Текст книги "Честно и непристойно"

– Прекрати кричать на меня!

– Ну да, конечно! А теперь ты еще поплачь, как тупая маленькая девочка. Уа! Уа! – Он орал на меня, приблизившись ко мне так близко, что я уж думала, мы вот-вот столкнемся носами. – Ты уверена, что у тебя есть время плакать? Тебе ведь надо все повторить сто раз и еще жестами показать! – Он передразнил мою манеру размашисто жестикулировать, и я заплакала еще сильнее. – Господи, меня от тебя тошнит. Не смей убегать! Я терпел твой скулеж, а теперь тебе придется меня выслушать.

– Я не желаю разговаривать в таком тоне! – умудрилась прокричать я, зная, что было бы куда больше толку, если бы я сказала это спокойно.

Бросившись в спальню, я заперла дверь, упала на нашу кровать и плакала до тех пор, пока горло не перехватило от рыдания. Я думала, что это обычная ссора. Я думала, все так ругаются. Вздрагивая, я писала в своем дневнике:

«Когда он так на меня кричит, я чувствую себя совсем ничтожной, и все же я не ухожу от него, и от этого мне совсем тяжело и тошно смотреть на себя в зеркало. Если бы он мог контролировать свое раздражение и не вести себя со мной так злобно, все было бы по-другому. Я знаю, что не заслуживаю подобного отношении, но я люблю его. Из-за него я ощущаю себя совсем маленькой, я стыжусь себя. Из-за него я себя ненавижу».

Второе по отвратительности признание в этой записи – «но я люблю его». Трудно вообразить более гадкую фразу! Он издевается надо мной, не стесняясь своих друзей, но я люблю его. Он орет мне в лицо, брызгая слюной, но я люблю его. Он говорит мне, что я вовсе не хорошенькая, и пусть это правда, ведь только вьющиеся рыжие волосы придают мне очарование, а без них я ничто, но я люблю его. Проклятье, с каких это пор любовь оправдывает самые ужасные вещи? Да, и это только вторая по отвратительности вещь. Самое гадкое в этой записи то, что идет на следующей странице, месяц спустя:

«Сегодня мы с Гэйбом поженились!»

Хватило одной страницы, чтобы перейти от «из-за него я себя ненавижу» к «я его жена», и я помню, о чем тогда думала. «Любовь все преодолеет». «Пока есть любовь и мы хотим сберечь ее, все хорошо», – думала я. Но влюбиться совсем нетрудно; обычно это случается без предварительных размышлений. А вот для создания прочных взаимоотношений требуется нечто большее, чем влюбленность. Требуется признавать свою неправоту, идти на компромиссы, смирять гордыню.

А я думала, что требуются слезы. Я не знала, что любовь не должна делать нас несчастными. Истинная любовь не может быть источником боли.

Мне казалось, что ситуация яснее ясного. Если бы он рассказал своим родителям то же, что говорил мне: как сильно он меня любит, как я украсила его жизнь, как он хочет от меня детей, – они могли бы его поддержать. Вместо этого он чувствовал их неодобрение и молчал. Но только не со мной. Когда он был со мной, невысказанное раздражение превращало молчание в злобу. Так мне казалось. Больше я ничего не замечала. Я выходила замуж за подростка, не за мужчину, и знала об этом, но я уже потратила на наши отношения слишком много времени и любви. Ну и ладно, думала я, рано или поздно он вырастет. Мы вырастем вместе.

Терпеть не могу, когда меня спрашивают, не считаю ли я, что вышла замуж слишком рано. «Слишком рано» подразумевает наивность, но, по-моему, наивной я не была. Задавая подобный вопрос, в действительности люди хотят знать одно из двух: «Вам ведь хотелось выйти замуж, а за кого – не столь важно, правда?» Или: «Вы был и так молоды, вы хоть знали, что такое любовь?» Ненавижу этот вопрос, потому что на него нельзя ответить ни «да», ни «нет». Я любила Гэйба по-настоящему, без всяких условий, невзирая на неприятности. Но меня пленяла и перспектива заполучить мужа, объект заботы, и свой дом, где на холодильнике, прикрепленные магнитиками, красовались бы списки дел для мужа и для жены. Я хотела, чтобы мы стали друг для друга близкими людьми. И мне казалось, что я нашла все это в мужчине, которого любила. Поэтому я и терпела его срывы. «Он повзрослеет, – думала я. – Придет день, когда все сложится так, как я рассчитывала. А до тех пор будут слезы, но чаще слез будут смех и воспоминания». И так все и было. Пока не произошел сбой.

