Текст книги "Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа»"

«Боянъ же… своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху». — Hrochtám, hrochotám – греметь.

«А въсядемъ братие на свои бръзыя комони». — О слове комон (česk. komon) см. ниже.

«Абы ты cиa плъкы ущекоталъ, скача славию по мыслену древу». – «Aby nas uhoval ode vsego zlego». Aby (česk.), utinam.

« Чили въспtти было вtщей Бояне, Велесовь внуче» (10). — Czyli (polsk.) или, аще ли.

«А мои ти куряни сведоми къ мети». — Кажется, должно читать къмети. О слове кмет см. выше.

«Игорь къ Дону вой ведетъ: уже бо беды его пасетъ птиць; подобию влъци грозу въ срожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звери зовутъ; лисици брешутъ на чръленыя щиты».— Pasu, pasti (česk.), поджидать, стеречь; hrůza (česk.), horror; sržeti (česk.), saevire, toben; wrzati (česk.) stridere, шуметь, яриться; клект, klekot, орлиный крик, от древнечешского klekati, кричать. Смысл оборота следующий: уже птицы (птиц здесь собирательное) стерегут беды его; волки навывают страх по болотам; орлы криком сзывают зверей на кости, т. е. на трупы.

«Ночь мркнетъ, заря светь запала; мъгла поля покрыла, щекотъ славий успе, говоръ галичь убуди». — Mhla (česk.), туман: uspiti (česk.), усыпить; ubuditi (česk.), разбудить. Здесь, как во многих других местах песни, дурные предознаменования противополагаются светлым надеждам. Дружину Игореву усыпила песнь соловья; разбудил вороний крик.

«Съ зарания въ пяткъ потопташа поганыя пълкы половецкыя; и рассушясъ стрелами по полю, помчаша красныя девки половецкыя». – Rozsuć sie (polsk.), rozsauti se (česk.), рассеяться, разметаться.

«Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя».— Акад. Слов, переводит: потручатися — приломаться, избиться, притупиться. Potrzusk (polsk.) стук, шум; trzaskac – греметь; следовательно, потручати – постучать; потручатися – постучаться. И в других местах певец говорит: «Гремлеши о шеломы мечи харалужными» – «Гримлютъ сабли о шеломы» – «Позвони своими острыми мечи о шеломы литовсюе». В настоящем месте подразумевается глагол придется, доведется. «Тутъ-то придется копьямъ приломаться: тутъ-то доведется саблямъ позвонить въ половецгкие шлемы».

«Се ветри, Стрибожи внуци, веють съ моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы».— Střj (струя?) по-моравски powetřj = aer, aura.

«Яръ туре Всеволод! стоиши на борони, прищеши на вой стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными». — Замечательное сходство слова с песнями кралодворской рукописи в сравнении своих героев с ярым туром. Бутков производил слово харалужный от ногайского; сделанный из черного железа, булата. Мне кажется, харалуг есть не что иное, как русская (полногласная) форма западного Karoling, Karling. Круг доказал происхождение Нестеровых корлязи от франкского Carolingi, Carlenses; Karling переходит у славян в формы карляг, карлязин, карлузин, как Frank в формы фряг, фрязин, фрузин. От формы карлузин — карлужный (харалужный), карлуг (харалуг). «Ваю храбрыя сердца въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести закалена». Харалуг, стало быть, западное стальное оружие; слова харалуг, харалужный употребляются в смысле франского оружия, франской стали, как на западе слово Sclavina в смысле одежды славянского покроя. Вендские славяне мало ковали сами; они получали свои мечи и оружие от франков-корлягов; Карл Великий запрещал вывоз их в вендские земли. О Руси Х столетия Ибн-Фоцлан говорит, что мечи их были европейской работы, efrandschije.

