Книга: Остров обреченных - Стиг Дагерман

Начать с того, что здесь очень мощный образный ряд, фактически, каждый раз образующий новую реальность каждого персонажа. Чтобы в ней разобраться, ее надо вместе с ним проживать, находясь одновременно как бы и снаружи, и изнутри, а это не всегда удается. Идентификации ни с кем из мятущихся персонажей не возникает, уж слишком они «вещи в себе», да если бы и возникло, это бы ничего не изменило. Мне не приходилось читать «Песни Мальдорора», поэтому, видимо, меня обошли стороной обещанные автором предисловия «ураган образов, необузданная, ликующая и бурлящая фантазия, саморазрушительный юмор» - произведение, скорее, оставило во мне мрачные, тягостные, сумеречно-навязчивые впечатления, сродни потерянному блужданию по разветвленному лабиринту пещер с крошечным и постоянно гаснущим фонариком. Зато меня почти измучил психоаналитический контекст, отяжеляющий и без того вязкий и громоздкий текст. Вот интересно, сам автор осознавал это или нет?

В этом тексте чувствуешь себя запертым так же, как и герои, выброшенные из жизни на остров, где судьба несет их к смерти, подавляя все мужество жить. Недоговоренность и биполярность каждого образа, опора на патологическое неразличение внешнего и внутреннего, текучие переходы от одного к другому, тематическая сверхнаполненность без особой сюжетной структурированности – все это невероятно тормозило понимание и, как дождь костер, гасило эмоции, но от текста было не оторваться, как бывает невозможно выбраться из дурного сна – в нем можно было только пребывать, выслушивая все эти исповеди - очень нуарный сюр, образуемый экзистенциальной виной перед жизнью и страхом перед смертью. Вот интересно, в какие моменты собственной жизни такое писалось, на какого читателя было рассчитано и сколько в этом тексте личного опыта?

Сама по себе такая книга – безусловно, неординарное событие в читательской жизни. Вопрос лишь в том, вынесет ли читатель читаемое, удержит ли мотивацию к его пониманию, или ему придется долго зализывать раны от попадания в травматическую авторскую ловушку. Почему-то кажется, что такой же сложнопонимаемой эта книга была и для 1946-го года, когда была написана, хотя, возможно, послевоенное читательское пространство было рассчитано на более оголенные нервы, резонансно и живо отзывающихся на экзистенциальные данности смерти, одиночества, опустошенности, взаимодействия с Другим. Сейчас, видимо, это по-любому читается иначе. Вот интересно, если бы я жила в 1946-м, отличалось бы мое собственное впечатление от сегодняшнего?

К концу романа там появились более внятные мысли, но они всё равно сильно разили модернизмом, постмодернизмом и гнилыми ящерицами. Опять же я слишком унылая и здравомыслящая для таких выкрутасов. Не интересно, скучно, не трогает. Правда, это с возрастом пришло. В студенческие года искренне считала, что постмодернизм это круто и понятно, и прям вот я тоже так чувствую. "Всё проходит. И это пройдет". Сейчас читаю и только одна мысль - я воспринимаю мир иначе. А вот это болезненное, обострённое и вопящее, гнетущее и гниющее мне не близко совсем.

Умные люди увидели в романе глубокое исследование темы одиночества и чувства вины. Исследования не заметила. Копания в болезненном для автора - много, собственно, весь остров про это. И вроде бы там 7 разных персонажей и 7 вариантов мировосприятия предполагается. Но это иллюзия. Там один герой и его разрывает внутриличностным конфликтом. Части его личности меряются одиночеством, совершенно не замечая, что их толпа и вот это "мы одиноки" звучит нелепо. Либо мы, либо одиноки. Я вообще заметила, что чем больше у человека внутреннего чувства, что он одинок/оригинален/неповторим/уникален, тем настойчивее его желание оказаться в толпе и качественно всем объяснить, что он один. Более того, он пестует своё одиночество, гордится им, но при этом в социум его тянет со страшной силой. И вот книжку хочется издать и в комментариях к сообщениям незнакомых людей отметиться - высказаться. Вбросить своё одиночество, чтоб было позаметнее, как он одинок. У меня стойкое чувство, что это театр - и не столько одиночество, сколько истеричность. По-настоящему одиноких людей не слышно и не видно.

