Текст книги "Черные дыры и молодые вселенные"

Если существует критическая плотность темной материи, главным кандидатом на роль этой темной материи могут быть следы ранних состояний Вселенной. Это могут быть, например, элементарные частицы. Имеются несколько гипотетических кандидатов – частицы, которые, по нашему мнению, могут существовать, но которые мы еще не обнаружили. Но самый вероятный вариант – это нейтрино, существование которого подтверждается вескими доводами. Вначале полагали, что нейтрино не имеет собственной массы, но из последних наблюдений следует, что нейтрино может иметь небольшую массу. Если это подтвердится и масса нейтрино окажется такой, как мы ожидаем, то наличие этих частиц сможет поднять плотность Вселенной до критического значения.

Еще одну возможность предоставляют черные дыры. Не исключено, что в ранней Вселенной произошел фазовый переход. Примерами фазовых переходов являются кипение и замерзание воды. При фазовом переходе в первоначально однородной среде (типа воды) появляются некоторые особенности; для воды это куски льда или пузырьки пара. Такие неоднородности могут схлопнуться и образовать черные дыры. Если бы черные дыры были очень маленькими, они бы испарились к настоящему моменту из-за квантовомеханического принципа неопределенности, как было сказано выше. Но если бы они имели массу в несколько миллиардов тонн (масса большой горы), они бы по-прежнему роились вокруг нас и их было бы очень трудно обнаружить.

Единственный способ обнаружить темную материю, однородно распределенную во Вселенной, – зафиксировать ее влияние на расширение Вселенной. Замедление расширения можно отметить, измеряя скорость, с которой от нас удаляются галактики. Дело в том, что мы видим эти галактики такими, какими они были в далеком прошлом, когда свет только покинул их и направился к нам. Можно нарисовать график зависимости скорости галактик от их видимой яркости или звездной величины, которая характеризует их расстояние до нас. Разным темпам замедления расширения будут соответствовать различные виды зависимости на этом графике. График, загибающийся вверх, соответствует Вселенной, которая будет сжиматься. На первый взгляд наблюдения свидетельствуют именно о такой зависимости. Но следует помнить, что видимая яркость галактики все-таки не очень хорошо отражает ее реальное расстояние до нас. Подлинные яркости галактик могут сильно отличаться друг от друга, кроме того, они могут меняться со временем. Поскольку мы точно не знаем, как меняется со временем яркость галактик, мы не можем точно сказать, о чем свидетельствует темп замедления: достаточен ли он для того, чтобы заставить Вселенную в конце концов начать сжиматься, или же она будет продолжать расширяться вечно. Придется ждать, пока не будут найдены другие, более точные способы измерения расстояний до галактик. Но мы по крайней мере можем быть уверены, что темп замедления не настолько большой, чтобы стать причиной для беспокойства в ближайшие несколько миллиардов лет.

Ни вечное расширение, ни сжатие, которое может прийти ему на смену через сотню миллиардов лет, не являются теми событиями, которые способны нас взбудоражить. Нет ли в запасе чего-то такого, что может сделать наше будущее более захватывающим? Один способ, кажется, просматривается, и это – путешествие в черную дыру. При этом черная дыра должна быть достаточно большой, с массой больше миллиона солнечных масс. Есть большой шанс, что такая большая черная дыра существует в центре нашей Галактики.

Мы не знаем достоверно, что происходит внутри черной дыры. Существуют такие решения уравнений ОТО, которые допускают возможность путешествия внутрь черной дыры и последующего выхода из белой дыры где-либо в другом месте. Белая дыра – это черная дыра, обращенная во времени. Это объект, из которого все выходит, но ничего туда не попадает. Белая дыра может находиться в какой-то другой части Вселенной. Казалось бы, возникает возможность быстрого внегалактического путешествия. Но беда заключается в том, что оно может оказаться чересчур быстрым. Если бы путешествие сквозь черную дыру было возможно, в принципе ничто не препятствовало бы вам вернуться назад ранее момента отправления. Вы бы могли тогда совершить какое-то ужасное деяние, вплоть до убийства своей собственной матери, которое изначально положило бы конец всем вашим перемещениям.

