Текст книги "Живые тени ваянг"

Глава 2
Перед церемонией очищения мира от темных сил

Февраль 1963 года.

С утра шел ливень. Он висел тяжелой сплошной стеной, именно висел, а не шел, и казалось – не будет ему конца и края. Но уже во второй половине дня выглянуло яркое солнце и побежали по светлому синему небу кучерявые облака. В сезон дождей так и бывает: возникает он неожиданно, словно из небытия, и так же стремительно исчезает.

– Бабушка, у меня хорошие новости! – в комнату так быстро вошел, почти забежал, молодой человек в светло-сером саронге, в ярком сурджане[76] – рубашке-косоворотке, и в уденге[77] – традиционной балийской шапочке-повязке. Один конец платка кокетливо торчал вверх вроде гребешка – это было модно среди молодежи.

– Бима[78], да ты меня напугал! – старенькая женщина лет семидесяти, однако с задорными искрами в глазах, сидела за письменным столом и разглядывала какие-то бумаги. Ее гладко зачесанные в невысокую «шишку» волосы, стянутые темно-синей перламутровой заколкой, были совершенно черными, без единой сединки. Словно все прожитые годы ни печаль ее не одолевала, ни, тем более – горе.

– Так вот, я буду участвовать в церемонии Эка Даса Рудра![79]

– В храме Пура Бесаких?[80] – женщина отодвинула от себя бумаги и сняла очки, давая понять внуку, что сейчас для нее гораздо важнее услышанная новость.

– Да-да! Там! И не просто участвовать! Я буду работать!

– Неужели? Молодец, Бима, всего добиваешься сам! Ты у меня – самый любимый внук… – бабушка привстала со стула и нежно потрепала парнишку по голове.

– Ну ты, бабуля, и сказала: самый любимый. Я ведь у тебя – единственный. А как может единственный внук быть самым любимым?

Биме шел уже двадцать второй год, но бабушке он казался ребенком и потому она баловала его как только могла. Несколько месяцев назад Бима женился на светлоликой Ванги [81], но даже это не помогло ему избавиться от усиленной опеки.

– А ты уже нарядилась? – только сейчас он заметил, что бабушка в нежно-голубой кебайя[82], в одной из самых дорогих и любимых ею. Та с легким кокетством молча взглянула на него и поправила ажурные рукава, словно они могли сморщиться или запачкаться от соприкосновения со старой бумагой. Такая привычка сохранилась еще с девичества – очень трепетное отношение к своей одежде, все равно что к живому существу.

– Ты же знаешь, что на День рождения твоего дедушки я всегда нарядная… А где Ванги?

– Сейчас придет, она переодевается.

Молодые жили в отдельном строении их фамильного дома, и это было очень удобно. Ей – помогать молодоженам, особенно – на кухне, им – приглядывать за стареющей женщиной.

– Добрый день, ибу[83] Интан, – совсем еще молоденькая Ванги, ей не было и двадцати, сложила ладони лодочкой для приветствия. Она тоже нарядилась, в ярко-желтую кебайя, надетую поверх коричневого саронга, закрывающего ноги. Ванги подошла к бабушке и обняла ее за плечи:

– Опять разглядываешь свой архив! Будем садиться за стол?

– Подожди, Ванги, я хочу кое-что показать вам. Вот сейчас смотрела старые фотографии…

– А разве мы не все еще снимки видели?

– Нет… Когда Бима был маленьким, а он всегда был маленьким, пока… не женился… Так что эту газету я припрятала подальше. Ну же, не стойте, садитесь на диван.

Почти вплотную к боковой стороне письменного стола стоял небольшой двухместный диванчик, обитый мягкой бежевой тканью, и молодожены уютно устроились на нем. Бима незаметно положил свою руку на ладонь Ванги, и она не стала ее убирать.

– Вот, взгляните… Узнаете?