«Кая раны дорога бpaтиe, забывъ чти и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны свычая и обычая». — Слова «отня злата стола» напоминают эпический оборот в поэме Любушин Суд: «Роčе knežna s otnia zlata stola». Бутков полагал, что слово хоть (супруга) перешло к нам от хазар или половцев; это старославянское слово, сохранившееся и доныне у чехов и у венгерских словаков: Chot, consors. «Свычая и обычая, — говорит Каченовский, – слова употребительные в польском языке в виде поговорки, как, например, в немецком: handeln und wandeln и пр. Это пахнет чем-то новым; ибо польский язык XII и XIII столетий никому не известен». Аллитерации и рифмованные поговорки были всегда и всеми филологами относимы к древнейшим проявлениям народного духа; а что польская поговорка могла перейти к нам варяжским путем, нисколько не удивительно.

«Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на канину зелену паполому постла, за обиду Олгову храбра и млада князя».— Каня, канюх – полевой коршун (Слов. Даля), у чехов – Кáně; у пол. Kania; канина, может быть, тело обреченное на съедение коршунам. Паполома (покрывало) от средневекового латинского рерlum.

«Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахутъ». – «Кикахуть» от чешского kychati, чихать.

«А галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на yедиe». — Oujed (česk.) падаль.

«За нимъ кликну Карна и Жля по скочи по Руской земли, смагу мычючи въ паламяне розе». – Карна и Жля, должно быть, злые духи древнеславянской мифологии; Карна от чешского krneti, изрезать, измаять; krnawy – измаянный, изведенный. В Лузичах находилась Карпова гора, Karnberg, вероятно, посвященная Корне, как другие Триглаву, Перуну и т.д. Krnow, воеводство в чехах. Zelu, Zela у Неплаха, Гела у Мартина Вельского, западнославянское божество; у нас жля или желя = печаль. «Наведе на ня Господь гневъ Свой, въ радости место наведе на ны плачь и во веселье место желю, на рецъ Каялы». Значение этого божества определяется названиями тех местностей, в которых существуют следы древнеславянских могил; таковы в чехах Zalkowice, Zalkow, Zalany; у нас Желянь, городище Ельня, реки Елань и Желень и т.д. По Стоглаву, кладбища назывались у нас жалъникями. — Smaha (česk.), пожар, огонь, дым от пожара; как у нас кресник, так у лужичан смажник, месяц огня, июнь. – Мычючи от чешского myceti, метать. Смысл и картина следующие: «За ним взвыли Карна и Жля, поскакали по русской земле, бросая огонь из пламенного рога».

«У Плесньска на болони, беша дебрь Кисаню». – Скептическая школа причисляла слово болонье к свидетельствующим о подложности Слова о полку Игореве; мы находим его и у Даниила Паломника и в летописи: «Володимеръ же мня ако къ нему идуть, ста исполчивъся передъ городомъ на болоньи». Акад. Слов, толкует болонье: «Пространство между двумя валами окружавшими город». На каком основании? Blonie (polsk.), blana (česk.), луг, болотистое место.

«Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себъ славы искати».— Kwilić sie (polsk.), kwiliti (česk.), плакать, выть; мучать. В Волынской л. под 263 г. «сестра твоя умираючи велъла ми тебъ поняти за ся, ати инаа детии не цвелитъ».

«…Съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры», mohuty (česk.) могучий. Не указывают ли татраны на карпатцев?

«Не рекосте мужаимеся сами, преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами поделимъ».— «Мужаймося, мужаймеся», польский и донынъ еще существующий оборотъ.

«Не се зло княже ми не nocoбиe: на ниче ся годины обратиша». — Niče = ничто; ničety = w nic se obraceti = обратиться в ничто. К тому же корню niče – ничто должно отнести встречающиеся в Слове выражения: «ничить трава жалощами» – «а веселие пониче» «тониче веселие».

«Ярославнынъ гласъ слышитъ: зегзицею незнаемь, рано кычеть». — Зегзица (česk. zezhulka), кукушка. Kyhati (česk.), кричать по-журавлиному, по-гусиному.

«Уныша цветы жалобою, и древо стугою къ земли приклонило, а не сорокы встрошкоташа». — Stauha (česk.) stuha (ol. et. sic), привязь. – Troskotati (česk.), трещать.

