Текст книги "Игра снайперов"

Глава 8

Черный куб, шестой этаж.

Наши дни

Он смотрел на фотографии, сделанные рядом с автобусом. Три мертвых тела: два – на тротуаре, одно – на обочине. Лобовое стекло усеяно сверхновыми звездами пулевых отверстий, капот автобуса и асфальт усыпаны осколками.

На снимки, сделанные в автобусе, он смотреть не стал. Какой в этом смысл?

– И вы хотите с ним побеседовать? – спросил он. – Знаете, на вашем месте… Ну кто я такой, тюфяк из Арканзаса, но на вашем месте я бы освежевал его заживо, а шкуру скормил бы свиньям у него на глазах.

– Увы, – заметил Коэн, – свиней мы не держим. У нас еврейская страна.

– Тогда скормил бы псам, – сказал Свэггер.

– Похвальный энтузиазм, – кивнул Гольд, – но секреты Джубы для нас гораздо важнее, чем его шкура. Кого он способен опознать? На кого работает? Кто отдает ему приказы, обеспечивает логистику, доставку на место и эвакуацию? Кто занимается планированием, реализацией, связью? Какие официальные лица стоят за ним? Что ему известно о других операциях? И пожалуй, главное: откуда к нему поступают такие большие средства?

– У вас есть его фото? Или ДНК? Если нет, как вы его опознаете? На вид он вряд ли отличается от любого парнишки по имени Мухаммед.

– Снимка у нас нет, – сказал Коэн, – и ДНК тоже. Зато есть прекрасный отпечаток большого пальца правой руки. Мы считаем, что это палец Джубы. Его сняли с гильзы, обнаруженной на месте побоища. Джуба не позволил бы никому заряжать свою винтовку. Обычно с оружия и боеприпасов не удается снять отпечатков, но на этой гильзе было немного масла, поэтому и остались следы. Наверное, Джуба торопился и допустил ошибку.

– Кстати, план сработал? Ему удалось сорвать переговоры?

– Нет, не удалось. В тот день американцы оказались на редкость расторопными. Еще до того, как на место прибыли бригады экстренного реагирования, ваш президент позвонил нашему премьер-министру и настоятельно попросил взять ситуацию под свой контроль. Пресса у нас сговорчивее вашей, так что никакой бойни с невинными жертвами не было. Была стрельба в пригороде. Число погибших не разглашалось, всех похоронили без присутствия репортеров. Никто не произносил громких речей. Мертвых оплакали в частном порядке. Разумеется, поползли слухи, но их всегда предостаточно, на то они и слухи. В итоге ваш Госдеп получил нужную подпись, и все сделали вид, что в мире стало спокойнее. Так устроена жизнь, мы прекрасно все понимаем. Для разнообразия соглашусь с Коэном: мы – всего лишь еврейская страна, причем небольшая. Тут уж ничего не поделаешь.

– Все равно я голосую за собак, – сказал Свэггер. – И что теперь? Вам хватает информации? Если да, как скоро вы способны взяться за дело? Кто дает отмашку? Тот, кто сидит в этой комнате, или вам нужно спрашивать разрешение у политиков? А тем придется учитывать с десяток факторов, которые вы не контролируете.

– Вне всяких сомнений, нам понадобятся сторонние консультации.

– А Джуба тем временем что-то почует. Он же знает, что многие интересуются его персоной. Понимает, что безопасность – штука относительная. Возьмем, к примеру, бен Ладена: он ушел в тень, а однажды в полночь к нему наведался Санта со своими оленями. Я крепко дружу кое с кем из этих ребят. Усаму так нашпиговали свинцом, что даже не стали привязывать груз, когда сбрасывали тело за борт. И Джубе об этом известно. Он сидит на тревожном чемодане и готов скрыться в любой момент.

– Мы в курсе, – сказал Гольд.

– И поэтому мы прохлаждаемся в этой комнате?

– Именно так.

– Ждем данных радиоразведки? Вы уже определились с его местонахождением и теперь выискиваете конкретику?

– Да, но все не так радужно, как хотелось бы.

– Так что у вас творится? Или я чересчур обнаглел со своими вопросами?

