Текст книги "Человек – сейф"


Глава 3.Тюрьма

За окном был разгар осеннего дня. В просторном кабинете у окна за письменным столом сидел начальник тюрьмы подполковник на вид не более 45 лет. Внешне подтянутый моложавый тщательно выбритый щеголеватый блондин с серыми колючими глазами.

Он как раз изучал личное дело Виталия Говорухина, со вздохом переворачивая страницу за страницей, недоумевая, внутренне вскипая.

Не сдерживая эмоций, вслух произнёс:

– Да! Хватило мужика под "Само – само". Под «ятъ». А характеристики отличные. Нигде никогда.

Почёсывая затылок, констатируя:

– Вот вам! И рябина красная!..

Его отвлёк стук в дверь, на что он машинально бросил:

– Да! Войдите!

Дверь тут же открылась, в проём заглянул сержант молодой парень по всему видно сверхсрочник, конвоир.

Подполковник, отстраняя в сторону папку, собравшись в кулак, бросил:

– Да! Можете ввести!

Голова конвоира исчезла.

Начальник, встав из-за стола, подошёл к окну глядя вдаль, там была размеренная жизнь вверенной ему тюрьмы, шла уборка территории.

Открыв дверь, вошли два статных мужчины сержант и заключенный – высокий серо голубоглазый шатен в чёрной робе с номером 123456.

Подполковник, резко обернувшись, пристально посмотрел на вошедшую парочку. Конвоир, чеканя каждое слово, громко отрапортовал:

– Товарищ Подполковник! По вашему приказанию. Осужденный номер 123456 к Вам доставлен.

Махнув рукой, как старший по чину дал понять, чтобы сержант не кричал так громко. Тот застыл в замешательстве. Осужденный стоял перед подполковником гордо и прямо, держа руки за спиной, проявляя выдержку человека, не чувствовавшего на себе вины, несправедливо примеривший неказистую робу, как наказание судьбы, и как ни странно принял испытание, держа осанку.

Начальник обратился к конвоиру строго по уставу:

– Спасибо товарищ сержант! Вы свободны! Можете подождать за дверью.

Сержант, отдав честь, переведя внимательный взгляд на осужденного, замешкался, ловя в немом ожидании взгляд подполковника. Тот взглядом указал на дверь.

Сержант-конвоир тут же исчез, тщательно прикрывая за собой дверь.

Оставшись наедине подполковник, соизмеряя с ног до головы Виталия Говорухина, с заинтересованностью рассматривал неприкрытым оценивающим взглядом.

Осужденный, как ни в чём не бывало, выдержал пристальный взгляд начальника, не вздрогнув не единым мускулом всё так же держа руки в замке за спиной.

Начальник, не выдержав затянувшейся паузы глядя мимо осужденного, строго произнёс:

– Вольно! Руки можно произвольно!

Теребя кулаком подбородок, направился к столу, уютно расположившись в кресле держа в руках личное дело, полюбопытствовал:

– Как же ты так мил человек?

Положив личное дело, пытливо посмотрел в упор, указывая рукой на стул перед столом, вежливо предложил:

– Садитесь осужденный Говорухин.

Виталий, выдерживая паузу, по-прежнему стоял как вкопанный.

– Садитесь, садитесь, Виталий Говорухин, в ногах правды не было, нет, да и не будет! – тяжело вздохнув как – то озадаченно добавил. – Проверил лично прожитыми с лихвой годами.

Стуча пальцами по виску, вслух констатировал:

– Она фокусируется исключительно здесь!..

Виталий нехотя подошёл к стулу, садясь, тяжело вздохнул, устремляя взгляд в сторону окна, через которое на него шли прямые солнечные лучи, поспешил незаметно для постороннего взгляда их вдохнуть.

Начальник всё-таки невольно перехватил его взгляд, жаждущий свободы.

Поражаясь такому порыву, взглядом показывая на папку с личным делом, барабаня по ней перебором пальцев, недоумевая, выпалил:

– Как-то всё не связывается. Вы и ваш срок! На воле были активным отзывчивым товарищем. Лучший из лучших!

Виталий с едва заметной кривой усмешкой лишь уголками губ перевел холодный пустой взгляд на подполковника, силясь выстоять удар судьбы, отвернулся от лучей солнца.