Итак, дело было не в том, что я вышла замуж слишком рано. Просто я вышла замуж не за того, за кого следовало. Да, были тревожные симптомы, на которые следовало обратить внимание, но я была влюблена и готова была бороться с трудностями бок о бок с Гэйбом. Я не сомневалась: если мы захотим, то преодолеем все на свете, даже кошмарные отношения со свекровью. Но сил и желаний одного человека не может хватить на двоих.

Я перечитываю сейчас страницы своей жизни, и мне стыдно. Именно стыдно. Не могу поверить, что и вправду терпела такое его отношение к себе. Я и подозревать не могла, что достойна мужчины, который женится на мне с восторгом, вроде стоящего подле алтаря Уильяма. Унизительно вспоминать о том, как Гэйб заставлял меня ненавидеть себя, как я унижалась. Это не мой брак потерпел крах. Я сама привела себя к краху. Мне самой надо было взглянуть в лицо своим страхам не меньше, чем Гэйбу. В известном смысле я согласилась на отношения, в которых надо мной издевались, потому что боялась, что без него я ничего из себя не представляю. Я верила, что раз он меня хочет, то я чего-то стою. Я позволила распоряжаться собой – это ужасно, но, увы, случается достаточно часто.

Слишком многие женщины ведут себя именно так. Умные женщины принимают глупые решения. Я-то знаю – я читала все положенные книги. Я знала, что нужно усердно трудиться, чтобы достичь успеха, и думала, что взаимоотношения устроены также. Чем больше я плакала и переживала из-за наших ссор, тем больше мне приходилось терпеть. Я боролась, пытаясь сохранить то, что мне дорого. В конце концов Гэйб обычно входил в спальню, гладил меня по спине и тихо говорил:

– Ты права. Прости меня. Это моя вина, и я должен научиться сдержанности. Спасибо тебе за то, что ты так терпелива со мной. Нас двое, Стефани, и мы все преодолеем. Я хочу этого и никогда не перестану хотеть.

Я тоже этого хотела и позволила убедить себя, что все склоки и примирения – только испытание. Оно закалит нас. Я принимала психоз за упорство. Я верила, что наши отношения наладятся, если Гэйб тоже будет стараться и научится высказывать свои желания – и со мной, и со своими родителями.

Ну вот он и высказался. В январе.

– Мы не сможем пожениться в январе или феврале. У меня будет очень сложная практика в больнице.

Я боялась новых отсрочек и боролась с нетерпением. Ну хорошо! Тогда первого марта! Великолепно!

– Нет.

Тогда мартовские иды! К черту суеверия!

– Нет.

Для отказа всегда находились причины. И когда Гэйб добрался до мая, так и не выбрав дня для свадьбы, я топнула ногой в кожаной туфельке. Отныне мне не было дела до выбора помещения и цветовой гаммы. И вместо вручения отъезжающим гостям свежей клубники и пирожных в деревянных корзиночках, чтобы полакомиться на следующее утро, – «как насчет того, чтобы вообще не приглашать гостей?» К черту гостей! К черту цветы, подходящие для этого времени года! От разговоров о скатертях и необходимом освещении, о распределении обязанностей и графиках, благодарственных письмах и напоминаниях я начинала забывать, что все это в общем-то имеет отношение к свадьбе.

