Текст книги "Индия. История, культура, философия"

Древнее объединение империи и его ограничения

Северная Индия все еще была разделена, когда Александр Македонский и его армия пересекли реку Инд в 326 году до нашей эры. Несколькими годами позже, хотя Александр и умер по пути домой, Северная Индия была объединена в империю, в значительной степени благодаря вдохновению, вызванному действиями Александра Македонского. Мечта Александра о мировом единстве, казалось, передалась «молодому юноше» по имени Чандрагупта, которого он встретил незадолго до того, как непокорная македонская армия заставила Александра покинуть Индию, так и не завершив ее завоевания.

В 324 году до нашей эры Чандрагупта Маурья основал первую династию, которая объединила долины Ганга и Инда под его властью. Чандрагупта находился у власти около двадцати лет, а его маурьянские наследники правили в большей части Индии на протяжении еще 120 лет, таким образом, общая продолжительность жизни первой имперской династии в Индии равнялась длительности правления последних иностранных правителей. Без построенных британцами железных дорог, без телеграфа и каких-то других достижений современных технологий маурьянские достижения кажутся особенно впечатляющими. Как же они это сделали? Во-первых, Александр менее чем за два года своей победоносной кампании, в ходе которой он прошел весь Пенджаб, показал, как были уязвимы мелкие арийские раджи, каким тщеславно узким было их виденье жизни. Ни один из них не пришел на помощь своему соседу. Каждого из них повесили отдельно. Центром политической поддержки для Чандрагупты стала Магадха со столицей, расположенной в городе Паталипутра, сегодняшняя Патна. Отсюда, после того как он установил свою власть над меньшими соседями в долине Ганги, он с легкостью смог покорить Пенджаб, так как Александр устранил все основные военные препятствия в Пенджабе.

Подобно Александру, Чандрагупта, похоже, имел мудрого, старого учителя. Большая часть информации, дошедшей до нас о маурьянском строе, попала к нам из книги под названием «Артха-шастра», «Наука о пользе», авторство которой приписывают брахману по имени Чанакья, известного также как Каутилья, которого можно считать индийским Макиавелли. «Артха-шастра» советует своему «принцу» никому не доверять, готовить и испытывать свою армию шпионов, которые бы следили за верностью жен и ближайших министров, а также генералов и бюрократов. Ни для кого не секрет, особенно для тех, кто знаком с произведением Киплинга «Ким», что именно Индия, должно быть, изобрела институт шпионов или по крайней мере довела его до состояния настоящего искусства в процессе усовершенствования имперской бюрократии, которая довела всех, кроме самих бюрократов, до крайнего отчаяния. На протяжении почти полувека, с того момента как Великобритания покинула Индию, индийцы все еще продолжали обвинять британское правление в том, что они развели в стране такую ужасную бюрократию. В действительности британцы, очевидно, научились всем этим бюрократическим проволочкам, официозу, паранойе и всем другим заразным заболеваниям, присущим любой сложной системе управления государством, у индийцев. Произведение Чанакьи стало эталоном для нескольких индийских империй Гуптов и Маурьев, это была вечная дань человеческому коварству, продажности и всепожирающей мелочности власти. В этом труде даже существовала придуманная Чанакьей замысловатая теория круга (мандала) о том, как проводить внешнюю политику, которая учила каждого индийского монарха, что тот царь, который правил в круге, где проживали его непосредственные соседи, был его «врагом», в то время как царь, проживающий за этим кругом, был его «другом». Мегасфен, первый греческий посол при дворе Чандрагупты, опубликовал свои личные мемуары «Индика», описывающие период его пребывания в Паталипутре, но, к сожалению, до наших дней дошли только фрагменты этого бесценного первоисточника. Эти крошечные кусочки просто неоценимой информации проливают свет на размер и запутанность маурьянской столицы, чьи деревянные крепостные стены тянулись на много миль и были окружены широким рвом. Императорский гарем включал в себя несколько греческих женщин «охранниц» и, для того чтобы «избежать попытки убийства», пишет Мегасфен, Чандрагупта спал каждую ночь в разных спальнях. Что же это было? Увидел ли Мегасфен склонность Чандрагупты ожидать худшее от людей или эти дневные и ночные проблемы первого индийского императора были теми же, с которыми впоследствии столкнутся многие «императоры нашей вселенной»? «Повсюду, – писал Мегасфен, – индийцы никогда не лгут и не выказывают никакого интереса к сутяжничеству». Однако контакты Мегасфена, очевидно, были ограничены, так же как и уцелевшие фрагменты его воспоминаний.