По-видимому, к счастью для нашего собственного выживания (и безопасности наших матерей), такие путешествия во времени вряд ли разрешены законами физики. Складывается впечатление, что существует специальное Бюро защиты хронологии, которое гарантирует историкам безопасность мира, запрещая путешествия в прошлое. Возможно, при попытке отправиться туда, принцип неопределенности привел бы к появлению мощной радиации. Эта радиация либо вызвала бы сильную деформацию пространства-времени, из-за которой нельзя было бы попасть во вчера, либо вообще покончила бы с пространством-временем в результате развития сингулярности типа Большого взрыва или Большого хлопка. В любом случае наше прошлое оказалось бы недоступно для злонамеренных личностей. Гипотеза о защите хронологии подтверждается расчетами, выполненными недавно мной и некоторыми другими специалистами. Но самым лучшим доказательством того, что путешествия во времени невозможны и никогда не будут возможны, является отсутствие в нашем настоящем толп туристов из будущего.

Давайте подведем итоги. Ученые уверены в том, что Вселенная подчиняется строгим законам, которые в принципе дают возможность предсказывать будущее. Но изменения, к которым приводит действие законов, часто хаотичны. Это означает, что крохотное изменение первоначальной ситуации может привести к серьезным изменениям в дальнейшем поведении изучаемого объекта, и они будут быстро усугубляться. Таким образом, на практике возможно только точное прогнозирование ближайшего будущего. Однако Вселенная на очень больших масштабах вполне гармонична и предсказуема. Поэтому открывается возможность просчитать, будет ли Вселенная расширяться вечно или в конце концов начнет сжиматься. Это зависит от современного значения плотности Вселенной. Значение плотности, установленное в настоящее время, приближается к критической плотности, разделяющей два сценария развития Вселенной: сжатие и бесконечное расширение. Если теория инфляции верна, Вселенная по сути находится на острие ножа. Следуя доброй традиции оракулов и пророков, я не возьму на себя смелость сделать твердый и решительный выбор между двумя сценариями, предоставив право на существование им обоим.

Глава четырнадцатая
Пластинки для необитаемого острова
(Интервью)

Программа BBC «Пластинки для необитаемого острова» вышла в эфир в 1942 году, побила все рекорды по времени своего существования на радио и стала своего рода визитной карточкой Британии. За все время ее существования в эфире программы побывало великое множество гостей. Ведущие брали интервью у писателей, актеров, музыкантов, кинорежиссеров, спортсменов, комиков, шеф-поваров, садовников, учителей, танцоров, политиков, членов королевской семьи, карикатуристов – и ученых. Гостей, которые исполняли роль потерпевших кораблекрушение, просили выбрать восемь музыкальных пластинок (а после – дисков), которые они взяли бы с собой, если бы судьба забросила их на необитаемый остров. Захватить с собой можно было также что-то неодушевленное и дорогое, в том числе их сердцу. В багаже могла присутствовать и книга, которая помогла бы скрасить одиночество на острове (по умолчанию священная религиозная книга – Библия, Коран или свод другого религиозного культа – присутствовала всегда, равно как пьесы Шекспира). Само собой разумеется, что имелся и проигрыватель. Когда-то программа даже начиналась такими словами: «Предположим, у вас есть с собой патефон и неисчерпаемый запас патефонных игл…» Сегодня патефон заменил CD-плеер на солнечных батареях.

Программа выходит в эфир раз в неделю и длится сорок минут. На всем ее протяжении в эфире звучат музыкальные композиции, выбранные гостем. Исключение было сделано для рождественской программы 1992 года с участием Стивена Хокинга: она шла дольше.

Программу вела Сью Лоули.