Я не думаю, чтобы в виду этих примеров было возможно отвергать присутствие западного начала в языке Игоревой песни. Слова: трудный (печальный), рокотать (греметь), комони (кони), абы (utinam), чили (аще бы), пасти (стеречь), срожати (яриться), клект (орлиный крик), успити (усыпить), убудити (разбудить), рассушаться (рассеяться), потручати (позвонить), хоть (супруга), уедие (падаль), кикати (чихать, тешиться), смага (пожар), мычети (метать), болонье (луг), цвелити (мучать), ниче (ничто), кычати (кричать погусиному), стуга (привязь), троскотать (трещать) встречаются по большей части только в Игоревой песни; у чехов и у поляков они существуют и доныне в тех же формах и при одинаковом значении. Кроме отдельных слов, мы указываем и на тождественные с нашими западнославянские эпические обороты и выражения: jar tur, otnia zlata stola, váleno deň, váleno deň vtery (в Слове: бишася день, бишася другый), свычая и обычая и пр. – Форма русичи (в двух местах русици), которую г. Куник напрасно считает бессмысленной, принадлежит языку того народа, коего племена назывались лутичи, лютомиричи, ветничи, вятичи, радимичи и т.д. Само собой разумеется, что языком, на котором писано «Слово», не говорили ни русские люди XII столетия, ни потомки первых варяжских князей; как духовные лица XII века выражались славянским наречием IX, так певец Игорев старыми словесами Х и XI; так и в наше время Лермонтов подделывался под лад древнерусского сказочного слога в песне про купца Калашникова. «Слово о полку Игореве», как по мифологическим представлениям, так и по слогу принадлежит не ХII, а XI и даже Х веку; оно дает нам живое понятие о княжеском языке и народных повериях времен Владимира и Ярослава.

4. Летописи.

А. Лаврентьевская и Троицкая летописи.

Стр. 11: «они бо ны онако учать». – Onako (česk.), иначе.

23. «Бе бо тогда вода текущи въздоле горы Киевския». – wzdelj, wzdylj (česk.); wzdluz (polsk.), вдоль.

24. «И повеле людемъ своимъ съсути могилу велику, яко соспоша, и повела трызну творити». – Ssutj (česk.), ссыпать; ssuty – ссыпаный.

28. «Изъ угоръ сребро и комони». – см. ниже.

37. «Си бо омывають оходы своя» и пр. – Ochod (česk.), intestinum rectum, vagina uteri.

50. «Перуна же повеле привязати коневи къ хвосту, и влещи съ горы по Боричеву на Ручай, 2 мужа пристави тети жезльемъ». – Tjti, tetj (česk.), бить, рубить; tjti bicem, сечь.

«Яко пустиша и пройде сквозъ порогы, изверже и вътръ нарене, и оттоле прослу Перуняна ренъ». — Reyna (česk), луг, пажить.

52. «Володимеръ же приде въ товары, посла биричи по товарамъ». – Biřic (česk., biruc, mat. verb.), proclamator, глашатый.

62. «Да то ти прободемъ трескою черево твое толъстое». – Treska (pro trestka ex trest), камыш.

62. «Онъ же въ немощи лежа, въ схопивъся глаголаше; о се женуть, побегнете». – Wzchopiti se (česk.), wspiac sie (polsk.), привстать, приподняться. Слово «женуть» см. выше.

73. «Се бо по дьяволю наученью кобь cию держать, друзии же и закыханью верують, еже бываеть на здравье главе». – Zakychati (česk.), чихнуть; zakychati koho, чиханьем помянуть. Другие списки вместо западного закыхание читают «чиханью» «зачиханью».

76. «Сима же тепенома и браде ею поторгане проскепомъ, рече има Янъ». – Prostep, prostjp, prostepec (česk.), клещи, клещики.

114. «Пойди съ нами Берестью, яко се вабить ны Святополкъ на снемь. – Одно из многозначащих для нашего предмета варяжских слов. То, что у нас вече, у сербов сборы, у ляхов seym, zyem, syem, то у чехов снемы, snem, snemy – собрание кметов, лехов и владык, под верховым началом великого князя; впоследствии всякого рода собрание. Отсюда перешедшее и к нам выражеше snjti se, сняться. В летописи: «Братья вся сняшася, Святополкъ, Володимеръ, Давыдъ, Олегь».