На пожелтевшей от времени газете под текстом на иностранном языке красовалась фотография совсем юной девушки с длинными распущенными волосами. Незнакомка улыбалась, да так лучезарно, что на правой щеке у нее появилась ямочка, точь в-точь, как сейчас у бабушки. Девушка держала в руках блюдо с водой, в котором плавали цветы. Но самое главное даже не это: ее девственная грудь, как два ровных и высоких холма с темными пипочками на концах, позировала перед камерой, и девушку это ничуть не смущало. Казалось, что для нее быть без одежды на верхней части тела было так естественно… Вместо явно ненужных ей тряпок на шее висели длинные бусы, опускаясь в ложбинку между холмами.

– Бабушка, да это же – ты! Такая молодая… – Бима пристально всматривался в знакомые черты лица. – А почему ты раздетая?

– А мы вот так и ходили, с открытой грудью, особенно – в деревнях. Правда, я жила тогда в столице, в Денпасаре, то есть, в Бадунге, так он назывался, а здесь девушки любили наряжаться – обматывались кембеном. Было очень модно иметь яркий, цветной кембен. А ведь всего пятнадцать лет назад наш первый президент Ахмед Сукарно официально запретил нам ходить обнаженными и раздал всем балийским женщинам вот такие кебайя. Одна из них досталась тогда мне. С тех пор я и полюбила их. – Бабушка еще раз нежно провела по полупрозрачным небесным рукавам.

– А откуда газета? Это ведь не индонезийская! – от волнения у Ванги порозовели нежные щечки.

– Это иностранные репортеры снимали… Случайно газета оказалась у Курта Хайнца, немецкого художника, который приехал на Бали писать этюды. Ах, сколько тогда у нас их было! Вот, например, бельгийский художник Жан[84] прожил на Бали двадцать шесть лет и умер совсем недавно… Столько картин он оставил после себя!

– Ну, а Курт Хайнц? – Бима горел нетерпением услышать главное.

– Ах, да… Так вот, он решил подарить эту немецкую газету нашему музею, но там девушки узнали на снимке меня и пригласили… Вот так я и познакомилась с ним. И Курт дал мне газету. А позже даже портрет написал…

Бабушка элегантно взмахнула рукой и показала на портрет, который висел за ее спиной. Казалось, что он здесь был целую вечность, сколько помнил себя Бима. Стройная молодая женщина с открытым легкому ветерку лицом, с той же ямочкой на щеке и с распущенными волосами, в белой короткой кофточке «в талию»[85] и темно-зеленом саронге стояла на фоне «райского» сада. Сзади нее росло огромное дерево с широкой пышной кроной, усыпанное плодами манго, как елка – игрушками. Их тонкая кожица блестела на солнце, отливая оттенками теплых тонов – от ярко-желтого, переходящего в оранжевый, и до темно-красного. Плоды, собранные в тяжелые гроздья, походили на крупные гроздья винограда, – ветки вот-вот сломаются под их тяжестью. Казалось, что эти плоды испускают медовый аромат, он как будто просачивался сквозь холст… А справа от Интан цвел обсыпанный желтыми цветами джипун. Точно такой цветок был подоткнут за правое ухо.

– Наверное, влюбился, – многозначительно улыбнулся Бима, – если даже портрет написал.

– Не скрою – да. Поэтому и не уезжал на Родину лет… пятнадцать.

– А ты?

– Что я? Я ведь горячо любила только одного мужчину – своего Ади. Поэтому и не вышла замуж еще раз… А мы с ним даже ни разу не отметили его День рождения – 20 февраля. Летом поженились, а осенью – разлучились…

– Не грусти, ты сама же говорила, что люди не умирают. – Бима хорошо помнил ее уроки и был даже доволен, что представился случай не бабушке успокаивать его, а ему – бабушку. – Сейчас дедушкина душа живет новой жизнью, мы просто не видим ее… А если встретимся когда-нибудь? Может такое произойти?