Мы сошлись на том, чтобы устроить скромную церемонию, только для близкой родни, в мае, прежде чем Гэйб сдаст в июне экзамены за второй курс. После окончания экзаменов мы проведем медовый месяц в Италии, а потом устроим прием, чтобы отпраздновать нашу свадьбу в кругу прочих друзей и знакомых. Гэйб попросил отца выбрать подходящую дату в расписании своих конференций на май. И все было решено. Двадцать восьмое мая. Гэйб договорился с раввином Темпл Синай из синагоги в городке, который был неподалеку от наших родных мест. Таким образом он пытался убедить меня, будто тоже всего этого хочет. Потом мы начали оповещать знакомых. Я обязательно уточняла:

– Да, двадцать восьмое мая, но на всякий случай запишите дату карандашом – мало ли что.

Я удостоверилась, что первым делом Гэйб известил своих родителей. В этот раз я лично, стоя перед ним, слышала, как он с ними разговаривал. И они его несомненно услышали, ибо спустя два часа позвонила младшая сестра Гэйба, Кэт, ее визг записался на пленку автоответчика. Самое надежное доказательство. Дату бракосочетания ей сообщили «мамочка и папочка». Кэт кипела от негодования, и это тоже служило подтверждением.

– Конечно, – визжала она, – вам безразлично, приду ли я, а ведь я не смогу отпроситься с работы.

Ну да, и едва услышав новость, она позвонила нам, а не своему начальнику. Мы знали, что она вполне в состоянии придти; как и следовало ожидать, она ломала комедию. В августе она отказалась участвовать в церемонии бракосочетания. Когда мы подыскивали наряды для подружек невесты, ее мать Ром, призналась Вермишелли:

– Ох, Кэт слишком полная. Что бы она ни надела, вид будет ужасный. Надеюсь, когда она выйдет замуж, подружки невесты все будут худенькие, так лучше для фотографий.

Мы знали: в конце концов Кэт поступит так, как велят ей родители. Так уж было принято у них в семье.

Через неделю позвонила тетя Гэйба, учительница начальной школы, у которой был очень заразительный смех, и поздравила нас с тем, что дата свадьбы определилась. Хоть кто-то за нас порадовался! Она пригласила нас к себе на барбекю в семейном кругу. В ее доме царили тепло и непринужденность. К счастью, родители Гэйба в тот уик-энд были у себя в Атертоне, так что я могла есть в свое удовольствие и наслаждаться жизнью. В обществе родителей Гэйба я испытывала тревогу и теряла аппетит. Когда они отсутствовали, я уничтожала жареных цыплят, дочиста обгладывая ребрышки.

Бабушка Гэйба – элегантная, модно одетая дама, которая при каждой встрече спрашивала: «Так мой внук не обижает тебя, Стефани?» – хотела знать, в каком наряде я буду в день свадьбы. Потом она крепко обняла меня и потрепала по щеке. Мне понравилось с ней общаться. Так где мы поженимся, и кто нас обвенчает?

– Я очень рада за вас обоих, – заявила она, сжимая в объятиях одновременно меня и Гэйба, такой вот тесный узелок из трех человек.

Мне было приятно знать, что семья Гэйба одобряет наше решение, что они понимают, как он со мной счастлив. Наконец-то все будет в порядке.

В тот вечер, когда мы возвратились домой, на автоответчике мигала лампочка. Я включила прослушивание, не подозревая, что на самом деле нажимаю кнопку вызова рвоты:

«Гэйб, это твой отец. До нас дошли слухи, что ты намерен вступить в брак двадцать восьмого мая в Темпл Синай, в присутствии раввина. Вероятно, нам ты об этом сообщить не мог, поэтому мы не примем участия в этом событии; очевидно, я тебя пугаю, а смущать вас своим присутствием мы не собираемся. Это мой последний телефонный звонок тебе».

Я почувствовала, что меня вот-вот стошнит. Хорошо бы на Марвина. Я была уверена в том, что они знают дату свадьбы. Возможно, они считали ее не окончательной, но делать вид, будто они впервые о ней услышали, было по меньшей мере абсурдно. О Боже, ведь я снова увлеклась, листала свадебные журналы, сообщила семье, заказала маме билет на самолет – и на тебе!

– Я больше так не могу Гэйб. Хватит. Все время что-нибудь случается. Твоя семья, распорядок твоих занятий. Я не могу больше так мучиться. Ты только посмотри на это!