– Спросите у Коэна, – сказал Гольд.

– Мистер Коэн?

Тот промолчал.

– Коэн любит тянуть кота за хвост. Так он привлекает к себе больше внимания.

– Мистер Коэн, – сказал Боб, – поймите, мне семьдесят два года. Меня на том свете с фонарями ищут, так что выкладывайте, пока я не умер от старости.

– Верно подмечено. Нужно взглянуть на участок площадью в одну квадратную милю с центром в городе Ирия. Это в Южной Сирии. Разумеется, не лично, а с помощью спутника. Наш называется «Тексар». Говорят, он очень современный. Разведданные будут переправлены в это здание, где их изучением займутся эксперты. Будут спорить о них, как раввины, и в конце концов решат, на какие места обратить внимание. Туда отправятся беспилотники. Они летают ниже спутников, так что фотографии с них будут четче. Беспилотники вернутся на базу, снимки распечатают, и те же самые эксперты снова сядут смотреть, что к чему.

– И когда это произойдет? – спросил Боб.

– Вчера, – ответил Коэн.

Чтобы привыкнуть к освещению, понадобилось какое-то время. Они сидели в темном, тихом, чистом и безликом помещении с дешевой офисной мебелью в стиле пятидесятых годов. Кондиционер работал так, словно это была не комната, а холодильник для мяса. За столом расположились Коэн, Гольд и какой-то человек, молчаливый и еще более угрюмый, чем эти двое. Все терпеливо ждали, в то время как Боб изучал лежавшую перед ним пачку фотографий двадцать на двадцать дюймов, время от времени вооружаясь ювелирной лупой. Снимки были здоровенные, и работать с ними оказалось неудобно.

– А можно вывести все это на экран? – спросил наконец Боб. – И пощелкать мышкой там, куда мне надо смотреть? Как в кино?

– Этих технологий у нас пока нет. Они заложены в бюджет на будущий год. И так уже лет десять. Всегда мешают непредвиденные расходы.

– Ну ладно, – сказал Боб, – на нет и суда нет.

Поначалу он видел лишь темные и светлые пятна с белыми полосками, то сплошными, то прерывистыми, а еще черные участки, похожие на заплатки, и время от времени – группы квадратов, больших и поменьше. Короче говоря, полная абстракция. В углу каждого снимка был компас, указывавший на север, а внизу – дата и время, высота съемки, широта, долгота и еще какая-то непонятная информация.

– Беспилотник – полезная штука, – сказал Гольд. – Летает высоко, невооруженным глазом не видно, даже если ты сам Джуба, но фото делает с приличным разрешением. Время над целью – шесть часов, по паре дронов на каждую точку, как только мы решили, что снимки с «Тексара» представляют для нас интерес. Вот эти сделаны несколько часов назад. Возможно, наш добрый друг сержант Свэггер разглядит то, что ускользнуло от внимания других толкователей.

Боб снова просмотрел фотографии, потихоньку начиная понимать, что на них изображено. Полоски – это дороги, пятна – поля, заплатки – поросшие лесом холмы, квадраты – дома, квадраты поменьше – подсобные строения, прямые линии – ограды, разделяющие участки пахотных земель. Он остановился на двух снимках, внимательно сравнил их, положил один в стопку и сказал, указывая на другой:

– Вот этот.

Коэн взглянул на распечатку:

– А-четыре-пять-один-один, в семи милях к северо-востоку от Ирии, в двух милях от того, что в Южной Сирии называют главной автомагистралью. Почему именно этот, сержант Свэггер?