214. «Князь Мстиславъ проехавъ трижды сквозь полкы княжи Юрьевы и Ярославли, секучи люди, бе бо у него топоръ съ паворозою на руце». – Павороз осталось у нас в употреблении и доныне; так называется снурок, вдеваемый в отверстие кошелька для открытия и закрытия оного (Акад. Слов.). Но корень этого слова находим только у чехов. Powraz (польск. powroz) искаженное Prowaz, веревка.

В. Ипатьевская летопись.

Стр. 9. «И noеxa Ярославъ преехати отъ города, и бывшу ему въ увозе, идеже ляха та ловяшета его, съсунувшася въ увозъ пободоста и оскепомъ». — Oščep, Oštěp (česk.), копье. Слово oščep является впоследствии уже под обруселой формой скепище.

104. «Володиславъ же замысли взяти стягь Михалковъ, и натъче на нь прилъбицю, и собрашася и толкнуша на не. – Přjlbice (česk.), Przlybica (polsk.), шлем.

125. «Князь кыевьскый… за Глеба поя Рюриковну, а за Мьстислатва Ясыню изъ Володимера Суждальского, Всеволожю свесть». — Swěst (česk.), Swiecz (polsk.), своячина.

168. «И возводный мостъ и жеравець вожьгоша». – Акад. Слов, толкует жеравец: «Столб, на котором утверждается поперечина с привязанном в конце блоком или какоюлибо тяжестью для поднятия другого конца ее на случай надобности; глаголь, журавец». Здесь дело идет о костре, разложенном под городскими воротами; корень слова жеравец чешское žeřawy, žerewý – распаленный.

185. «Падшу снегу и серену». — Бутков производит слово серен от финского sieraun, siereyn, земля, покрытая зимой твердой корой. Но мерзлая земля падать с неба не может. Памва Берында толкует: «Слана: серенъ – роса змерзлаа, слота, елань: слота». – Sřjn (česk.), śrzeń и śrzoń (polsk.), мерзлый иней.

С. Новгородская летопись.

Стр. 4. «Единъ отъ дьякъ зараженъ бысть отъ грома». – Zarasiti (česk.), забить, убить.

6. «И бысть встань велика въ людьхъ». – Wstánj (česk.), восстание.

7. «Въ то же лето стрелиша князя милостьници Всеволожи, нъ живъ бысть» (срвн. 6. «Убиша Володимири князя Андрея свои милостьници»). – Milostnjk (česk.), любимец.

19. «И паде головъ о сте къметьства». О слове кмет см. выше.

35. «И погоре до удьния все полъ, не остася ни хорома». – Udnňnj, (česk.), рассвет.

36. «И бысть заутра пусти князь Матея, учювъ гълку и мятежь въ городе». – Hluk (česk.), шум, сборище.

37. «Нъ зряху перезора». — Přezor (česk.), осмотр.

38. «И възвади всь городъ» — Wzwáděti (česk.), взвести, возбудить.

45. «И ради быхомъ небози». — Напрасно сомневаются новые издатели Новгородской летописи в тождестве, по смыслу этого слова, с русским убогий. Nebožak, nebože (česk.), бедняжка; niebože, niebožatko (polsk.), бедное дитя.

Любопытное варяго-русское слово сохранилось случайно у Льва Диакона. В описании войны Святослава с греками он говорит, что русский князь собрал боярский совет, называемый на русском языке коментос. Коментос, по всем вероятностям, есть не что иное, как komonstwo, боярская конная свита князей у западных славян. «Лехи, – говорит Палацкий, – высшее чешское дворянство, любили показывать себя народу в полном блеске и величии, выражая их преимущественно посредством многочисленной конной свиты – komonstwo». То же самое было и у вендских славян; влияние и могущество поморского дворянства определялись количеством конных дружинников. Отсюда зашедшее к нам западное слово kornoň для означения княжеского коня. Святослав говорит: «Отъ грекъ злато, паволоки, вина, овощеве розноличныя, изъ чехъ же, изъ угоръ сребро и комони». «А Изяславъ же отъ себе, и дарми многими одариста и, и съсуды, и порты, и комонми и паволоками, и всякими дарми». В Слове о полку Игореве: «Комони ржутъ за Сулою». Само учреждение комонства держалось у нас недолго под этим названием; комонством в XII столетии уже означается доблесть коня: князь Андрей Юрьевич приказал похоронить своего коня на берегу Стыря «жалуя комонъства его».

