Текст книги "Игра снайперов"

Глава 5

Израиль, 14 июня 2015 года. Автобус

– Это непростое задание, Джуба, – сказали ему. – Бомбы уже не творят чудес. Взорви двести пятьдесят человек на рынке, и никто не заметит. Такое событие даже не попадет в западные выпуски новостей. Нам нужно что-то острое, необычное, чтобы эти сволочи к нам прислушались. И поняли, что нельзя о нас забывать, ни на секунду.

– Слушаю и повинуюсь, – как обычно, ответил Джуба.

Ему рассказали о политическом аспекте ситуации, хотя Джуба не интересовался политикой и не разбирался в ее хитросплетениях. Американцы хотят начать диалог с иранцами, и если они сумеют заручиться поддержкой муллы, это событие станет большим праздником для всего западного мира. Все решат – справедливо или нет, – что дело сдвинулось с мертвой точки. Однако нельзя допустить переговоров без участия ИГИЛ[3]3
  ИГИЛ – Исламское государство Ирака и Леванта, запрещенная в России террористическая организация.


[Закрыть]: возникнет впечатление, что такие встречи способны привести к «решению вопроса», хотя решением вопроса может быть лишь полное уничтожение сионистского государства и его граждан. Именно так велит Аллах. Так, и никак иначе.

Необходим акт крайней жестокости, чтобы потрясти мир, преподать наглядный урок, спровоцировать международное напряжение и сорвать переговоры. Руководство рассмотрело множество вариантов, но все были трудноосуществимы с логистической и конспиративной точек зрения.

Только Джуба – единственный специалист высочайшего класса – способен выйти на позицию, нанести удар и бесследно исчезнуть. Тогда не придется тратить ресурсы, рисковать агентурной сетью, подключать к задаче множество людей. Вот она, магия Багдадского снайпера.

– Знаешь, что пугает их больше всего? Мысль о том, что они умрут по очереди, один за другим. Взрыв не разбирает, кто есть кто. В нем нет харизмы. Он обезличен, как погода: подумаешь, налетел ураган, ну, бывает. Но снайпер плотно работает с каждой целью. Все они – самовлюбленные нарциссы. Одно дело – пасть жертвой обстоятельств, и совсем другое – знать, что на смерть обречен именно ты, а не кто-то иной. Это надолго им запомнится.

– Понимаю, – кивнул он.

Оба путешествия подошли к концу: и плавание в трюме древнего грузового корабля, и тряска по улицам Газы, когда он сидел, скрючившись, в отсыревшей трубе и понимал, что его в любую минуту может схватить израильская служба безопасности. Но он все же добрался до Земли обетованной.

В безымянной негевской деревушке, неподалеку от КПП Эрез, он пересел в старенький автобус и уплатил шекель за проезд. В автобусе было полно народу, но он пробрался в заднюю часть салона и нашел, где сесть. Никто не обратил на него внимания. С какой стати рассматривать его? Он такой же, как и все остальные.

На нем были кое-как намотанный тюрбан, свободный халат и шейный платок – традиционный наряд тружеников Ближнего Востока. Мешковатые штаны, сшитые немало лет назад, сменили много владельцев, а у обуви имелась своя родословная, не менее богатая. Он был безымянным арабом, не ведающим иной реальности, кроме собственной веры. Один из миллионов. Может, у него есть жена и семья, или были когда-то, но в неустанных трудах он позабыл и о жене, и о семье. Эта или та сторона ограды – без разницы, проволока везде колючая. Он обречен переезжать с места на место, искать отдохновение в вере или запретных удовольствиях. Ему некуда податься, ему нигде не рады. Такому человеку остается надеяться лишь на Аллаха и следующую жизнь, поэтому для него не существует ничего и никого, кроме Аллаха.

Автобус тащился по пустыне Негев, делая остановки в безымянных деревушках. Пустыня здесь бескрайняя, но не такая безжалостная, как в других местах, где нет ничего, кроме выжженной земли, беспорядочно испещренной высохшими каменистыми руслами. В таком месте быстро умрешь – если, конечно, не знаешь, как выжить. Здесь, однако, уже имелась какая-никакая цивилизация. Море рядом, евреи понастроили свои кибуцы, живут себе припеваючи, плодятся, размножаются и ведут хозяйство, а на землях похуже горбатятся арабы, выращивают пшеницу и финики, климат хороший, так что и пшеница, и финики созревают вовремя. Еврейские патрули ездят на джипах с пулеметами: городские юнцы служат всего по несколько лет. Ничего не видят, слепцы, ничего не ведают. Для них армия – пустая трата времени, поскорей бы отслужить и заняться каким-нибудь прибыльным делом.