По поводу чувства вины мне тоже не особо близки страдания автора. Я слишком чёрствая. И для норм современного (или даже человеческого) мира это означает, что я нормальная, в смысле здоровая, соответствую стандартам. У Дагермана чувствительность к некоторым аспектам бытия намного выше. Он (или его альтер-эго) испытывает не конкретное чувство вины, а вообще. Капец с такими тонкими настройками жить. Он же вроде покончил с собой? Не удивляет. Но и не очень трогает. Сложно думать, когда у тебя нервы оголены. Мы поэтому с ним не находим общих точек. Он с болью устами одного из персонажей восклицает: "нельзя же слушать всех, кто плачет в этом мире". Полагаю, что Дагерман как раз слышит и испытывает чувство вины за то, что кому-то плохо. Но так действительно нельзя жить. У человеческой психики нет такого резерва, чтобы вывезти все беды мира. "Лично я считаю, что невиновен лишь тот, кто либо еще не родился, либо уже умер". Дагерман своими же действиями доказал, что жить с таким мировоззрением невозможно. Но ему зачем-то надо втянуть меня, читателя, в свой бред.

И теперь вам так страшно, что и я уйду от вас, что вы пытаетесь удержать меня, сделав таким же больным, заразив меня вашей жуткой болезнью.

Не читайте шведских шизофреников модернистов до полного становления вашей личности. Мало ли что.

Создан он был вскоре после окончания Второй мировой войны, летом 1946 года, и, на мой взгляд, стал итогом размышлений Дагермана об ответственности немецкого народа и, скорее всего, его увлечения экзистенциализмом, которое в эти годы как раз получило активное развитие. Из Всемирной сети:

Это философское направление, в основе которого лежит идея о том, что люди живут в непостижимой вселенной, обречены постоянно делать выбор и нести за него ответственность. Причём они не знают, что правильно, а что нет.

Для меня тексты философов похожи на поток сознания, лишённый логики и структуры – с содроганием вспоминаю датского философа Сёрена Кьеркегора, основоположника одного из видов экзистенциализма – религиозного. Ещё есть атеистический. Если в первом случае мерилом морали – и в будущем источником раздачи компенсации за страдания – является Бог, то во втором – возникает проблема.

С одной стороны, человек сам несёт ответственность, исходя из своих личных установок, с другой – образ жизни навязывается буржуазным обществом, где он является лишь винтиком в системе. И хотя личная ответственность приравнивается обществом к коллективной, повлиять он ни на что не может – его борьба бессмысленна. Таким образом, главным лейтмотивом «Острова обречённых» является идея бессмысленности бытия – на мой взгляд.

Если вы до сих пор не уснули, поведаю о том, как это реализовано в тексте романа.

Происходит кораблекрушение, и на острове оказываются семь человек. Далее автор погружает читателя в жизнь и внутренний мир каждого из героев.

Названия глав, на мой взгляд, довольно условны и интерпретировать их можно по-разному. От одного из блогеров слышала мнение, что каждый герой и, соответственно, глава символизируют какое-то чувство – не согласна, но тоже имеет место быть. На мой взгляд, принимая во внимание контекст (экзистенциализм-ответственность-давление общества), все они страдают от навязанного им чувства вины и по-своему пытаются освободиться от него – в одиночестве, в подчинении, в бунте. Каждый герой выбирает своё средство. И сопровождается это внутренними страхами, многие из которых имеют физическое/метафорическое воплощение, что приводит к размытию границы между реальностью и галлюцинациями.

В общем, все герои замкнуты на себе и даже не пытаются как-то взаимодействовать, искать пути своего физического выживания (потому что внутреннее уже мертвы?) – хотя бы в плане поиска еды, которой на острове достаточно, или воды, – предпочитая страдать от голода и жажды.

О том, что произойдёт, когда герои наконец-то попытаются сделать что-то сообща, повествует последняя часть.

Атмосфера получилась сюрреалистическая, что, конечно, добавило своей изюминки, и, в целом, читать было любопытно – но не более того. Секреты бытия автор мне не открыл, а выбранная реализация – пусть и интересных идей – не вызвала сильного эмоционального отклика. Что странно, на самом деле – при таком глубоком погружении во внутренний мир персонажей.

