Текст книги "Новик, невольник, казак"

«Не понял? И он вот так закончит, оборвав рассказ на половине?»

– Василий! Имей совесть… – судя по нахмуренным бровям казака, любопытной Варваре не зря нос оторвали, но ведь свербит. – Хоть в двух словах скажи, чем все закончилось.

– Так ничем… – пожал плечами запорожец. – Ты же сам видел. Ворон опять уцелел. А я… так понимаю, снова тебе жизнью обязан. Неспроста же Типун с десяти саженей[3]3
  1 маховая сажень = 2,5 аршина = 10 пядей = 1,778 метра.


[Закрыть] промахнулся.

– Это неважно, – отмахнулся я. – Ты меня спасал, я тебе помог. Не о том разговор. Пожалуйста…

Василий вздохнул.

– Ну что с тобой делать… Только рассказывать более нечего. Искал я Ворона почти два года. А когда нашел – выкрал прямо из табора харцызов, где он атаманствовал. И на Сечь повез. Вот только глодало меня сомнение все время, не хотелось верить, что побратим верный такой сволочью стал. Разговорились как-то на привале, покаялся он, мол, сам не знает, что за помутнение на него нашло, и стал упрашивать позволить смерть принять, как подобает воину – с оружием в руках. Что не хотел он смерти деда и уж тем более Маруси. Что они сами мазанку зажгли, а верх он уже потом разбирать стал, чтобы спасти их. Врал, конечно, это я теперь понимаю, а тогда… Знаешь, Петро, хотелось мне ему поверить. Слишком уж пакостно было думать, что я побратимом такую мразь называл. Сам себя обманывал.

Василий провел рукой по лицу, словно та полуда до сих пор на глазах его была.

– Один раз мы в очень красивом месте остановились на ночлег. На высоком берегу Роси. Действительно, если умирать – то лучше и не найти. В общем, уговорил он скрестить с ним сабли. Мол, оружием мы равно владеем, так пусть Господь рассудит, кто прав. И еще что-то такое плел… я уж и не вспомню.

У меня имелось свое мнение насчет Божьей справедливости, но сейчас было не ко времени его высказывать.

– Но Ворон суда дожидаться не стал. А как только почувствовал свободу и взял в руки саблю, стал насмехаться надо мною. Сказал, что на пасеку он приехал сам. И никто его не опасался. Что сперва он зарубил деда, связал Марусю и только потом ватагу свистнул. Что три дня и ночи гостили они у моей невесты вдесятером. И лишь перед отъездом подожгли хату… Чтоб следы глумления скрыть.

Василий скрипнул зубами.

– Врал… сучий сын! – я должен был это сказать. Ради Василия. – Хотел разозлить тебя. Сам ведь учил, что холодная голова в бою важнее всего. Вот и бил по больному. Плевал в душу…

Полупуд поглядел внимательно и медленно кивнул.

– Спасибо, Петро. Надеюсь, именно так оно и было. А тогда я и в самом деле разум потерял. Ничего вспомнить не могу. Будто вихрь перед глазами пляшет. Одно вижу, как сейчас – острие сабли вонзается в глаз Ворону, и тот замертво валится с кручи в реку. Сам я тоже без чувств упал, много крови потерял. А когда очнулся – его уже течением отнесло. Так что до вчерашнего дня я был уверен, что Ворон мертв. Куренному рассказал правду. Повинился, мол, так и так… Воля твоя, батька, хочешь казни, хочешь милуй. Долго думал старый Матвей, а потом решил, раз тела я не видел и готов присягнуть в том на исповеди, то и убийства не было. Значит, винить меня не в чем. И, как видишь, прав оказался. Если б судили меня тогда, то напрасно. Зато теперь, Петрусь, не один Господь мне свидетель, но и ты всё видел. Есть с чем на суд товарищества выйти и приговора Ворону требовать. И если круг старшин постановит отступника казнить, то каждый казак будет не только вправе, но и обязан убить его. Где лишь только встретит.

Глава вторая

– Не было у бабы забот, завела себе козу… – пробормотал Полупуд, озадаченно подергивая ус. – Даже не знаю, радоваться или напротив… Бросить такое добро – всю оставшуюся жизнь жалеть, а на горбу не утащишь, пупок развяжется.