Только у древан и у нас существуют слова jeweran – иверень (осколок); ninka – нянька.

Мы видели, что как старославянский язык, так и древнерусский придыханий не терпит. Откуда же вместо русских форм Олег, Ольга, закравшиеся в летопись западные Вольг, Волъга? «Вольга же бяше въ Киеве съ сыномъ своимъ» – «и иде Вольга по Дерьвьстей земли». Лужицкие венды говорят до сих пор wobaj (оба), wohen (огонь), woko (око), wokno (окно), worač (орать), worech (орех) и т.д.; у древан, по Генигу, widginn (огонь), watgi (око), wakni (окно), wrech (орех). Не сохранилась ли для варяжских князей на Руси древнейшая варяжская форма их имени, как у германских летописцев средних веков древнейшие формы Hludowicus, Hlotharius при латинизированных Ludovicus, Lotharius?

Замечательно, что изо всех славянских языков только русскому свойственно одновременное и безразличное употребление форм из и вы, раз и роз. Известно, что наречия восточной отрасли отличаются формами из и раз; западной – формами вы и роз.

В литературном языке западное влияние держится долее, чем в юридическом; между тем, и здесь оно уже приметно слабеет со второй половины XII столетия. «Слово о полку Игореве», писанное архаическим слогом, исключение. Начиная с первой четверти XIII столетия, т. е. около эпохи нашествия татар, это влияние прекращается совершенно. В сказании о нашествии Батыя на Русскую землю, в современных летописях и грамотах, в сказании о Мамаевом побоище почти уже нет западных оборотов и слов; а из оставшихся от прежнего времени многие или изменили свое значение, или возвратились к первобытному русскому; таковы: убор, заразити, трудный, ткнуть и уткнуть, пасти, мутный и пр.

К каким заключениям ведет совокупность представленных нами лингвистических особенностей? Если варяги норманны, откуда в русском языке, в русском праве западное славянское начало? Принять ли, что эти мнимозападные слова были исконной, незапамятной принадлежностью древнерусского языка? Но в таком случае, почему исчезают они в XIII веке? Почему исчезают именно те, которые живут и доныне в чешском и польском языках? Почему почти каждое из них имеет современную, соответствующую ему русскую форму? Так, пискуп и епископ, войский и войсковой, запа и спанье, чили и или, кихать и чихать, мычети и метати, онако и иначе, ссути и ссыпати, снем и сонм. Почему гадательное объяснение этих слов из русских источников привело и Карамзина, и Каченовского, и Калайдовича, и Буткова к одним только ошибкам? (срвн. слова: смилное, на костех, воискии, олек, запа, вымол, пасти, смага и пр.). Без пособия западных славянских наречий памятники древнерусского права и письменности от X до XII столетия необъяснимы; отчего же не требуется познания русского языка для уразумения чешских поэм кралодворской рукописи?

Быть может, присутствие на Руси западного начала объясняется из ранних ее сношений с Польшей, из слияния ляшских племен (радимичей и вятичей) со словенорусскими?

Характер наших сношений с Польшей в первые два века нашей истории не таков, чтобы допустить возможность подобного влияния польских обычаев и польского языка на русский язык и русское общество. Теснейшие сношения южной Руси с Польшей начинаются со времени политического развития Галицкого княжества, около половины XII столетия, т.е. именно с той эпохи, когда влияние западных наречий на русское исчезает; волынские и галицкие летописи, начинающиеся 200 годом, не содержат почти вовсе западных слов; в государственных актах не встречаются они уж и прежде. Еще труднее предположить влияние на Русь забредших в нее польских племен, вятичей и радимичей, или покоренных Владимиром червенских земель; такому влиянию следовало бы обнаружиться в произведениях народного духа, в песнях, а не в документах юристики и литературы. Ни в том, ни в другом случае вошедшие в русский язык западные слова не могли бы выйти из народного употребления; их добровольное восприятие от соседних или покоренных ляшских племен свидетельствовало бы о необходимости, по крайней мере, об удобстве подобного займа вследствие потребностей языка и народа. Иноземные слова, внесенные завоевателями в язык покоренного племени не исчезают; не исчезают и занятые от покоренных племен; не исчезают и введенные в употребление внешними случайностями развивающегося народного образования. Примеров находим довольно в составе романских и английского языков; в германских словах, вошедших в итальянский язык; в германских, французских и английских, получивших право гражданства в русском языке после Петра Великого. Ни один из этих примеров не может быть применен к настоящему случаю. Как водворение на Руси варяжских князей, так и влияние варяжского начала на Русь имело характер преимущественно династический; большая часть приведенных нами понятий и слов принадлежит не народу, а князьям и дружине; они могли держаться только покуда сохранялась память о варяжском, нерусском происхождении владетельного рода.