Но Джуба не слеп. Джуба знает, что здесь творится. Он двадцать лет прожил в таком же аду, правда в другой стране. Один из многочисленных детей деревенского старосты, неграмотный, получавший тумаков за любой проступок, не знавший ни отцовской, ни материнской любви – любить детей им было некогда, каждая секунда на счету. Жил как пес, жрать было нечего, а по телевизору – даже в беднейших домах обязательно был телевизор – показывали искаженный помехами другой мир, недоступный и прекрасный.

Жизнь его зависела от пшеницы. С восьми лет он работал в поле: никакой механизации, лишь цеп и мотыга, извечная борьба феллаха за жизнь, пальцы исколоты в кровь, ты нагибаешься за колосьями, пока не скрутит спину, в колени въелась грязь, над головой стоит беспощадное солнце, отец подгоняет: «Давай шевелись, тля, не рассусоливай, не то с голоду подохнешь, а жить-то небось хочется!»

Нет ничего, кроме истинной веры, только она приносит утешение. Если углубиться в суры Корана, ясно видишь, что в жизни есть смысл и порядок. Лишь в медресе он чувствовал себя человеком, старался изо всех сил, из кожи вон лез, лишь бы заслужить благословение Аллаха. Оказалось, у него был живой ум, и кто-то из учителей однажды сказал, что у одного лишь Джубы есть шанс сбежать из мира, в котором нет будущего.

– Ты умен, – говорили ему. – Далеко пойдешь. Вырвешься из этого небытия.

– На все воля Аллаха, – отвечал он и верил, что так и будет.

Когда ему исполнилось восемнадцать, пришла повестка: на два с половиной года его заберут и обучат какому-нибудь военному ремеслу. Может, в этом его будущее? Может, армия откроет ему глаза и он узнает, что его удел – не пустая возня на земле, а нечто иное?

Ничего подобного. В арабской армии призывник из деревни, неотесанный невежда, – самое бесправное существо. Снова насмешки, побои, проклятия и постоянное чувство голода. Сержанты потешались над ним, офицеры не обращали на него внимания. Он был человеком-невидимкой, и Аллах не слышал его молитв.

Пока у него в руках не оказалась винтовка.

Глава 6

Черный куб

– Он сириец, – говорил Коэн. – Суннитский крестьянин по имени Аламир Алаква, пишите как угодно, хоть через черточку, хоть слитно, нам без разницы. Семидесятого года рождения. Вырос на севере, в сотне миль от Алеппо, на узкой полоске пахотных земель. Семья выращивала пшеницу. До восемнадцати лет ничем не отличался от остальных. Говорят, он никогда не упоминает об этом времени, но представить можно: работа в поле, пять намазов на дню, вечное рукоприкладство, а иногда издевательства похлеще побоев, один из многих детей в небогатой семье из деревни Тарку. Для отца, да и для остального мира, он был лишним ртом. Вот, собственно, и все.

– Если, – добавил Гольд, – вы представляли себе идеализированный образ всемирно известного ассасина, человека воспитанного и образованного, спешу вас разочаровать. Этот молодец – джихадист до мозга костей, крайне одаренный стрелок и бессердечная скотина.

Боб кивнул. Та чушь про снайперов, которую крутят в кино и на телеэкранах, далека от истины. Мало кому известно, что настоящий специалист – замкнутый человек, всецело преданный искусству стрельбы, всегда поступающий согласно своему мировоззрению, в случае Джубы – согласно его вере. Но Боб это понимал. И знал, что такого противника нельзя недооценивать.

