. Зимой ученики предпочитали терпеть до последнего, чем отправляться в путешествие к «ледяному домику», как они его называли. Однако к концу учебного года, в мае– июне, когда наступала жара, учителя и ученики сходились во мнении, что отхожее место следовало бы отодвинуть еще дальше в лес.

Школьный «туалет» – на этом названии настаивала Аманда – представлял собой грубо сколоченную хибару с деревянной перегородкой посредине. Одна половина «для мальчиков», другая – «для девочек». В задней стене каждого отделения имелось небольшое окно. Несколько лет назад, после бесчисленных жалоб девочек на то, что ребята «подглядывают», окно в девичьем отделении замазали черной краской. Однако это нисколько не повлияло на решимость мальчишек все видеть собственными глазами. Стены девичьего отделения пестрели дырочками и отверстиями, которые девочки с таким же упорством залепляли глиной и смолой.

Прошло две недели первого семестра 1904 года. Бабье лето обмануло все ожидания: стояла свежая, прохладная погода; душный, влажный воздух, казалось, совсем не двигался. Он висел над рекой, над долинами, как застоявшаяся болотная вода.

В пятницу, во время дневного перерыва, Аманда сидела за своим столом, лениво откусывая маленькие кусочки от сандвича с цыпленком и радуясь, что рабочая неделя позади. Почти все ученики уходили на ленч по домам, давая учительнице восхитительную возможность провести час в полном одиночестве. Аманда использовала это время еще и для того, чтобы проверить тетрадки. Ела она всегда одно и то же – сандвич, иногда с какими-нибудь фруктами.

Какая-то девочка, громко топая, вбежала в классную комнату. С легким раздражением Аманда подняла глаза от бездарного сочинения, посмотрела на стенные часы. Прошло меньше получаса от обеденного перерыва.

– Ты рано пришла, Лиззи, – сказала она резче, чем ей бы хотелось.

Десятилетняя Лиззи Уильяме, толстая, неловкая, с круглым поросячьим лицом и прямыми светлыми волосами, плюхнулась на сиденье прямо перед Амандой с такой силой, что едва не опрокинула чернильницу.

– Миссис Найт! Там в уборной мальчишка проделал дырку в перегородке, чтобы подглядывать в наш туалет.

Аманда откинулась на спинку стула, тяжело вздохнула.

– Кто он, этот мальчишка?

– Не знаю. – Лиззи с трудом перевела дыхание. – Я только заметила его глаз в дырочке. Хорошо, что я его заметила прежде, чем… – Она произнесла это так чопорно, что Аманда не смогла сдержать улыбку. – Сейчас там Бетти Лу Эдварде. Я ей сказала, что кто-то из мальчишек подглядывает, а она только рассмеялась и все равно спустила трусики.

Аманда почувствовала сильнейшее раздражение и вскочила со стула.

– Оставайся здесь, Лиззи. Я сама этим займусь.

Решительной походкой она направилась к двери.

Четырнадцатилетняя Бетти Лу Эдварде, одна из самых сильных учениц шестого класса, должна была бы учиться в восьмом. На уроках она скучала и дулась. Черноволосая, очень хорошенькая, с развитой женской фигурой, она словно выставляла напоказ свои пышные формы, одеваясь в коротенькие облегающие платья. А в шестом классе есть мальчики, которым уже по шестнадцать лет.

Если то, что рассказала Лиззи, – правда, значит, Бетти Лу еще более зрелая девушка, чем Аманда предполагала. Быстрыми шагами она шла по тропинке к уборной. Звуки шагов терялись в густом ковре из листьев и хвои. Тропинка змеилась, петляла между деревьями. Подойдя к уборным, Аманда с облегчением увидела, что дверь в отделение мальчиков распахнута настежь. Значит, там никого нет. Мальчишка, о котором говорила Лиззи, уже ушел. Да и был ли он на самом деле? У девочек-подростков чересчур богатое воображение.