– Я высматривал стрельбище. Джуба наверняка упражняется в стрельбе, причем каждый день. Это очень педантичный и дисциплинированный человек. Ему необходимо открытое пространство, как минимум триста ярдов, а то и больше. Еще одна важная подробность – это солнце. По возможности он будет делать выстрелы с севера на юг или с юга на север, чтобы не терять пару часов на рассвете и закате. Плюс ветер: всегда удобно, если есть где от него укрыться. Если поднимется сильный ветер, придется пропустить целый день, а Джуба не может себе этого позволить. Этот участок подходит по всем критериям.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Еще кое-что: стандартное обустройство стрельбища. Нужен стенд или хотя бы бетонная площадка, чтобы было где лечь и куда поставить сошку. А на дальнем конце, за мишенью, – земляной вал, естественный или сделанный с помощью бульдозера. Джубе нужно видеть промахи, анализировать их, вносить коррективы. Он должен знать, куда уходит пуля относительно мишени. Вот для чего земляной вал: чтобы при попадании был фонтанчик пыли. Дальше, сама мишень. Готов поспорить, у Джубы она стальная и при каждом попадании говорит «дзынь». Вряд ли он хочет отрываться от стрельбы, брать бинокль и делать пометки карандашом в блокноте. Может, у него там устройство с выводом на телевизор или компьютерный монитор, но в тех местах вряд ли есть такие технологии. В южном углу этой… не знаю, как правильно назвать… я вижу какую-то конструкцию. Разрешение плохое, но похоже, это именно рама для стального листа. Скажите, а приблизить можно?

– Позже выясним. Продолжайте, пожалуйста.

– С другой стороны – ровная поверхность, как будто специально разгладили. Бетона нет, но там явно прошлись грейдером, убрали траву, укатали землю. Наводит на мысль о нашей цели, хотя участок узкий.

– Совсем узкий, – согласился Гольд.

– Но ему много и не требуется. Обычно мы представляем стрельбище как широкую площадку, но их устраивают для тренировки солдат или полицейских, для состязания охотников, когда одновременно стреляют несколько человек. Джуба один, и ему нужна прямая линия, а что по бокам, уже не важно. Если ищете поле для стрельбы, можете бросить эту затею. Искать нужно прямую линию. Думаю, там нет никаких норм и правил, поэтому Джуба может стрелять через дорогу или даже через чужой участок. Стрелок он отличный и вряд ли попадет в какого-нибудь крестьянина. Да, от несчастного случая никто не застрахован, но Джубу это волнует меньше всего. Повторяю, если увеличить разрешение, я смогу заметить признаки стрельбы из положения лежа или отметины от колесиков передвижного стрелкового стенда. С такой высоты ничего не разобрать. Если нужна полная уверенность, пусть ваши дроны пролетят пониже. Или поставьте на них камеры получше.

– Что-нибудь еще? Температура, влажность, солнечные зайчики, поправки на вращение Земли?

– Вряд ли. Это ведь не стрельба по бумажкам, когда стараются уложить пять пуль одна в одну. Он стреляет по людям. Ему нужно попасть в грудную клетку, повредить сердце, легкие, позвоночник или селезенку, так что его зона поражения – квадрат восемнадцать на восемнадцать дюймов. Стрелять точнее нет необходимости.

– Как насчет стрельбы по ночам? Он пользуется прибором ночного видения?

– Только не на большом расстоянии. Такие приборы годятся для пары сотен ярдов, не больше. Для снайпера в городе – самое то, но Джубе нужна дальность. И это меня тревожит, причем сильно.

– Почему?

– Он тренируется в стрельбе издалека – с расстояния, не закрытого службой безопасности. И даже из-за пределов досягаемости обычной пехоты. Такое нужно не для войны, а для убийства. Думаю, последний выстрел – тот, в Дубае, – был для Джубы новым этапом в карьере. Он учится стрелять без предварительной подготовки. Задача не из простых, скажу вам. В Афганистане результативный выстрел, скорее всего, был последним в серии, или же снайпер пристрелялся к месту днем раньше. Но при работе с важной целью в мирной обстановке Джуба не может позволить себе серию выстрелов. Даже если на винтовке есть глушитель, он тут же выдаст свою позицию и через пару секунд ему ответят по полной программе, всей королевской ратью, вертолетами и спецназом. Поэтому он учится делать один-единственный выстрел с холодного ствола. Вот еще одно преимущество земляного вала.

Все присутствующие тяжело сопели, обдумывая эту тираду. Наконец Коэн подал голос:

– Спрошу еще раз: вы окончательно определились с этим снимком? У вас нет ни малейших подозрений? Ни тени сомнения?