Подполковник, наблюдая за ним, утомлённый затянувшейся паузой резко положа широкую ладонь на папку, подметил:

– Да, уж… Жизнь – поле, по которому босыми ногами ходит судьба…

Вздыхая, видя в мужчине напротив – человеческое начало, а в людях он не ошибался, скорее в поддержку произнёс:

– Значит! Её бедолагу в лапти взули раз уж ты здесь передо мной заключенным сел.

Продолжая с любопытством смотреть на осужденного, поспешил спросить в лоб:

– Ждёшь пересмотр? – отвечая самому себе. – Жди! Но не надейся! Так будет легче! – изучая каждый мускул на лице осужденного, посоветовал. – Ты Говорухин смотри не отчуждайся! Люди… Я понимаю здесь у нас разные! Но в одиночку долго ли протянешь? С соседом, как? Не обижает? Тот жалуется. Говорит: «Скрытный ты не в себе. Думает, что ты самый настоящий псих. Просил перевести…»

Виталий, закусывая губы сквозь зубы процедил:

– Да уж, как – нибудь протянем. Побагровев в лице: – Как – нибудь, сориентируемся.

Поднимая на подполковника глаза, зло заметил: «Живучие мы Говорухины! Не псих, точно!»

Начальник, выдержав его пристальный взгляд, со вздохом констатировал:

– Так нельзя у нас! Не курорт, не пионерский лагерь! Тюрьма-а!..

Тот на это никак не прореагировал. Подполковник, выведенный из себя безразличием «горе-осужденного», несколько раз стукнув по столу указательным пальцем, перешёл на фальцет:

– Ты часть «Системы» и надо жить по её законам иначе сомнёт, сломает, наедет как каток, сделает из тебя такого фасонистого и гордого – трафарет на стене моего заведения, и будешь…

Глядя исподлобья:

– «Цыплёнок табака без фарша» жизнь выжмет до капельки, изуродует, зло. – Вижу мужик!..

Недовольно искоса глядя на Виталия, эмоционально:

– Тебе надо бороться! В лаптях, так в лаптях…

Поедая взглядом в упор:

– Уже не босой мальчик! Потопчешь ножками и это поле! Оно?! Вся наша жизнь и надо признаться – она как не крути: «Борьба!»

Дергая шеей, назидательно:

– Всё в жизни бывает, но нельзя уходить от действительности. У тебя дети! Надо жить и выживать ради них!

Не сдерживаясь в запале, прокричал:

– Я тебе сказал, ты меня услышал!..

Виталий, сверля суровым взглядом, что мог говорить лишь одно: «Не трожь детей – святое!..» С презрением цедя сквозь зубы, выдавил:

– Да уж как-нибудь…

Тяжело вздохнув, отвернулся.

Начальник, вновь дергая шеей, поднялся с кресла. Встав рядом с Говорухиным, с любопытством рассматривая как бы, между прочим, о чём-то вспомнив, с некой нервозностью в голосе добавил:

– Да к слову! Дня два назад у меня была твоя жена, симпатичная женщина, но уж очень дерганная, нервная. Наверно, и её мог бы понять. Не медок выпила.

С любопытством:

– Она всегда у тебя такая? – глядя в упор. – Сказала, что детей отправит к твоей матери. Взвинченной какой-то показалась, вся на взводе, тебя хотела видеть.

Впиваясь в лицо Виталия взглядом со скользящей иронией:

– Чтобы наверняка раздавить, как «таракана – пруссака». Мол, довёл до всего этого никто-то, а сам. Не взыщи!..

Отойдя от Говорухина, вновь сел в кресло.

Сгруппировавшись над столом, констатируя ситуацию с сарказмом, подметил:

– Завяли лютики! Стало быть, сдохла любовь, сломалась на корню! Как и твоя бабёнка взяла и сломалась. Не первая она, да и не последняя!..

Отмахнувшись рукой, подытоживая, хлестко бросил:

– Не выдержала, стало быть, испытания!

Вскочив с кресла выпрямляясь, потрясая указательным пальцем вверх, стал мельтешить перед столом:

– Ради детей! А их я вот тут читаю, нервно перелистывая личное дело – двое! Совсем крохи.

Вновь мельтеша. Но на этот раз его хватило ненадолго, резко остановившись, посмотрев на Виталия, найдя, что тот упрям, пояснил:

– Ты обязан жить и быть мужиком!