Аманде захотелось самой взглянуть на ту дырочку, о которой говорила Лиззи. Она вошла в мальчишеское отделение, напрягла глаза в тусклом свете и с удивлением обнаружила, что дырочка есть, и довольно большая, на высоте примерно десяти футов от пола. Проделана чем-то острым, скорее всего ножом.

Не подумав о том, что делает, движимая рефлексом, влекущим человеческий глаз к любому отверстию, она прильнула к дырочке в перегородке. Вначале она ничего не разглядела в полумраке и уже собиралась отойти от перегородки, когда обнаружила, что в девичьем отделении кто-то есть. Глаза постепенно привыкли, и Аманда различила смутные очертания, движения. Да там вовсе и не так темно, как показалось вначале. Тонкие лучи солнечного света проникали снизу, сквозь дверную щель. Постепенно Аманда все яснее различала то, что происходило в девичьем отделении. И то, что она увидела, буквально повергло ее в шок.

В круглом отверстии вырисовывались две фигуры, видимые от талии до колен. Обнаженные от талии до колен. Платье на девочке поднято до бедер, брюки мальчика сброшены на пол. Оттуда не доносилось ни звука. Казалось, двигались только руки, словно отделившиеся от тел, трогали, исследовали, ласкали. Аманда наблюдала в беспомощной растерянности, не в силах оторвать глаз от отверстия. Когда-то пятилетним ребенком она так же заворожено наблюдала в первый раз за игрой волшебного фонаря.

Пальцы девочки сомкнулись на поднятом фаллосе мальчика. Мальчика? Да нет, мужчины. Аманде он показался огромным. Она впервые в жизни наблюдала подобную сцену. За шесть лет замужества она ни разу не видела Натаниэля без брюк и рубашки. Их совокупления всегда происходили в темноте, под простынями и одеялами.

Прислонившись спиной к закрытой двери, девочка притянула мальчика к себе и осторожно, нежно повлекла его к своим расставленным бедрам.

Аманда откинула голову, поднялась и вышла. Солнечный свет ослепил ее так, что закружилась голова, и она слегка покачнулась. Постояла несколько минут, потом пошла обратно по тропинке к зданию школы. Ноги и руки ее будто онемели.

В эту ночь, как всегда по пятницам, Натаниэль потянулся к ней, как только они оказались вместе на большой двуспальной кровати и погасили свет. Неожиданно для Аманды в ее воображении снова возникла сцена, увиденная в туалете. Разгоряченные тела, движущиеся словно сами по себе руки… Аманда внезапно ощутила удивительную легкость, почти невесомость. Тело ее поднималось все выше, выше, словно детский шарик в потоках воздуха к огромному горячему шару солнца. Оно обдавало ее своим пламенем, пока она не почувствовала, что тает, растворяется.

– Натаниэль!

Она изогнулась, принимая его в себя со страстью не уступавшей его собственной.

Ровно через девять месяцев Аманда Найт родила Натаниэлю первого и единственного ребенка. Его назвали Хэм Сайрус Найт, в честь деда и прадеда.

Через два дня после того, как Хэму исполнилось шестнадцать лет, Аманду похоронили. Она стала одной из многих, погибших после Первой мировой войны от испанки.

Весь июнь стояла сырая, холодная, ветреная погода с частыми туманами. Они висели над рекой от заката до рассвета даже в ясные дни. В воскресенье после похорон Аманды ветер дул с такой силой, что кроны столетних дубов гнулись в разные стороны.

После полудня Хэм растопил камин в огромной гостиной, и они с Натом засели за бухгалтерские книги, подсчитывая убытки и доходы от различных предприятий. Во время болезни Аманды они порядком запустили дела.

Покончив с расчетами, Нат раскурил трубку и стал ходить по комнате, глядя на красно-оранжевые языки пламени в камине.

– Каменоломня практически работает самостоятельно, на этот счет можно не беспокоиться. Но вот ферма… – Он покачал седой головой. – Сено следовало скосить несколько недель назад. На восточном лугу уже пошли семена. А раннюю кукурузу можно убирать меньше чем через неделю.