Боб постучал пальцем по А-4511:

– Здесь ваша ягодка, здесь. Я только что перечислил необходимые условия для тренировки снайпера, и тут всё есть. Взгляните на юг: там сделали вал, то ли бульдозером, то ли экскаватором, чтобы стрелок видел фонтанчик пыли в том месте, куда попадает пуля. Расстояние вам известно? Я бы сказал, что здесь около тысячи ярдов.

– Примерно, – кивнул Коэн. – Если точнее, тысяча двадцать семь.

– Раз вы моментально уточнили, значит над снимком уже потрудились ваши специалисты. Тоже выбрали этот участок и рассчитали точную дистанцию.

– Сержант Свэггер не дурак, – сказал Коэн. – Ничего не упускает. Что ж, продолжайте.

– Тысяча ярдов. Для боевого столкновения очень дальний выстрел, для современного снайпера – не особенно. В Афганистане дистанции были посерьезнее, гораздо больше тысячи ярдов, а то и больше мили. Еще пара моментов: если он стреляет на такое расстояние, ему нужна другая винтовка, получше. На тысяче ярдов у «дракона» с патроном семь шестьдесят два проседает баллистика. Сколько-то раз можно попасть, но промахов будет значительно больше, поэтому Джубе пришлось обновить железо.

Угрюмый старик шепнул что-то Коэну. Тот кивнул и повернулся к Свэггеру:

– В отличие от меня, наш директор – человек немногословный. Поэтому за него распинаюсь я. Он только что попросил подвести итоги. Итак, что вы можете сказать по поводу нынешней ситуации с учетом того, что разглядели на снимках? При каком сценарии из этой информации можно извлечь реальную пользу? Такой сценарий вообще существует?

– Конечно. Джуба пока не собирается уходить на покой. Я бы сказал, что он выбрал это место не без причины. Готовится к выполнению какого-то задания, причем весьма непростого: взгляните, сколько денег во все это вбухано. Прочесали всю страну, нашли идеальное место, приняли серьезные меры по обеспечению секретности. А мы наткнулись на него лишь потому, что миссис Макдауэлл…

– Да хранит ее Господь, – встрял Коэн.

– Послушайте, – продолжил Свэггер, – может, я слишком много на себя беру? В конце концов, это ваша страна. Но Джуба, очевидно, к чему-то готовится, и сейчас настал предпоследний, а то и заключительный этап тренировки. Значит, Джуба может исчезнуть в любой момент. Это не мое дело, но на вашем месте я завтра же отправил бы туда пару вертолетов с крутыми ребятами, чтобы те угондошили этого мерзавца. Во-первых, он заплатит за все те беды, что натворил. А во-вторых, и это главное, не натворит новых. Короче, завтра – это крайний срок.

– Но почему завтра, сержант Свэггер? – поинтересовался Коэн. – Мы что, похожи на волшебников? Не уверен, что мы сможем достать его завтра.

– В таком случае когда? – спросил Свэггер, и тут заговорил директор:

– Через два часа. Что скажете?

Глава 9

Окрестности Ирии, Южная Сирия

Он ненавидел и отца, и мать, и медресе с докучливыми учителями, ненавидел побои, наказания, оскотинивание, бесконечное и безнадежное отчаяние, ненавидел все, что было «раньше». Все, кроме пшеницы.

Он состоял из пшеницы, был рожден от нее.

Когда солнце скрылось за западными холмами, он был в нескольких сотнях метров от дома. Отзвучали молитвы, рабочий день подошел к концу, и теперь он сидел среди колосков. Тьма была красивая, глубокая; вокруг – тишина, в небе – множество звезд. Пшеница шуршала на ветру, словно нашептывала какие-то слова. Развернувшись, он взял в пригоршню несколько колосков и поднес их к глазам.

У них потрясающе сложная структура, такое чудо мог придумать один лишь Аллах. Чешуйки крохотные, совершенно одинаковые, и в каждом колоске зреет жизнь. Зерно превратится в муку, мука превратится в хлеб, хлеб насытит мусульманина и придаст ему сил.