– А баба?! – косясь в его сторону, – она и есть баба, всегда ищет сильного!.. – с гордостью. – Льва!.. Это я к чему?!

Обращая внимание:

– Меня, к слову сказать, зовут ни кум и сват, а Лев! А если уж со всеми формальностями… Подполковник, Лев Анатольевич Аничкин! Запомни!

Опять мельтеша, забегал, как маятник взад-вперёд перед столом. Подойдя к Виталию, берясь за спинку стула с непониманием глядя на того тут же отойдя, остановившись у края стола теребя в руках папку с личным делом, зло, бросая обратно на стол, вслух нервно прокричал:

– Им сегодняшним всем – средства на безбедную жизнь нужны, не без того!..

– Пойми и прости! В таком поганом мире живём!..

Ходя взад – вперёд, чтобы как-то понять и самому, что только сейчас озвучил, скороговоркой выпалил:

– Сказала, что при тебе, стало быть, она вовсе не жила. Ещё молодая! Жить хочет! – разводя руками. – Вот – так и сказала! Что ей самой, как бы выжить!.. «Не работает, без денег сидит с детьми…»

Глядя цепким взглядом стихая:

– Да и ты, вон как подвёл.

Виталий по-прежнему упрямо молчал, не проронив на это ни слова. Аничкин на мгновение остановился. Качая головой, констатировал:

– Упрямый! Тяжело тебе будет. Как ты здесь не любят, но где-то, как-то уважают.

С вызовом:

– Попробуй, обмани судьбу! Гни свою дуду! Тяжело вздохнув, нажал на звонок.

Вошедший сержант-конвоир не поднимая глаз, подошёл к осужденному. Виталий Говорухин встав, отвернулся от подполковника, заложив руки за спину стоя по стойке смирно.

Аничкин строго посмотрел на конвоира тот, понимая его взгляд, поспешил вывести Говорухина.

Подполковник, в след, решая, что это будет к месту, добавил:

– Одиночка! «Человек – Сейф!..»

– Если что, знай, ко мне всегда можешь достучаться, я буду следить за тобой пока ты «Мой».

– Это то, что я могу для тебя сделать. Нравишься ты мне, осужденный, Говорухин!

Продолжая стоять с открытым лицом с нескрываемым любопытством, пристально смотрел в след тому, кто заставил нервничать, ожидая реакцию Виталия Говорухина. Тот, опустив голову вниз, не оборачиваясь, вышел, за ним поспешил, толкая в спину, сержант-конвоир.

Дверь за ними закрылась.

Подполковник Аничкин, вытирая испарину со лба рукавом кителя, сплюнул в сторону.

Зашагав семимильными шагами к сейфу, подойдя, дергая шеей, что могло лишь сказать одно, уж очень накручен, взял стоящий на нём графин.

Дрожащей рукой, наливая воду в стакан, стал взахлеб пить, вытирая ладонью капли воды на губах, вслух зло, проговаривая, – Возись со всеми, мать их!.. Возмущенно:

– Со мной, кто бы так в Чечне…

– Сопли вытирай им «сморкачам» на их чистенькой морденции, не унимаясь: «Ангелы серые!»

Стряхивая из стакана на пол последние капли воды застыл в немом оцепенении, глядя долгим взглядом на закрытую дверь…

…Тусклый свет в коридоре тюрьмы ничего не говорил о времени суток, хотя уже наступило утро.

Была естественная суета, распорядок выполнялся строго по режимному расписанию.

Рыжеволосый охранник среднего возраста, немного полноватый с мясистым подбородком, дыша в затылок заключенному, вглядываясь в упор в спину суровым взглядом глубоко посаженых глаз, вёл заключенного по коридору.

Изредка подталкивая вперёд дубинкой.

Наконец они остановились возле камеры. Охранник, приоткрыв тяжелую дверь, не поднимая глаз, пробурчал:

– К стене!..

Заключенный прилип к стене, белый как полотно от злости кивнул через левое плечо неопределенно в сторону, с напряжением в голосе спросил:

– И что ты, дядька – такой злой?

Охранник, молча наотмашь открыл дверь камеры.

Виталий перед тем, как войти, глядя в темноту с сарказмом подметил:

– Ты же человек!

