Текст книги "«Везучий, подонок!..». Роман-квест"

Глава 7-я. Вечеринка на французский манер

Среда, 25 марта 2008 г., 20.55.

Ресторан «Потёмкин», как подобает центровому шалману, переливался огнями, зазывая свежих гостей. Перекрыв движение троице, вышедшей из такси, отстучала дробь каблучков. Блеснули глазки несвежих, но юных дев:

– Мальчики! Вы верите в любовь с первого раза?

Улыбнувшись, Миха подавился смешком. Ваха лишь качнул головой, а Вилька вздрогнул – голос показался знакомым. Чтобы проверить, он откликнулся:

– Добрейший вам вечерок! Почём тут опиум для народа?

Не показалось. Голосок принадлежал Михиной секретарше, девушке с хорошей фигурой и неизменно бегающими глазками. Любопытные шляпки носила буржуазия, подумал Субботин. Да чёрт бы с вами, банкуйте. Хоть в туалет ходите за нами. Сегодня вечер не ваш. Девочки взвизгнули, смеясь, приветственно помахали Суботину грациозными лапками в чёрной лайке. Слава богу, обошлось без эксцессов. Друзья проникли в вестибюль. К ним моментально подошёл изящный мэтр с зализанным пробором и усадил компанию за столик. Почти следом за ними, блистая платьем в стразах и отточенным макияжем, к гостям подсела переводчица и Вилькина пассия, красивая Лялька. Она тащила за локоть тучного, то и дело вытиравшего шею огромным платком багроволицего иностранца в полосатом костюмчике, назначенного нашими каннибалами от коммерции кандидатом на главное блюдо. Наследник капитала Тьерри Руссель был любопытен, заносчив и скуп, при этом тяжек на подъем и пучеглаз, как истинный лавочник. Пепельно-серый ёжик волос, казалось, присыпан солью и перцем. На верхней губе неуместные усики а ля Чарли Чаплин. Лялька повела глазами в его сторону и незаметно пожала плечами: я вам что его, выбирала?! Несмотря на старания, инициатор банкета больше отталкивал от себя, нежели привлекал. Извиняло его лишь одно обстоятельство – перспектива хорошей наживы. Напротив, Лялька, севшая рядом с французом напротив Вильки – для вас, читатель, это синхронная переводчица Олеся Смирницкая – была в расцвете изящества и обаяния.

Чего вдруг Лялька, спросит нетерпеливый читатель? Во-первых, Лялькой звали Олесю лишь очень близкие люди. Одна подружка после ночи страстей, припомнилось вдруг Субботину, наладилась звать его Дрюнечкой: мол, лучшая в мире близость была у неё с «Андрюшей», желаю звать на его манер!. И бедный Вилька, перетерпев унижение, расстался с незадачливой пассией: какой я, к лешему, Дрюнечка?! Субботин был довольно щепетилен в отношениях с женщинами, он никогда не заводил двух романов одновременно. Риэлтора подкупало, что Лялька была в числе дам, в любом диалоге самостоятельно и проворно выбиравших удобную им дистанцию для общения. Здесь Вилька тоже оказался вне конкуренции. Его мужские достоинства, о которых он имел довольно смутное представление, не имели почти никакого значения. Ценилось обаяние ума. Запомните, хлопцы: когда образуются пары, всегда выбирает женщина… хотя и непонятно, зачем. Мужчины предсказуемы и понятны, как направление вектора, приход рассвета или матч фаворита.

В самцах человеческих, настаивает здравая часть феминисток, нет ничего такого, что ласкало бы глаз и душу, за исключением нависшей угрозы партеногенеза, и то лишь потому, что в безотцовщине диванным философам обсуждать будет нечего: мужчины устранились, а женщины по-прежнему сотканы из достоинств… не правда ли? Охрана Вильки – точнее, братья-поводыри – именовала Ляльку уважительно, по имени-отчеству, покорно отзываясь на «Мишечка-Вашечка». Дрюнечка, припомнилось вновь Субботин, и его немедленно передёрнуло.

Он с самого начала звал Олесю не иначе как Лялькой, снижая пафос общения. Она казалась таким куклёночком… пока не открывала рот, не начинала язвить или философствовать. Риэлтор и Лялька беседовали, как правило, полушёпотом, точно парочка заговорщиков, не тратя лишнего времени на сближение. Казалось, они и выросли вместе, как ягоды на ветке. Различные выпуклости-впуклости их многогранных натур, поживших и повидавших, прекрасно сочетались друг с другом.