– Конечно, может. Да… – Интан замолчала, задумавшись. – Действительно, не стоит горевать, тем более – сегодня, когда у него День рождения…

А про себя она подумала: «И как же я не буду горевать, когда «черный» сентябрь девятьсот шестого года забрал у меня мужа Ади, отца Агуса Хериянто, маму Булан и сестренку Диан?.. Правда, дал взамен сына Виру, твоего отца, которого потом все стали называть «Вира, родившийся в год пупутана». Вот почему я называю тебя «самый любимый внук»…

– Жалко, что я не помню своего отца… – Бима задумчиво посмотрел на молодую бабушку на фоне сада. – И маму тоже…

– Бима, дорогой, я уже много раз рассказывала тебе о том, как через несколько месяцев после твоего рождения они погибли, защищая остров от японских захватчиков. В тысяча девятьсот сорок втором году… – Бабушка замолчала, о чем-то раздумывая, а потом добавила:

– Ну вот, и о тебе тоже можно сказать: «Бима, родившийся в год захвата Бали Японией»…

– Мы же договорились, что не будем сегодня о грустном, – несмело вставила реплику Ванги. – Ой, что это? – она испуганно вскрикнула и подняла руку, подавая знак замолчать.

– Где? – шепотом спросил Бима, на что Ванги лишь молча указала на потолок. Или на небо?

«Келод»[86] послышался мерный гул. Он был совсем не громким, но монотонным, как будто играли на одной ноте «До»: до-о-о-о…

– Видимо, Батур [87] опять просыпается, – произнесла Интан, – давно этот вулкан не подавал свой голос.

– А-а-а, мы от него далеко… Давайте лучше полюбуемся нашей молодой бабушкой, – предложила Ванги.

Она осторожно взяла в руки старую газету и свела брови на переносице:

– А что это за бусы? Они были красивыми?

– О-о-о, это жемчуг – подарок папы. В нашей семье его очень любили. Жемчуг отгоняет злых духов и оберегает от болезней и несчастий. А сама подумала: «Вот и мама ушла из дома в таких бусах…»

– А на блюде джипун?

– Да, Ванги, это самый любимый мой джипун, ярко-розовый!

– Бабушка, так ты же говорила, что он тебе не нравится! И нам не разрешила посадить розовый джипун в саду, когда достроили дом! – Бима не скрывал удивления.

– Это уже после пупутана я разлюбила красный цвет. И даже – розовый… Ну что? За стол, а то мы здесь так и просидим до ночи, а там куриное сате[88] остывает!

* * *

Через три дня Бима с группой оформителей был уже в Пура Бесаких, в том самом храме, который получил статус матери всех храмов и второе свое название – Храм Матери. Величественный комплекс из нескольких десятков строений занял семь террас западного склона Гунунг Агунга. Учитель говорил, что его строительство началось еще в одиннадцатом веке, а историки утверждают, что камням, заложенным в фундамент, более двух тысяч лет.

Чтобы попасть в главный храм этого комплекса Пура Пенатаран[89], нужно пройти через «расколотые» ворота по длинной дороге со ступеньками вверх, которых так много, что их никто не может пересчитать. Дорога выведет в основной двор, где располагаются гробницы, обернутые красными, черными и белыми тканями и украшенные венками из цветов. А венчается храм огромной статуей Гаруды, под которой стоит трон Тримурти – верховного божества из индуистской троицы: Шивы, Брахмы и Вишну.

По этой дороге со ступеньками Бима уже пробежал не один раз, пытаясь пересчитать их и каждый раз сбиваясь со счета. Но вот подняться от Пура Бесаких на вершину Агунга… Это осталось пока лишь мечтой. Учитель сказал, что если пройти по тропе на вершину горы, окажешься рядом с земной обителью богов. Но эта прогулка займет несколько часов и не входит в программу отряда молодых оформителей. А жаль… Бима очень хотел бы побывать на вершине горы.

– Команг[90], смотри, смотри, змея!