Я махнула рукой на кипы глянцевых журналов, собранных мною за годы нашей помолвки, на альбом вырезок, который я начала собирать, на снимки разных причесок, на мои собственные фотографии в разных ракурсах с пробных сессий макияжа.

– Я по горло сыта этим дерьмом! – вскрикнула я, и мой крик сорвался на всхлип. – Я больше не могу. Прости.

– Я сделаю все, что ты хочешь, Стефани.

Странная история.

– У меня нет больше сил. Они всегда находят отговорки.

У меня из носа текли сопли.

– Детка, я согласен с тобой. Я на твоей стороне.

Он протянул мне полотенце.

– Ты ведь им все рассказал, правильно? Ведь я это слышала.

– Да, Стефани.

– Хорошо, я пока еще не сошла с ума. А они утверждают, будто мы их не известили. Это же просто отговорка! Для них я никогда не стану достойной тебя. Но почему? Разве я так ужасна? Разве я не люблю тебя? Разве ты со мной не счастлив?

– Конечно, счастлив, детка.

Он вытер мои слезы и прижал меня к себе.

– Гэйб, я просто не понимаю. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Почему они не могут за нас порадоваться?

Фраза «Я люблю тебя, ты любишь меня» звучала штампованно, но я была в отчаянии и ничего не соображала.

– Милая, а если мы просто-напросто поженимся, никому об этом не объявляя? Пусть тогда выбирают любую дату, это будет уже не важно, если мы и так уже муж и жена. Тогда прием и церемония будут в один день, и никто не сможет давить на нас.

– Хорошо, когда? – устало отозвалась я.

На самом деле я ему не верила.

– Следующие три недели для меня – сущий кошмар, но я не ищу отговорок – я знаю, что ты так думаешь. На выходных, двадцатого мая я свободен. Так мы сможем уехать на пару дней в какую-нибудь гостиницу, и у нас будет время, чтобы найти раввина. Годится, милая?

Он нежно приподнял мой подбородок и заглянул мне в глаза. Я кивнула и разрыдалась в его объятиях. Он гладил меня по спине и шептал, что все будет в порядке.

– Ты увидишь. Я обещаю. Я не допущу, чтобы тебя коснулась хоть какая-то неприятность, милая.

До сегодня, слыша обращение «милая», я оглядываюсь в поисках уборной. Мой организм чувствует дерьмо – сразу начинается рвота. Жаль, что в тот памятный день я не сбежала от Гэйба в ближайшую уборную.

– Обещаешь ли ты любить и беречь ее?

Как хорошо, что я пришла на свадьбу кузины одна. Я бы не выдержала всей этой романтики при свете свечей рядом со второсортным спутником. Я жаждала настоящих, неподдельных чувств, чувств с большой буквы. Слушая, как обмениваются клятвами София и Уильям, я ощущала значимость этих клятв, возможно, куда острее, чем те, кто никогда не состоял в браке, – я ведь знала цену произносимым словам. «В болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, в горе и в радости...» Я едва сдерживала всхлип. Плач рвался наружу, перехватывая горло. Если я не сумею сдержаться, то совсем разрыдаюсь, и все это услышат. Я судорожно сглотнула. Мне не на кого опереться. А что, если и дальше вот так будет течь моя жизнь: я буду ходить на чужие свадьбы, слушать чужие клятвы и жалеть, что мне не с кем разделить жизнь? Куда, к черту, подевалась выпивка? Мне нужно было надеть зеленое платье, а не желтое. Зеленый – цвет ревности, а я ревновала. Радовалась счастью Софии – и все равно ревновала. Это как справлять День святого Валентина, когда у тебя никого нет: каждый раз, когда тебе на глаза попадается обернутый в целлофан букет роз, ты бросаешь беглый взгляд на прикрепленную к ним карточку – а вдруг букет предназначен для тебя? И каждый раз выясняется, что розы предназначены не тебе. Вот так я себя сейчас и чувствовала. «И хранить верность, покуда смерть не разлучит вас». Хоть я никогда и не произносила этих фраз слово в слово, на иврите эти чувства тоже можно высказать. Только мы с Гэйбом произносили свои клятвы в одиночестве, а не в кругу родных и друзей.