Что крайне важно, партнеры были вполне терпимы к собственным недостаткам. Редкие птицы, хм… как уверяла Лялька, подобная близость двух натур – просто дар Божий. Подруга риэлтора была прелестно сложенной, миниатюрной, без признаков возраста женщиной (маленькая собачка – до старости щенок, шутила она). При первых же звуках Лялькиного голоса в мужчинах любого возраста, не мешкая, проявлялась жгучая склонность к сближению. Но это мало кому помогало. Конкретно, какая она? Извольте: натуральная шатенка в стиле Мирей Матье, ни в чём, кроме вокала, не уступавшая легендарному прообразу… овальное, чуть заострённое к низу лицо, громадные ореховые глазища под густыми ресницами, неспокойные кисти, узкие ладошки с нежными пальчиками, подобные двум виноградным гроздьям… и прочее, вполне свободное от сравнений. Казалось невероятным, что Лялька не настолько игрива, насколько умна и толкова, что неизменно поражает нас в женщинах. Когда и если встречается.

После гибели жениха, он был красавцем-пилотом международных авиалиний, Лялька привыкла жить строго, как монахиня, однако знала толк в гламурных журналах и модных салонах. Что называется, жила для себя. Не флиртовала с богачами и плейбоями, оставшись весёлой, доступной, раскованной. Что привлекало её к Субботину? Тайна сия велика есть, но я её приоткрою: с ним оказалось спокойно, надёжно и весело. Они познакомились на торжественной встрече риэлторской Гильдии. Выступил с докладом, в том числе, и Субботин. Лялька, близкая к риэлторам по тематике, но редко попадавшая на подобные мероприятия, была ведущей официальной части.

Объявляя докладчика, она запнулась и спросила Субботина: «Простите, как ваше отчество?». «До конца не уверен, – задумчиво сказал Вилька. – Надо бы у бабушки уточнить». Дальнейшим рассуждениям об инвестициях в городские объекты никто уже не внимал. Все улыбались, а Лялька поглядывала на оратора негодующе, но временами всё же прыскала в кулачок. Развеселите женщину! Поверьте, это куда сложнее, чем соблазнить… не надо спорить! Вы же не пробовали. После ужина в Гильдии Вилька и Лялька долго переругивались вполголоса, но уехали вместе. Выяснение отношений несколько затянулось. До утра, а далее – на полгода. После каждой встречи с риэлтором Ляльку тянуло замуж. Завидев Вильку, она теряла душевное равновесие, ругала себя за это, роняя невидимые миру слезы. Откровенность, юмор и независимость Вильки лишали её покоя, превращая цветущую девушку в молчаливое, но прекрасное абрикосовое деревце, всё в утреннем цвету. Лялька временами становилась неуклюжей, беспомощной, непонятной.

Понемногу Вилька стал наигрывать роль отца-надзирателя. Семейные отношения он искренне ненавидел, а почему, надеюсь, скоро поймёте. Хохмят все по-разному. Одни себя развлекают, другие щекочут фразами тех, кто вынужден всё выслушивать. Третьи ждут не дождутся, пока их желчные выпады приблизят, а не обособят их окончательно от окружающих. Субботин умел развлечь без щекотки и пошлости, рассуждая о женских преимуществах и заставляя смеяться до слёз. Жизнь слишком грустна, не раз говорила Лялька, чтобы лишний раз упускать такую возможность.

Между тем беседа налаживалась. Им подали шампанское «Князь Голицын». Субботин поморщился: на кой нам чёрт шампанское от крымчан? Он даже поинтересовался с иронией, нет ли контрабандных напитков, чего-нибудь вроде гранатовой водки. Официант брезгливо отверг подобную возможность. Француз, напротив, рассыпался в комплиментах, и Лялька, решив, что импортное тело давно уже созрело, исподтишка подталкивала Русселя к вопросам инвестиций.