Не будь пшеницы, не было бы его самого. Нужно было нагибаться за колосьями, и спина стала крепкой, нужно было искоренять сорняки, и ноги стали проворными, нужно было орудовать серпом, и руки стали безжалостными, нужно было молотить урожай, и координация движений стала идеальной. Позже появились механизмы, но в его времена всё делали вручную – ты находил правильный ритм, всегда направлял свой цеп туда, куда надо. Таким был его дар: он работал цепом быстрее и точнее всех в округе. Позже, на потеху братьям и односельчанам он стал показывать фокусы, и тоже получалось недурно: например, он выкладывал на стол три куриных яйца и разбивал их тремя меткими ударами цепа или подбрасывал яйца – одно, второе, третье – и не давал им упасть на землю, расшибал цепом прямо в воздухе, с правой руки, с левой, даже за спиной, и желток брызгал на окружающих, и все радостно смеялись. Да, он был одаренным парнишкой и с теплом вспоминал праздники урожая. Пожалуй, это были самые приятные моменты в его жизни.

Но потом, конечно же, наступили суровые времена. Что за война? Он не помнил, войн было слишком много, да и какая разница? Повсюду страх смерти от недоедания, матери укачивают голодных младенцев, а те никак не умолкают. Хотя воевали где-то далеко, власти забирали весь провиант для армейских нужд, а имамы требовали повиновения, ибо повиновение – залог выживания и грядущего господства. Легко сказать, да трудно сделать.

Вдобавок ко всему землю выжгла засуха, тяжелые черные тучи не проливались дождем, система ирригации была примитивной, воды катастрофически не хватало. Многие задавались вопросом, как Аллах мог отвернуться от Его послушных детей, но снайпер об этом не думал. Он взращивал свои страдания, наблюдая, как они распускаются цветком ненависти, и укреплялся в решении следовать по выбранному пути. «Если будет на то воля Аллаха, я выживу. Если будет повеление Аллаха, я стану сражаться и умру смертью мученика. Смилуйся, Аллах, не обрекай меня на крестьянскую смерть от голода в забытом Тобою углу, что когда-то был великой империей, ведь это пустая, бессмысленная смерть, и какая от нее может быть польза?» Он знал, что такие мысли – это вероотступничество, но ничего не мог с собой поделать. Аллах непременно уготовил ему иное будущее, Он придаст снайперу сил, позволит ему вырасти и созреть, словно пшеничному колосу, а потом сделать то, что следует. А если нет, зачем Аллах даровал ему умение так ловко орудовать цепом?

Теперь же, много лет спустя, после великих подвигов во имя Аллаха, он старался все позабыть, ибо какая польза от этих воспоминаний?

Значение имеет только завтрашний день. Задание. Ты выжил во многих битвах, воин ислама, и завтра предстоит еще одна. Ты стал тем, кем ты стал, и тебе дозволено прожить свою жизнь не зря.

«Аллах акбар», – подумал он. Аллах велик.

И услышал шум вертолетов.

Глава 10

Причин отказать было множество, одна весомее другой. Все их терпеливо перечислили в «рейнджровере», мчавшемся сквозь ночной Тель-Авив в сторону аэродрома.