Тот на мгновение задумался, соизмеряя взглядом осужденного с ног до головы, мол: «кто бы говорил…»

Зло, толкнув в спину грубо вталкивая в камеру, рявкнул:

– Не тебе мне читать проповеди, тоже мне праведник! – зубоскалясь. – Племянничек! «Кум тебе может и крестный дядька!» – с сарказмом. – А у меня здесь, таких как ты родственников, «серых ангелов»… По пальцам не счесть. Бессчётно!

Виталий обернувшись, глядя на охранника устремляя взгляд сквозь него вдаль, задумался, его, словно пробило, унося в туннель времени…

…В то ушедшее в прошлое, утреннее время, когда разразилась, та их первая ссора. Свидетельницей дрязг, как всегда была кухня, достаточно вместительная, как раз для разборок и дебатов. На ней можно было в случае чего и развернуться:

«Стандартный набор кухонной мебели абсолютно не был помехой…»

Открытая створка окна давала одному и другому в минуты всплеска эмоций быть услышанными.

Тогда всё началось, как обычно с немытой посуды, что лежала горой в мойке…

…Он, Виталий ссорился с женой, Ириной, такой молодой и симпатичной и, казалось бы «милой». Блондинка, не смотря на свои 29 лет, выглядела топ-моделью, но всё это шло вразрез с её далеко не ангельским нетерпимым характером. Он, как старший всё – таки на тот момент ему было около 35, в ссоре пасовал. Как мог, тушил пламя раздора.

Помнится, Ирина, стояла в расстёганном шёлковом халатике, под ним была видна лёгкая откровенная ночная сорочка, и она такая вся взъерошенная, как воробей, волосы, небрежно спадающие на плечи, короче, одним словом: «Красотка!»

Стоя, как надзиратель, дула на пальцы рук со свеженанесенным лаком, взгляд был разъяренной женщины, и это всё сопровождалось истеричным криком:

– Придурок!.. С цепи сорвался? Лак не высох! Ведь только накрасила…

…Да, да, именно так всё и было…

Ирина дула на ногти.

Он, схватив её, толкнул к мойке, та в ответ кинулась на Виталия с кулаками и визгом.

Виталий оттолкнул так, что она сильно ударилась о мойку. Ирина громко нарочито заорала: «Дети!.. Ваш любящий папочка бьёт вашу мамочку. Идите, посмотрите на изверга!»

Она любила устраивать при них сценки.

Дети, малыши, практически погодки, 3 и 4 годика, с испугом, ничего не понимая, вбежали в кухню.

Он и она, не смотря на их присутствие, сцепились, как сорванные с цепи собаки, готовые разодрать друг друга прямо у них на глазах. Опомнившись, Виталий, отстраняя жену, схватил её в захват, рукой затыкая рот.

Она, вырываясь, кусала руку, взяв из мойки грязные тарелки, бросала по одной на пол. Тут же в разные стороны полетели осколки. От неожиданности Виталий выпустил Ирину из рук, ошарашено отшатнувшись к окну.

Жена не унималась, взяв новую тарелку, бросила в Виталия, тот, изловчившись, уклонился.

Летящая тарелка, зависнув в полете, плашмя упала на пол. Разбившись вдребезги.

Ирина из сушки вынимала одну за другой новые тарелки и со злостью и остервенением вновь бросала на пол, встав подбоченившись, отдуваясь, как может только истеричная женщина, сдувая со лба спадающую челку, с сарказмом кричала:

– Сильный, да?! Женщину может обидеть и дурак!..

– Дебил!..

Дети были напуганы её поведением, испуганно ревели, боясь, что они родителям абсолютно не нужны.

Виталий, моргая глазами, стоя в оторопи, сраженный наповал агрессией жены крутил пальцем у виска, силясь вставить слово»

– Ты что с глузду сзъихала?! Ненормальная!.. Совсем что ли крыша поехала? Ведь здесь дети!

Дети не понимая поведения взрослых, с рёвом подбежали к матери и к отцу.

Ирина, раздраженно схватив их за руки, резко и зло отшвырнула к двери, с криком осаживая:

– Стекло! Пошли вон отсюда!

Виталий, придя в себя, глядя на Ирину, свёл скулы. Оборачиваясь к окну закрывая створку окна, как бы из осторожности мельком выглянул из него вниз…

Стоя в растерянности, молча скрипя зубами, старался понять мотивацию поведения Ирины. Кажется, поняв, подошёл к жене.