Сью: Стивен, ведь вы в какой-то мере уже знакомы с чувством изоляции, которое испытывает человек на необитаемом острове, отрезанный от нормальной полноценной жизни и лишенный естественных средств общения. Насколько одиноким вы себя чувствуете?

Стивен: Я не считаю себя отрезанным от нормальной жизни и думаю, что окружающие меня люди разделяют эту мою точку зрения. Я не чувствую себя человеком с ограниченными возможностями: у меня всего-навсего некоторое заболевание двигательных нейронов. В каком-то смысле я дальтоник. Конечно, мою жизнь трудно назвать обычной, но внутри я чувствую себя совершенно нормальным.

Сью: Тем не менее вы уже доказали самому себе, в отличие от большинства гостей нашей программы, что вы интеллектуально вполне самодостаточны, что вам хватает теорий и вдохновения, чтобы дать пищу уму.

Стивен: Да, конечно, от природы я немного интроверт. Мои трудности в общении вынудили меня полагаться на себя. Но мальчишкой я был большим болтуном. А теперь я очень люблю дискуссии, они воодушевляют меня. Когда я рассказываю о своих идеях другим, это очень помогает мне в работе. Даже если мои собеседники не высказывают никаких суждений, сам факт того, что я должен привести в порядок свои мысли, чтобы донести их до слушателей, часто указывает мне дорогу.

Сью: А как же эмоциональные потребности? Даже блестящий физик нуждается в других людях, чтобы жить полной жизнью.

Стивен: Физика – превосходная наука, но совершенно бесстрастная. Я бы не смог примириться со своей жизнью, если бы у меня была лишь она. Как и все остальные люди, я нуждаюсь в теплоте, любви, привязанности. И мне очень повезло в этом смысле – гораздо больше, чем многим другим в моем положении, – потому что я не могу пожаловаться на недостаток любви. Музыка также занимает в моей жизни важное место.

Сью: Скажите, что доставляет вам большее удовольствие – физика или музыка?

Стивен: Должен сказать, что удовольствие, которое я получал от верно найденного решения в физике, сильнее того, что я когда-либо испытывал, слушая музыку. Но такие сильные переживания случаются обычно несколько раз в жизни, а пластинку можно послушать в любое время.

Сью: И какую же пластинку вы первой послушали бы на необитаемом острове?

Стивен: «Глорию» Пуленка. Впервые я услышал ее прошлым летом в городе Аспен в Колорадо. Аспен в основном известен своим горнолыжным курортом, хотя летом там проводятся конференции по физике. Рядом с физическим центром располагается огромный тент, где проходят музыкальные фестивали. Представьте: вы сидите и пытаетесь разобраться, что происходит при испарении черных дыр, а в это время рядом репетируют оркестры. Главные мои увлечения, физика и музыка, сливаются воедино. Идеальное сочетание! Если бы и то, и другое могло сопровождать меня на необитаемом острове, ни о чем другом я бы и не мечтал. Ну, пожалуй, до тех пор, пока не сделал бы открытия в теоретической физике, о котором захотел бы поведать всему миру. Но, как я полагаю, спутниковая тарелка, с помощью которой я мог бы получать свежие научные статьи по электронной почте, не входит в перечень разрешенных предметов.

Сью: Радио скрывает физические недостатки, но в нашем случае оно маскирует еще одно обстоятельство. Семь лет тому назад, Стивен, вы в буквальном смысле потеряли голос. Не могли бы вы рассказать, что произошло?

Стивен: Летом 1985 года я был в Женеве, в ЦЕРНе, на большом ускорителе частиц. Я хотел поехать в Байройт, в Германию, чтобы послушать оперный цикл Вагнера «Кольцо Нибелунга». Но я заболел воспалением легких и попал в больницу. В женевской клинике моей жене предложили отключить меня от аппарата искусственного поддержания жизни. Но она не согласилась. Меня перевели в Адденбрукскую клинику в Кембридже, где хирург Роджер Грей сделал мне операцию трахеостомии. Эта операция спасла мне жизнь, но лишила меня голоса.