Составление древнейшей Новгородской летописи восходит не далее XIII—XIV столетия; сверх того, первые пятнадцать тетрадей, в которых заключалась летопись Нестора, утрачены; этим объясняется незначительное количество дошедших до нас в Синодальной харатейной рукописи западнославянских слов. Между тем, мы имеем доказательства, что в формах своего наречия Новгород хранил более Киева печать лингвистического влияния варягов. Известия о Руси, внесенные Константином Багрянородным в книгу De administrando imperio, вышли из Новгорода; отсюда встречающиеся у него западнославянские prah вместо порог; wlnny вместо волнистый и т.д. В первой Новгородской летописи, под 058 г., Годлядь вместо Голядь; так, в западнославянских наречиях sadlo, modlitba, Dudlebi – вместо русских сало, молитва, дулебы. Слово бискуп вместо епископ, употребляемое на юге под формой пискуп только в письменных памятниках, является народным названием новгородской Бискоупли улицы. Русское выражение «срубить город» встречается в Новгородской летописи под западной формой «чинить город». «И начаша чинити городъ на Нарове». Вместо южного (малороссийского и польского) названия червец для июня месяца новгородцы употребляли западное Исок. К варяжскому влиянию отношу я и форму Ильмень вместо древнерусской Илмер (Halmyris?); Ильменью называлась одна из рек, протекавших по Вендской земле. Наконец, новгородское наречие являет один из главных признаков, отличающих, по мнению лингвистов, западные наречия от восточных, а именно употребление ц вместо ч и щ. Так, в Новгородской летописи: Цернигов, луце, церез, Свеневиць, Твердятиць и пр.