Зло глядя ей в глаза, с неподдельным отвращением произнёс:

– А ты – «Сука! Щука!..» На пользу тебе пошло!.. Публика тебя заждалась внизу, давай сыграй свою роль обиженной жены, истеричка!.. – подстегивая. – Давай, давай!

Он с презрением глянул в сторону окна, кивая:

– Выгляни на бис, тебя заждались аплодисменты! – издеваясь, захлопал в ладоши. – Просим! Просим!.. Народ! Просит и хочет зрелищ!

Ирина, в кураже ехидно улыбаясь, вынув пояс из кармана халата, дрожащими руками подвязалась, летая по кухне, как «фурия» на метле.

Виталий, на нервах сорвавшись с места, поспешил на выход, сильно хлопнув дверью, вышел из кухни…

…От внезапно нахлынувших негативных воспоминаний, что-то отвлекло, он прислушался.

Сильный грохот дверью, лязганье ключами в замке, привели Виталия в действительность.

Перед ним наглухо закрытая дверь. От злости и досады начал стучать, барабаня кулаками, от бессилия прислонившись к ней головой.

Его, как никогда изъедала тоска, обернувшись спиной к двери, пиная, тут же сник перед приговором судьбы.

Он, сползая вниз по двери, сев на корточки со страхом посмотрел прямо перед собой с немым вопросом: «ЧТО ЖЕ БУДЕТ ДАЛЬШЕ?!»


Глава 4. Заполнение пустоты

…Темень вечера вошла в квартиру полновластной хозяйкой.

Свет, льющийся от бра, был приглушён. Эмма, в траурной одежде съежившись калачиком, лежала на угловом диване. Она тихо плакала. За окном через открытую форточку было слышно, как льет дождь, монотонно стуча по стеклам окна.

Женщина глядя в одну точку на фотки детей, лежащие рядом с ней, с нежностью трогала рукой, роняя на них слезы, беспрестанно спадающие вниз по щекам крупными каплями. На фото дети – здоровые и улыбчивые. Девочка, дочь, Аллочка, 10 лет, в новогоднем костюме «снегурочка». И сын, 8 лет, Артур, в матроске. На пол выпала третья фотография, мужа, пилота…

5 лет назад…

В зале на угловом диване сидели дети, Аллочка и Артур, смотрели по телику любимые мультики.

Аллочке стало неудобно лежать на диване, она никак не могла выпрямить ноги, чтобы свободно в своё удовольствие смотреть телик. Настырно сталкивала на пол Артура.

Малыш, хмурясь, зло дал сдачи, избивая сестру. Та, поднимая крик, как можно громче закричала, переходя на визг:

– Мам, а что он мне не даёт нормально посмотреть мультики! Достал уже! Выгони его отсюда!

Артур, тут же спрыгивая с дивана, усаживаясь на ковре, как ни в чём не бывало, продолжил смотреть телик, нервно клацая по кнопкам, меняя каналы.

Аллочка всё не унималась, продолжая выкрикивать:

– МА-А! Ну, что он мне мешает…

Открыв дверь, влетев, она, Эмма, одетая по-домашнему с выпачканными по локоть в муке руками, в испуге осмотрела комнату, думая о самом наихудшем, но: «Слава Богу, всё стояло на месте…»

Артур, вскакивая с места, с недовольством тут же бросил на пол пульт, быстренько садясь на одно из кресел. Она, разводя руками, возмущенно крикнула:

– Ну, что вы у меня, как маленькие! Не можете между собой договориться, ведь вы же – брат и сестра.

С укором глядя на дочь и сына, про себя мимолетно отметив, что те сидят, как ни в чем не бывало. Это уже хоть как-то немного успокоило.

Дочь, лежа на диване, свернувшись калачиком, как-то вдруг испуганно притихла, чтобы на неё мать обратила внимание и лишний раз заступилась за неё, это её манера «выходить сухой из воды», чтобы только ей не попало первой, как старшей.

Сын, поджав ноги, весь взъерошенный тоже не менее неё перепуганный, словно врос в кресло, замерев в ожидание.

Эмма, подойдя к лежащему на ковре пульту, взяв в руки, строго глядя на детей, несвойственно ей, не сдерживая гнева, в крик приказала:

– Всё! На кухню, будем обедать! С Вами не соскучишься! Вот папа приеде…

Нечаянно нажав на пульт, вздрогнула.