Сью: Но уже тогда ваша речь становилась все более невнятной, не так ли? Наверное, в конце концов вы все равно потеряли бы речь?

Стивен: Несмотря на неразборчивость моей речи, близкие меня понимали. Я мог проводить семинары с помощью переводчика и мог диктовать научные статьи. А в течение какого-то времени после операции я чувствовал себя совершенно опустошенным. Мне казалось, что если голос не вернется ко мне, то жить дальше не имеет смысла.

Сью: Компьютерный специалист из Калифорнии узнал о вашем бедственном положении и создал ваш голос заново. Как это работает?

Стивен: Его звали Уолт Волтош. У его приемной матери был такой же недуг, как и у меня, и он разработал компьютерную программу, чтобы помочь ей в общении. Курсор двигается по экрану. Когда он доходит до нужной позиции, вы можете «кликнуть» на эту позицию с помощью движения головы или глаз. Я делаю это рукой. Таким образом можно выбирать слова, которые будут печататься в нижней части экрана. Когда будет составлена желаемая фраза, можно озвучить ее с помощью речевого синтезатора или сохранить на диске.

Сью: Но все это довольно медленно.

Стивен: Да, это медленно, примерно в десять раз медленнее обычной речи. Но зато речевой синтезатор говорит намного разборчивее, чем получалось у меня до болезни. Британцы говорят, что у меня теперь американский акцент, а американцы утверждают, что он скорее скандинавский или ирландский. В любом случае, как бы то ни было, все меня понимают. Мои старшие дети привыкали к моей речи по мере того, как она ухудшалась, а вот мой младший сын, которому было всего шесть лет ко времени моей операции, совсем не понимал меня раньше. Теперь такой проблемы нет. Я просто счастлив.

Сью: Это также значит, что у вас больше времени подумать над вопросом, который вам задают, и вы можете давать более продуманные и взвешенные ответы, не так ли?

Стивен: Обычно, если мое интервью записывают для радиопередачи, мне помогает заранее предоставленный список вопросов, и мне не приходится тратить лишнее время и пленку на запись ответов. В каком-то смысле это дает мне возможность контролировать ситуацию. Но все-таки я предпочитаю давать ответы в режиме реального времени, навскидку. Именно так я и делаю после семинаров и популярных лекций.

Сью: Вы говорите, что это дает вам возможность управлять ситуацией, а я знаю, что это очень важно для вас. Ваши родные и друзья иногда называют вас упрямым и властным. Вы признаете справедливыми такие обвинения?

Стивен: Любого человека со здравым смыслом иногда можно назвать упрямым. Я бы предпочел говорить, что я волевой человек. Если бы я таким не был, меня бы здесь не было.

Сью: Вы всегда были таким?

Стивен: Я всего лишь хочу контролировать свою жизнь так же, как это делают все. Очень часто людьми с ограниченными возможностями управляют другие. Никто из здоровых людей с этим мириться не будет.

Сью: Давайте вернемся к музыке. Какая ваша вторая любимая пластинка?

Стивен: Скрипичный концерт Брамса. Это была первая пластинка, которую я купил в своей жизни. Шел 1957 год, и в Британии только что появились проигрыватели, работавшие со скоростью 33 оборота в минуту. Мой отец считал, что покупать такой проигрыватель – верх безрассудства, но я убедил его, что сам сумею собрать «вертушку» из частей, которые куплю по дешевке. Этот довод для него, как для йоркширца, стал решающим. В старый корпус патефона на 78 оборотов я смонтировал диск с движком, тонарм и усилитель. К сожалению, я не сохранил его, а ведь этот проигрыватель сейчас был бы большим раритетом.

Собрав этот аппарат, я захотел что-нибудь на нем послушать. Школьный приятель посоветовал мне найти скрипичный концерт Брамса, потому что среди наших друзей ни у кого не было этой пластинки. Я помню, она стоила тридцать пять шиллингов[54]54
  Около 20 советских рублей. В Советском Союзе подобная пластинка после 1961 года стоила 1 руб. 70 коп. – Прим. ред.