Внук Чандрагупты, Ашока (правил в 269-232 гг. до нашей эры), был мудрейшим Маурья и величайшим монархом своего времени, одним из самых выдающихся императоров в мировой истории, если верить просвещенным посланиям, выгравированным на многочисленных столбах, возведенных по приказу Ашоки вокруг его владений, чтобы информировать подданных о его имперских указах. Но на протяжении первых девяти лет своего правления Ашока просто следовал трактату Чандрагупты о проведении внешней политики, завоевав царство Калинга, сегодняшний штат Орисса, расположенное к югу от его империи. Эта война оказалась настолько ужасной с точки зрения человеческих жертв, приведя к гибели сотен тысяч людей, что император Ашока, после того как выиграл эту войну, принял решение больше никогда не ступать на тропу войны. Вместо этого он обратился к закону справедливости (дхарма) Будды, который защищал любовь и ненасилие (ахимса), как более стоящие идеалы для империй и монастырских орденов. О его вере в учение Будды о справедливости было объявлено повсюду на севере и на юге, вплоть до самых дальних границ царства Ашока, где его читали вслух подданным как благородного, так и низкого происхождения, таким образом пропагандируя добродетель и умеренность во всем. С началом той эпохи, когда буддизм стал доминировать в правлении империи, Индия смогла, но только ненадолго, изгнать из своей государственной политики войны и насилие. Единственное, чего она все-таки добилась, так это того, что страна навсегда стала преимущественно вегетарианской в своих кулинарных предпочтениях.

Благодаря тому, что Ашока организовал третий великий съезд буддистов в Паталипутре около 250 года до нашей эры, буддийский посыл о всемирной любви распространился далеко за пределы Индии, сначала в Бирме и Шри-Ланке, а оттуда повсюду в Юго-Восточной Азии. Традиционно индийские монархи любили охотиться и по крайней мере раз в год выезжали верхом на своем боевом слоне, чтобы устроить массовую бойню всего, что двигалось и рычало, в узкой ловушке, куда царские слуги барабанным боем загоняли бедных животных. Ашока превратил эти ежегодные охоты в «паломничества дхармы», выходя в люди для того, чтобы посеять в сердцах всех, кто его видел и слышал, зерна любви к закону Будды. Многие из прекрасных индийских дорог, по обочинам которых высажены деревья, были созданы именно в эти времена. Ашока лично назначал «наблюдающих за выполнением закона» и намного чаще, чем он в действительности мог, отправлялся в самые дальние уголки своего царства, чтобы утвердить новые законы империи. Таким образом, великое многообразие народов и племен Индии получило первое вливание того, что мы сейчас называем национальной идеологией и культурой.

Имперское правление Маурьев пережило смерть Ашоки на несколько десятилетий, но южные рубежи империи охватило восстание, в то время как с северо-запада через Пенджаб начались многочисленные набеги на нее. Ни один из сыновей или внуков Ашоки не унаследовал его великого дара вдохновлять и править. Недовольство брахманов тем, что страна практически превратилась в буддистское государство, нарастало с каждым освящением ведического алтаря и в конце концов брахманский генерал возглавил переворот, который и положил конец правлению маурийской династии в 184 году до нашей эры. Была ли идея всеобщей любви просто слишком непрочной, чтобы победить человеческую жажду власти, похоть и жадность? Бастионы индийской империи оказались усыплены, ошибочно полагая, что страна вне опасности, и, в результате, стали слишком слабыми, чтобы защитить себя, глубоко веря в свои философские идеалы, которые никогда не были предназначены для управления государством.