Столь мудрые мысли казак изрекал, поглядывая на распотрошенные тюки и рогожные кули, в которые был упакован груз байдака. И было от чего. Почти весь товар состоял из слитков свинца, бочонков с порохом и новеньких мушкетов. «Янычарок», как обозвал ружья Василий. Уважительно уточнив при этом, что оружие шведское. Не фитильное, а с кремневым замком. Более удобное в обращении. И стоит, соответственно, гораздо дороже обычной пищали.

– Жаль, некого спросить, сколько его здесь… А пересчитывать по одному, маеты на неделю, не меньше.

– Зачем спрашивать? Если тебе интересно примерное количество, плюс-минус десяток, то это мы мигом подсчитаем.

– Ага… – казак лишь рукой махнул. – Ты что, не видишь, сколько здесь всего? Чтоб мне полпуда соли съесть, если до утра не провозимся.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… – усмехнулся я пренебрежительно с высоты незаконченного высшего образования. – Тоже нашел проблему… Сколько связок в том тюке? Раз, два, три… Дюжина. А сколько тюков всего? На корме восемь да на носу четыре. Тоже дюжина. А сколько мушкетов в связке? Шесть… Итого… Шесть на двенадцать равно семьдесят два. Семьдесят два на двенадцать… Семьсот двадцать плюс сто сорок четыре. Суммируем и получаем… Восемьсот шестьдесят четыре мушкета. Ого! Дофига, однако…

– Сколько? – глядя на меня, как на ожившую икону Богородицы, благоговейным шепотом переспросил запорожец. – А ты не ошибся, Петро?

– Это ж элементарная арифметика, – пожал плечами я, но вовремя вспомнил, где и с кем разговариваю. – Древнейшее искусство сложения, известное еще до рождения Христа и приумноженное монахами. Благодаря этим знаниям можно строить храмы и дороги. Так что не сомневайся. Ровно восемьсот шестьдесят четыре. Если во всех тюках одинаковое число связок. А в связках по шесть мушкетов.

– Пресвятая Дева Мария! Это ж целый стрелецкий полк вооружить можно. И припаса огненного как раз столько же… Гм. И все это ватага Ворона в Крым везла? Туркам. Вот же иродово семя. Что ж, Петрусь, вот и еще одно подтверждение твоему давешнему видению. Грядет война… Большая война. А значит, нам еще сильнее на Сечь поспешать надо.

Василий помотал головой.

– Да как со всем этим поспешишь? Я ведь думал, мы большую часть груза выбросим и облегчим байдак настолько, что сможем с ним вдвоем управиться. Теперь же – ума не приложу, как быть? Выбрасывать такое снаряжение – совсем ума лишиться.

– Доплыли ж мы как-то сюда, попробуем и дальше…

Полупуд только вздохнул.

– Считать тебя святые отцы научили, этого не отнять. Золотая голова. Вот если б еще и думать умела… Мы в протоку по течению вошли, батька Славута нас на своей спине вез. А тут встречное течение хоть и слабое, не помеха, но ведь и не помощник. Байдак не лодка, его одной парой весел с места не сдвинешь. Был бы нас десяток… – казак махнул рукой. – Хоть четверо…

– Погоди, Василий. Ты на груз смотришь, как на одно целое. А это ж совсем не так. Что самое ценное? Мушкеты. Верно? А что самое тяжелое? Свинец. Значит, мушкеты трогать нельзя, а свинец можно и выгрузить. Тем более его куда ни положи, хоть утопи в приметном месте – не испортится.

Казак даже лицом просветлел.

– А вот теперь, Петро, впору мне себя дурнем обозвать. Спасибо, что надоумил. Чисто затмение какое нашло. Конечно же… Так и сделаем… Ну, чего расселся? Берись за шест… Поплыли.

Легко сказать, да не просто сделать… Попыхтев от натуги несколько минут, но так и не сумев сдвинуть байдак с места, Полупуд снова приуныл. А вот меня, наоборот, азарт взял. Я всегда любил задачки решать. Правда, в школе и институте они в основном были чисто теоретическими, но суть от этого не меняется.