«Что в имени тебе моём? – размышлял Вилька, слушая их беседу, почти не понимая, но зорко поглядывая на переводчицу. – Порознь мы стали бы… приметами времени. А вместе – серенькой парой, львиную долю жизни потратили бы на мелкие нужды, распри и скучную похоть. Будь ласковым, Дюша. Открой милый ротик и съешь, душенька, этот кусочек… тьфу ты, гадость какая. Не представляю, как Гоголь мучился с этим Маниловым. Так и хочется въехать ему по чайнику.

Плодами трудов я никогда не смогу воспользоваться. Где бюст на родине Барона? Даже яму под фундамент ещё не вырыли, вот разгильдяи! И смысл мой сегодня в чём? Понять, чем реально занят. Делать что должно, пусть будет что будет. Соображали мальтийцы, грамотно формулируют. Руссель на Ляльку пялится жадно, как Чингачгук на огненную воду.

Та строит глазки и так трещит, что за соседним столиком сама собой завяла беседа, подохли разом все их «весо-объемные габариты, спецификации и надбавки за скорость». Лялька, как водится, в любой компании на коне, а не под конём, но не врубается, почему бы мне не задать Тьери парочку самонаводящих вопросов. Француз, он ведь как?

Пьёт либо жрёт, либо философствует… то женщину любит, то деньги считает – с одним и тем же удовольствием. Иного здесь не дано. Зачем он кормит эту шайку? Желает напоить (хм, хм), чтобы понять, во что его желают втянуть. Милый, да ты и охнуть не успеешь, как налижешься до бровей. У нас такие вещи не проханже.

Он понимает это – соответственно, будет осторожен и замкнут. А надо, чтобы взглядами меня раздевал, а не Ляльку… фигурально выражаясь, само собой. Любопытство, как говорили древние бритты, сгубило кошку. И тебя, Тьери, поимеют здесь когда-нибудь без вопросов. Не беспошлинно, разумеется. Твой интерес превысит ожидания, а мы свою меру знаем. Ага… Лялька мчится носик попудрить.

Проверяет, не сбился ли макияж, расставлены ли силки и капканы… похоже, на меня, с французом давно всё ясно. Вот интересно, зачем я ей? Полюбишь козла… нет, за козла могу и приварить. И одному ведь тоже нельзя. Даша на входе во взрослую жизнь, к отцовскому пальто не пришпилишь. Сопьёмся с Егорычем к бениной маме. От одиночества. Допустим, есть у меня хоть в чём-то лидерские замашки. Вождям нужны единомышленники, в этом их сила. Нельзя быть в одиночку вождём, а я ведь даже не вождь… так, проходящий папик на минималках».

– Нет-нет, коллеги! Кронштадт, само собой, подождёт. Сгоняйте лучше утренним катером в Петергоф! – вернулся Вилька в общий разговор. – Скажем, через две-три недели, когда погода переменится. Версаль, он тоже неплох. Как некий прообраз для парадиза. Но в Петергофе дворцы, павильоны, фонтаны, отменный парк разбит на широте Магадана… там просто великолепно! Сгоняйте в «Метеоре» по Маркизовой луже, вот вам и Кронштадт. Нет, ничего не продадут в Петергофе, кроме матрёшек. Не любите матрёшек? Возьмите ушанку с красной звездой. Либералы ваши зааплодируют. Недвижимость в хороших пригородах недоступна воображению. Как в старом анекдоте (Лялька, сосредоточься!). Едет по Парижу автобус с русскими. Гид проводит экскурсию: дамы и господа, посмотрите налево, это жемчужина мирового зодчества – собор Парижской богоматери. Направо не смотрите, там падшие женщины. А сейчас посмотрите направо, в тумане видна верхушка неподражаемой Эйфелевой башни. Налево не смотрите, там падшие женщины. Голос туриста: скажите, месье, а есть в Париже честные женщины? Гид: есть, разумеется! Но очень дорого стоят. Вот так и с петергофскими адресами.

Француз, заведя глаза к потолку, поразмышлял над анекдотом и ухмыльнулся. Затем вновь поник, и Лялька затараторила: «Вернёмся к Санкт-Петербургу! В историческом центре Города есть масса пустующих помещений. Подвалы, полуподвалы. Легко устроить модный ресторан или клуб. Такой, как этот!».

Субботин вздрогнул. При слове «подвал» на глаза навернулись слёзы, он даже вздрогнул от нежданной сентиментальности. Лялька, того не желая, как будто острым каблучком ступила на больную мозоль. Протерев глаза носовым платком, Вилька извинился и вышел на перекур. Ничего, пускай клиент дозревает. Лишь наливные яблочки и стоит сшибать.