– Его талант проявился в армии. Джуба настолько хорошо стрелял из шестидесятилетнего персидского «маузера», что его немедленно отправили учиться на снайпера. Впервые в жизни он понял, что отличается от других, и полностью посвятил себя стрельбе во имя Аллаха. В снайперской школе под руководством саудовских наемников, которые учились у американцев, у «зеленых беретов», он добился выдающихся успехов. Его выделили из общей массы, он быстро продвигался по службе. Наконец-то стал есть досыта и заметил, что старшие смотрят на него с уважением. Впервые в жизни почувствовал себя человеком. Мы считаем, что он начал проливать кровь в девяностом году, но это не была кровь неверных. Первыми его жертвами были единоверцы. Асад-старший был прагматиком, и Сирия вступила в антииракскую коалицию, созданную для освобождения Кувейта. С тех времен не сохранилось ни документов, ни рассказов о легендарном сирийском снайпере. Однако, учитывая его амбиции, логично предположить, что он проверил свои силы. Мы уверены, что его стараниями в Ираке прибавилось вдов. Парадокс состоит в том, что в начале своего пути он воевал против тех самых людей, которым впоследствии будет преданно служить.

Но настоящего опыта, по словам Коэна, он набрался в девяностых, когда сирийский министр обороны взялся за искоренение всякой оппозиции Асаду и партии Баас. Мустафа Тлас был заурядным генералом, посредственным политиком, умелым подхалимом и первоклассным спецслужбистом. Под его чутким руководством снайперы перестреляли всех конкурентов старины Асада – это было значительно проще, чем арестовывать, их допрашивать, сажать за решетку и казнить по решению суда. Тяжелый «болгарин», выпущенный с четырехсот метров, решал проблему раз и навсегда.

– В двухтысячном, – продолжал Коэн, – старина Асад умер, и президентом стал его второй сын, которому посчастливилось выжить, – офтальмолог, человек без подбородка, чести и совести.

– Что стало с первым сыном? – спросил Боб.

– Не задавайте лишних вопросов, и нам не придется вас обманывать, – заметил Гольд.

– Вот это объяснение, – хмыкнул Боб.

– Первым делом Асад номер два хочет восстановить отношения, испорченные его папашей в девяностом году, когда войска международной коалиции вошли в Кувейт. Поэтому в две тысячи третьем, после разгрома иракской армии и оккупации страны, он отправляет туда военных советников для организации восстания. На тот момент у Асада была самая большая армия на Ближнем Востоке, обученная и экипированная по высшему классу. Вместе с техническими специалистами и экспертами по тактике ведения боевых действий в Ирак отправляется сама Смерть в лице сержанта Алаквы.

– Судя по всему, из него изначально не планировали делать культовую фигуру, – добавил Гольд. – Но руины Багдада оказались прекрасным полигоном для демонстрации его мастерства, а из побежденных солдат Республиканской гвардии Ирака получились весьма мотивированные ученики: обстрелянные, агрессивные, бесстрашные парни. Самая худшая разновидность патриотов, такие готовы убивать и умирать и по большому счету не видят разницы между смертью врага и своей собственной. Если хотите, можем привести цифры и процитировать рапорты морских пехотинцев…

– Знакомые уже ввели меня в курс дела, – перебил его Боб.

Ему неприятно было думать об этом. Мальчишки из Корпуса были годными пехотинцами на войне по-американски, когда стоит сказать пару слов в рацию и тебя тут же поддержат с воздуха. Но в каменных джунглях разрушенного города, где непонятно, что делать и куда бежать, где противник прекрасно знает все укромные уголки, эти ребята – по крайней мере, первая партия – стали призами в ярмарочном тире.

Одним из этих призов оказался Том Макдауэлл. Боб кисло поморщился.

– По сравнению с Иводзимой Багдад – это сущий пустячок, – сказал Гольд. – Но, разумеется, Америка, Израиль и Европа не желали нести потери в живой силе, пусть и незначительные. Когда число погибших начало увеличиваться, родители стали бить тревогу, и журналисты обратили на это внимание. Отсюда следует вывод о том, что реальная политика определяется демографическими соображениями.

– Но нам удалось остановить эту волну, ведь так?