– Не беспокойся, па. Через неделю полностью рассчитывай на меня. У нас начинаются каникулы.

Нат остановился перед старинным деревянным стулом, на котором сидел Хэм, широко расставив ноги и уперев локти в колени.

– Учебе конец.

В школе Найтсвилла прибавилось шесть комнат, и теперь в каждом классе, с первого по шестой, имелся свой учитель. Однако канализации по-прежнему не было. Только построили большую уборную на склоне холма. Хэм Найт числился лучшим учеником в школе Клинтона. От матери, вместе с непокорными черными волосами и бледно-голубыми глазами, он унаследовал любовь к книгам и страсть к учебе.

Хэм посмотрел на отца.

– Да, именно это я и сказал. Занятия заканчиваются через неделю. – Нат запустил толстые пальцы в бороду. – Я имею в виду другое. После этого семестра ты простишься со школой навсегда.

Хэм вскочил со стула.

– Ну, нет! Почему я должен бросать школу, па? До окончания остался всего один год.

– И вы с матерью что-то говорили про колледж?

– Это было мамино желание. И что в этом плохого?

– Ну вот, я же говорю! – Нат развел огромными руками. – Все зависит от того, как посмотреть, сын. Твоя мать никогда не видела вещи в их настоящем свете. Для кого-то, может, колледж и хорош, но не для тебя, Хэм.

– Но почему?

В глазах парня сверкали искры, как лучи солнца на воде.

– Потому что твоя судьба, твое предназначение здесь, в этом поселке, который носит твое имя. Найтсвилл принадлежит тебе, Хэм, со всем, что в нем есть. Во всяком случае, будет принадлежать тебе после моей смерти. Каменоломня, ферма, земля – это все твое.

– Ошибаешься, – с горечью произнес Хэм, – мне ничего здесь не принадлежит. Я. принадлежу всему этому. Так же как и ты, и мама, и… – Он запнулся под гневным взглядом отца.

– Интересно ты понимаешь ответственность, сын… На тебе, так же как и на мне, лежит ответственность перед этим поселком, который Найты воздвигли в лесной глуши.

В этом доме не понимают никаких доводов, кроме одного, подумал Хэм. Семейной традиции. Он сделал попытку добиться от отца хотя бы одной-единственной уступки.

– Позволь мне только закончить школу, па. Пожалуйста! Остался всего один год. Я же тебе здесь не так уж и нужен. Ты можешь нанять кого угодно и на ферму, и в каменоломню.

Нат опустил руки на плечи сына, глядя ему прямо в глаза.

– Хэм, ты мне здесь нужен не для того, чтобы экономить деньги на рабочих. Деньги тут вообще ни при чем. Взгляни на меня, сын. Мне семьдесят один год. Сколько я еще буду в состоянии управлять имением? Десять лет или десять дней? Кто может его знать? Ты нужен мне здесь, чтобы научиться управлять. Дел у нас по горло, поэтому сейчас не время для школьных занятий. Они годятся для тех, кто собирается стать юристом, банкиром или врачом. Если ты любишь читать книги – пожалуйста, можешь заниматься этим на досуге. В воскресенье, например. Но то, что носит наше имя, должно быть у тебя на первом месте. Ты меня понимаешь, сын?

Рослый и сильный, Хэм ощущал отцовские руки как каменные глыбы на своих плечах. Ему показалось, что, если он сейчас же не скинет эти руки, они его раздавят. Останется лишь мокрое пятно на дубовом полу.

– Я сделаю, как ты скажешь, па.

– Вот и молодец!

Старый Найт снял руки с плеч сына, радостно потер ладони. Послышался звук, напоминавший скрежет наждачной бумаги.

– Ну что ж, ты сделал один шаг на пути взрослого мужчины. За ним должен последовать второй. Выпей со мной, Хэм.

Ратификация Восемнадцатой поправки к Конституции, запрещавшей производство и продажу спиртных напитков на территории Соединенных Штатов,[3]3
  Принята в 1919 году, отменена в 1933 году.