Крах маурийского правления возвестил о возврате к временам политического раскола и раздробленности на мелкие части, которые продлились 500 лет. Идеалы Ашоки о ненасилии и объединении оказались скорей историческими исключениями, чем правилами в истории Индии, однако после того, как они были ясно сформулированы и даже некоторое время испытаны на деле, они уже никогда больше не были забыты. Индийские поэты и святые, вместо монархов и честолюбивых политических лидеров, часто будут стараться вдохновить людей вернуться к тому «золотому веку», когда царила дхарма Ашоки. В некотором смысле это была вторая Рама-раджья, только на этот раз еще остались стоять столбы из отполированного песчаника с надписями, доказывающими реальность существования того просвещенного века. Знаменитая капитель колонны Ашоки, на которой сидят четыре льва, в наше время постоянно хранящаяся в музее города Сарнатх и ставшая символом индийского правительства, напоминает нам мягкими улыбками, застывшими на лицах львов, что все императоры мира, а также цари джунглей могли бы научиться выступать в защиту добродетели, доброты и справедливости для всех.

Греко-бактрийские наследники пограничных провинций Александра Македонского стали первыми захватчиками, которые смогли преодолеть горные перевалы и вновь захватить долину реки Инд. За ними последовали персы с запада и скифы с севера, свирепые всадники из Центральной Азии, варвары, чьим единственным преимуществом над цивилизованной Индией было их боевое искусство. Подобно ариям, скифы сначала завоевали страну, а затем сами оказались соблазненными и завоеванными роскошной красотой и мудростью Индии. Величайшие из их монархов вскоре стали буддистами и именно по «бриллиантовой тропе» Шелкового пути, проходящего по Центральной Азии, буддизм пришел в Китай к началу первого века христианской эры. На северо-западе индийский мост в Восточную Азию и Персию, проходящий через царство Гандхару, стал самой жизненно важной артерией культурного обмена и торговли древнего мира. Буддизм путешествовал на восток через горные перевалы, на самой вершине мира превращаясь в религию со многими школами и бесчисленными богами, среди которых сострадательный спаситель (Бодхисаттва), в некотором отношении похожий на Иисуса. Буддистские монахи также некоторое время отправлялись и на запад, где их почтительный жест набожности, открытые ладони сжатые вместе, вскоре стал настолько же распространенным среди христиан, как и среди индийцев, которые используют его вместе с «Намасте!» в качестве их обычного приветствия. Может, концепция милости господней и святого спасителя также взяла свое начало на индийской земле? Апостол Фома, согласно преданию, провел последние годы своей жизни в Индии, и его предполагаемая могила стала объектом поклонения христиан Южной Индии, которые называют себя сирийскими христианами. Какова бы не была историческая точность этой гипотезы и насколько бы не были живучими мифы, греко-бактрийско-персидский мост стал интенсивным двухсторонним шоссе по обмену культуры на протяжении нескольких веков до и после начала христианской эры.

Синтез индуизма появился вновь во время второго великого объединения империи на севере Индии, названного золотым веком династии Гуптов (около 320-550 гг. нашей эры). Чандрагупта I утвердил свою власть от ключевых горных перевалов на северо-западной границе до Бенгальского залива, выбрав город Паталипутру в качестве первой в истории Индии столицы классической индуистской империи. Новая кровь и новые идеи, которые прибывали в Индию в большом количестве в течение предыдущих пяти столетий раздробленности, очевидно, оказались достаточными, чтобы держать новоиспеченных варваров на приличном расстоянии, и династия Гуптов на протяжении целого столетия становилась только сильнее. Пика славы династия Гуптов достигла во времена правления Чандрагупты II, «Чья Лучезарность Была Сравнима с Сиянием Солнца», с 375 по 415 гг. нашей эры. Калидаса, Шекспир Индии, жил и писал на санскрите свои великие пьесы и стихи при дворе Чандрагупты. Самая прекрасная и известная во всем мире драма Калидасы – это Шакунтала, названная так по имени героини – лесной нимфы, покорившей сердце царя-повесы и родившей его сына, Бхарату, после того как они по своему собственному желанию поженились по «любовному ритуалу».

Гениальность Калидасы в описании персонажей со всеми их человеческими недостатками и плотскими слабостями, а также то великолепие, с которым он описывает самые мелкие детали жизни индийских придворных и нравы того времени, дают нам уникальную возможность заглянуть в повседневную жизнь золотой эпохи в истории Индии. Контраст между лесным приютом праведного приемного отца Шакунталы и его лесных друзей и мира придворной жизни царя Душьянты и его шута отражают два крайних полюса индийского общества, а также вечный романтический поиск того, как совершить побег из суматохи городской жизни в идиллию природы. Несмотря на всю свою, полную роскоши, городскую цивилизацию, Индия времен Гуптов никогда не теряла своих идеалов простой жизни на поляне в джунглях, также как и современная Индия сумела сохранить идею Ганди о возвращении к самодостаточному деревенскому ашраму.