Мы указали уже выше на вероятность варяжского (вендского) поселения в Новгородской области еще задолго до Рюрика. Северное предание сохранило память о ВалитеВаренте (лутиче-варяге), новгородском поселенце и даннике в эпоху доисторическую; другое предание знает о незапамятном поселении вендов на берегах реки Wyndo в Курляндии; Dicuil, писавший de mensura orbis около 825 года, полагает Вендов на чюдском берегу Балтийского моря. Нельзя, разумеется, придавать особого значения этим сказаниям; в связи с тем, что нам известно о славянских поселениях в Германии, Батавии и т.д., они свидетельствуют, по крайней мере, о колонизационном духе полабского племени. Более положительные следы варяжского поселения в Новгороде представляет его собственный исторический быт; западнославянским началом проникнута вся домашняя новгородская жизнь. Новгородские местности носят западные названия: Волотово, Прусская улица, Боркова, Бискупля, Иворова. Боркова улица указывает на знаменитый и древнейший в Поморий род Борков. Концы в Новгороде, вероятно, тоже, что штетинские кончины. Эти кончины (особый род храмов) имели каждая свое вече, как без сомнения и концы в Новгороде. В Первой Новгородской летописи находим намек и на позднейшее знакомство Новгорода с Штетиной. «Томъ же лете (65), поставиша церковь Святые Троиця шетициници (вар. шетеничи), а другую на Городищи Святаго Николы князь Святославъ». Карамзин принимает слово шетициници в смысле прилагательном и читает «Троицы шетициницы»; но значения этого слова не дает. Да и кто же «поставиша церковь Святые Троиця»? Единственным правильным чтением я полагаю вариант шетеничи (штетеничи), т.е. обитатели города Штетени (Штетень, от Stet – щеть, щетина; в Книтлинга-саге). Известно, что в христианском Боге штетинцы преимущественно видели и ненавидели бога немецкого «Teutonicum deum»; не раз отлагались они от христианства из отвращения к своим германским и польским преследователям; удивительно ли, что иные из них обратились за христианским учением к своим новгородским родичам? На подобное принятие в Новгороде православного исповедования вендами указывает и другое место летописи: «Въ тоже лъто (56) поставиша заморьстии церковь святыя Пятнице, на Търговищи». Что дело идет не о латинской, а о православной церкви уже видно, как из ее посвящения Преп. Параскеве (Пятнице), греческой, но не латинской святой, так и из приводимого по этому случаю объяснения Третьей Новгородской летописи: «Въ лето 6664. Заложиша церковь каменную, въ Великомъ Новеграде, въ Торгу заморские купцы, святыя Пятницы; а совершена бысть въ лето 6853, при Василии архиепископе, что порушилась въ велики пожаръ, повелениемъ рабъ Божиихъ Андрея сына тысяцкого и Павла Петровича». Под этими заморскими купцами, кажется, трудно разуметь кого-либо другого, кроме поморских гостей. «Имя Новгорода, – говорит г. Котляревский, – становится совершенно понятно, когда вспомнить о Старьграде (даже не одном, а двух), находившемся на балтийском Поморье; имя Славъно кажется противнем такого же балтийского Славна; характер новгородской вольницы и торговой знати точно тот же, что и поморской; характер веча, вечевого устройства и вечевой степени сходен до подробностей; одинаково и устройство княжьего двора». У нас отвергали вероятность призвания князей из Помория на том основании, что у Нестора вместо Святовита и Триглава поставлены Перун, Волос и т.д.. При племенном значении большей части славянских божеств, очевидно, что многие из них разнились между собой только названиями; Святовит – Триглав – Белбог – Перун были прироками одного и того же верховного бога Сварога, как прироком германского Zio был Ir. Варяжские князья на Руси поклонялись Святовиту в Свароге-Перуне, как в Риме афинский грек поклонялся Афине в Минерве, Афродите в Венере. Заменить своими вендскими племенными названиями народные русские названия богов (если даже и допустить что вне Арконы Святовит, вне Ретры Радегаст имели общеславянское значение и смысл), значило принести на Русь семя новых, бесконечных раздоров; возобновить, в большем размере, кровавые беспорядки, вынудившие призвание; ибо нет сомнения, что как в прочих славянских землях, так и у нас княжеские усобицы и вражда племен имели и религиозное основание. Первым условием призвания, со стороны словено-русских племен, была, конечно, неприкосновенность их языческого богослужения; новгородцы хотели князей, которые бы их судили по русскому праву; и мы видим, что Олег и мужи его клянутся по русскому закону Перуном и Волосом. Не должно забывать и того, что известия о язычестве прибалтийских славян – Дитмара, Адама, Гельмольда, Саксона и других, относятся не к IX, а к XI и XII столетиям, т. е. к эпохе сильнейшего искусственного развития идолопоклонения в Вендской земле. Мы не можем требовать от варягов-язычников IX—X столетий перенесения на Русь обрядов, суеверий, а быть может, и названий богов ХII.

Начальная летопись сохранила память о факте, уже не раз обращавшем на себя внимание исследователей; а именно о перевороте, происшедшем в русском язычестве в первые годы княжения Владимира. Г. Соловьев толкует поведение Владимира в эти первые годы торжеством языческой стороны над христианской; объяснение, представляющее все признаки исторической вероятности. Но проявление этого торжества, постановление новых кумиров на холму в Киеве, идола Перунова в Новгороде едва ли не окажется прямым следствием трехгодичного пребывания Владимира в земле варяжской, т.е. в балтийском Помории. Из приводимых Нестором славянских божеств, по крайней мере, Дажьбог являет положительные следы вендского происхождения. О значении Дажьбога в славянской мифологии свидетельствует внесенный в Ипатьевскую летопись из болгарского переводного хронографа отрывок, в котором эллино-египетские божества объясняются славянскими, им соответствующими языческими названиями богов. Болгарский хронограф переводит из Иоанна Малалы; основой известиям оригинала служат, по обыкновению, Евсевий и Манефон.