[Закрыть] в Найтсвилле произвела гораздо меньше шума, чем за пределами страны. Местные жители практически никогда не покупали крепкие напитки в магазинах, довольствуясь самодельным яблочным сидром и кукурузным виски, составлявшими гордость многих поколений.

Хэм нехотя последовал за отцом на кухню. Железные поверхности старинной кухонной плиты, всегда блестевшие, как хорошо начищенный оружейный металл, сейчас были тусклыми от пыли и грязи. Много дней здесь никто не убирал.

– Нам придется завести экономку, – сказал Нат.

Он принес из буфетной бутыль с сидром и два стакана. Наполнил их наполовину.

Хэм поднял свой стакан без всякого энтузиазма. Вкус яблочного сидра, зеленого, как скипидар, вызвал в его памяти горький вкус рвоты: несколько раз они с ребятами пробовали сидр за амбаром, тайком от отца.

Нат произнес напыщенный тост:

– За упокой души моей дорогой жены и за будущее моего единственного, горячо любимого сына.

Хэм в смущении отвел глаза, посмотрел в окно, туда, где виднелось кладбище. Резко поставил стакан на стол, даже не пригубив его, и с удивлением воскликнул:

– Па, она опять там, эта девушка!

Найт обернулся к окну.

– Черт меня побери!

Ругательство, неожиданно прозвучавшее из уст отца, немало удивило Хэма. Обычно Найт неукоснительно следовал всем предписаниям Библии и никогда не нарушал ни одной из ее заповедей. Одно лишь упоминание Господа всуе он считал едва ли не тяжким преступлением. Он никогда не богохульствовал. По-видимому, потрясение оказалось слишком велико. Непонятно почему, Хэм тоже нервничал.

Светловолосая незнакомка, которую он впервые увидел в день похорон матери у могилы Тома Хилла, сидела на мраморном памятнике Сайрусу Найту и его жене. Сидела, свесив длинные стройные ноги, перелистывая страницы какой-то толстой книжки.

Нат одним глотком допил сидр, швырнул стакан в угол кухни. Сверкающие осколки хрусталя заблестели на полу, как кусочки льда. Он поднялся на ноги, тяжелыми шагами направился к задней двери.

– Давай-ка разберемся с этой паршивкой, сын.

Хэм, спотыкаясь, последовал за отцом через двор, к кладбищу. Перешагнул через невысокую живую изгородь, отделявшую кладбище от остальных владений Найтов.

Девушка их заметила. Хэм отчаянно надеялся, что она убежит, но она не двинулась с места. Лишь захлопнула свою книгу и смотрела на них с улыбкой, открывавшей маленькие, белые, не очень ровные зубы. Пряди ее длинных светлых волос трепетали на ветру, временами закрывая лицо.

Когда Нат перешагнул через низкую металлическую ограду, девушка грациозно поднялась с места. На секунду ее короткая юбка поднялась еще выше на бедрах.

– Добрый день, – произнесла она низким, несвойственным женщинам здешних мест голосом.

Она стояла очень прямо, прижимая к себе большую книгу. От этого грудь ее еще резче выделялась под вязаным шерстяным платьем, вселяя в Хэма почти благоговейный ужас. В последнее время он часто видел нечто подобное в своих постыдных снах, однако никак не ожидал увидеть наяву. Сейчас он боялся, что собственное тело его выдаст. С пылающим лицом он перевел взгляд на свежую могилу матери, вернулся к мучительным мыслям о том, что это дорогое существо лежит сейчас под землей, заключенное в клетку гроба, обреченное на гниение. Эти мысли оказались мощным противоядием против порывов живой плоти, которые в последнее время мучили его все чаще и сильнее.

Резкий голос отца вернул Хэма к действительности. Резкий, но не настолько суровый, насколько следовало ожидать в ответ на странный поступок девушки.

– Что вы здесь делаете, мисс?

Ее зеленые глаза едва достигали уровня груди Ната, однако страха в них не было.

– Я пришла навестить могилу отца.

Нат уперся мощными кулаками в бедра и хмыкнул.