«Подвалы, м-да… а также чердаки и полуподвалы, – думал он, растирая лицо обрывками бумажного полотенца. – Даша и Ванька. Как это в „Бумбараше“? Сколь раз встречу, столь раз убью. Гражданская война в России не кончена, пока вокруг столько мрази. И я опять в окопе один… мало того, гарем собой пытаюсь прикрыть, с неловкими их комбинациями. Ни разу не кружевными, м-да… Даша, конечно, рядом, но ей однажды захочется выйти замуж. И это нас разлучит. Все барышни желают к двадцати разочек замуж сходить. Чисто для опыта, но редко кому везёт. Мы много говорили о новой жизни, и Даша потихоньку оттаяла. Стала деловитой, совестливой и гордой. Переживает, что ею, может быть, недовольны… а мы на неё просто молимся. Выросла дочка, умеет постоять за себя… Милица за неё любого порвёт! Лишнего я ей порассказывал. И Ванька всё ещё стоит между нами. Сто раз повторял себе, что мог бы его спасти. Но вот не спас, и никакая месть его не вернёт».

По просьбе Вахи музыканты в розовых смокингах заиграли приторно-сладкие «Шербургские зонтики». Пока лихой грузин возвращался на место, Субботин проворно выхватил Ляльку, с кажущимся безразличием перехватывая завистливые мужские взгляды. Переводчицу, как истинную женщину, задело именно то, что виделось на поверхности. Последовал вопрос:

– Ты почему такой? По сторонам взираешь, как бык!

– У нас деловая встреча, а эти додики грезят только новыми приключениями, – мрачно сказал Субботин.

Он не любил быть откровенным. Лялька усмехнулась при слове «додики», окинув летучим взглядом благополучных, разодетых, улыбающихся мужчин. И покорным жестом опустила голову на плечо кавалера. Так надо, ребята, так только и надо, усмехнулся Вилька, обнимая узкую талию. Французская диета: вприглядку под майонезом!

Того и гляди, Тьерри полезет к Ляльке, надеясь вечером согрешить, а Лялька, клубникой с брютом налимонившись, врежет ему по морде. А то и нагрубит по-французски, зарядит что-нибудь, типа: voici la merde, le cochon… но кокетничать с французом не решится.

Знает, что Руссель, конь педальный, привык здесь получать что угодно, по щелчку. Убеждён, дурачок, что Ляльку тоже для него пригласили. Нет, мой хороший. Сейчас мы плюнем сообща на крышу Пирамиды Помпиду, здесь тоже её не любят. Затем попрощаемся с хлопцами-ратоборцами и перейдём к повестке банкета, строго по списку. Бензин ваш, идеи наши!».

Под светом ночника, уложенного в пристенке серым воланчиком, неслышно переступая босыми ногами, Вилька выбрался на балкон. Втянул в себя горький воздух, прикурил сигарету и с наслаждением затянулся, любуясь светом ночных огней. Как хорошо, когда никто не орёт под окнами.

Не громыхают трамваи, не ждут нетерпеливые клиенты, перебирая ножками, как мухи по стеклу. Готовясь к утренней «гонке с препятствиями», Субботин наслаждался ароматами тины и йодоформа, летящими в порывах ветра с Невы.

По чёрной глади вод мчались редкие катера, вдоль смутно видевшихся набережных брели задумчивые парочки. В полночной динамике была своя, неповторимая идиллия. Всем было не до Субботина, и слава тебе, Господи. Если есть у тебя фонтан, заткни его, говорил мудрец. Дай отдохнуть и фонтану. Будь ближе ко сну.

Банкет удался на славу. Охранники делали страшные глаза, пинали Субботина под столом: работай, чего сидишь! Зря, что ль, поили? В ответ Вилька лишь усмехался: поучи жену щи варить! И налегал на гостя с расспросами о парижской архитектуре, наплыве мигрантов и планах на отпуск. Приняв непривычно острой и вкусной водки «Немирофф», Руссель непроизвольно облизнулся, как кот, впервые отведавший валерьянки, занюхал рукавом – сказались, видно, первые уроки общения – и натуральнейшим образом распоясался, но тему наследства по-прежнему обходил. Дружеский ужин не повод для доверительных отношений, как секс не повод для знакомства. Подружиться бы надо, войти в ближний круг.