Что дано? Челн и груз. Пока не разгрузим, с места не сдвинемся. А чтобы разгрузить – необходимо достичь места разгрузки. Вроде верно, но при таком изложении – задача не решается, тупик. Значит, условия неправильные. Почему я рассматриваю судно и груз в комплексе?

– Василий, скажи, чтобы плот смастерить много времени надо?

Какое-то время Полупуд глядел на меня недоуменно, потом пружинисто вскочил на ноги.

– Чтоб мне никогда больше чарки горилки не выпить, если ты, Петро, в люди не выбьешься. Атаманская голова, вот те крест… – запорожец размашисто перекрестился и сунулся ко мне с распростертыми объятиями.

Спасибо, не надо. Цветы и конфеты не пьем!.. А с небритыми мужиками не целуемся. С бритыми тоже…

В общем, от объятий я уклонился, а Василий не настаивал. Душевные порывы тем и хороши, что быстро проходят.

Топор на судне имелся. Даже не один. Так что и мне работа нашлась. Рубить сучья и ветки на тех стволах, которые Василий посчитал подходящими для постройки плота. В общем, усилиями Полупуда и с моей скромной помощью, к обеду плот был готов. Далеко не шедевр изящества, зато на плаву держался. Правда, в полузатопленном положении, но мы непривередливые. Ну, а слиткам свинца, если мне не изменяют знания по химии, небольшая купель тем более не повредит. В грудь бить себя не буду, но, кажется, этот металл воды не боится и не подвержен «ржавчине». Из него еще римляне трубопроводы строили. За что и поплатились… Если археологи не врут, поскольку ржаветь свинец не ржавеет, а в водичку потихоньку добавляется. И отравляет ее. Медленно, но неотвратимо. Впрочем, может, и «утка». Чего только журналисты ни придумают ради тиража…

Поиски подходящего места и обустройство тайника заняли еще несколько часов. Так что переправку части слитков пришлось отложить на утро. Но и того, что мы перевезли в тайник за четыре ходки, оказалось достаточно, чтобы борта байдака приподнялись над водой на добрую пядь. Чем очень сильно обрадовали казака. У него даже аппетит прорезался. Уничтожал припасы разбойников со скоростью степного пожара и с такими же результатами. Подчистую…

– Василий, ты разве не знаешь, что живот добра не помнит? Сколько ни корми, а наутро он снова есть просит…

– Чего? – Полупуд недоуменно посмотрел на меня, потом на полупустой мешок с провизией и сконфуженно хмыкнул:

– М-да, что-то я разошелся… Надо было раньше остановить. Нам еще пару дней кормиться.

Вместо ответа я показал ему шрам на переносице.

– Не понял?

– Это я в детстве хотел у соседского пса кость отобрать.

Казак коротко хохотнул.

– Уел… умник. Ладно, ложись спать. Посторожу, раз такое дело. На рассвете подниму, сменишь меня.

– Может, наоборот? Ты сильнее устал и от сытости на сон потянет. К тому же я все эти дни прохлаждался, а ты – байдак догонял. С разбойниками сражался. Да и сейчас, не в пример мне, трудился. Я с ног свалюсь – ты и не заметишь, а если сам силу растеряешь – оба пропадем.

Полупуд не стал спорить. Кивнул, прилег на бок и тут же размеренно засопел. Железные нервы у человека. Аж завидно. А вот мне не спится. То ли устал, то ли от избытка эмоций. В целом хорошо – я же на посту. Но неспокойно на душе. Все время кажется, что вот прямо сейчас, сию секунду что-то случится.

Поерзав какое-то время на скамье, я поднялся и осторожно, чтобы не побеспокоить Полупуда, пошел на нос судна.

Судно… Я даже ухмыльнулся высокомерно. Чуть больше двух метров в ширину и примерно двадцать шагов в длину. Как трамвайный ва-гон.

Но меня не размеры его интересовали сейчас, а один, примеченный еще раньше небольшой сундук. Точнее – его содержимое. Поскольку в нем хранились пистоли. Разного типа и вида. Лично мне приглянулась одна пара. Они лежали в отдельном ящичке и казались самыми элегантными из всех этих мини-мортир.

Василий почему-то отнесся к ним пренебрежительно. Посмотрел, хмыкнул, сказал: «Баловство», – и потерял всяческий интерес. Тогда как мушкетами был очень доволен. Долго выбирал, примерялся, потом сразу опробовал, сбив с сосны шишку, и после этого уже расставался с ним, только когда в воду лез.