– В таком случае вы перепутали участок. Вы оскверняете могилу моих предков.

Девушка в изумлении приподняла брови.

– Вы сердитесь из-за того, что я сидела здесь и читала?! Вы в самом деле считаете, что мертвым не все равно?

– Мне не все равно.

Однако на этот раз осуждение прозвучало не слишком убедительно. Казалось, Нат уже не так уверен в себе. Почти в нерешительности стоял он на ветру, развевавшем его волосы и бороду.

Девушка неожиданно рассмеялась звонким, беззаботным смехом:

– Знаете, а вы похожи на короля Лира.

Нат нахмурил брови:

– На короля Лира? А кто это такой? Вы дерзите, мисс!

– Нет-нет, что вы! Король Лир – это персонаж из пьесы. – Она протянула ему свою толстую книгу. – Благородный человек, настоящий король.

Нат с сыном прочли название: «Полное собрание сочинений Уильяма Шекспира».

– Неужели вы никогда не слышали об Уильяме Шекспире? – поразилась девушка.

– Я слышал, в школе, – быстро ответил Хэм. – Я читал «Короля Лира».

Девушка обернулась к Нату:

– Ну вот, видите? Спросите его, и он вам скажет, что это комплимент.

– Я не очень-то большой книгочей, – неловко произнес Нат. – Читаю только Хорошую книгу, Библию.

Она снова рассмеялась, на этот раз высоким, сухим смехом, растаявшим в воздухе, как пар. Такой смех совсем не вяжется с ее голосом, подумал Хэм.

– Хорошую книгу… – Она снова прижала Шекспира к груди. – А я читаю самую лучшую книгу.

– Вы дерзкая девчонка.

Она потупилась.

– Прошу прощения. Я не хотела никого обидеть. Просто… это единственная книга, которая у меня есть. Вообще единственное, что у меня есть. – Она оглядела участок с могилой Тома Хилла. – Да еще вот этот клочок земли.

Нет, эта девушка положительно приводила Ната в смущение.

– Вы имеете в виду кладбищенский участок?

Глаза ее стали тусклыми.

– Перед смертью отец оставил мне эту книгу и документы на участок. Все это мне вручили месяц назад в сиротском приюте, перед тем как выпустить на волю.

Хэм ощутил настоящую физическую боль, как будто сам пережил то, что довелось испытать незнакомке. Он понял, что влюбился.

Даже Нат не остался равнодушным.

– Вы совсем одна?

Хэм никогда в жизни не слышал, чтобы отец говорил таким мягким голосом.

– Одна.

– Но вы же, наверное, с кем-то живете. Такая молоденькая девушка…

– Я снимаю комнату в Клинтоне. Больше мне некуда было идти, поэтому после приюта я вернулась сюда. Мои корни здесь… лежат в этой земле.

Нат в недоумении покачал головой:

– В наши дни не часто встретишь такую верность памяти умерших предков. Вы достойны восхищения, мисс.

– О нет, это совсем не то, что вы думаете. Я вернулась из-за этого клочка земли. Он мой! Пусть маленький, но мой, собственный. Единственное, что привязывает меня к этой планете. «Ничто не принадлежит нам, кроме смерти и земли, покрывающей наши кости». Можете представить – это сказал король!

– И, наверняка это из вашей книги.

На изборожденном морщинами лице Ната появилось подобие улыбки, чего Хэм не видел со дня болезни матери, а может быть, и дольше. И еще он заметил то, чего вообще никогда не замечал за отцом: его пристальное внимание к девичьему телу под раздуваемой ветром юбкой.

– Я не хочу сказать ничего плохого об отце, который покоится здесь. Он сделал все, что мог. А это немало для человека, не обладавшего теми качествами, которые делают мужчину мужчиной. По крайней мере, он оставил мне вот это. – Девушка погладила обложку книги. – Она уже давно стала для меня отцом, матерью, учителем, защитником и другом.

Нат кивнул в сторону запущенного кладбищенского участка Тома Хилла:

– Но этот клочок земли значит для вас больше?