Хрупкий подвижный юноша, со стороны – совсем подросток, пугливо отпрыгнул от края плато, на котором стоял рядом с Бимой. Команг был намного младше всех молодых оформителей, приехавших наряжать храм, и потому над ним легко было подшутить. Ко всему прочему, он был еще и особенно суеверным. Конечно же, его сверстники тоже отлично знали всех богов и делали им ежедневные приношения, тоже любили выступать на церемониях, когда можно наряжаться в костюмы мифических героев и демонов. Но у Команга вера в богов порой доходила до исступления.

– Испугался? Да ты вниз посмотри! Там – змея! – Бима осторожно взял за руку своего нового друга и подошел поближе к краю плато.

Внизу простирался пейзаж, который не смог бы вместиться ни в одно художественное полотно. У подножия горы ярко-зеленые луга с высокой сочной травой перемежались с участками вечнозеленого девственного леса, а прямо под плато устремлялись в небо высокие ступы храмов, как ступеньки в небо. Издалека они походили на конусные детские пирамидки: самой нижней была большая ступа, а самой верхней – маленькая, и венчалась она резным закругленным набалдашником, словно храм, чтобы блеснуть изяществом, надел миниатюрную шапочку. Рядом с высокими храмами со ступами твердо стояли на ногах другие строения, они поддерживали небеса плоскими красными крышами с кокетливо загнутыми четырьмя углами и остроконечной верхушкой. И весь этот храмовый комплекс утопал в зеленом царстве из вековых деревьев с широкой кроной и густыми ветвями. А на этих деревьях всегда шелестят листья – именно они нашептывают людям древние легенды о богах.

«Эх, быть бы великаном, – подумал Бима, – можно было бы побегать по этим ступам…»

Совсем внизу, правее, сиял, словно голубое блюдце под солнцем, бассейн с геотермальной водой. Вот где нужно обязательно искупаться, чтобы очистить душу от грязи! И здесь же тянулась вверх, по-змеиному изогнувшись, дорога, по которой ехали машины. Все они направлялись к Пура Бесаких, видимо, везли статуи и декорации, маски и костюмы для церемоний, и конечно же – еду, ведь всем гостям нужно будет что-то есть и пить.

– Это – змея? – надулся Команг. – А я думал – настоящая…

– Эй, Бима, Команг, идемте, учитель зовет, здесь привезли куклы! – несколько ребят махали руками в сторону одного из храмов, возле которого только что остановился маленький грузовик с кузовом, затянутым тентом.

Когда они подошли к машине, трое ребят – Тирто, Юда и Сламет[91] – выгружали из нее длинные плоские короба из тонких бамбуковых прутьев. В них лежали куклы, специально сделанные для церемонии Эка Даса Рудра, точнее, для представления, которое обязательно будет, и не одно, на этом празднике.

– Смотрите внимательно, короба с готовыми куклами нужно занести в храм, а те, что с заготовками – отставить в сторону. Будете доделывать! – учитель Кетут Райендра[92] был строг, как всегда.

– А здесь – моя кукла! – похвастал перед Комангом Бима. – Вот эта!

На самом верху короба лежала плоская кукла длиной примерно семьдесят сантиметров, присоединенная к бамбуковому стержню. Этим стержнем можно было управлять, и тогда голова ее и торс двигались, как пожелает кукловод. К рукам были прикреплены легкие палочки-чемпурины, которыми тоже можно двигать, и тогда кукла поднимет одну или обе руки, может взмахнуть ею, и не обязательно всей рукой – на локте также находится крепление.

– Ух ты, красивая! – Команга только что приняли в коллектив молодых художников вроде подмастерья-подсобника, и он уже с первого дня начал проявлять к куклам необычайный интерес.

– Все туловище – золотое, а на саронге – тоже золотые узоры! И сколько дырочек! Ты что, каждую вырезал?

– Конечно! – Бима нежно погладил ажурный саронг куклы.

– Видишь, какой узор мелкий? И каждую деталь нужно закрашивать отдельно… А лицо? Здесь есть и нос, и губы… А это – уши!

Плоская голова куклы была действительно искусно вырезана, а лицо имело благородное, немного женственное, выражение, правда, чуть надменное. Тонкая работа даже создавала видимость объема.