А как по мне, то надо быть мастером по тяжелой атлетике или кузнецом, чтобы стрелять из этих «янычарок», удерживая ствол на весу. Да и то отдачей с ног сшибет. Пробовал, знаю… Дураков нет. Зато понравившиеся мне пистоли были и достаточно легкими, чтобы рука не дрожала, и в то же время выглядели весьма внушительно. В калибрах не разбираюсь, но мизинец в дуло влезал. Да и пульки, в специальном замшевом мешочке, к ним прилагались тоже серьезные. Каждая как лесной орех. Рукоять удобная, сама в ладонь ложилась. И вообще, из всех этих смертоубийственных изделий они казались самыми совершенными, что ли. И технически ближе к моему веку.

Так что я выбрал именно их. Почистил, зарядил и сунул за пояс. Мимолетно подумав, что если бы вот в таком виде – сабля на боку, пистоли за поясом – вышел на сцену, то произвел бы настоящий фурор в институте. Вот только после здешней жизни – прошлая с каждым днем казалась мне все менее реальной. Будто я не попал из третьего тысячелетия в Дикое Поле шестнадцатого века, а всегда жил именно здесь – а будущее мне просто приснилось. Настолько нереальным и пресным оно казалось отсюда…

Не знаю, пистоли мне придали уверенности и позволили расслабиться, или усталость свое взяла, но я каким-то образом умудрился задремать. А как иначе объяснить, что сморгнув очередной раз, вместо неба я увидел темную фигуру и учуял смрадное дыхание.

Надо заметить, что уровень здешней стоматологии пребывает на уровне прикладной хирургии. В том смысле, что зуб считается либо здоровым, либо подлежащим удалению. Так что запашок изо рта у всех без исключения еще тот. Просто некоторые, вместо «орбит», освежают дыхание жевательным табаком, чесноком, луком или ополаскивая полость рта горелкой.

Если б не это, я, может, и не отреагировал бы так быстро, приняв тень за сновидение, но призраки не пахнут. Тем более чесноком. А еще не замахиваются саблей. Блеск стали в лунном свете окончательно вывел меня из ступора, и поскольку я все еще любовно поглаживал рукоять пистоля, то он и оказался у меня в руке.

Бабах!

Тень охнула, сложилась пополам и рухнула на днище байдака, лязгнув выпущенной саблей. Открывая обзор.

Как оказалось, она здесь была не одна. А в компании еще как минимум троих. И я, недолго раздумывая, выстрелил второй раз, целясь в них всех сразу.

Кого-то наверняка задел, поскольку вопль боли повторился, а дальше в моем участии нужды не было. Полупуд проснулся.

Даже не поднимаясь, он сбил с ног одного из нападавших подсечкой, второго уложил – дернув за ноги, и тут же навалился на них сверху. Кулак взметнулся вверх и упал дважды. Потом запорожец поднялся и оглядел место схватки. Одного из тех, что я подстрелил, чиркнул ножом по горлу и выбросил за борт, возле второго присел в раздумье.

– Вот всем ты хорош, Петрусь, – проворчал недовольно. – Но надо ж соображать… Куда спешил? Могли четверых гребцов заполучить, а благодаря твоей меткости, только двое останутся.

– Я смогу грести! – вскричал раненый разбойник. – Не убивай, Василий. Если не на веслах, то на кормиле пригожусь, типун мне на язык. Промеж нас вражда давняя, но крови нет… Господом Богом клянусь!

* * *

– Типун? – только сейчас узнал я в раненом разбойнике кормчего по неизменной присказке.

– Надо было не слушать Ворона и прибить тебя раньше, паныч… – пробормотал тот, потирая бок. Потом сунул руку за пазуху и вытащил оттуда туго набитый кошель. – О, а говорят – не в деньгах счастье, типун мне на язык. Не было б денег, поймал бы пулю животом. Эх, носил волк овец, понесли и волка… такая наша доля казацкая.

Охнул и согнулся от удара Полупуда.

– Не смей рыцарское звание поганить, паскуда… – рявкнул Василий. – Харцыз, душегуб, тать, разбойник… Как хочешь обзовись, а казаком не смей – язык отрежу.