А француз посидел и скукожился, вдруг кто-то его обидит? Напрасно ворковала безмятежная Лялька, переводя вопросы и ответы без малейшей запинки. Руссель был типичным лавочником – с такими очень трудно сближаться.

Ведро надо вместе выпить. Пуд соли съесть… ой, даже не предлагайте. Тупой и упёртый этот лавочник, как вылезший гвоздь в подмётке. Но выгоду свою не упустит, на этом и будем брать. Знать бы Тьерри заранее, куда заводят подвальные экскурсии с русскими гидами… но будущее даже от лавочников счастливо скрыто завесой тайны. Нечего тут. Спросите Вангу.

Самая интересная тема для личной беседы, полагал Субботин – это сам человек. Таков был принцип его знакомства с женщинами, который ни разу не подводил. Почему же тогда…

«Ох и свинтус! – спохватился Вилька, передёрнув голым плечом. – Чужих обхаживаю, с Лялечкой сплю… а Дашке так и не позвонил. Волнуется девочка. При любом раскладе всегда готовится к худшему». Подавив волну нежности, Субботин загасил окурок, пристроив в чугунную пепельницу, насаженную на балконное ограждение. Улыбнулся, припомнив, как Лилька злилась на француза: «Ненавижу, когда мужики так чавкают! Порой мне кажется, что десять лет за убийство – не столь уж огромный срок».

Само собой, если отбывать его приходится в столь же изысканном будуаре, как Лялькина спальня. Вилька вышел на кухню и налил себе стаканчик розового компота из кураги, изюма и чернослива. Как многие дамы под сорок, Лилька готовила замечательно, но, наравне с риэлтором, ленилась стряпать себе одной. Субботин набрал телефон коммуналки, рассчитывая услышать Милицу, но ответила Даша.

Разговор получился сумбурным. Вилька успел понять, что Даша поставила отцовскую комнату на уши, а Милица испекла та-акиетакие пирожки с капустой, что ни черта кому-то не достанется, вот! Маленькие и кисловатые, запомнилось почему-то Субботину. Обменялись фразами о здоровье, и Даша, запинаясь, спросила, нет ли известий о Рогачёве.

В голосе её слышалось сострадание, и Вилька поморщился. Жалельщица, блин, хотелось ему заорать. Меня-то кто пожалеет, когда Циклоповы архаровцы начнут на кусочки резать? У Доктора острый скальпель и длинная, узкая кисть… но вряд ли стоило этими наблюдениями делиться с дочерью. Ещё увяжется, будет хвостом ходить. А это не зоопарк, зверюги тут пострашнее.

Словно напрашиваясь, влез в руку маленький чёрный пульт. Субботин нажал на кнопку, надеясь, что это кондишен, но вместо вентилятора включился крохотный телевизор. Неплохо, решил Субботин. Ай да Лялька! За кофе – а может, за сложным вечерним чаем? – рыжая львица мониторит «Культуру и современность». Экран, сочувствуя риэлторской бессоннице, помигал и выдал сонную, смазливую дикторшу. Субботин сладко зевнул и поморщился. Ведущая, сдержав ответный зевок, но не подымая глаз на Субботина, сказала с задумчивым видом: «Мы продолжаем документальный цикл „Картины Смутного времени“. Сегодня вы услышите рассказ о захвате Кремля…».

Ещё чего! Это Кремль периодически кого-то захватывал. Тиранил гостя, держал в плену, под страхом дворцовых переворотов. Не дай бог, разбудят Ляльку белополяки, решил Субботин и фитилёк по громкости прикрутил. О, эти смутные времена! Он сам мог бы вести такой цикл, с вечера до утра, да кто его слушать будет?! Дневник, может, завести? Да в баню все дневники! Раз уж не спится, давай-ка с Генкой что-нибудь порешаем. К Доктору, все нити сходятся к Доктору. Но бес, зудевший в мозгу, теребил остатки сознания, хихикал, подбрасывал версии… похоже, поздно было для размышлений, да и память брала своё. Вилька сдался. Открыл новую пачку, прикурил сигарету, и струйка дыма унесла его мысли к забытому берегу…