– Вы старик. У вас медленная реакция, слабое зрение, стальное бедро, способное подвести в любой момент. Ваша физподготовка не соответствует требованиям Тринадцатого отдела. Вы не знаете иврита и не поймете приказов. Или думаете, что в нынешних обстоятельствах к вам приставят переводчика? Это вряд ли, а даже если и так, перевод приказов на поле боя – дело крайне сомнительное. Далее матчасть. Вы совершенно не знакомы с нашим вооружением. Чтобы эффективно пользоваться им, нужны тысячи тренировок в обстановке, приближенной к боевой, и в полном соответствии с нашими правилами ведения боя. Ребята из Тринадцатого отдела прошли такое обучение, а вы – нет. Далее процедурный вопрос. Во время операции все члены опергруппы обязаны знать задачу как свои пять пальцев, действовать в соответствии с тактической раскладкой, учитывать намерения руководства. В случае импровизации они постараются не отклоняться от плана, а если и отклонятся, то при первой же возможности вернутся к нему. Плана вы не знаете. Далее личный состав. Все будут беспокоиться не за успех операции, а за жизнь высокого гостя. Незнакомец в отряде – это всегда лишние неудобства. Вешать на ребят еще одно ярмо попросту невежливо. Далее дипломатические нюансы. Вы – гражданин США. Правительство не давало вам разрешения участвовать в израильской спецоперации. Не знаю, как это выглядит с юридической стороны, но, если при выполнении боевой задачи погибнет американец, политические последствия будут тяжелыми. Многие в Америке относятся к Израилю с нескрываемым презрением и воспользуются этой трагедией, чтобы ухудшить отношения между нашими странами. Теории заговора расплодятся, словно микробы. Там, где необходима максимальная прозрачность, появятся новые барьеры. Далее журналисты. Газетные крысы начнут копаться в обстоятельствах вашей смерти, выставят ваши секреты на всеобщее обозрение, не дадут прохода выжившим, прощупают оборону Тринадцатого отдела, пробьют ее и вытащат наши операции на свет, а это нам нужно меньше всего. Не могу даже представить, при каких обстоятельствах этот человек, – Гольд указал на директора, чопорно сидевшего рядом с ним, курившего сигарету и, очевидно, пропускавшего почти все мимо ушей, – даст свое согласие.

– Ну ладно, – сказал Свэггер. – Теперь послушайте меня. Если уж на то пошло, зрение у меня и правда ухудшилось: раньше я видел двенадцатую строчку, а теперь только десятую, как и все люди с абсолютно здоровыми глазами. Я езжу верхом по три часа в день. Видели когда-нибудь заплывших жиром ковбоев? Нет, не видели, потому что верховая езда нагружает все мышцы, как комплекс упражнений в спортзале. Тело остается сильным и гибким. Что касается оружия, это моя специализация. Я могу потягаться с любым стрелком на свете. Или одолею его, или сыграю вничью – погибну, но и противник не выживет. Процедурный вопрос? Я довольно долго был во Вьетнаме, в составе Группы исследований и наблюдений ЦРУ, а это, если вдруг не знаете, подразделение спецназа. Мы планировали спецоперации, воплощали их в жизнь и планировали новые. У меня это в крови. Отец воевал на пяти японских островах, а дед полтора года кошмарил фрицев во время первой большой войны. Поспрашивайте у немцев, они до сих пор помнят его имя. В тридцатых он работал на ФБР, решал проблему с грабителями банков, колесившими по провинциальным городкам. И как видите, решил, причем вполне успешно. Жаль, конечно, что вы не можете послать на задание отца и деда, зато у вас есть я. Что касается дипломатии, я подписал контракт. В глазах всего мира я всего лишь очередной наемник в поисках адреналина. Рядовое явление, такое встречается сто раз на дню.

Директор равнодушно смотрел на него. Похоже, эти речи не произвели на него особого впечатления.

– Но все это мелочи, – продолжил Свэггер. – Я могу остаться здесь, с моссадовскими раввинами, и свято уверовать, что все пойдет по плану. Кстати говоря, напомните, такое хоть раз бывало? Даже в Энтеббе – а это, на минуточку, лучшая спецоперация в мировой истории – ваш отряд потерял командира. Поэтому, если дело примет нехороший оборот – к примеру, у Джубы будет серьезная охрана или местное ополчение окажется расторопнее, чем надо, – вам понадобится лишняя пара глаз. Может, вы и возьмете Джубу, но это не факт, а если дело не выгорит, вам все равно нужно узнать о его планах. Для этого потребуется снайпер вроде меня, специалист по винтовкам. Я взгляну на его оружие, патроны, мишени, оптику, и мы сможем сделать кое-какие выводы, после чего займемся подготовкой или сразу выдвинемся наперехват, как вам угодно. Главное, что у нас будет шанс спасти людей. Поэтому я бы расставил приоритеты так: прищучить главного фигуранта, а если не получится, собрать разведданные и прикинуть, что он задумал. Иначе время и силы будут потрачены впустую, и это не фантазии, а суровая правда жизни. Я знаю эти штуки вдоль и поперек. Понимаете меня? – добавил он, глядя на директора.