[Закрыть], что в те времена было баснословно дорого, особенно для меня. Конечно, цены на пластинки в абсолютном смысле с тех пор поднялись, но относительно других товаров они стали дешевле.

Когда я впервые прослушал эту пластинку в магазине, мне она показалась довольно странной. Я совершенно не был уверен, что она мне нравится, но правила приличия заставили меня сказать обратное. Однако через несколько лет она стала мне очень дорога. Сейчас я хотел бы послушать начало адажио.

Сью: Один из старинных друзей вашей семьи сказал мне, что вашу семью считали – я цитирую – «очень интеллигентной, очень умной и очень эксцентричной». Теперь, заглядывая в прошлое, скажите: верно ли это?

Стивен: Мне трудно сказать, была ли наша семья интеллигентной, но эксцентричными мы себя точно не чувствовали. Хотя, конечно, мы могли казаться такими по меркам Сент-Олбанса, весьма степенного и консервативного по тем временам городка.

Сью: Ваш отец был специалистом по тропическим болезням.

Стивен: Мой отец проводил исследования в области тропической медицины. Он часто уезжал в Африку, чтобы в полевых условиях испытать новые медикаменты.

Сью: Значит, ваша мать имела на вас большее влияние? И если это так, как вы могли бы охарактеризовать это влияние?

Стивен: Нет, отец имел на меня большее влияние. Я брал с него пример. Он был ученым, исследователем, и я воспринимал научную карьеру как нечто само собой разумеющееся. Разница была только в том, что меня не интересовали медицина и биология, так как они казались мне слишком неточными и описательными науками. Я хотел чего-то более фундаментального, и я нашел это в физике.

Сью: По утверждению вашей матери, вы всегда умели удивляться. «Я понимала, что его могут привлечь звезды», – говорила она. Вы помните это?

Стивен: Я помню, как однажды ночью возвращался домой из Лондона. В те времена уличное освещение в целях экономии выключали в полночь. Я увидел звездное небо таким, каким до этого не видел никогда: Млечный Путь от края и до края. На моем необитаемом острове не будет ни одного уличного фонаря, уж там я наслажусь видом ночного неба.

Сью: Очевидно, вы были очень ярким ребенком, верховодили в играх с сестрой. В то же время в школе вы могли быть одним из последних в классе, и вас это совсем не волновало. Так ли это?

Стивен: Так было в тот год, когда я начал учиться в школе Сент-Олбанса. Но надо сказать, что это был очень сильный класс. Мне было куда легче сдавать экзамены, чем ежедневно присутствовать на занятиях. Я был уверен, что могу достичь большего, но все дело портили почерк и общая неаккуратность, которые тянули меня на дно классной иерархии.

Сью: Какова же пластинка номер три?

Стивен: Когда я учился на последнем курсе в Оксфорде, я прочел роман Олдоса Хаксли «Контрапункт». Он был задуман как сага о 1930-х годах, там было множество действующих лиц. Большинство из них, правда, были выписаны достаточно схематично, но один герой выглядел очень жизненно и, очевидно, был во многом списан автором с самого себя. Этот персонаж убил лидера британских фашистов, прототипом которого был сэр Освальд Мосли. Затем он поставил в известность о своем поступке других членов обезглавленной им партии и стал слушать пластинку Бетховена, струнный квартет, опус 132. В середине третьей части позвонили в дверь его дома. Он открыл дверь и был застрелен фашистами.

Сам роман мне не понравился, но я целиком поддерживаю Хаксли в его выборе музыки. Если бы мне сказали, что на мой остров надвигается цунами, я бы решил послушать под конец именно третью часть этого квартета.

Сью: Вы поступили в университетский колледж в Оксфорде, чтобы учиться физике и математике. По вашим собственным оценкам, вы посвящали учебе в среднем около одного часа в сутки. Я читала, что вы занимались греблей, участвовали в пивных вечеринках, разыгрывали людей ради собственного удовольствия. Как вы это объясните? Почему вы так мало времени уделяли учебе?