С другой стороны, мы читаем в Слове Христолюбца: «И огневи молятся, зовутъ его сварожщем… и огневи молятся подъ овин(о)м». Сварог бог света, Световит (Святовит); его дети Солнце-Дажъбог и Огонь. Теперь, наш ДажьбогСварожичь является у вендов под формой Zuarasici. Ho этот Сварожичь (Zuarasici) тождествен с Радегастом; по Дитмару, Сварожичь был главным божеством города Радгоща, Redigost, Ретры; по Гельмольду, главным божеством города Ретры был Redegast. Очевидно, Радогость и Дажьбог прироки одного и того же божества, выражающие, быть может, одно и то же понятие о гостеприимстве. Неизвестный Нестору и в русской мифологии незнаемый Сварог, тот же вендский Перун, сокрытый в Арконе под прироком Святовита; Дажьбог, занесенный Владимиром из Оботритской земли в русскую, тот же Zuarasici – Сварожичь – Радегаст.

На западное происхождение Дажьбога указывает и первобытная форма его имени. Лаврентьевская и Ипатьевская летописи читают: Дажьбог. Но в «Слове о полку Игореве», сохранившем древнейшие предания вендского края, удержана западная форма Даждьбог, проявляющаяся и в названии мазовецкого урочища Dadzibogi y Ходаковского. В «Слове» варяжские князья являются внуками, нерусского Перуна, а западного Радогостя-Даждьбога. «Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами; погибашеть жизнь Даждъ-Божа внука; въ княжихъ крамолах веци человекомъ скратишась». – «Въстала обида въ силах Дажь-Божа внука». Как гомеровские цари от Зевса, как скандинавские богатыри от Одина и Ньорда, так варяжские князья ведут свою родословную от ретарского Сварожича; как Владимир внук Даждьбога, а не Перуна, так и Боян внук не русского Волоса, а западного Велеса, «чили въспети было вещей Бояне, Велесовъ внуче». Veless-pan. Мы видели, как в XII веке св. Авраамий ниспровергнул в Ростове идол Велеса; не забудем, что о Ростове летопись говорит: «И по темъ городамъ суть находници варязи; a первое насельници… въ Ростове меря» и пр.

Не одними названиями богов, приведенное место летописи замечательно и известием о постановлении в Киеве и Новгороде новых кумиров. Что у нас были кумиры и до Владимира, нам известно по летописи и из Ибн-Фоцлана; но сохранившееся и до Нестеровых времен предание о невиданном дотоле великолепии Перунова идола («постави… Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ»), напоминает об изваяниях вендских богов у Масуди, Дитмара, Сефрида, Саксона Грамматика и других. Как у нашего Перуна серебряная, так у вендского Сатурна голова золотая; идол Черноглава в Книтлинга-саге является «Argenteo mystace insignis»; у нашего Перуна «усъ златъ». Не наводит ли это на мысль, что Владимир вывез из Помория или готовые уже изображения богов, или, по крайней мере, вендских художников?

О присутствии вендского начала в нашем идолопоклонении свидетельствует и другое любопытное обстоятельство. В истории изящных искусств Аженкура приводится русская икона (XIV века?), на которой, между прочим, изображены, под видом попираемых крестом и изгоняемых в преисподнюю демонов, древнеславянские, вендские божества, в чем меня преимущественно убеждает сходство иконы с описанием Поренутова идола у Саксона Грамматика. Поликефализм – отличительный знак вендских идолов; о включении в грудь или чрево идола добавочной головы (как у двух из изображенных на нашей иконе демонов) мне неизвестно никакое другое свидетельство, кроме Саксонова о Поренуте. Собачья фигура должно быть Чернобог. Сатана под видом языческого бога взывает к своим демонам: «О друзи и сила моя, подвигнетесь по мне, яко древомъ мя уязвъ въ сердце Мария изъ Вефлиема». Каким путем, если не варяжским, могло перейти на Русь, одним только вендам известное изображение языческих идолов? И не доказывает ли сохранившаяся до XIV столетия память об этом нерусском языческом представлении, что дело идет здесь о факте, когда-то сильно взволновавшем народное воображение?