В конце церемонии Уильяма и Софии все родные и друзья принялись желать друг другу мира.

– Мира тебе, Стеф, – внезапно произнесла Ли, обнимая меня.

– И тебе, моя дорогая.

– Я знаю, как все это мучительно для тебя, но не тревожься. Скоро прием, и я тебя напою вусмерть коктейлем «Рыжая шлюха».

Только моя сестра могла знать о существовании такого коктейля. Лучшей компании на свадьбе нельзя и желать. Обнимая Ли, я вдруг пожалела, что ее не было на моей свадьбе. Мне хотелось разделить ее со всеми родными, даже с Ией и Фэй, с которыми мне придется сидеть на приеме у Софии. Да, меня же ждет испаноязычная инквизиция. К черту «Рыжую шлюху», тут потребуется текила.

Я решила, что, если она попросит всех незамужних собраться вместе, я уйду. Когда София танцевала с отцом, я наконец разревелась и высморкалась в носовой платок Фэй, не блиставший свежестью. Я вынесла церемонию разрезания торта. А вот бросание чертова букета невесты (мол, та девушка, что его поймает, следующая выйдет замуж) мне уже не пережить. Все будут ждать, что я подойду, а я не незамужняя! Я разведена! Да, я хочу опять замуж, но я не намерена стоять в кругу, отставив левую ногу, чтобы какой-нибудь гость натягивал мне на бедро невестину подвязку. Оставьте меня в покое, черт побери!

– Я, пожалуй, сейчас уйду, – сказала я, заметив, что возле танцпола начали собираться одинокие мужчины.

– Ой, подожди! Бросание букета – очаровательная традиция!

Я удивилась, что бабушка про это слышала. Судя по ее историям о своем детстве, я предполагала, что у них на свадьбах если что и бросали, то внутренности убитых животных.

– Вот ты и иди туда, Ия. Если меня не будет, тебе скорее достанется букет.

– Ты шутишь? – вмешалась Фэй. – Если мы будем участвовать и поймаем букет, нам придется оставить ходунки.

– Ну да, Фэзи! – откликнулась Ия. – Но зато мужчине, который поймает подвязку невесты, придется надевать ее нам на ногу!

Мгновение сестры молча смотрели друг на друга, а потом загоготали.

– Ух ты! Вот это свадьба так свадьба, Фэзи!

– Ну хоть потанцуй с каким-нибудь парнем, Стефани. – Никакого подходящего парня рядом не было, и я уже устала после твиста с Ли. – Знаешь, в мои годы на танцы нас обязательно сопровождали пожилые дамы. Они следили за тем, чтобы парень с девушкой держались друг от друга в танце на приличном расстоянии. Впрочем, я тогда была такой неискушенной!

– Что значит «тогда», Фэзи? На прошлой неделе ты решила, что у того мужика в кармане зажигалка, а не кой-чего торчит!

– Ох, ну тебя! – Фэй, смеясь, отмахнулась от моей бабушки. – Знаешь, Стефани, я ведь как-то решила, что забеременела, потому что мужчина поцеловал меня по-французски. Зато сегодня я бы любому парню тут не пожалела французский поцелуй!

– Ну так чего же ты ждешь, Фэй?

– Знаешь, Стефи, жизнь коротка. Наслаждайся ею, пока можешь. Заведи любовника. – О Боже, и куда только подевалась Ли! – Впрочем, это, может быть, не самая лучшая идея. Любовники ревнивы. У меня был один такой, он гонялся за мной с пистолетом, когда я его бросила.

На слове «пистолет» Фэй сложила пальцы пистолетиком и проговорила:

– Бум! Бум!

– Да нет, в общем, игра стоит свеч, так что целуйся с парнями сейчас, Стефи, дорогуша, потому что с возрастом, что бы там ни говорили, начинаешь жаждать веселья!

Я жаждала оказаться в собственной кровати. И мне было наплевать на то, что я буду в ней в одиночестве.

– Пожалуй, я пойду, – произнесла я и улыбнулась в надежде, что меня погладят по плечу и пожелают доброй ночи.