С появлением индуизма и его пантеона многочисленных новых богов началось строительство храмов «домов» в каждом городе Индии эпохи правления Гуптов и на каждом святом берегу реки или вершине горы – везде, где богам мог бы понадобиться приют. Самые большие и крепкие из этих каменных храмов смогли пережить разрушительное действие времени и вторжения армий захватчиков, как и рисунки того времени, и монументальные скульптуры в пещерах Аджанты, Эллоры и Элефанты. Все индийские искусства вдохновлялись религией, являясь красноречивым эхом неумирающей веры целых поколений художников, мастеровых и меценатов, которые тратили свои жизни и состояния в трудах, полных ревностного служения божественным силам. Великолепные формы, мотивы и символы, которые населяют настоящую вселенную индийского религиозного искусства, на протяжении веков повторялись, становились более изысканными и в каждом регионе претерпевали присущие только этим регионам изменения. Однако до наших дней они, в основном, смогли сохранить свой классический характер. Такая визуальная целостность помогла укрепить столпы традиции, основанные на святых писаниях и эпической литературе, которые раскрыли белый зонт индуизма над самыми отдаленными уголками субконтинента, чьи региональные изменения были яркими, но чья всеобщая интеграция становилась сильней с каждым шагом империи.

Буддистские паломники из Китая оставили некоторые описания очевидцев об их путешествиях в Индию во времена правления Гуптов и после, они оказались дополнительными маячками, проливающими исторический свет на эпоху классической интеграции. Эти китайские паломники заметили терпимость индуистской династии по отношению к идеям буддизма, что, несомненно, произошло ввиду интеграции буддизма в лоно вайшнавизма, однако, что также отражало индийское терпение и толерантность по отношению к различным точкам зрения. Кастовая система к этому времени создала свои собственные способы того, как справляться с плюрализмом, позволяя индийскому обществу поддерживать хрупкий баланс, который бы не угрожал нарушить нравы, обычаи или «чистоту» различных сегментов деликатно сбалансированной индуистской системы. Оставив местные нравы и обычаи в покое, почти не вмешиваясь в личные и семейные обычаи людей, проживающих в сильно отличающихся провинциях, а также ограничивая свое имперское правление только сбором налогов и обеспечением общей безопасности от иноземных вторжений, монархи династии Гуптов обеспечили себе почти два века процветающего правления. Значительной частью секрета их успеха стала «слабость» их правления, его абсолютно неназойливая суть. Имперская власть в Индии достигла своего пика тогда, когда она была менее всего надоедлива, именно поэтому никто и не бросал ей никакого вызова, таким образом власть в стране была лучше всего защищена от восстаний и переворотов. Часто то же было характерно и для британского правления, и определенно то же самое можно сказать о сегодняшнем правлении независимого Нью-Дели.

Исламские завоевания

Приверженцы воинственного братства Ислама («покорение» воле Аллаха) нанесли своими острыми ятаганами глубокую рану политической системе Южной Азии, начав вторжение в Синде в 711 году нашей эры. Вера, основанная пророком Мухаммедом в песках Аравии столетием ранее, достигла берегов Индии в том же году, что и берегов Иберийского полуострова. Ее с фанатичной страстью несли скачущие легионы истинных верующих во всемогущего бога и его вселяющий ужас судный день. Мусульманские армии продолжали свое наступление на индийскую землю на протяжении последующей тысячи лет, из которых более 500 последних лет мусульманские монархи будут править большей частью Индии. Ни разу с момента арийского вторжения индийской цивилизации и ее основным убеждениям и моральным ценностям не был брошен такой мощный, настойчивый и непреклонный вызов. Во многом исламское вторжение принесло намного больше раздора, а его наследие несло в себе гораздо большую угрозу индийской цивилизации, чем правление ариев. Во время правления ариев даже произошел синтез между ариями и преариями, что и привело к созданию индуизма. Единственным крупным детищем индуизма и ислама стала община сикхов, которая, однако, бросает единству Индии не меньший вызов, чем сам ислам.