 
Автобус идёт из Праги,
Повсюду не наши флаги,
Консервы, как из бумаги,
И нервы слегка шалят,
Притихли бродяги-бритты,
Развинчены, но небриты,
В автобусе с вечера стёкла скрыты
Узорами хрусталя.
Приелись в отеле свечи,
Достали чужие речи,
Чужбиной не изувечен,
Но дома я как в раю,
Метели, так уж метели,
Собрались и полетели,
А тут климат тянется еле-еле,
Не дом, а ночной приют.
Меня уверяла Долли,
Филолог в парижской школе,
Что жизнь есть свобода воли,
Да вижу, смешно самой,
Пошли уговоры прахом,
Француженка мнёт папаху,
Из Питера – хоть на плаху,
Тут главное – путь домой.
Спите, соседи, спите,
Я возвращаюсь в Питер,
Он мои слёзы вытер
Сразу и навсегда,
Спите, соседи, спите,
Холодно, не взыщите,
Всё оттого, что в февральском небе
Только одна звезда.
 

(Здесь и далее – стихи автора).

Часть 2-я. Хроники Смутных времён

Чтобы подхлестнуть воображение, придумайте героев, гибель которых вы не можете допустить. Когда привяжетесь достаточно сильно, помещайте их в мясорубку.

Стивен Кинг

* * *

Я не хожу к могилам родных и близких. Людей, которым мы доверяли, за которых держались, любили и плакали, расставаясь, там нет. Я понял это, вместе с братом вынося из морга тело отца и укладывая его в продолговатый деревянный ящик без верха, обтянутый красным ситчиком. Человек – овеществлённая душа, а не одушевлённая оболочка. С его уходом любая материя сразу теряет смысл. Но есть в нас место, куда нет-нет, да и затянет тебя сознание, уставшее сопротивляться, открытое тоске и печали. Там, в потаённом месте, сложены не тела, а тени слов, событий, имён. И это место священно, оно исчезнет перед нашим уходом. Пока мы живы, спешить особенно незачем. Места для погребения надежд и иллюзий, потерь и мечтаний нигде не расхватаны, их попросту вдоволь. У каждого свой погост.

Хроника 1-я. Доплачивать будете?

Пятница, 14 сентября 1990 г., 13.30.

На потолке мелькают косые тени, словно подыскивая, куда бы скрыться от зноя. Промокая бумажным фильтром неудержимые струйки пота, в просторном, заставленном колбами, штативами, холодильниками, стеллажами и книжными полками лабораторном зале – он же комната семинарских занятий, а вечерами – рабочий офис ассистента кафедры коллоидной химии Юрия Дасика, не зная устали, мечется по залу злодей и герой Субботин… он же Барон-Суббота, местами просто Барон. Такой, в духе пьесы «На дне». Мне тридцать два года, и я мог бы на лету переваривать гвозди, если хорошенько прожарить… до чего порой жрать хочется! Зря говорят, что организм расти перестаёт… любой желудок сметает усилия слабых. И нет ему повода сократиться, кроме вынужденных постов. Портреты со стен, зашитых дубовой плашкой с выцветшим лаком, следят за мной с подозрением – Менделеев даже водочки, скотина, не предлагает. С каждым дуновением сквозняка всплывает в жаркой одури шпалера с цветами, изредка вздрогнет люстра – дзынь-дзой, вся в высверках подвесок фальшивого хрусталя, напоминающая светскую даму, которая, оставшись в одних бигудях, намылилась вздремнуть с обеда, да заглянул сосед майор за солью и майонезом. Просто кошмар какой-то!

– Какой ещё кошмар? Редкозём! – канючит Дасик.

Похоже, я что-то озвучил. Дасик, лысоватый крепыш, похожий на полинявшего мастера спорта по боксу, сидя на высоком подоконнике, пытается втянуть меня в свежую авантюрку. Искателям приключений по тридцать два года, мы просто парочка нищебродов, погрязших в кандидатских дипломах. Ловцы удачи, голодные, как церковная мышь.

– Надо оценить содержание примесей! И не титрованием в колбе, а снять масс-спектр. Шестой знак нам нужен после запятой! Цыганам верить, себе дороже! – взрываюсь я, плюнув на душевное равновесие. – Нашёл себе фраеров! Торговля цирконием – это каменный век, война динозавров! Похлеще русской рулетки. Где гарантия, что нас с деньгами не кинут? Что не влетим в чужую разработку, не схватим пулю? Что у нас, кишки бронированные? Нельзя иначе как-то бабки срубить?