По телевизору показывали новости. На экране появилась картинка документальные кадры…

…Запись очевидца, выведенная с мобильного телефона: упавший самолет врезается в дом, последствие – клубы пыли, поднятые столбом к небу.

Эмма с нарастающей тревогой с напряжением всматривалась в кадры…

…Диктор, миловидная женщина лет 30, строго смотрящая прямо на Эмму, поставленным голосом, как – будто именно ей, докладывая обстановку, говорила:

– По информации источника СМИ: На одной из окраин города в 10 час утра самолёт, летевший чартерным рейсом, при невыясненных обстоятельствах упал на жилой дом, пассажирам спастись не удалось.

В самолёте находились шесть человек, во главе с пилотом Игорем Борисовым.

Эмма не понимая, стала клацать по кнопкам, прибавляя звук. Сухой голос доводил до сведения: «На месте ведётся расследование причин аварии…»

Не понимая, Эмма смотрела то на телевизор, то на ничего непонимающих детей. Те испуганно переглядывались, молча глядя на неё, боясь верить глазам и ушам.

Она на подкошенных ногах еле дошла до кресла. Обвисая плетью, буквально свалилась в него.

Дочь, сорвавшись с дивана, опрометью подбежала к ней с криком:

– Мама! Мамочка!..

Кивая головой в сторону телевизора, всхлипывая, закричала:

– Папа!..

Не сдерживая слёз, зарыдала.

Артур перелез через журнальный столик, который стоял между двумя креслами, целуя, обнял мать.

Эмма, рыдая, бормотала, монотонно повторяя:

– Он погиб… Он погиб. Не может быть!..

Сын, забрав пульт из рук матери, выключил телевизор. Обнимая мать, тихо заплакал, до конца возможно не понимая, что произошло все это именно с отцом.

Дочь глядя на зловещий чёрный квадрат экрана телевизора, громко рыдала, умывая лицо горькими слезами.

Мать, закрыв глаза, безутешно плача причитала:

– Да на кого ж ты нас покинул…

Мысленно стала искать ниточку ведшую к нему, нащупав, не хотела обрывать, она, силясь, всматривалась в своё прошлое…

…Тогда она, ещё совсем молодая девушка, едет в поезде в Москву, чтобы найти свой жизненный путь, обрести свою самодостаточность. Ей необходимо поверить в себя, доказать, прежде – всего, своим родителям, что судьба в её руках. Она уверенна, что молодость и желание добиться чего-либо в жизни – самый главный двигатель. Пусть, даже имея в руках навык профессии «штукатура – маляра», она сможет быстро освоиться в Москве, ведь там столько строительных компаний. А ей нравится преображать жилье из бетонной коробки в уютное «гнездышко», вкладывая своим трудом энергетику своей души.

И она, Эмма, ничуть не стыдится своей приобретенной профессии.

Не зря целыми днями и вечерами сидела перед компьютером в поиске квартиры в аренду, сделала анализ преимуществ жизни в Москве и кажется, уговорила родителей, заверив их, что там, вдали у нее большие шансы, чтобы начать самостоятельную жизнь.

Она по большому счёту, хочет стать дизайнером интерьера, непременно будет на него заочно учиться.

Мать в полном отчаянии. Отец – внешне суровый, волевой, ответственный человек, как – то ещё крепится.

Тогда он работал прорабом на стройке, видя, что дочь не пропадёт в большом городе. Замечая, что в ней есть жилка настоящей трудяги. Внутренне колебался: «отпустить или не отпустить?!» И он уже втянутый в ссору жены с дочерью, уговорил таки жену не препятствовать той, считая, что дочь выросла.

Он как глава семьи всё же дал ей право – выбора. Говоря, что Москва строилась на слезах, вот таких, скороспелых птенцов, пусть, съездит и попробует: почем фунт лиха. Так они её отпустили.

Однако отец перестраховывается, решаясь хотя бы как-то помочь решить ее жилищный вопрос. Втайне связался со своей бывшей сокурсницей МИСИ, Мариной Климушкиной, что на недавней встрече выпускников, дала ему свой мобильный телефон. Созвонившись с ней, Марина сразу же пообещала «взять девочку под опеку, а чтобы та не расслаблялась, решила, что надо сказать, якобы возьмёт квартиранткой», считая, что к тому же девочка и впрямь сможет самостоятельно пожить, пообвыкнуть, так как её квартира будет пустовать две недели. Как говорится настоящий «карт-бланш» девчонке, по приезду сможет осмотреться и попытаться устроиться на работу.