P.S. Один из авторов обзора на «Остров обречённых» назвал «Повелителя мух» детским садом: Уильям Голдинг якобы оставляет веру в человечество. Не могу не высказать своё несогласие. Запомнились два аргумента: - наличие героев, которые до конца следуют моральным принципам, не отрекаются от них. В пример приводится Хрюша. Герой, которого убивают и принципиальность/правильность которого, как и смерть никого не меняют; - есть выжившие, и ребят в конце концов спасают взрослые. Тут, наверное, следует пояснить: все дети на острове в конце концов делятся на два племени. Во главе одного стоит Ральф (демократия/добро/порядок), во главе второго – Джек (анархия/зло/хаос), что символизирует не только двойственную природу человека, но, поскольку главными героями выступают дети, подчёркивает, что подобное развитие событий оказалось возможным в том числе потому, что в таком возрасте ещё не у всех сформировались понятия о морали, выработались сдерживающие животные инстинкты факторы. Так вот – в последней сцене всё племя Джека гонится за Ральфом, чтобы его убить. И мальчик падает к ногам взрослого мужчины, который оказывается…военным. И где тут вера в человечество?

И, к слову, в «Повелителе мух» много символизма, который хорошо считывается без всяких там методичек (или так: большинство из символов – зависит от читателя, наверное). Но даже если воспринимать роман буквально, без всяких заложенных смыслов, читается он очень увлекательно и в эмоциональном плане трогает больше, чем «Остров обречённых».

Но каждому своё, конечно.

Жизнь показалась бегом по огромному лабиринту – такие строят на самых современных дорогостоящих детских площадках – а в центре, как на троне, лежит манящая жемчужина, и розовощёкие юнцы, свято веря в то, что лабиринт устроен по-честному, бегут к ней со всех ног, ликуя и думая, что совсем скоро достигнут цели. Один круг, второй, проходит жизнь, а человек продолжает бежать, убеждённый в том, что всем, кто бежит со всех ног, будет счастье, и только когда становится уже слишком поздно, он замечает, что вовсе не приближается к центру. Архитектор лабиринта на самом деле построил много ходов, но лишь один из них ведёт к жемчужине, а значит, миром правит не всевидящее правосудие, а слепой случай – именно он сияет в глазах всех бегущих; и только когда человек понимает, что обратного пути уже нет, – если вообще понимает, – до него вдруг доходит, что он посвятил все свои силы бесплодным усилиям, которые никогда и не могли привести к какому-либо осязаемому результату.

Семь человек, переживших кораблекрушение, оказываются на необитаемом острове. Первая часть книги состоит из семи глав, в которых читатель знакомится с каждым из героев, с его потаенными страхами, болью и ранами. Наибольшего внимания заслуживают двое из них.

Лука Эгмон — гуманист и романтик, рос под гнетом жестокосердного отца. Отец Луки, военный офицер, давал сыну очень суровые уроки воспитания, с детства приучая быть безразличным к боли и страданиям окружающих. За слезы при виде умирающей лошади, к примеру, Лука был наказан ударами плетью. Несмотря на это, именно Лука оказывается самым добрым и сострадательным из потерпевших кораблекрушение.

Второй главный герой, Капитан, являет собой его полную противоположность. Человек военный до мозга костей, привыкший без колебаний исполнять приказы и убивать без промедления — не человек, а живая машина. На противоборстве Луки Эгмона и Капитана построен конфликт второй части произведения.

После долгих блужданий по необитаемому острову наши герои набредают на огромную скалу. Лука Эгмон и Капитан решают изобразить на ней льва, чтобы таким образом оставить о себе память. В мыслях капитана лев — символ власти и насилия, поэтому ему важно изваять под его лапой человека.

Для Луки же лев — олицетворение силы и свободы, а не тирании. Герой, как и автор романа, считает, что человек в равной степени способен на плохие и хорошие поступки, но он абсолютно не властен над тем, что выбрать, — добро или зло. Он лишь орудие в руках слепой судьбы.

Капитан не хороший и не плохой человек, считает Лука. Капитан пустой. И это самое страшное. Он лишь винтик, представитель власти. Он служит одной из множества безликих и могущественных организаций, подчиняющих людей своей воле, толкающих на бесчеловечные поступки.

Написанный всего за две недели роман похож на путанную многоголосую исповедь. Остров здесь не точка на карте, а ирреальное место вне времени и пространства. В нем находит приют группа одиноких людей, преследуемых своими страхами, чувством вины. Смерть для них не трагедия, а единственный путь к спасению. Уцелевшие неуклонно движутся навстречу собственной гибели.