– Благодаря контрразведчикам Корпуса, блестящим стратегам и аналитикам, снайперское подразделение сержанта Алаквы уничтожили за несколько часов. Сам он чудом избежал смерти, но убил многих, отточил свои навыки и прослыл героем в радикальных кругах. Его охотно нанимают на работу, предлагая щедрую оплату, а главное, интересные задания. Вернувшись домой, он уволился из армии и подался к радикальным исламистам. Действовал в Афганистане, Африке, Индии, даже на Филиппинах. В основном работает на Тегеран, но и родную страну не забывает. В две тысячи пятом премьер-министр Ливана – на тот момент страна была оккупирована сирийцами – попер против старины Тласа и Асада номер два. Четырнадцатого февраля того же года его взорвали в собственной машине. Никто понять не мог, как убийцы подвели к взрывчатке провод, а на самом деле провода не было. Использовать дистанционный взрыватель в городе весьма сложно, там полно радиосигналов. Вместо этого под асфальт заложили двадцать кило «Семтекса», оставив снаружи детонатор с высоколетучим соединением – трихлоридом азота или нитратом серебра. Возможно, замаскировали его под кучку собачьего дерьма. Когда машина оказалась над взрывчаткой, Джуба, уже известный под этим именем, пустил в детонатор тяжелую болгарскую пулю, и бомба сработала. Отличный выстрел с трехсот ярдов, мощный взрыв, двадцать две сопутствующие жертвы. И наконец, – Гольд перешел к главному, – случай с автобусом.

Глава 7

Окраина Тель-Авива.

15 июня 2013 г.

Низкорослая лошадка старого араба катила тележку по улицам Герцлии, зеленого пригорода с красивыми ухоженными домиками и роскошными небоскребами с видом на море, обиталища израильского среднего класса. Здесь жили юристы, инженеры, стоматологи, врачи разных специальностей – люди, не знающие бедности, войны и гнева исламистов. Тележку дважды тормозили полицейские патрули, и старик предлагал им остатки фруктов. Все смеялись, а один новобранец угостился спелым бананом. Полицейские проверяли документы, осматривали тележку, предупреждали, что в этот поздний час нужно сидеть дома, и желали доброго пути.

Где-то между улицей Яфет и бухтой Гармонии тележка свернула к тротуару. Из-под нее выскользнула тень и тут же откатилась поглубже в кусты. Старик продолжил свое неспешное путешествие к главной дороге. Наконец его тележка растворилась в лабиринте арабских кварталов.

Он лежал в кустах не меньше часа и ни разу не шелохнулся. В таких делах все зависит от терпения. Возможно, его местоположение раскрыли. Возможно, все это – хитроумная уловка израильтян. Возможно, его схватят и будут пытать, а пыток не выдерживает никто, и рано или поздно он все расскажет. Проникнув на землю сионистов, он рисковал всем, что у него было, ведь для них он – мишень номер один.

Но ничего не произошло. Бойцы спецназа так и не объявились. Пару раз мимо проезжали автомобили – сперва «БМВ», потом «мерседес». Хлопнули дверцы, жена принялась выговаривать мужу за то, что поздно вернулся. Больше ничего.

Наконец он убедился, что угрозы нет, и скользнул глубже в заросли. Местность была ему знакома, но лишь по картам и фотографиям, а они, как всегда, значительно отличались от действительности. Ночь здесь была темнее, деревья стояли теснее, дерн оказался совсем рыхлым. Сильно пахло цветами и морем. Он принялся ощупывать почву и через секунду почувствовал легкий приступ паники. Что, если ее нет на месте? Что, если он ее не найдет? Что, если у него ничего не получится? Что, если?…

Но еще через секунду все вопросы отпали сами собой. Пальцы нащупали искомое под дюймовым слоем земли. Он вытащил предмет на траву, придвинул его к себе, не глядя расстегнул молнию и достал из чехла оружие, защищенное плотной тканью. Пальцы сомкнулись на снайперской винтовке Драгунова, очертания которой он знал в мельчайших подробностях. Самозарядная русская зверюга под царский патрон 7,62 × 54R: такими воевали еще в Русско-японской войне, больше ста лет назад. Он знал «дракона» как свои пять пальцев, влюбившись в него много лет назад, с первого взгляда. Насколько же «Драгунов» приятнее неуклюжего и трескучего «Калашникова»!