Вторжение арабов в Синд произошло по морю. Пустынные пески этой провинции сегодняшнего Пакистана, расположенной в нижнем течении реки Инд, не стали плацдармом для завоевания остальной части субконтинента. Синд оставался изолированным мусульманским аванпостом в Южной Азии на протяжении почти трех веков, перед тем как стал предвестником начала «мусульманской эры» в истории Индии. Подлинное начало этой эры пришло, когда Махмуд Газневи, «Меч Ислама», во главе своего первого отряда афганских головорезов в 997 году нашей эры перешел Хайберский перевал для того, что на протяжении последующей четверти века он будет называть охотой. Добычей Махмуда во время этой охоты были индусы и их храмы, чьи иконы оскорбляли его чувства, а их золото и драгоценности возбуждали его жадность. За грабительскими набегами газневидов последовали нападения их преемников гхоров, пришедших к власти в Афганистане, чьи кровавые священные войны (джихады) против индуистской Индии оставили после себя не менее горькое наследие общинной ненависти в сердцах и умах индийского народа. Жестокие нападения мусульман на «неверную» Индию в начале этой эпохи укрепили индусов в их видении мусульман как «чужеземцев», которые не менее грязны, чем «неприкасаемые», и гораздо более хищные. Настоящая пропасть недоверия, страха и ненависти, которая вскоре будет отделять население Индии от ее воинственных мусульманских правителей, впоследствии будет подрывать все попытки объединить субконтинент, чья политическая раздробленность с 1947 года частично отражает историческую несовместимость раннего периода мусульманско-индуистских взаимоотношений.

После 1206 года мусульманские султаны персидско-афганско-турецкого происхождения сделали равнины Дели своим домом на последующие три с четвертью века. Не менее тридцати пяти мусульманских султанов просидели в Дели на тронах пяти следующих одна за другой династий, управлявших царством, которое, как точно кто-то подметил, называли «деспотизм вперемежку с убийствами». Однако после того как мусульманские правители уже навечно осели на индийской земле, они начали поощрять доктрину нахождения общего языка со своими индуистскими подданными, которых уже больше не ставили перед крайним выбором – ислам или смерть. Подобно христианам и евреям, индусам позволили придерживаться своей веры, заплатив за это специальный поголовный налог для так называемых «людей книги», для тех, чьи частично разрешенные святые писания подняли их над статусом «неверных». Брахманы, конечно, не были рады тому, что им приходилось платить за привилегию оставаться подданными второго сорта в своей собственной стране! Все же это было лучше, чем смотреть в лицо жестокому выбору – обращение в ислам или смерть.

Со временем процесс культурного притирания и синтез – лингвистический, артистический, генетический смог стереть многие острые углы фундаментальной разницы между мусульманами и индусами. Большинство мусульман, которые к концу XIX века составляли приблизительно четверть населения Индии, были потомками перешедших в ислам индусов или детьми индуистских матерей. После многих веков проживания в Индии «братство» правоверных мусульман приобрело некоторые черты кастовой системы индуизма, особенно в отношении института брака. Шейхи, афганцы и мусульмане персидского или турецкого происхождения, предпочитали невест из своих собственных общин. В некоторых кругах мусульманские кулинарные обычаи также претерпели изменения. Ни одни чужеземцы не смогли противостоять влиянию Индии на их жизнь. Ненависть мусульман по отношению к индуистским иконам поутихла со временем, а также ввиду физической невозможности уничтожить каждую индуистскую статую на каждом храме в стране. Мусульмане вскоре уже пресытились жестами символического разрушения богов и богинь, большинство образов которых сегодня, в том случае если они датированы временами еще до прихода мусульман, имеют отбитый нос, руку или еще какую-либо сломанную конечность, отрубленную от каменного тела мечом разъяренного мусульманина много веков назад.

Последняя волна исламских завоевателей пришла в Индию из Средней Азии. Во главе этого вторжения стоял прямой потомок Чингисхана и Тамерлана по имени Бабур, «Тигр», основатель империи Великих Моголов. С 1526 по 1530 годы Бабур разгромил каждый султанат, который оказался на его пути, а также индуистскую армию раджпутов[11]11
  Раджпуты – этно-сословная группа в составе сословия кшатриев в Пакистане и Северной Индии.