Стивен: Это был конец 1950-х годов, молодежь была разочарована в политической правящей элите. Никому, казалось, ничего не нужно было в жизни, кроме изобилия и еще раз изобилия. Консерваторы одержали свою очередную, третью победу на выборах с лозунгом «Еще никогда не было так хорошо». Большинство моих ровесников, включая и меня тоже, откровенно устали от всего этого.

Сью: Тем не менее вы смогли за несколько часов решить те задачи, над которыми ваши сокурсники бились несколько недель. Они считали, и не раз говорили об этом, что вы обладали исключительным талантом. А вы сами догадывались о своих талантах?

Стивен: Курс физики в Оксфорде в то время был смехотворно простым. Можно было вообще не ходить на лекции, а лишь пару раз в неделю посещать семинары. Память особенно напрягать тоже было не нужно, достаточно было запомнить несколько уравнений.

Сью: Но ведь именно в Оксфорде вы заметили, что руки и ноги перестают подчиняться вам. Как вы тогда это себе объясняли?

Стивен: Первое, что я заметил, это то, что мне стало труднее грести. Потом я упал с лестницы, выходя из студенческой комнаты отдыха. Я пошел к университетскому доктору, так как боялся, что у меня может быть сотрясение мозга, но он сказал, что у меня все в порядке, и посоветовал мне завязать с пивом. Сдав в Оксфорде выпускные экзамены, я уехал на лето в Иран. Когда я вернулся, то чувствовал себя гораздо хуже, но думал, что сказываются последствия расстройства желудка.

Сью: В какой момент вы признали, что с вами что-то неладно, и решили обратиться к врачу?

Стивен: Я был в Кембридже. На Рождество я поехал домой. Была очень холодная зима, примерно 17 градусов мороза. Моя мама уговорила меня пойти покататься на коньках на нашем озере в Сент-Олбансе, хотя мне этого совсем не хотелось. Там я упал и поднялся с большим трудом. Мама сильно забеспокоилась и повела меня к семейному врачу.

Сью: Вы провели три недели в больнице, после чего вам сказали, что дело плохо?

Стивен: Я лежал в госпитале Святого Варфоломея в Лондоне (отец мой хорошо знал это учреждение). Я провел там две недели, сдавал анализы, но ничего конкретного мне не сообщали. Только что у меня не рассеянный склероз и что это нетипичный случай. Мне не говорили, каковы мои перспективы, но я понимал, что ничего хорошего меня не ждет, и поэтому даже не спрашивал.

Сью: В конце концов вам сказали, что вам осталось жить пару лет или около того. Теперь давайте отдохнем, Стивен, и послушаем вашу следующую пластинку.

Стивен: «Валькирия», акт первый. Это была также одна из первых пластинок, с Мельхиором и Леман в главных партиях. Сначала, перед войной, она была записана на скорости 78 оборотов, а в начале 1960-х ее переписали в новом формате. Когда у меня диагностировали заболевание двигательных нейронов, я обратился к Вагнеру, так как он со своим трагическим мистицизмом более всего соответствовал моему тогдашнему настроению. К несчастью, мой речевой синтезатор недостаточно образован и слишком мягко произносит букву «W». Для синтезатора фамилию композитора мне приходится писать как «V-A-R-G-N-E-R», чтобы она звучала более-менее похоже.