– О да! Чтобы оправдать свое существование на земле, надо владеть хотя бы крошечной ее частью. – Она снова рассмеялась. – Если бы не этот клочок земли, я бы давно уже взлетела в воздух и испарилась.

– Вы очень странная девушка, Келли Хилл.

– Вы знаете мое имя? Странное имя… Мне его дал отец. Калибан.

– Калибан? – с отвращением повторил Нат. – Совсем неподходящее имя для девушки.

Она не обиделась.

– Это и не имя вовсе. Фантом, пугало, порожденное воображением. Друзья зовут меня Келли.

Нат откашлялся.

– Мисс Келли, мое имя Натаниэль Найт, а это мой сын Хэм. Нам очень приятно познакомиться с вами, – произнес он с подчеркнутой сердечностью и официальностью, не вязавшимися с окружающей обстановкой.

Закусив губу, девушка изучала Хэма – не то чтобы с насмешкой, но с каким-то озорным выражением.

– Хэм – это сокращенно от Гамлет? – серьезно спросила она.

– Гамлет! – воскликнул Нат. – Наверное, опять из вашей книжки?

Хэм почувствовал сильнейшее унижение. Щеки его вспыхнули, и он ничего не мог с этим поделать. Любовь к девушке сменилась ненавистью.

– Просто Хэм! – с яростью произнес он.

– Это из моей Хорошей книги, – вмешался Нат, довольный своей маленькой шуткой. – Мисс Келли, – продолжил он, к величайшему удивлению Хэма, – мы с Хэмом почтем за честь, если вы согласитесь погостить у нас. Может быть, сварите нам приличного кофе. – Глаза его обратились к свежей могиле. – С тех пор как моя жена скончалась, мы с парнем остались без всякой помощи на кухне.

Девушка серьезно смотрела на могилу, поглаживая рукой пульсирующую жилку на шее. Хэм отвел глаза.

– Смерть – это ужасно. Уйти неизвестно куда… – Она импульсивно схватила Ната за руку. – Я умею варить кофе. По крайней мере, так мне говорят в кафе, в Клинтоне, где я работаю официанткой.

– Вы работаете официанткой?!

Трудно сказать, что больше потрясло Ната – ее слова или прикосновение мягких молодых рук к его железным мышцам.

Хэм плелся за ними, чувствуя себя отринутым, не в состоянии понять, что собой представляет новая знакомая. Она женщина, по всей видимости зрелая женщина, и отец выказывает ей знаки внимания как равной… Где-то на задворках сознания появилась мысль, что отец в данном случае не мудрее его, Хэма, и что эта девушка мудрее их обоих. Возможно, мудрее любого мужчины на этой земле.

Нат указал рукой на жирные сковороды, на раковину, полную грязной посуды.

– Из нас с Хэмом получились не очень-то хорошие хозяйки. В буфете еще остались чистые чашки для кофе.

– Оставим их там, – рассмеялась она. – Сначала вымоем все это и уберем на место. Тогда и кофе покажется вкуснее.

– Я собираюсь подыскать экономку в ближайшее время. В поселке полно женщин, которые не откажутся от лишних денег. А работы тут от силы на полдня.

Девушка закатала рукава до локтей и подошла к раковине.

– В доме таких размеров понадобится работница на полный день, никак не меньше. – Она дотронулась до кранов. – О, да у вас есть и горячая, и холодная вода! Готова поспорить, это единственный дом в Найтсвилле с такими удобствами.

– Верно! – с гордостью ответил Нат. – И канализация у нас есть, и отопление. Угольная печь в подвале. – Он постучал костяшками пальцев по отверстию в стене. – Тут находятся трубы. Они разносят теплый воздух по всем комнатам. Похоже на чудо, правда?

Хэм почувствовал раздражение.

– Ничего особенного. В городе во всех домах есть центральное отопление.

Нат не сдавался:

– Ну нет, для Найтсвилла это вещь необычная.

Он закрыл пробкой бутыль с сидром, все еще стоявшую на столе, и унес в кладовую.