[Закрыть], которая посмела бросить вызов и попыталась остановить победоносный марш его войск. Рожденный для войны и власти, Бабур превратил Дели и Агру в две столицы империи, которую он подарил своим наследникам, Великим Моголам, правившим ею на протяжении последующих двух веков. Империя Моголов стала сильнейшей династией за всю историю Индии, номинально удерживая за собой трон вплоть до 1858 года, хотя на протяжении большей части последнего века своего правления Моголы уже выступали в роли марионеток британцев, маратхов[12]12
  Маратхи – народ в Индии, основное население штата Махараштра.


[Закрыть] и афганцев.

Также как и в династии Маурьев и Гуптов, третий по счету император Моголов стал величайшим монархом в своей династии. Акбар «Великий» правил на протяжении почти полувека (1556-1605), и этот период стал высшей точкой в развитии «национального» просвещенного правления Моголов, однако еще не его территориального суверенитета. Акбар стал первым мусульманским монархом, инициировавшим всеобщую политику религиозной толерантности по отношению к индусам и добившимся расположения раджпутов посредством совместных браков, что привело к созданию мощных «национальных» альянсов. Он сидел на своем троне, сделанном из инкрустированного мрамора, как полубожественный монарх всех жителей Индии. Некоторые ортодоксальные муллы считали Акбара предателем Ислама, поднимая воинственный клич джихада против него. Императорский отряд слонов с легкостью подавлял эти восстания. Некоторые из главных советников Акбара были индусами, глава его налогового управления был рожден брахманом, его верховный военачальник был раджпутским принцем. Акбар лично выбирал своих ключевых помощников, щедро одаряя их землями, доходов от которых, обычно составляющих приблизительно треть всего выращенного на них урожая, с легкостью хватало на то, чтобы содержать отряды кавалерии от 500 до 50 000 всадников, готовых в любой момент выступить по первому же зову императора. Эта система доказала свою эффективность в деле обеспечения безопасности границ страны, одновременно расширив их за пределы Гиндукуша, включив большую часть сегодняшнего Афганистана в состав Дели-Агра-Фатехпур-Сикри империи. Фатехпур был новой столицей самого Акбара, созданной в ознаменование рождения его сына и наследника. Однако недостаток воды привел к тому, что город покинули немногим более чем через десятилетие. Призрачные, сделанные из песчаника, руины этого города, сохранившиеся до наших дней на Джайпурской дороге, к западу от Агры, могут служить напоминанием об эклектической гениальности Акбара и его мечте объединить индусов и мусульман в одном государстве.

Персидская поэзия и искусства добавили утонченности и яркости красок в придворную жизнь империи Моголов и ее городскую культуру в момент наивысшего расцвета – золотой эпохи империи, которая началась в XVII веке. Персидский стал официальным языком империи Моголов, заменив более грубый тюркский, барласский язык, который был родным языком Бабура. Персидский язык оставался официальным до 1835 года, когда его заменили английским. Подобно своим персидским соседям, индийские монархи обожали красоту, роскошь, чувственность, пышные зрелища и атрибуты власти. Великие Моголы потворствовали этим местным нравам, привлекая лучших персидских художников и мастеров для своих роскошных дворцов, где они сооружали мечети из жемчуга и инкрустированные драгоценными камнями троны в виде павлина посреди мраморных залов с фонтанами, на стенах которых были выгравированы персидские стихи наподобие таких: «Если на Земле и есть рай, то он здесь, он здесь, он здесь!». Шах-Джахан, «Император Мира», был самым экстравагантным из всех Могольских транжир. Его глубокие угрызения совести или чувство вины после смерти его любимой жены Мумтаз вылилось в построение Тадж-Махала, который стал поразительным по красоте доказательством великолепия могольского искусства в самом его апогее. Неудивительно, что много веков спустя уже другая полная экстравагантности империя – Голливуд – будет называть своих первых магнатов «могулами».

Тадж-Махал

emp1

Однако фатальной слабостью последних Могольских монархов стало не их расточительное транжирство, а возврат к политике узколобой исламской ортодоксальности. Миллионы голодающих индусов по крайней мере могли получить какое-то удовольствие, созерцая чужую роскошную жизнь Красного Форта в Агре или Тадж-Махала, но какую радость или удовлетворение могли испытывать индусские массы от возврата всеми ненавидимого поголовного налога на немусульман, который ввел император Аурангзеб (приблизительно в 1658-1707)? Или какое удовольствие они могли извлечь из его запрета на алкогольные напитки? Или на ремонт индуистских храмов? Падишах (император) завоевал больше недвижимости, чем кто-либо из его предшественников, однако Аурангзеб смог достичь этого только после того, как пробрался на свой трон через море крови своих братьев, вызвав также бурю индусского гнева в Декане, Раджастхане и на дравидийском юге. Он также объединил сикхов Пенджаба, так как ни один Могол не смог этого сделать ни до него, ни после него. Это произошло после того, как он схватил, замучил пытками и в конце концов отрубил голову девятому сикхскому гуру за то, что он отказался перейти в ислам, чем вызвал неимоверную ненависть сикхов, объединившихся против него.