Четыре оперы цикла «Кольцо Нибелунга» – это величайшее творение Вагнера. Я ездил слушать его в Байройт в Германию со своей сестрой Филиппой в 1964 году. В то время я еще не очень хорошо был знаком с этим циклом, и вторая опера, «Валькирия», произвела на меня ошеломляющее впечатление. Она была поставлена оперным режиссером Вольфгангом Вагнером, и вся сцена тонула во тьме. Это любовная история о близнецах, Зигмунде и Зиглинде, которых разлучили в детстве. Они встретились спустя несколько лет, когда Зигмунд скрывался в доме Гундинга, мужа Зиглинды и своего противника. Отрывок, который я хочу послушать, – это рассказ Зиглинды о своей вынужденной свадьбе с Гундингом. В разгар свадебного торжества в зал входит старик. Оркестр играет тему Вальгаллы, одну из самых знаменитых в «Кольце». Старик-странник оказывается Одином, главным из богов, и отцом Зигмунда и Зиглинды. Он вонзает меч в ствол ясеня. Этот меч предназначен для Зигмунда. В конце акта Зигмунд вытаскивает меч, и брат с сестрой скрываются в лесу.

Сью: Когда знакомишься с историей вашей жизни, Стивен, то возникает впечатление, что смертный приговор, вынесенный вам, возродил вас к жизни, или, говоря другими словами, жизнь для вас стала самым главным.

Стивен: Первой реакцией была глубокая депрессия. Мне казалось, что болезнь моя очень быстро прогрессирует. Мне не хотелось ничего делать, не хотелось работать над диссертацией, потому что я не знал, успею ли ее закончить. Но затем дела пошли на лад. Болезнь перестала прогрессировать, и я опять принялся за работу, в частности, продолжал разрабатывать теорию возникновения Вселенной в результате Большого взрыва.

Сью: Вы даже сказали в одном интервью, что вы сейчас более счастливы, чем до болезни.

Стивен: Да, сейчас я более счастлив. До своей болезни я был очень утомлен жизнью. Но перспектива ранней смерти заставила меня понять, что жизнь – такая штука, ради которой стоит жить. Мы так много можем успеть сделать, каждый из нас. Я очень рад тому, что сделал скромный и в то же время существенный вклад в копилку человеческих знаний, несмотря на свою болезнь. Конечно, я счастлив, но любой человек может достигнуть больших успехов, если сильно постарается.

Сью: То есть вы хотите сказать, что достигли всего благодаря вашей болезни? Или это слишком упрощенный взгляд на вещи?

Стивен: Нет, я не думаю, что нейромоторное заболевание дает какие-либо преимущества. Но для меня болезнь не стала таким тяжелым испытанием, каким она могла бы стать для других людей, потому что она не остановила моих попыток понять, как работает Вселенная. Я продолжал делать то, чего хотел.

Сью: Еще одним источником вдохновения, человеком, который помог вам смириться с болезнью, была молодая девушка Джейн Уайлд. Вы познакомились с ней на вечеринке, влюбились в нее, и впоследствии она стала вашей супругой. Насколько вы обязаны своими успехами ей?

Стивен: Без нее я бы просто не справился. Помолвка с ней помогла мне выбраться из пучины отчаяния, в которой я находился. Поскольку мы хотели пожениться, то я должен был найти работу и закончить свою диссертацию. Я начал усердно трудиться и вскоре понял, что мне это приносит удовольствие. Джейн сама ухаживала за мной, без посторонней помощи, по мере того, как болезнь прогрессировала. На этом этапе никто нам помощи не предлагал, да мы и не могли позволить себе ее.

Сью: И вместе с ней вы бросили вызов докторам. Вы не только продолжали жить, но более того – у вас появились дети. Роберт родился в 1967 году, Люси – в 1970 году, Тимоти – в 1979 году. Насколько шокированы были доктора?

Стивен: Врач, поставивший мне диагноз, фактически умыл руки. Он считал, что ничего нельзя сделать. Я никогда с ним не встречался после того диагноза. Настоящим доктором для меня стал мой отец, и именно к нему я обращался за советами. Он сказал: нет никаких оснований считать, что болезнь может передаться по наследству. Джейн заботилась и обо мне, и о наших детях. И только когда мы поехали в Калифорнию в 1974 году, нам пришлось попросить о помощи посторонних людей. Вначале нам помогал мой ученик, живший с нами, а позже мы наняли сиделок.