«Дракон», один из лучших в его коллекции, был собран вручную из деталей, найденных на полях сражений: румынская ствольная коробка, польская ложа и русский ствол. Эту модель повсеместно величали «драконом», хотя название не имело никакого отношения к мифическому существу. Дело в том, что у русских есть прозаическая привычка называть огнестрельное оружие именем конструктора, а разработкой этой модели руководил Евгений Драгунов. Винтовка Джубы была доведена до совершенства: шептало доработано напильником, пружина укорочена, чтобы снизить вибрацию, ствол вычищен так, что в нем не осталось ни единой молекулы, все собрано заботливыми руками, каждый винтик затянут так, чтобы обеспечить максимальную точность. Идеальная винтовка. К тому же ее никак не отследить и поэтому при необходимости можно бросить на месте.

Прицел «ПСО-1» – разумеется, русский – высочайшего качества. Надежно стоит на планке крепления, идеально настроен, так что в рабочей позиции окажется прямо перед ведущим глазом. Он прижал винтовку к себе, правой ладонью обхватил знакомую пистолетную рукоятку, безжалостно вогнал приклад в выемку между плечом и грудью. Левая рука, согнутая в локте, легла под винтовку, левая ладонь обхватила деревянное цевье, но не крепко, ибо в азарте снайпер может стиснуть его так, что оно коснется ствола и нарушит идеальное равновесие системы. Он поерзал, поелозил, повертелся на земле, как делает любой стрелок в поисках оптимальной позы, чтобы оружие упиралось не в мышцы, а в кость, раскинул ноги и слился с планетой. С десяток раз вскинул винтовку, убеждаясь, что он нашел естественную точку прицеливания. Проверил электронику прицела: прицельную сетку, светящуюся красным в ночной темноте, угольник, указывающий на точку контакта пули с целью, простенькую шкалу боковых поправок, перевернутую дугу дальномерной шкалы с восемью делениями для определения расстояния до цели на примере шестифутовой человеческой фигуры, хотя в этот день дальномер ему не понадобится, ведь он уже выставил угольник на двести тридцать четыре метра – столько, сколько нужно для выполнения задачи.

После этого он приладил глушитель, тоже подобранный на поле боя. Наверное, его нашли вместе с М40 какого-нибудь морпеха и сняли с дула покореженной взрывом винтовки, чтобы обернуть эту вещицу против тех, кто ее изобрел. Трубка отличного качества, похожая на раковину наутилуса: длина восемь дюймов, несколько камер, соединенных друг с другом крошечными отверстиями. После выстрела газы вырываются из дула со сверхзвуковой скоростью, но тут же попадают в глушитель и начинают циркулировать из камеры в камеру, теряя почти всю энергию. Результат можно измерить в децибелах с помощью хитромудрого электронного приспособления, но цифры не имеют значения. Главное, что гасится звук выстрела: не до киношного «пц!», а до обычного щелчка, словно дверь закрыли на замок. Звук довольно громкий, но такой обыденный, что никто не обращает на него внимания. Муфту для крепления этого «Джемтека» к дулу СВД разработал один из талантливых оружейников Исламского государства.

Джуба наживил глушитель и крепко затянул его, сунул руку в чехол, нашел нужную молнию, расстегнул, достал три магазина – в них лежало по десять болгарских патронов, снаряженных тяжелой пулей с желтой цветовой маркировкой. В снайперском деле мелочей не бывает. Каждый из этих тридцати патронов тщательно отобрали, взвесили, измерили, пробили по документам и убедились, что все они изготовлены в соответствии со строжайшими стандартами качества. Другими словами, это были лучшие патроны массового изготовления. Он положил два магазина справа от себя, чтобы те были под рукой, присоединил третий к винтовке – раздался щелчок, – потянул затвор на себя и вернул его на прежнее место. Патрон в патроннике, курок взведен, все готово.

Он расслабился, чтобы тело слилось с землей, легкие напитались кислородом, сердце вошло в спокойный ритм. Мысли его были заняты техническими тонкостями. Он не собирался обдумывать нравственную сторону дела, ведь в первую очередь это было лишь очередное упражнение в стрельбе; он знал, что Аллах послал его на землю с единственной целью – убивать неверных, и еще он знал, что его деяния благословенны.