– Ты из картона ее сделал? – не унимался Команг.

– Что ты! Кукла – из кожи буйвола… Да, ты, наверное, подумал, что это девушка?

– А разве нет? У нее длинные волосы уложены в высокую прическу…

– А грудь? Видишь, здесь только маленькие пилочки… Это парень, и зовут его Самиаджи[93].

– Эй, Команг, ты уснул? Помогай выгружать машину! – недовольный Юда прервал их разговор.

Несколько часов ушло на то, чтобы разобрать весь реквизит, а для представления нужны не только куклы, но и декорации, а также предметы, без которых не обойтись: ширмы, различные подставки и приспособления. Среди них, например, есть нечто вроде пестика – его кукловод держит между пальцами правой ноги и ударяет им по стальной пластине, чтобы создавать шумовые эффекты или дать знать музыкантам, когда приступать к игре. Но особенно нравилась Биме лампа-бленчонг [94] на кокосовом масле. Она горит в ночи таким трепещущим, необычайным светом… Светильник сделан в виде волшебной птицы Гаруды, той самой птицы, на которой путешествует Бог Вишну, и которая уносит на вершину Гунунг Агунга уходящих в мир иной праведников. Когда еще не было электричества, такие лампы зажигали для того, чтобы освещать помещения, а сейчас же для спецэффекта – для создания таинственной и волнующей атмосферы.

В церемонии Эка Даса Рудра предполагалось участие нескольких тысяч кукол: в каждом спектакле – не меньше двухсот. Так что у приехавших из Денпасара ребят работы было предостаточно. Здесь же находились другие группы оформителей: одни очищали от сухих листьев территорию и натирали до блеска мраморные изделия, а также статуи из белого и черного камня, другие – устанавливали новые скульптуры, привезенные на таких же мини-грузовичках.

Бима перекладывал плоские куклы и любовался ими. Любой, даже тот, кто не разбирается в них, легко бы определил, что это за персонаж: положительный или отрицательный. Любимых героев выдавал их «алус»[95]. У кукол был вытянутый силуэт, тонкая талия, легкий наклон головы с прямым профилем лба и носа, выразительные глаза, закрытый рот. На голове – волосы, уложенные в красивую прическу или изящный головной убор. Его кукла Самиаджи как раз и относилась к такому типу.

Отрицательные герои были сделаны по типу «касар»[96]. Они имели более приземистую фигуру, растопыренные или же сложенные в виде фаллоса, пальцы, выпученные круглые глаза, оскаленный рот с выпирающими клыками или же с желтыми некрасивыми зубами, толстый мясистый нос.

А вот объединяло их то, что все эти куклы были вырезаны с необычайным мастерством: тончайшая ажурная резьба рисунка костюма и головного убора создавали изысканные по своей узорности тени. Иначе и быть не могло: кукол готовили для театрального представления специально к церемонии Эка Даса Рудра.

Когда на храмовый комплекс Пура Бесаких начали ложиться сумерки, пришлось прекратить работу. Лучше продолжить с утра, на рассвете. И юные оформители устроились на бамбуковых плетеных ковриках, где можно, наконец, и расслабиться, вытянув ноги. А ноги гудели еще как: и не оттого, что много протопали, а от неудобной позы, в которой приходилось мастерить.

Бима снял саронг и укрылся им, как покрывалом, от комаров и мошек. Спать совершенно не хотелось: новая обстановка и наплыв информации действовали возбуждающе, будоражили воображение. Некоторые ребята тоже еще не сомкнули глаз, слышно было, как они потихоньку перешептываются. И вдруг на фоне этого тихого говора, звона цикад и редких приглушенных вскриков ночных птиц Бима услышал те самые звуки, которые были в Денпасаре на Дне рождения дедушки. Мерный гул на одной ноте – «До» не прекращался.