Первый сикхский гуру, Нанак (1469-1538), основал сикхизм – миролюбивую смесь полученного в наследство своего собственного индуизма и ислама, который он познал от своего лучшего друга-мусульманина. Однако после того как Аурангзеб начал жестокие преследования сикхов, они начали вливаться в «Армию Чистых» (Кхальса), изменив свои имена с пассивных учеников (сикхи) на боевые львы (сингхи). Таким образом, в горниле ненависти к Моголам закалился воинственный сикхизм. Мечи этой самой могущественной из всех пенджабских воинствующих общин вначале были заточены против мусульман. Но после того как в середине 1984 года Индира Ганди отдала приказ индийской армии «освободить» Золотой Храм в Амритсаре, противостояние между индусами и сикхами стало одной из самых больших внутренних проблем современной Индии.

Сопротивление маратхов правлению Моголов, возглавляемое Шиваджи (1627-1680), отцом-основателем конфедерации маратхов, распространилось в течение полувека со дня смерти Шиваджи от Пуны, где оно началось, до окраин Дели, Калькутты и Мадраса. Как основатель индийского партизанского движения Шиваджи был осыпан бранью могольских генералов, называвших его «горной крысой», но его умелое упорство в бою могло сравниться только с его индуистской верой в свою родину. Шиваджи сделал Сварадж (самоуправление или свобода) своей мантрой, начав первое крупное восстание индусов против мусульманских монархов и их армий. Его последователи были настолько вдохновлены его пламенной «национально-религиозной» страстью, что Пуна будет оставаться главной колыбелью индийского национализма вплоть до конца девятнадцатого века. Брахманские пешвы (премьер-министры) Пуны управляли конфедерацией маратхов под номинальным контролем наследников Шиваджи. Необыкновенно проницательные пешвы были уникальной одновременно светской и религиозной династией, управлявшей Деканом на протяжении почти целого столетия, пока британцы не разгромили последнего их правителя в битве, происшедшей в 1818 году.

После смерти Аурангзеба в 1707 году начался медленный закат власти Моголов. Придворные распри и борьба внутри самого режима совпали с растущей автономией провинций и возникновением нескольких региональных конечностей, которые оказались более крепкими, нежели расположенная в Дели-Агре голова. Низам стал первым могущественным министром, покинувшим в начале восемнадцатого века Дели и отобравшим себе свое собственное царство в Хайдарабаде. Набобы[13]13
  Набоб – титул правителей некоторых провинций Восточной Индии в империи Великих Моголов. После падения империи титул набоба сохранили те правители, которые стали британскими вассалами, позже его стали давать богатым и знатным индусам как почетное звание.


[Закрыть] Оудха и Бенгалии, в прошлом простые помощники великого Могола, к середине века стали практически царями в своих владениях, расположенных в долине Ганги. Одновременно с этим мощной угрозой с запада стал Афганистан, правящие эмиры которого предприняли целый ряд грабительских рейдов в долину Инда, отобрав у Дели Пенджаб и северо-западные территории, и прихватив с собой трон-павлин.

В то время как правление Великих Моголов стремительно теряло свой статус, новые могущественные силы появились на побережье Индии, тихо занимаясь торговлей, вначале абсолютно не привлекая к себе никакого внимания. Они прибыли морем с Запада и в начале XVIII века большую часть времени были настолько заняты тем, что воевали друг с другом, что, казалось, их не интересовало или они были не в состоянии бросить вызов каким-либо индийским правителям, местным или региональным, не говоря уже о непоколебимой, казалось, мощи империи Великих Моголов, чьи две столицы были расположены довольно далеко от крошечных британских и французских фабричных городишек, усеявших южную часть хобота дремлющего слона, коим являлась Индия.