Видно было, что Типун очень хотел бы ответить не менее резко, но понимал – запорожец не шутит, и смолчал.

– Много вас?

– Кого уговорил со мной пойти, все здесь… – нехотя признался кормщик. – Ворона ты сильно подрезал… Много крови потерял атаман. Придется пару деньков отлежаться. Убейволк сказал, что на воде следов не видит и толку с него не будет. Остальные тоже не верили, что челн можно вплавь нагнать.

– А ты верил, значит?

– Не дурнее тебя буду, типун мне на язык. Всю жизнь на воде. Понимал, что к туркам вы не поплывете, против течения на веслах не сдюжите, а ветра попутного не было. Да и о притоке этой слыхал. Захаживать – не заходил, врать не стану, но что есть она, про это знал. Вот и глядел в оба, когда на куге, сплетенном из веток, вдоль берега плыли. Правда, чуть мимо не проскочил. Повезло – пальбу мушкетную услышал. Так и нашли вас.

– Повезло, говоришь?

– Почему нет? – рассудительно ответил кормчий. – Кто мог знать, что паныч в обнимку с пистолями спать ляжет? И уж тем более, даже если б кто сказал, не поверил бы, что такая неженка стрелять умеет. А если б не этот конфуз, все могло бы иначе сложиться. Ну да чего уж… Сняв голову, по волосам не плачут. Ваша взяла… Ты бы, Василий, перевязал меня, что ли? Живот кошель защитил, а руку не прикрыло. Зацепило… Кровью изойду, типун мне на язык… А какой вам прок от немощного?

– Это можно…

Казак разорвал рукав на камзоле кормчего. Обильно посыпал кровоточащую рану порохом и клацнул огнивом. Полыхнуло, как при фотовспышке, и Типун простонал сквозь стиснутые зубы нечто непроизносимое при монахах и дамах. Потом глубоко вдохнул и произнес уже нормальным голосом:

– Спасибо, типун мне на язык. Чтоб ты здоров был…

– Извини, с тряпками возиться некогда, – спокойно ответил тот. – Но за «спасибо» папа с мамой спать не хочет… За это ты мне расскажешь, где такой знатный товар взяли и кому везли?

– Расскажу, Василий, – согласился кормчий. – Непременно расскажу. Только не тебе, а кошевому. Я, знаешь ли, пожить еще хочу. В крайнем случае – умереть без мучений. Сам знаешь, что ждет харцыза в Сечи. А кроме этого знания мне в обмен предложить нечего. Такой мой сказ будет. Ну а решать тебе… Только сперва вот о чем подумай: какие пытки ты сможешь придумать, что меня не ждут на Сечи, если не договоримся?

Полупуд подергал ус и кивнул.

– Понимаю. Пусть так и будет. Садись к кормилу. Но смотри… Вздумаешь учудить чего, тоже поймешь, что сильно ошибся. И везение твое на том берегу Днепра осталось. Рядом с Вороном.

Разговаривая с кормчим, запорожец не забывал и об остальных разбойниках. Так что когда те очнулись, то оказались привязанными к скамье. Причем так хитро, что любая попытка вскочить затягивала петлю на шее. И пленники это очень быстро поняли, поэтому сидели смирно, только глаза таращили. Рты им Полупуд тоже заткнул. На всякий случай. Не поверил Типуну, что тот пустился в погоню всего лишь с тремя разбойниками.

Я тоже. Поэтому участия в разговоре давних знакомцев не принимал, а торопливо заряжал пистоли и мушкеты. К слову, без должных навыков это весьма хлопотное дело. Особенно если торопишься. То порох мимо просыплешь, то пулю уронишь. Или пыж вставить забудешь, и вся начинка из дула высыплется.

Так что к тому моменту, когда с ревом, воем и свистом на байдак со всех сторон полезли полуголые разбойники, у меня наготове было только четыре пистоля и два мушкета. Зато ни одного фитильного, все с кремневыми или колесцовыми замками.

– Ах ты ж тля! – рявкнул Полупуд и с досады или для обеспечения тыла от души звезданул кормщика в ухо. – Держись, Петро! Бей, кого можешь, не жалей! Гребцов я сам наловлю!