– Это ракшасы завывают, – горячо зашептал ему в правое ухо Команд – они всегда по вечерам пляшут вокруг дома и пугают людей. Они все могут: кричать по-обезьяньи, шелестеть крыльями как летучие мыши, и даже превращаться в птиц…

Как бы в подтверждение версии Команга, где-то резко вскрикнула сова. Через несколько минут крик повторился, еще громче и тревожнее. Потом послышался совсем рядом, за окном, шум крыльев. Кто это был? Ведь совы летают бесшумно.

– Команд не нагоняй страха, мы не в школьном лагере.

– Точно говорю, это – ракшасы, – не унимался тот. – Они поедают людей… А могут вселиться в них, а потом терзать их изнутри… Пока люди не сойдут с ума…

– Прекрати! Я уже вышел из того возраста, чтобы пугать меня такими сказками, – Бима уже не знал, как остановить своего друга.

– А прогнать их может только восходящее солнце…

После этой фразы Команд наконец, замолчал, и Бима услышал его мерное посапывание.

Наутро продолжили работу. О звуках, которые ночью раздавались в окрестностях, никто не говорил. Бима тоже не стал «высовываться»: еще подумают, что ракшасов испугался.

Незаметно пролетело несколько дней.

Ребята, как обычно, работали с куклами, когда любопытный Команг спросил у Кетута Райендры:

– Учитель, а когда мы будем делать маски?

– Не скоро, Команг. Этому нужно долго учиться…

– Почему?

– Нужно знать обряды, церемонии, молитвы, магические заклинания… Нужно уметь самому находить материал для маски, видеть сны с новыми масками, советоваться со священником… Короче, много чего нужно знать и уметь…

– О-о-о, я и не думал, что это так трудно… И все равно – хочу научиться!

– Это не трудно, Команг, ведь научиться можно всему. Главное, мастер должен быть очень терпеливым, порой над одной маской он работает не меньше четырех месяцев… Вот Бима у нас – усидчивый… А ты не вытерпишь и десяти минут…

– Четыре месяца? – Команг откровенно удивился. – Да за это время можно столько сделать…

– А я знаю, что такая маска стоит очень дорого, – вступил в разговор Тирто. – Мне брат рассказывал об этом, он учится делать маски.

– Сколько? – загорелся Команг.

– Очень много, – таинственным шепотом ответил Тирто и замолчал.

– Такие маски имеет право делать не каждый мастер, – заметил Кетут Райендра. – Вот маску Баронга[97], например, можно изготовить только с благословения жреца, и то, если эта маска придет во сне, или еще какой случай произойдет… Бывает, что до конца своей жизни мастер так и не сделает ни одной маски Баронга.

Разговор прервал невысокий перенек, он торопливо шел со стороны корпуса, где находились организаторы предстоящей церемонии:

– Пак[98] Кетут! Ваш заказ выполнен! Пришла посылка!

– Спасибо, Сусила[99], за хорошую новость!

Поблагодарив паренька, учитель обратился к ребятам:

– У нас закончились некоторые материалы, и я заказал их. Посылку привезли на лодке в деревню Туламбен[100], здесь недалеко. Коробка совсем легкая, в ней украшения для кукол – бусы, серьги, заколки для волос. Кто хочет пойти?

– Я! – первым поднял вверх руку Команг.

– Нет, надо кого-то постарше…

– Я бы пошел, но вот нога… – Юда поднял правую ногу и показал небольшую ранку, – на острый камень наступил…

– Я предупреждал, чтобы взяли сандалии! – в голосе учителя послышалось раздражение.

– А он не умеет в них ходить, они у него слетают с ног… – Тирто ехидно хихикнул и спрятался за спину Сламета, он знал, что от Юды и тумака можно получить.

– А если мы с Комангом вдвоем пойдем? – в этой роковой фразе Бимы был даже не вопрос, а утверждение.

Кетут Райендра бросил на него проницательный взгляд:

– Хорошо. Отправитесь завтра утром. Только осторожно, на камни не наступите, или – на змею…

Команг вздрогнул, но его лицо оставалось серьезным – он не хотел показывать свой страх перед змеями.

Так и порешили.