– Отведай по крайней мере торта. Одно дело – просто уйти домой в одиночестве, Стефи, а другое – уйти домой и в одиночестве, и без торта. Это куда хуже, чем иссякший родник наслаждений.

Нет, куда хуже, когда женщина именует свое влагалище «родником», подумала я, изображая улыбку.

Я ушла, не дожидаясь ни торта, ни бросания букета. Я справилась со слезами во время бракосочетания и перенесла их первый танец. С меня хватит! После того как моя бабушка и ее сестра посоветовали мне наслаждаться жизнью, потому что она коротка, мне хотелось не букеты ловить, а истерики устраивать. Мне хотелось завизжать и устроить пьяную сцену, но повсюду были видеокамеры, и надо было думать о женихе. Поэтому я ушла одна, ускользнула, ни с кем не прощаясь и никому не желая удачи.

В постели Линус принялся слизывать мои слезы. Слова Фэй о том, что время течет быстро, меня ужасно расстроили. Когда я страдала, время останавливалось. А сейчас, когда я одинока и хожу на свидания, оно, значит, должно стремительно мчаться вперед? Если такова лучшая пора моей жизни, то плохи мои дела. Лучшая пора такой не бывает. Лучшая пора – это когда вы скачете по дивану, пока не расхохочетесь, целуетесь, распеваете в машине и, закатывая глаза, поддразниваете любимого человека. Лучшая пора – когда вы неприлично фыркаете, и вам плевать, как это смотрится. Вы не беспокоитесь, что все делаете не так, потому что в глубине души знаете, что все происходящее – чудесно и правильно. Вы просто в этом уверены. И вы любите бескорыстно... мужчину, женщину, детей, собаку, даже тесноту. Вы любите все на свете. Это и есть лучшая пора вашей жизни. Мне казалось, будто я пережила это с Гэйбом. Когда я поняла, что ошибалась, что у меня второсортный брак, я начала сомневаться во всем. А раз старухи советуют мне радоваться жизни, потому что она проходит так быстро, как мне найти счастье в текущем моменте?

Конечно, мне хотелось создавать с кем-нибудь общие воспоминания. Мне хотелось начать совместную жизнь с человеком, с которым у нас будет общее прошлое, чтобы он помнил все мои глупости и говорил, закатывая глаза, что все было не так, а потом целовал меня в лоб и все равно бы меня любил. Мы все этого хотим. Но может быть, не там ищем?

Не так уж одинока я была на свадьбе Софии. У меня была собственная «тройка» – трое родственников, составивших мне компанию. Моя бабушка состарилась вместе со своей сестрой, а моя сестра меня смешила и заставляла забыть о том, что у меня руки толстые и нет спутника. Может быть, именно с ними мы и стареем – с братьями, сестрами, старыми друзьями, которые связывают нас с прошлым и напоминают нам о том, кто мы такие.

Одно я знаю точно: у меня на этой свадьбе была своя версия полагающихся невесте «старого, нового, одолженного и синего». Моя привычка заботиться о чужом мнении устарела, и если бы я привела нового мужчину, наверняка это все бы заметили. Пора мне одолжить у кого-нибудь уважения к себе и не уходить со свадьбы посиневшей от переживаний. Ну да, я спала этой ночью одна, но, во-первых, это не так ужасно, а во-вторых – зачем притворяться, особенно перед своей семьей? Да и кому какое дело?

Так что вместо того, чтобы переживать о чужом мнении, я задумалась над своим холостяцким положением: даже в наше время таким образом жить непросто, особенно женщине. Не зря люди так пугаются одиночества и усиленно «изображают любовь»! Я потратила слишком много времени, гадая, что обо мне подумают, как будет ко мне относиться семья Гэйба. Я пока была не готова прийти на свадьбу кузины с мужчиной, пусть даже родственники бухтят, мол, время быстро уходит. И Бог с ним, со спутником на свадьбу; я не уверена, что вообще буду с кем-то встречаться! Слишком я боюсь, что этот «кто-то» поведет себя как Гэйб. Не хочу любви, лишенной доброты и терпения, мелочной и злопамятной. Уж лучше быть одной!