Похоже, абордажный бой для запорожца был чем-то сродни веселья… и танца. Он чувствовал себя в нем как рыба в воде. Скакал чертом, вертелся юлой, носился вихрем… Колол, рубил… Парировал, уклонялся и отпрыгивал, умудряясь при этом пнуть врага ногой или толкнуть так, что тот летел за борт. Потом снова бросался вперед и снова рубил… В какой-то миг мне даже показалось, что на судне не один Полупуд, а как минимум трое. И чтобы справиться с какой-то дюжиной головорезов, им и помощь не нужна.

Думать можно разное. Это не запрещено. А вот клювом щелкать в быстротечном абордажном бою чревато. Обстановка меняется мгновенно. Зазевался – «со святыми упокой…». Эту науку Василий мне успел преподать.

Так что я сразу разрядил мушкет в тех, которые заходили к запорожцу сзади. Не промазал. Потому что положил ствол на тюк и хорошо прицелился. Чубатая голова, держащая в зубах длинный нож, как переспелый арбуз лопнула, забрызгав соседей мозгами и кровью. Что, естественно, не придало им азарту.

Второй выстрел уже произвел с колена. Получилось хуже. В последний момент опорная рука подалась под весом мушкета, но все же, судя по воплю и всплеску речной воды, не промахнулся. Впрочем, не факт. Завопить и свалиться за борт вполне мог кто-то из «приголубленных» клинком Полупуда.

Потом пришлось позабыть о корме и позаботиться о себе самом. Пока стрелял в «дальних», на нос байдака тоже вскарабкалась парочка разбойников.

Бабах!

Знаю, что ранение в живот мучительное, и с удовольствием стрелял бы в голову, такой я гуманист, но туловище мишень побольше размером. А я очень хочу жить. Привык, наверное. А для этого лучше не промахиваться.

Бабах!

Гладкоствольный пистоль не самое точное оружие, но с расстояния в два шага не попасть в ростовую цель сложно. А уж с одного – особенно когда к тебе тянутся клинком – и вовсе надо в другую сторону стрелять, чтобы промазать.

Оба разбойника, корчась и завывая, свалились на дно байдака.

У меня осталось еще два заряженных пистоля, а бой, похоже, приближался к концу.

Поминая всех святых угодников и обещая всем насыпать на одно место по полпуда соли, Василий еще фехтовал с двумя харцызами, но и только. Остальные либо лежали смирно и тихо, как пристало покойникам, либо корчились и стонали от боли. Вокруг судна, в воде, виднелась пара тел, но ни одно из них не шевелилось.

Полупуд тем временем вышиб саблю из рук у предпоследнего противника. Но тот, в ярости или от страха, неожиданно пригнулся и, даже не помышляя о защите, бросился казаку в ноги. Василий рубанул его по спине, так что того аж выгнуло, но отпрыгнуть не успел и на ногах не устоял.

Видя это, последний разбойник заорал что-то и метнулся вперед, в надежде добить лежачего. Но я тоже не дремал.

Бабах!

Разбойник вздрогнул, пошатнулся и сделал еще один шаг вперед, держа саблю перед собою, острием вниз, как колун.

Бабах!

И даже не глядя на результат, стал лихорадочно перезаряжать пистоль. Береженого и Бог бережет. А удача сопутствует тем, кто готов к любым неожиданностям.

К счастью, добавки не понадобилось. Последний разбойник упал навзничь одновременно с тем, как вскочил Полупуд.

Всё… Бабушка приехала.

Усталость навалилась такая, что я без сил присел на тюк и опустил словно налитые свинцом руки. Пуля тут же выкатилась со ствола и негромко плюхнулась в лужицу на дне байдака. Странно, откуда только взялась, вроде раньше вода не просачивалась.

– Метко стреляешь… Хвалю… – Василий вытер клинок одеждой одного из убитых, но остался чем-то недоволен, потому что сделал это еще раз рогожей, и только после этого сунул саблю в ножны. – Один бы я так хорошо не управился. Трупов, конечно, многовато. Но все ж лучше, чем дырка в собственной шкуре. Ты сиди, сиди… В такой слабости конфуза нет. Это с непривычки… После первого десятка пройдет. Не покойников… Их у тебя уже немало набралось. В десятке боев надо побывать… Пока перестанешь каждый раз, как заново, переживать.