Ожидая, пока раковина наполнится горячей водой, Келли смотрела на пол, где блестели осколки хрустального стакана.

– Займусь этим после того, как покончу с посудой.

– Ну нет, – запротестовал Хэм, – это не ваша работа.

На пороге кухни появился Нат.

– Пусть делает, как хочет, не трогай ее. Люблю смотреть, как женщина возится на кухне. Мне это кажется правильным.

Келли взяла нож, отрезала несколько тонких полосок от желтого бруска мыла, похожего на сыр, и опустила их в раковину с горячей водой.

– Вам здесь нужна женщина на полный рабочий день, – повторила она.

Нат отодвинул плетеный стул от стола, уселся на него верхом, положил массивные руки на высокую спинку. Глаза его, пристально смотревшие на девушку, ярко блестели под тяжелыми исками.

– Вам нужна эта работа?

Келли продолжала строгать мыло. Хэм почувствовал, что сейчас задохнется. Это, наверное, шутка! Но отец в жизни никогда не шутил.

– Сколько вам платят в ресторане?

– Десять долларов в неделю плюс кормежка.

Девушка отложила нож и брусок мыла, обернулась к Нату, посмотрела ему прямо в глаза, закусив губу своими острыми зубками. Эта привычка ей не идет, подумал Хэм. Она становится похожа на зверька.

– Пятьдесят долларов в месяц плюс жилье и еда, – быстро произнес Нат. – Да или нет? Берете работу?

– Я согласна.

– Но почему? – воскликнул ошарашенный Хэм. – Плата не намного выше, а работы гораздо больше, чем у официантки в ресторане.

Девушка улыбнулась.

– Это верно. Но для меня будет удовольствием содержать в порядке этот дом.

Нат запустил пальцы в бороду.

– Как так?

– Очень просто. Мои самые ранние детские воспоминания о Найтсвилле связаны с этим домом. Такой большой, такой белый, на вершине холма, с высокими колоннами по обеим сторонам парадного входа, с окнами, блестевшими золотом в солнечных лучах на закате… Каждый день, по дороге в школу и обратно, я думала: а что, если подойти и постучать в дверь?

Нат, очень довольный, громко рассмеялся, хлопнул себя по бедрам.

– И вы, наверное, думали, что отсюда выскочит людоед, затащит вас внутрь и съест.

– Но это оказалось правдой. Не успела я войти в дом, как стала вашей пленницей. Вашей горничной, вашей служанкой.

Она грациозно взмахнула рукой, опустила голову и сделала изящный глубокий реверанс. Волосы закрыли ее лицо, словно занавес.

– Ваши желания для меня закон, сир.

Ее высокий, пронзительный смех в сочетании с хриплым хохотом Ната звучал странной какофонией в ушах Хэма. Человеку, не знающему отца, его поведение показалось бы фривольным.

Девушка резко выпрямилась, откинула волосы с лица, словно занавески на окне, бросила озорной взгляд на Хэма.

– Молодой человек, принесите мне передник. Надо приниматься за работу.

Ответные слова вырвались у Хэма сами собой:

– Слушаю, мэм.

Они сидели за большим круглым кухонным столом, и пили кофе со сливками, которые Келли добыла из кувшинов с молоком.

– Жирные, как масло.

Она провела по краю кувшина указательным пальцем и облизала его маленьким розовым язычком.

– Вы похожи на кошку, – заметил Нат.

Она сощурила глаза так, что остались лишь узкие щелочки.

– Я бы хотела быть кошкой.

Нат взглянул на темнеющие окна.

– Пора зажигать лампы.

Она наблюдала за тем, как он подносит спичку к фитилю керосиновой лампы, висевшей на стене над столом.

– В Клинтоне почти во всех домах есть электричество.

Нат пожал плечами.

– Электрокомпания решила, что нет смысла проводить линию электропередач в Найтсвилл. Мы находимся в стороне от дороги. Но по мне так даже лучше. Мне нравится свет от керосиновой лампы.