Чтобы окончательно расслабиться и достичь наивысшей концентрации, он стал молиться: «Хвала Аллаху в Его мудрости, великодушии, милосердии, хвала Ему, защитнику и благодетелю в испытаниях тяжких, хвала Его словам, донесенным до меня Его муллами, хвала тренировкам, хвала опыту, хвала моей воле, хвала моей вере в Него, хвала тому, что будет, и пусть это будет хорошо».

Он повторял заклинание снова и снова. Наконец дыхание выровнялось, зрение обострилось, руки успокоились, нервная система восстановилась, и ему стало все равно, сколько минуло времени: час, день или месяц.

Когда он вышел из молитвенного транса и открыл глаза, было уже светло. Наступило утро, но было еще очень рано. То и дело по улице проезжал седан – «БМВ» или «мерседес». Пешеходов не было. Ясное, голубое небо подсвечивалось восходящим солнцем, но нужный участок дороги – небольшое возвышение в двухстах тридцати четырех метрах от позиции – оставался в тени. У дороги появились жители одного из красивых домов: женщина в домашнем халате и мальчик с портфелем. Казалось, они возникли из ниоткуда. Значит, пора.

Джуба придвинул к себе винтовку, снова поерзал, чтобы тело приняло нужное положение, поставил руки под правильным углом, чтобы стояли как влитые, включил «ПСО-1» и прижал резиновый наглазник к ведущему глазу, чтобы мир увеличился в четыре раза. Прицельная сетка ярко светилась на фоне нужного участка дороги.

Он ждал, не пытаясь совладать с легкой дрожью угольника из-за пульсации в груди и непроизвольных сокращений мускулатуры, и смотрел, как на возвышение взбирается – неторопливо, с достоинством – школьный автобус. Сперва появилась желтая крыша, потом – темное ветровое стекло, за которым виднелся силуэт водителя на фоне окошка в двери запасного выхода. Тоннельный эффект.

Такие автобусы разъезжают по дорогам всего мира: длинные, с капотом как у грузовика, плоским ветровым стеклом и аэродинамикой кирпича. Они предназначены для неспешной транспортировки самого ценного груза на свете.

Автобус остановился там, где и должен был остановиться. Чтобы открыть дверь, женщина за рулем потянулась к рычагу, и Джуба застрелил ее.

Пуля расколола ветровое стекло, тело обмякло на сиденье, гильза вылетела из ствольной коробки «дракона», Джуба вдохнул едкий запах старого болгарского пороха – слаще амброзии – и прицелился в мать. Та застыла у автобуса, ничего не соображая из-за шока, а потом инстинктивно бросилась к ребенку, чтобы закрыть его своим телом, но Джуба опередил ее на долю секунды, выстрелил ей в голову, и женщина исчезла в облаке плазмы, превратилась в кляксу на девственно-чистом полотне нового дня. Дитя, отродье неверных, растерянно стояло на месте, и Джуба выстрелил ему в грудь. Тельце содрогнулось, тяжелая пуля отшвырнула его в сторону.

Взглянув на ветровое стекло, он увидел, что к мертвой женщине на водительском сиденье подбежал какой-то юный герой. Джуба спустил курок, и героя не стало. Дети в салоне запаниковали, вскочили с мест, отчаянно бросились к выходу, солнце в окошке запасной двери подсвечивало их силуэты, и они были как на ладони, и Джуба, направляя угольник прицела на эти силуэты, убивал детей, одного за другим. Через какое-то время в ветровом стекле образовалось множество пробоин, и рассмотреть, что творится в автобусе, стало невозможно, но Джубе достаточно было засечь движение, и он стрелял, пока возня в салоне не прекратилась. Выпустив десять пуль, он сменил магазин: верхний патрон сдвинулся вперед на четверть дюйма, нужно было вернуть его на место, но перчатка зацепилась за край магазина, и Джуба тут же стряхнул ее, разобрался с коварным патроном, нажав на него большим пальцем, сноровисто примкнул магазин и заметил, что из автобуса сбежала девочка. Она неслась к деревьям, собираясь укрыться за ними, но Джуба оказался быстрее.

Семнадцать выстрелов спустя все было кончено. Никто не двигался. Никого не осталось.

«Хвала Аллаху. Хвала Ему, кто благословил священное дело мое, позволил довести его до конца и сделал так, что труды мои увенчались успехом».