Казак неторопливо продвигался от кормы в мою сторону, проверяя состояние поверженных противников. Трупы быстро обшаривал, скорее по привычке, чем целенаправленно (что с полуголого взять?) и вываливал за борт. Троих, взглянув на раны, кольнул ножом в сердце и тоже отправил в реку, а двоим – стянул руки веревками и привязал к уключине. Значит, посчитал, что пригодятся еще.

Так постепенно добрался и до Типуна.

Кормщик, как очнулся, так за все время даже с места не сдвинулся. То ли рана донимала, то ли надеялся, что и без него управятся. Видимо, свой промах посчитал досадной случайностью, и сейчас ему даже в голову не пришло, что двое – один из которых паныч-неумеха – смогут противостоять целой ватаге отборных головорезов. А когда увидел, чем дело закончилось, притих, как мышь под веником. Чтоб лишний раз не сердить победителей. Ибо еще древними сказано: «Vae victis»[4]4
  Горе побежденным (лат.).


[Закрыть].

– Убьешь? – спросил покорно, когда Полупуд встал перед ним.

– За то, что обмануть попытался? – переспросил запорожец. – Нет… Любой бы так сделал, у кого духу хватит. В желании обмануть врага ничего постыдного нет. За это зла не держу. Но если челн на мель посадишь или другую каверзу учудишь, тогда – не обессудь. Богом клянусь, пожалеешь, что на свет уродился. Локти и колени перебью, а потом по шею в воде к кормилу привяжу и так оставлю. Сколько сдюжишь, столько и живи. Веришь?

Казак говорил спокойно, даже нехотя, словно о мелочи какой. Не срочной и не важной. Но даже я понял – сделает, как пообещал. Понял и разбойник.

– Об этом не беспокойся, Василий. Доведу байдак до Коша так близко, как только вода к берегу подходит… И будь, что будет. Простят братчики – в монастырь уйду грехи замаливать, типун мне на язык. А нет – стало быть, пожил, сколько Богом отпущено, да и хватит. Чего там… Если не наелся, так уже и не налижешься…

* * *

Хорошо, что Василий поверил Типуну. Не знаю, по каким приметам тот ориентировался, и как бы стал искать дорогу на Запорожье Полупуд, без помощи кормщика, – лично я заблудился бы уже к исходу первого дня. Причем окончательно и бесповоротно. Десятки проток, рукавов, проливов, заток и запруд переплелись в такое затейливое кружево, что знаменитый Кносский лабиринт, тот самый, где обитал минотавр, в сравнении с плавнями Великого Луга – Калининский проспект. И ни одного указателя. Каждый поворот – испытание удачи и игра случая. Можно проскочить на новый полноводный плес, а можно влететь в такую топь, где от воды только влага осталась, а все остальное – мох, комары, пиявки и лягушки.

А главное, из-за густых зарослей осоки да камышей, дальше чем на пару метров ничего не видно. То ли по руслу извилистой реки плывешь, то ли между островами петляешь, а самого берега и не видать. Иной раз выглянут над зарослями ветки вековых деревьев, так впечатление, будто с разбегу в лес заповедный попали, и днище байдака не по дну, а по сплетенным корневищам скребет. И приходится переворачивать весла, потому что для гребка нет простора, а можно лишь отталкиваться. Поглядывая с опаской вверх… Того и гляди рысь на спину прыгнет.

А потом еще поворот, и снова вокруг только водная гладь. Тихая и безмятежная. Усыпанная желтыми кубышками да белыми водными лилиями, которые в народе кувшинками зовут. Красота, аж дух захватывает. Хотя это, скорее всего, от густого аромата цветов и постоянного напряжения мышц. Вот когда впервые довелось осознать всю полноту термина «каторга».

Нет, я и раньше знал, что каторгами называли турецкие весельные суда, типа галер. И что гребцами на них были приговоренные к пожизненному заключению преступники или рабы. Но почему именно это слово стало общим названием всем видам тяжелого, изнурительного труда, понял только теперь. Посидев полдня на веслах. Врагу не пожелаю…

Мозоли на ладонях – это ладно. Поплевал, обмотал весло тряпицей… В общем, можно терпеть. А вот боль, поселившаяся в каждой мышце рук и спины, радостно вгрызающаяся в них изнутри при каждом движении… Ломота в пояснице и обжигающая, словно раскаленный прут, резь в икрах… Никогда не считал себя слабаком, но тут спасовал… Не добровольно. Характер не позволил. Просто в один момент хлынула носом кровь, и я без чувств сполз на дно байдака.