– Думаю, понимает, – сказал Гершон. – Он окончил Гарвард.

Директор долго смотрел на Свэггера и наконец произнес:

– Операцией руководит лейтенант-коммандер Моттер. Решение за ним.

– Все будет хорошо. – Коэн улыбнулся Свэггеру. – Моттер тоже учился в Гарварде.

Моттер был лейтенант-коммандером, а не майором. Значит, Тринадцатый отдел – подразделение ВМС, что-то вроде американских «морских котиков». Обмундирование соответствующее: шлем похож на шляпку гриба, бронежилет увешан осколочными и светошумовыми гранатами, метательными ножами и прочими полезными штуками, на груди – «глок» в кобуре фирмы «Кидекс», раскрашенное лицо черно, как ночь. Так выглядит любой спецназовец: «морской котик», боец отряда «Дельта», рейнджер в секторе Пуэнт-дю-Ок, спартанец при Фермопилах, троянский всадник под командованием сержант-майора Одиссея. Времена меняются, но война – это всегда война. Моттер курил сигарету и спокойно выслушивал директора. Взгляд его был пустым, а отношение к миру – чем-то средним между невозмутимой готовностью к чему угодно и экзистенциальным осознанием тщетности всего сущего.

– Сержант Свэггер, – наконец сказал он, – я читал рапорты о столкновении снайперской группы «Ромео-два-браво» со Вторым батальоном Третьей ударной армии Северного Вьетнама в горах неподалеку от Нячанга. В семьдесят четвертом вы задали им перцу. Но тогда вам было двадцать шесть, а сейчас – семьдесят два.

– Чего я сейчас не могу, так это выиграть в «классики». В остальном оружие уравняет меня с кем угодно.

– Честно говоря, вместо того чтобы брать вас на задание, я предпочел бы пропустить с вами по стаканчику, послушать ваши рассказы и узнать что-нибудь полезное. Пойду выясню, что скажут ребята. В бою мы друг за друга горой, но, вообще, у нас в отделе демократия.

Развернувшись, молодой человек отошел на площадку перед ангаром, где стояли десять или около того одинаковых парней в шлемах – все одной породы, псы войны. После недолгих перешептываний Моттер помахал Бобу и крикнул:

– Добро пожаловать, братишка!

Мужчины окружили его, принялись хлопать по спине, а один даже поцеловал Боба в щеку. Все называли свои имена, Свэггер кивал так, словно способен был их запомнить, и все повторял: «Боб, очень приятно, Боб». В Тринадцатом отделе, как и среди «морских котиков», друг к другу обращались только по имени.

– Собираться некогда, – сказал Моттер. – Вылетаем через три минуты. – Он повернулся. – Часовой, подойдите сюда, пожалуйста.

Свэггер не заметил, как взлетную площадку окружили сотрудники безопасности ВВС. Один из парней подбежал к Моттеру.

– У нас внезапное пополнение. Не успели выписать со склада «эм-четыре». Сержант… – Моттер пригляделся к именной бирке на кевларе часового, – сержант Маппа, ему нужны ваши боеприпасы, «узи» и бронежилет.

Эти слова прозвучали так увесисто, что сержант тут же выполнил приказ. Похоже, ему даже понравилось, что донельзя крутой Моттер обратил на него внимание. Часовой с улыбкой снял броню и протянул ее Бобу. Тот, сбросив спортивную куртку на бетон, надел бронежилет поверх рубашки поло – к счастью, черной, – защелкнул и подтянул ремни. «Кевлар» сел как влитой. Откуда взялся шлем, Боб так и не понял, но размер оказался более или менее подходящим: если застегнуть ремешок, с головы не свалится. Кто-то протянул Свэггеру шершавый кусок угля, и Боб принялся натирать им бледное лицо, пока не слился с ночью. Наконец он взял у сержанта старенький пистолет-пулемет. Боб никогда не держал в руках «узи», но легендарное оружие показалось ему таким знакомым, словно он стрелял из него всю жизнь. Короткий пистолет-пулемет со свободным затвором, сбалансированный по центру, с рукояткой под два спаренных магазина на двадцать пять девятимиллиметровых патронов и складным прикладом выглядел вполне надежно. В умелых руках такая штуковина способна принести немало пользы. Боб повесил ее на шею и положил ладонь на рукоятку, предусмотрительно убрав указательный палец от спускового крючка. Рукоятка была обмотана противоскользящей пленкой, чтобы в решающий момент оружие не выскочило из руки.