Эмма смело отправилась в путь, покидая свой любимый, Новосибирск.

И вот она едет с большими планами, вступить на свой путь, предстать и в своих глазах взрослой.

В купе она знакомится с Олегом Панкратовым, ему тогда было 24 года. В непринужденной обстановке они ещё теснее знакомятся, между ними как бы, между прочим, завязался дорожный роман.

Он ей рассказывает, что едет из Томска, где жил после Армии, там же два года работал таможенным инспектором. Все было у него хорошо, но болезнь матери, частые сердечные приступы, заставляют его вернуться в родные пенаты. В Ярославль.

Друзья детства помогли ему, в короткий срок, госпитализировать его мать в кардиологическую клинику. Он со вздохом говорит, что мир не без добрых людей, кажется, что уже здоровье матери в безопасности.

За воспоминанием они становятся «голыми», как сама – «правда».

Ночь, луна, подыгрывали им, играя на струнах их душ, виртуозно исполняя сонату любви. Сближая теми откровениями из детства, юности. В отблеске луны, голубые глаза Эммы, становятся настолько притягательные, кажется, что от них исходит магия, завораживают, поглощают, как отблеск лунного диска в пролете окна.

К концу своей поездки, они становятся двумя половинками одного целого. Дают обещания друг другу – быть в дальнейшей жизни самыми близкими людьми.

Однако радужное настроение омрачает задержка поезда, на два часа. Олег и Эмма нервничают. Каждого в Москве ждут. Эмму по ранней договоренности, хозяйка квартиры, Марина, что должна ей показать квартиру и передать ключи. Она, ждёт от неё звонка. По приезду в Москву, Эмма должна с ней связаться по телефону, подъехать, забрать ключи, так как та буквально с часу на час должна ехать в Мексику, знакомиться с потенциальным женихом. Время буквально в обрез.

Олега же должен ждать на выходе, на своей машине его друг детства, Николай, чтобы отвезти прямо с вокзала в клинику к матери.

Наконец, они прибывают на вокзал, трогательно прощаются в тамбуре вагона, пишут на листках номера своих мобильных.

Проводник, открывая дверь вагона, этим по живому разрывает две судьбы.

Олег, показывает на часы, как бы этим говоря, что опаздывает. Эмма его прекрасно понимает, подталкивает первым на выход. Каждый спеша ступает на перрон.

Москва, их встречает – шумом, гамом, хаосом. Толпа несёт в две разные стороны. Каждый сквозь суету толпы кричит имя другого, каждый кивает, потрясая листком бумаги, на котором написан номер мобильного телефона, каждый издали кивает, что обязательно перезвонит.

Олегу звонит Николай, говорит, что не смог более его ждать, срочно надо было ехать на работу, он работает «опером» УБОП, так что без обид…

Олег, торопится в клинику к матери, стремительно направляясь к стоянке такси, в спешке ловит машину, уезжает.

Эмма, подхваченная снующей толпой, в том непредсказуемом хаосе, теряется в глубине метро.

Находясь в метро, звонит по мобильнику Марине, та говорит, что она во времени очень ограничена, ждёт на выходе из метро «Кузьминки», оговаривая, чтобы Эмма постаралась подъехать, как можно быстрее, через полтора часа у неё вылет, а через 30 минут она должна пройти регистрацию в аэропорту.

Эмма на нервах, бросает телефон и листок с контактом Марины в сумку. Спеша идёт сквозь толпу, с беспокойством оглядываясь по сторонам, не может сориентироваться по месту, совершенно теряясь.

Москва её пугает своей мощной энергетикой, своим учащенным ритмом настолько динамичного движения. Толпа, обволакивая, поглощает. Она путается в ногах снующих москвичей, приезжих, непрошено оказавшись в переходах.

Эмма бессильна перед серой движущейся массой, окончательно растерявшись, не зная, как ей выбраться из этого потока людей и, в конце – концов, сесть в нужную электричку. В переходе ей подсказали, в каком направлении ей нужно идти, она поспешила к эскалатору.