Как отмечает дочь писателя, "Остров обреченных" — это роман-аллегория. Шокированный ужасами Второй мировой войны, Дагерман не торопится обвинять немцев в военных преступлениях. Корень зла, по мнению автора, лежит в безликости и могуществе организаций, лишающих людей индивидуальности и остатков человечности…

Самое точное определение этого романа – модернистская антиробинзонада. Вместо того, чтобы сплотиться и попытаться наладить островной быт, герои максимально разобщаются и делают всё, чтобы точно НЕ выжить: выливают пресную воду, забивают на костёр, не охотятся даже на слепых птиц, и, вообще, главная их проблема – невозможность договориться, какое изображение льва вырезать из белой скалы. «Я сохраню верность своему страху, своему голоду, своей жажде, своему отчаянию, своему горю, своей страсти, своему параличу, своему полу, своей ненависти, своей смерти» – вот девиз тех, кто всю жизнь существовал с зияющей бездной внутри, не зная ни любви, ни радости, ни счастья.

Вооружившись философией Ницше, учением Фрейда и опытом человека, жизнь которого пришлась на первую половину XX века, между двумя мировыми воинами, Дагерман щедро наградил своих героев жестокими или равнодушными родителями, посттравматическим синдромом, проблемами в сексе и ощущением ненужности и отверженности, рождённым из опыта объективации и обесценивания. Автор настолько жесток к своим персонажам, что не просто одаривает их тонко чувствующей душой и проводит через череду травмирующих эпизодов, доводя тем самым до критического состояния, но вдобавок ещё и материализует их страхи, превращая жутковатые образы растущей внутри ящерицы или затаившейся рыбы в часть враждебно настроенной окружающей действительности.

В «Манчкине» есть монстр с названием «Невыразимо жуткий неописуемый ужас», которому присвоен довольно высокий уровень – четырнадцатый. Мне кажется, что придумывая этого монстра, создатели думали об «Острове обречённых», а вовсе не о Лавкрафте…

Я могла бы сказать, что иронизирую по простой причине: чтобы не погружаться в этот послевоенный концентрированный экзистенциализм, снять с себя добрую часть тех гирь-утяжелителей, 5д-очков, триггеров воспоминаний, фантастических тварей и прочих инструментов нагнетания трагедии в сознании того, кто вынужден поглощать этот текст. Но это будет не совсем верно: текст не очень-то поглощался, больше получалось скользить по поверхности, не врастая внутрь, не пропуская его через себя, — этому точно способствовала верстка страницы уменьшенного формата, а возможно, и сама манера написания, которая умещала в одном абзаце такое дикое месиво из воспоминаний, галлюцинаций и кошмарных снов, что полноценно это принять и воспринять невозможно и опасно для рассудка.

Кстати о рассудке, я не ошиблась в наблюдениях. То, что по мере прочтения упорно хотелось назвать шизофреническим бредом, в какой-то степени им и являлось: у писателя был соответствующий диагноз.

Но не стоит думать, что книга представляет собой хаотичный набор персональных ужасов. В ней есть четкая структура, классический сюжетный костяк, вполне понятные герои и конфликты между ними, а свои идеи и переживания автор довольно часто транслирует настолько прямым текстом, что, честно говоря, даже думать лишний раз не надо. Лично мне в известной мере близки и знакомы пассажи об одиночестве и чувстве вины; разница между мной и автором в том, что он успел двинуться головой на этой почве и написать сумасшедшую книжку, а я еще нет (списываю на то, что мой мир не безбожный, в отличие от его). И, хотя в конце он-таки находит и задвигает некий философский «выход» из положения, тот выглядит, скорее, как еще одна попытка прожить жизнь чуть менее мучительно, чем это обычно бывает. Одним словом, не убедил.

При этом не уверен, как и кому стоит рекомендовать эту книгу, такой мрачной и гнетущей оказалась она для меня самого. В ней нет никакой манипулятивности, чувствуется, что она написана очень искренне и ощущения персонажей — это чувства самого Дагермана и от этого книга местами ужасно похожа на предсмертную записку, написанную молодым шведским автором за пять лет до суицида. Грань между сумасшествием и нормальностью стирается. Утоление вечного голода и жажды — если не смысл, то двигатель жизни, жизнь — страдание, и это страдание — маркер настоящести и мерило истинности. "Чего стоит твой мятеж, если, когда ты сыт, мысли о нем даже не приходят тебе в голову?"

Что точно можно похвалить без опаски и раздумий, так это издание — красивый томик уменьшенного формата, не книга, а маленький кирпичик тьмы.