Начавшись на взрыве, монолог закончился полушёпотом. Пауза. Жгучее солнце льётся в стёкла арочных окон, похожих на огромные шлемы славянских воинов. Жужжит вентилятор уныло и суетно, словно пытаясь взлететь, но все попытки нелепы, как выкрутасы мухи на фикусе. Страдает по углам дубового зала-склепа молодой учёный Барон-Суббота, разрываясь между свободой и несвободой. Горящим взглядом следит за напарником Юра-доцент, покручивая тренированными кистями: кроме субботинской авантюры, им обоим надеяться не на что. Высунься Дасик из собственной научной скорлупы, прихлопнут как таракана. Покупатель, стало быть, целиком остаётся на мне. Следуя по пятам, перелетают со стены на стену блики гипсовых канделябров, выкрашенных под бронзу. Бутафория, кругом бутафория… даже плюнуть некуда.

– Да хватит! Кишки у нас свои, – парирует Дасик. – В науке много не заработаешь, всё равно придётся украсть. Почему бы не нам, не сейчас? И не цыган вовсе продавец этот. Он, между прочим, ассириец. Ботинки чинит на Удельной, прямо возле платформы. Говорят, сапожник превосходный, как все ассуры.

Очуметь. Сапожник-ассириец с миллионными вкладами.

– Как жаль, что финикийцы придумали деньги, – бормочу я потерянным голосом. – Могли бы обменять на продукты. Скажем, пригнать из Риги состав тушенки, сгущёнки и шпротов… загоним в тупик, откроем оптовую торговлю. Очередь будет отсюда до Севастополя.

– Мы и так в тупике! Что по поводу сбыта? Имеет быть? – как водится, Дасик пропускает чушь мимо ушей и сразу же берёт быка за рога.

– Янину помнишь? – отвечаю я. – Как она на тебя смотрела… ох, если бы не Вероника! Вот ей и предложим. Да не Веронике, болван! Янина клюнет на доцента. Питер, жильё, заслуги! Она же таможня! Непрерывная работа ума. Почти царица по уровню трансферных возможностей.

После раздумий Дасик кивает: заманчиво. Как быстро время летит! Совсем недавно, казалось, отшумели в Резинке (ехидное студенческое прозвище Института каучука) новогодние банкеты, и молодёжная часть коллектива слетелась на дискотеку. Танец за танцем Дасик приглашает одну и ту же маленькую блондиночку, благодарившую в официальной части новогоднего праздника его лабораторию за выполнение важного технического задания. Но ухажёр был вовремя остановлен – и даже не Вероникой, а Дасиковой тёщей, деканом по хозяйственной части. Пришлось мне самому взяться за дело. И вот женатый, но распущенный Барон-Суббота, известный умением располагать к себе женщин, владея кудрявой речью, кучерявой головой, а также искристым юмором и тягой к сарказму, нашёптывает Янине язвительные комментарии по поводу танцующих пар, перемежая их фривольностями.

В ответ Янина, инспектор одной из прибалтийских таможен, до ужаса напоминающая старлетку из немецкой порнухи, покорно улыбается и кивает, не понимая до конца, но отдаваясь беседе и танцу. Молодые люди (Янина на восемь лет младше Барона) весь вечер болтали на разные темы, в том числе по поводу свободного предпринимательства. Помнится, Янина предлагала заняться перегоном немецких автомобилей из Прибалтики. Ещё чего, отвечал я подчёркнуто сухим тоном. Не хватало только под поезд попасть на «прибалтийской сборке»! Наслышаны про народных умельцев, умело превращающих почти дармового авто-погорельца или утопленника в сверкающий подарок судьбы. Прощаясь под утро в гостиничном номере Янины, заботливо очищенным от соседей (кем, правда, неизвестно), горячая дама одарила кавалера запретными ласками, в полном соответствии с прототипом.

И кавалер не остался в долгу. Я был на высоте положения… десятый этаж, он как-то обязывает. Просторный номер располагал улечься, где только душа пожелает: на ковре, у камина, в гостиной или в мини-бассейне… маршрут балтийского блицкрига! Без аннексий и контрибуций.