Он повернулся вместе со своим стулом, осмотрел чисто прибранную кухню. Никелевые поверхности печи блестят и сверкают, раковина и доска для сушки посуды чистые и сухие, пол подметен.

– Хорошо, что в доме снова порядок. Приятно опять почувствовать женскую руку.

Держа в ладонях большую чашку с кофе, девушка смотрела поверх нее на Хэма.

– Надеюсь, что смогу угодить вам обоим.

Хэм рывком поднялся с места.

– Пора доить коров.

Когда он вышел, Келли наклонилась к столу и заглянула в его чашку. Там еще оставалось больше половины кофе.

– Кажется, Хэму не понравился мой кофе, – вздохнула она.

– Он еще мальчишка. Не успел войти во вкус мужских удовольствий.

На губах Келли заиграла загадочная улыбка.

– Понятно…

Некоторое время они молча прислушивались к погребальному звону дедовских часов в гостиной.

– Восемь часов, – произнесла Келли. – Мне пора идти. Машины с молоком – последние из тех, что здесь останавливаются.

Нат обернулся к ней, опустив руки на широко расставленные колени.

– Зачем тебе уходить? Ты теперь будешь жить здесь.

– Надо там кое-что закончить. Забрать те немногие вещи, сдать комнату, уволиться с работы.

Она положила тонкую руку на стол. Некоторое время Нат смотрел на нее, потом накрыл своей огромной волосатой ладонью.

– Останься. Приготовишь мне ужин. Завтра утром у тебя будет сколько угодно времени для всех этих мелочей.

Она сжимала и разжимала руку под его ладонью. Как ни странно, движения совпадали с биением его сердца.

Неожиданно она хихикнула. Нат уже пятьдесят лет, если не больше, не слышал девичьего хихиканья.

– У меня с собой ничего нет. Даже спать не в чем. Придется лечь в постель голой.

Он почувствовал, как вспыхнуло жаром лицо, как застучала в висках кровь. Во рту пересохло, язык, словно разбух.

– Наверху полно одежды, ночные рубашки тоже есть. Это одежда моей жены. Она была такая же худенькая, как и ты. И очень гордилась своей внешностью. Там есть все, что тебе понадобится.

Она смотрела на него широко раскрытыми невинными глазами.

– Но это же ее вещи! Вы считаете, что это нормально? Вы не возражаете?

– Не возражаю.

Он крепче сжал ее руку.

– Но что сказала бы она?

– Ее больше нет. Она умерла.

Нат сжал ее руку с такой силой, что Келли поморщилась.

– Мне больно!

Он выпустил ее руку. Поднял свою к глазам, долго смотрел на нее.

– Прости… Просто… прикосновение женщины… Так давно этого не было… Прости старика…

– Нет! – прошептала она. – Вы совсем не старик.

– Мне за семьдесят! И я давно не чувствовал ничего подобного.

– Возраст ничего не значит. Все зависит от того, насколько крепко сделана вещь. Мраморная плита на кладбище… ваш дом… эти стены, полы, стол. – Она положила руки на дубовый стол.

Он все смотрел и смотрел на свою заскорузлую ладонь со ссадинами, мозолями, вздувшимися венами, с черной сланцевой грязью под ногтями.

– Я старый человек.

Она наклонилась вперед, взяла его руку в свои, приложила к груди.

– Вы говорили о женском прикосновении. Прикоснитесь же ко мне.

Она расстегнула перламутровые пуговицы на платье и спустила его с плеч. Спустила бретельки. Притянула его руку к груди, наклонившись еще больше вперед, чтобы он мог почувствовать ее тяжесть.

Глаза Ната затуманились. Дрожащими пальцами он осторожно сжал ее кожу.

– Старый человек не должен даже думать о таком, – хрипло проговорил он.

– Вы старый, Натаниэль?!

Она улыбалась нежной улыбкой, приободряла, звала его. Хрупкая рука скользнула к ширинке на его брюках, расстегнула пуговицы. Как зачарованный, он наблюдал за движениями ее ладони, потом за тем чудом, которое она совершила.