Сью: Но сейчас вы с Джейн больше не вместе.

Стивен: После трахеостомии мне нужна была круглосуточная сиделка. Наш брак подвергся серьезному испытанию на прочность. В конце концов я переехал в новую квартиру в Кембридже. Теперь мы живем отдельно.

Сью: Давайте снова послушаем музыку.

Стивен: «Битлз», «Please Please Me»[55]55
  «Пожалуйста, порадуй меня» (англ.). Дебютная пластинка группы «Битлз». – Прим. ред.


[Закрыть]. После первых четырех серьезных пластинок хочется немного отдохнуть. Для меня, как и для многих других, «Битлз» стали желанным глотком свежего воздуха на общем фоне затхлой и блеклой популярной музыки. Раньше я слушал лучшую двадцатку композиций по «Радио Люксембург» воскресными вечерами.

Сью: Несмотря на все ваши регалии, титулы и звания, мистер Стивен Хокинг, – я хочу специально отметить, что вы являетесь Лукасовским профессором математики в Кембридже на кафедре Исаака Ньютона, – вы решили написать популярную книгу о вашей работе. Мне кажется, причина очень проста: вы нуждаетесь в деньгах.

Стивен: Я никогда не рассчитывал на большие доходы от своих книг. И я писал «Краткую историю времени», потому что мне это нравилось. Я не надеялся, что она так хорошо пойдет.

Сью: Действительно, это издание побило все рекорды и вошло в Книгу рекордов Гиннесса по продолжительности своего нахождения в списке бестселлеров. И книга до сих пор в этом списке. Никто не может точно сказать, сколько экземпляров продано по всему миру, но это число уже перевалило за десять миллионов. Люди ее покупают. Но возникает вопрос: действительно ли они читают ее?

Стивен: Я знаю, что Бернард Левин[56]56
  Британский журналист и радиоведущий. – Прим. ред.


[Закрыть] остановился на двадцать девятой странице. Но я знаю и тех, кто пошел дальше. Люди из разных уголков планеты пишут мне, что им очень нравится моя книга. Может быть, они не прочитали ее до конца и не все поняли в прочитанном, но по крайней мере они получили представление о том, что мы живем во Вселенной, управляемой рациональными законами. Эти законы мы можем открыть и понять.

Сью: Конечно, воображение поражает в первую очередь концепция черной дыры. Именно она возродила интерес к космологии. Видели ли вы серии «Звездного пути» (англ. Star Trek), в которых «человек отважно идет туда, где никогда не был раньше», и так далее? Если смотрели, понравились ли они вам?

Стивен: Подростком я читал много научной фантастики о космосе. Но теперь, когда я сам работаю в этой области, научная фантастика представляется мне все-таки поверхностной. Легко писать о путешествиях в гиперпространстве или телепортации, особенно если вы не заботитесь о том, чтобы создать целостную картину. Реальная наука способна взволновать куда сильнее, потому что она описывает то, что происходит на самом деле. У научных фантастов не хватило фантазии предсказать существование черных дыр. Только физики сделали это. А теперь у нас есть веские основания полагать, что они существуют.

Сью: Что же случится, если вы провалитесь в черную дыру?

Стивен: Все, кто читал современную научную фантастику, знают, что произойдет при падении в черную дыру. Вы превратитесь в спагетти. Но самое интересное, что черные дыры не до конца черные. Они постоянно испускают частицы и излучение. В результате чего черная дыра постепенно испаряется. Но мы не знаем, что произойдет в конце концов с черной дырой и ее содержимым. Вот это по-настоящему захватывающая область исследований, но научные фантасты еще не поднялись до таких высот.

Сью: Излучение, о котором вы упомянули, конечно, называется излучением Хокинга. Хотя и не вы открыли черные дыры, но именно вы доказали, что они не совсем черные. Но ведь именно открытие черных дыр подтолкнуло вас к размышлениям о происхождении Вселенной, не так ли?