Стоя на нём, с рассеянностью осматриваясь по сторонам, пугаясь такого наплыва людей, ощущая в ушах гомон и гул, отчаялась, такое впечатление, что попала в улей.

Достав мобильный телефон, звонит Марине, та недоступна, время на таймере уже не в её пользу, она машинально кладет телефон в сумочку, за ней со стороны наблюдает парень.

На выходе с эскалатора, незнакомый парень, сбивает Эмму с ног, тут же помогает ей встать. Она с пониманием принимает его извинения. Садится на «Таганке» в электричку, едет на станцию «Кузьминки», там её должна ждать Марина, с которой она договорилась о встрече. Хочет достать из сумки мобильник, но его там нет, сумка прорезана, как ей теперь кажется, тем молодым парнем. Денег в сумке тоже не оказалось.

Время сработало, тоже не в её пользу. Марина уже в аэропорту.

Эмма стоит в полном смятении, с горькими слезами на глазах. За ней из будки контролера наблюдает женщина. Та громким окриком обращается к ней, желая узнать: «Что случилось?»

Эмма разводит руками, говоря, всё как есть, контролерша, Надежда Яковлева, это имя было на бейджике, узнав, понимает, что теперь той некуда идти.

Стоящая перед ней в слезах девушка – растеряна, напугана совсем беззащитная.

У Надежды содрогнулось сердце, ведь и она когда-то в те далёкие совдеповское времена приехала в Москву, став нежелательной «лимитчицей».

После некоторого раздумья, вызывает дежурного. Они переговариваются между собой. Надежда напоминает тому, что и он тоже когда-то приехал таким же, как Надежда и Эмма – «лимитой».

Он, Владимир Усков и Надежда, как оказалось старые знакомые. Та эмоционально просит того что-то придумать, припоминая, что и тому в свою очередь когда-то помогла, такая же, как и она, контролёрша метрополитена. Тот соизмерил с ног до головы ревущую девушку, не представляя, что и сказать, как Надежде, так и Эмме, тяжело выдыхая, признался:

– Сам не уверен в завтрашнем дне, постоянно кого-то из «старых» увольняют.

Понимая, что той никто не поможет кроме него и Надежды, предложил ей пока что временное трудоустройство, мыть полы, а в дальнейшем пообещал поговорить с «кадрами» насчёт постоянной работы.

А пока же на первое время, если та согласна, то пусть работает уборщицей, ведь многие здесь в Москве свой трудовой путь начинали именно так и ничего, встали на ноги, как в последующем стали и москвичами.

Эмма соглашается, сияя сквозь слёзы, в мыслях думая, что: Москва всё же верит слезам. Надежда решается приютить девушку у себя.

Проходят будни новой, московской жизни. Всё складывается не так, как мечталось, но все же складывается.

Владимир Усков так и не поговорил в «кадрах» насчёт Эммы, боясь и сам за своё насиженное место, как никак, предпенсионный возраст, та по-прежнему подрабатывала в метрополитене, работая уборщицей.

Отец Эммы, не может дозвониться дочери, так как мобильные телефоны её и Марины не отвечают.

Наконец, на отца и мать выходит Эмма, говорит, что живёт у знакомой, своей коллеги, так удобнее и от неё намного ближе к работе. Она работает на стройке и ей обещают общежитие. Мать и отец, хоть как-то с облегчением вздохнули, немного успокаиваются. Обнадеживая себя тем, что хотя бы с работой и жильём у дочери всё в порядке.

Олег Панкратов по приезду в Москву, суетится с трудоустройством, чтобы как-то поднять мать на ноги.

Он готов идти на всё, лишь бы та была здоровой. Ради этого готов работать, вплоть на трёх работах.

Его мать по-прежнему лежит в клинике, тяжело выходит из инфарктного состояния, корит себя за болезнь, ведь, женщина глядя на сына, считает, что своими болячками окончательно и незаслуженно вымотала сына. Деньги; впустую потраченное время.

Его замкнутость ей говорит о том, что сын живёт мыслями о какой-то незнакомке, неоднократно вздрагивал при ней, когда шёл вызов с его мобильного телефона. Но…

… Эмма так и не звонила. Тогда он предпринял попытку найти её через регистрационную справку, через своего одноклассника Николая. Однако спустя время тот сказал, что пока нет никакой информации о ней.