Гусары денег не берут. Купаясь в грёзах, я истекал самодовольством. Знать бы тогда, что подлинный успех у женщин приходит лишь к тем, кто в них не очень нуждается. Хотя бы визуально. Казалось невероятным, что тесное знакомство с Яниной обернётся коммерческой выгодой. А вот, поди ж ты! Как слаб, как тщеславен может быть человек.

– Да перестань ты, шагомер хренов! – не выдержал Дасик. – Сколько можно паркет вытаптывать? Звони уже!!

И разговор состоялся. Спустя три дня Янина, по совместительству, как уже говорилось, сотрудница одной из прибалтийских таможен, утопая в уютном кожаном кресле в стиле «догони меня, чиппендейл», болтала ножками и делилась крепкими анекдотами из хроники таможенных перехватов. Мы с Юрасиком, обмирая от ужаса, хихикали в нужных местах. Улучив передышку, я излагаю крошке суть дела. Брусок стратегического металла весом около килограмма. Данные спектрального анализа: образец химически чистый. Закончив вводную часть, вывожу фломастером нужное мне число, обозначающую продажную стоимость слитка циркония едва ли не вполовину индекса, публикуемого лондонской биржей драгметаллов. Показав, сжигаю салфетку в пепельнице. Шпионские страсти, ни дать ни взять. Янина соглашается, но пишет цену в свободно конвертируемой валюте едва ли в треть от предложенного. Поторговавшись, стороны приходят к соглашению.

И расстаются с улыбками на устах. Ещё через неделю мы вновь встречаемся в той же гостинице. Открыв пузатый докторский саквояж, Янина выкладывает на стол перевязанные пачки стодолларовых билетов, а я, достав из сейфа, устанавливаю рядом полиэтиленовый пакет с цирконием, туго перевязанный скотчем. Дасик, как заправский марвихер, слюнявит пальцы, пересчитывая и сортируя банкноты по стопкам, откладывая в сторону надорванные или неряшливые. Внезапно из коридора доносится писк дежурной по этажу и шорох многочисленных ног. Какая слышимость! Фанера, да и только, думаю я растерянно, не понимая, что за нами пришли. Оторвавшись от гибельных наслаждений, незадачливый Дасик подходит к окну, на сей раз третьего этажа, несколько секунд вглядывается в него и произносит севшим, каким-то картонным голосом – ни дать ни взять, молодой актёр амплуа « кушать подано»:

– Атас, ребята! Менты!!

Метнувшись к купюрам, Янина сгребает их в саквояж. Толкает ко мне пакет с металлом, скользнувший по полировке стола, так что я едва успеваю подхватить его. Дверная ручка старчески крякает, в комнату летит зычный голос:

– Всем стоять! Работает Федеральная служба безопасности!

– Всем оставаться на местах, работает Интерпол! – звонко кричит Янина.

«Ситуёвина! – летят растрёпанные мысли. – Янинка из Интерпола?! Слава богу, жениться хоть не планировал. Допустим, пасёт она здесь владельца, но мы-то, мелочь, тоже в полном дерьме – торговцы краденым! С диагнозом „контрабанда“. Стратегического металла. Ужас. Тага-анка! Все ночи, полные огня… семь-восемь непрерывных праздников жизни с максимальным возвратом нечестно нажитого! Хорошо хоть, власти не перетрудятся… у меня-то и конфисковывать нечего. Презентую парочку носовых платков». Как видите, внутри, подобно самогону из табуреток, бродила полная дурь. Пора было на что-то решаться… и я взрываюсь: а теперь – дис-ка-тека!! Что было сил, подбрасываю в воздух пакет с цирконием и в духе финального штрафного удара чемпионата мира по футболу бью по нему подъёмом ноги, целясь брикетом ценой в несколько миллионов долларов в арочное окно. Долой улики! Да здравствует свобода стран Азии, Африки и Латинской Америки! Ощущение такое, будто я лягнул по запарке в брюхо лошадь Медного всадника. Боль показалась немыслимой, не хочешь, да взвоешь. Пакет взлетел и, пробив остекление окон, исчез в неизвестности, как первый советский спутник. Трое мужчин в строгих серых костюмах изумлённо проводили взглядами падение нравов. Один из гостей, сумрачно оглядевшись, словно ожидая, не вылетит ли новая птичка, мгновенно исчезает из виду.