Маппа указал на горизонтальный рычажок над спусковой скобой угловатого малыша. Под рычажком была надпись на иврите.

– Три положения, – пояснил сержант. – Заднее – предохранитель, среднее – одиночные, переднее – тра-та-та!

Боб кивнул. Он знал, что по правилам патронник должен быть пустым, приводить оружие в боевую готовность разрешалось лишь после десантирования, во время продвижения к цели. Тогда и только тогда, перед самым началом пляски смерти, можно будет снять оружие с предохранителя. Министерству обороны Израиля совсем не нужно, чтобы кто-нибудь, выпрыгивая из вертушки, случайно открыл огонь по своим.

Загудели три вертолета. Несущие винты рассекали воздух, сперва медленно, набирая скорость, а потом все быстрее, так, что лопасти слились воедино. Парни разделились на группы – по шесть человек на каждый вертолет, включая командирский, где Свэггер был седьмым.

– За вас отвечаю лично я, – обронил Моттер, помогая ему забраться на борт.

– Понял, – кивнул Боб и взглянул на моссадовских мудрецов. Те флегматично наблюдали за ритуалом. Двое курили, один не курил. Все трое молчали.

– Ну что, полетели воевать, братишка, – сказал Моттер.

Три черные птицы мчались сквозь темноту, низко, чтобы их не засек радар. Бойцы хранили молчание. Все понимали, что в первую секунду после высадки дело может закончиться трагедией, а во вторую – непременно возникнут какие-нибудь сложности. Так бывает при любой спецоперации, и если ты не готов к подобному развитию событий, задумайся о переходе на другую работу. Поэтому кто-то курил, кто-то молился, думал о сексе или о том, побьют ли тель-авивские «Гардианз» иерусалимских «Бобкэтс», кто-то жалел, что так и не сказал отцу, как сильно его любит (или терпеть не может), кто-то переживал, что не велел подружке дождаться его или, наоборот, жить своей жизнью. Короче говоря, у каждого было о чем поразмыслить.

Боб сидел впереди, зажатый между дверью и Моттером – тот расслабился, но глядел напряженно. Израильские пилоты были экипированы инфракрасными очками, и в темноте видели не хуже кошек. Значит, им не грозит влететь куда не надо – например, в телеграфный столб. Во Вьетнаме таких штуковин не было, и много хороших парней зря расстались с жизнью. Птички летели на северо-северо-запад, пилоты знали маршрут наизусть, так же как рельеф местности и расположение зданий. Наконец они пересекли границу Южной Сирии, и стало совсем темно. Вертолет вибрировал. Боб хорошо помнил это ощущение. В конце концов, «Черный ястреб» – тот же «Хьюи», только на стероидах. За три командировки во Вьетнам Свэггер тысячу раз летал на вертолетах и был прекрасно знаком с гулом двигателей, «шух-шух-шух» несущего винта и запахом высокооктанового топлива. Внутри – здесь было попросторнее, чем в «Хьюи», но все равно этот боевой вертолет не предназначался для комфортабельных прогулок – стояла темень, если не считать огонька чьей-то сигареты.

Время то растягивалось, то сжималось, пока наконец не исчезло вовсе.

Замигал красный огонек.

Моттер – его звали Гади – сказал в ларингофон что-то на иврите, обращаясь к пилотам, после чего сел ровнее и отстегнул ремень безопасности. В темноте началась возня: остальные делали то же самое. Выбрасывали ненужные мысли из головы, тушили окурки, откашливались, прятали глаза под тактическими очками, проверяли «узи», ремни шлемов и бронежилетов, ножи и гранаты, «глоки» и аптечки первой помощи, выясняли отношения с Богом. Боб повторил эти телодвижения, после чего встал у двери боевого вертолета, готовый к высадке в незнакомом месте. Страха он не чувствовал.