– Паныч… – проворчал кормщик. – Надо было сразу прибить, типун мне на язык. Вот как чувствовал. Из-за него всё… Если доведется еще когда Ворона встретить, чертом клянусь, что стребую с него сотню дукатов. Которую атаман за паныча выручить хотел. Типун мне на язык.

– Суши весла!

Василий, недолго думая, сгреб меня в охапку и сунул с головою в реку… После того как мы сгрузили с судна почти весь груз свинца, борта заметно поднялись над водой, но все же не настолько, чтоб не удержать меня за руки.

Райское блаженство.

– Не утонешь?

Я только улыбнулся в ответ на столь глупый вопрос. Человек же на восемьдесят процентов состоит из воды. Как же она сама в себе утонуть может. И вообще, вся жизнь именно отсюда на сушу выползла.

– Тогда держи веревку… Помощь понадобится, зови. И не мокни долго. Пропасница кинется.

Это я понимал. После сильного перегрева резкое охлаждение чревато разными осложнениями, вплоть до паралича сердечной мышцы, но сейчас мне было наплевать на все ужастики, вместе взятые. Я наслаждался ощущением легкости и уюта. Так, наверно, чувствует себя младенец в утробе матери. Почему и покидает ее с криком.

– Твою дивизию! Акула!

Я вылетел из воды со скоростью пробки, вышибленной из бутылки шампанского. И очутился на палубе раньше, чем сообразил, что никакие акулы не только в Днепре, но и во всех других пресных водоемах не водятся. Как и киты-касатки, к слову. Но что же тогда только что такое огромное и шершавое обтерлось о мою спину? Крокодил? Гиппопотам? А, может, водяной дух, которого на этот раз мы забыли задобрить, зато подгадили изрядно, свалив за борт кучу трупов?

– Чего? – Василий с «янычаркой» в руке стоял уже рядом и пристально вглядывался в воду. – Что ты орал? Я не разобрал…

– Это на латыни… – отмазался я. – Что-то большущее меня под водой задело. Неприятно. Как наждаком по спине проехалось.

– Осетр или белуга… – не удивился казак. – Видимо, на нерест поднялась, да и заблудилась в плавнях. Очень большая?

– Больше меня наверняка.

– Старая… Пусть плывет. Весной попробовали бы достать, ради икры. А сейчас нет толку.

– А мясо?

Хохот всех, кто находился в байдаке, стал мне полноценным ответом. Но они не знали обо мне того, что Василий. Поэтому Полупуд, не обращая внимания на разбойников, спокойно объяснил:

– У старой рыбы мясо, что эта ветошь. Ни вкуса, ни пользы. В одном ты прав, Петро, пора и о ужине подумать. Сейчас закинем бредень да сообразим пару рыбин на ушицу. Плыть по реке да сухарями питаться – глупее не придумаешь. Типун… Где тут у вас снасти лежат, а то я еще не весь байдак обшарил. Сперва не до того было. Потом стемнело… А там и вы пожаловали. Говори, говори… Не переворачивать же весь челн вверх дном. Сам же потом за оба уха уплетать станешь.

После роскошной купели я пребывал в неге и блаженстве. В том смысле, что тело нежилось, а взгляд дружелюбно скользил по лицам разбойников, в отличие от меня – добровольца, приговоренных к веслам волей запорожца. Угрюмые, злые глаза, в которых явно читается пожелание нам подохнуть в муках, но при этом не елозящие, глядящие прямо. Они подчинились силе, но не покорились, не сдались. И только один взгляд в тот самый миг, когда Полупуд заговорил о снастях, вдруг вильнул и потупился.

Ого! Я, конечно же, не Шерлок Холмс или иной мастер дедуктивного метода, умеющий подмечать малейшие детали и делать из них потрясающие выводы, но тоже люблю смотреть сериалы о ментах.

– Василий… – позвал я негромко. – Помоги мне встать, пожалуйста.