Текст книги "Нужные вещи"

– Сэнди Куфакса, – задумчиво проговорил мистер Гонт. – Как интересно.

– Ну, не самого Сэнди Куфакса, – поправился Брайан, – а его бейсбольную карточку.

– «Топпс» или «Флирс»? – уточнил мистер Гонт.

Брайан бы никогда не поверил, если бы ему сказали, что сегодняшний день может быть еще лучше, чем был, но именно так и случилось. Мистер Гонт разбирался в бейсбольных карточках не хуже, чем в окаменевших щепках и жеодах. И это было по-настоящему удивительно.

– «Топпс».

– Наверняка тебя интересует карточка того года, когда он был новичком в высшей лиге, – с сожалением сказал мистер Гонт. – Боюсь, что тут я тебе ничем не смогу помочь, но…

– Нет, – перебил его Брайан. – Не пятьдесят четвертого года. Пятьдесят шестого. Вот ее мне бы очень хотелось найти. Я собираю коллекцию бейсбольных карточек 1956 года. Сначала папа ее собирал, а потом мне отдал, чтобы я продолжил. Это очень интересно, и из них всего несколько штук по-настоящему дорогие: Эл Калайн, Мел Парнелл, Рой Кампанелла… У меня их уже больше пятидесяти штук. И Эл Калайн тоже есть. Он стоил тридцать восемь долларов. Я даже не помню, сколько газонов выкосил, чтобы купить себе Эла.

– Верю, – улыбнулся мистер Гонт.

– Ну так вот, большая часть карточек пятьдесят шестого года совсем не дорогие: по пять долларов, семь, иногда десять. Но Сэнди Куфакс в хорошем состоянии стоит девяносто или даже сто баксов. В том году он еще не был звездой первой величины, но потом он стал великим игроком, и это было еще тогда, когда «Доджерс» играли за Бруклин. Тогда все звали его Да Бумс. Ну, так мой папа рассказывал.

– Твой папа прав на все двести процентов. Знаешь, Брайан, кажется, у меня есть одна штука, которая очень тебя обрадует. Подожди здесь.

Он скрылся за занавешенной дверью, оставив Брайана возле витрины со щепкой и «Полароидом», из которого торчала фотография Короля. Брайан стоял, переминаясь с ноги на ногу и замирая от безумной надежды и предвкушения. Он убеждал себя не валять дурака: даже если у мистера Гонта была карточка с Сэнди Куфаксом и даже если это была карточка «Топпс» пятидесятых годов, она скорее всего окажется пятьдесят пятого или пятьдесят седьмого года. Но если это окажется пятьдесят шестой год, ему от этого будет не легче. У него денег всего ничего – меньше доллара.

Ну, хорошо; но ведь посмотреть на нее я могу? – рассуждал Брайан. За осмотр денег не берут, правильно? Это было еще одно любимое изречение его матушки.

Из комнаты за занавесью раздались звуки передвигаемых коробок и мягкий стук, когда они касались пола.

– Минутку, Брайан, – крикнул мистер Гонт. Судя по голосу, он слегка запыхался. – Я помню, тут где-то была обувная коробка…

– Не надо из-за меня беспокоиться, мистер Гонт! – закричал в ответ Брайан, всей душой желая, чтобы мистер Гонт все-таки побеспокоился.

– Может, эта коробка еще не пришла? – неуверенно пробормотал мистер Гонт.

У Брайана упало сердце.

Потом:

– Нет, я же помню… ага! Вот она! Точно!

Брайан воспрянул духом. Нет, не просто воспрянул – воспарил.

Мистер Гонт вернулся из-за занавески. Его волосы были слегка растрепаны, а лацкан бордового пиджака был весь в пыли. В руках он держал коробку из-под кроссовок «Air Jordan». Он положил ее на прилавок и снял крышку. Брайан заглянул внутрь. В коробке лежали бейсбольные карточки, каждая – в отдельном пластиковом конвертике: точно такие же, как в специализированном магазине бейсбольных карточек в Северном Конвее, Нью-Хэмпшир, куда Брайан иногда захаживал, когда у него были деньги.

– Я думал, тут где-то есть список, но не повезло, – вздохнул мистер Гонт. – Но я все равно хорошо знаю весь свой товар, я уже говорил. Если не помнить, что есть у тебя в ассортименте, тогда не стоит и заниматься такой вот продажей «всего понемножку». Так вот, я точно помню, что видел…

Он умолк и принялся быстро перебирать карточки.

Брайан следил за мелькающими картинками затаив дыхание. Хозяин магазина бейсбольных карточек имел «целую ярмарку» карточек, по выражению его отца, но содержимое целого магазина меркло перед сокровищами, собранными в этой обувной коробке. Здесь были карточки-вкладыши из пачек жевательного табака с Таем Коббом и Паем Тейнором. Здесь были сигаретные карточки Бейба Рута, и Дома Димаджио, и Большого Джорджа Келлера, и даже Хайрема Диссена, однорукого питчера, игравшего за «Уайт Сокс» в сороковых годах. ЗЕЛЕНЫЙ «ЛАКИ СТРАЙК» УШЕЛ НА ВОЙНУ! – было написано на большинстве сигаретных карточек. А вот, только что мелькнуло: широкое, серьезное лицо, форма «Питтсбурга»…

– Боже мой, это ведь Хонус Вагнер? – выдохнул Брайан. Его сердце трепыхалось где-то в районе горла, словно маленькая птичка, случайно залетевшая в рот и застрявшая в глотке. – Это же самая редкая карточка во Вселенной!

– Да, да, – кивнул мистер Гонт с отсутствующим видом. Его длинные пальцы лихорадочно перебирали карточки: лица из другого времени под пластиковыми обложками, люди, которые «загоняли мяч», «попадали в яблочко» и «делали базу», герои великой «золотой эры» бейсбола – эры, которая была для Брайана живой мечтой. – Всего понемножку – вот в чем секрет успешного бизнеса, Брайан. Разнообразие, удовольствие, удивление, исполнение желаний… вот в чем секрет успешной жизни, уж если на то пошло… Обычно я не даю советов, но уж если даю, то к ним лучше прислушаться… вот, что-то есть… тут… где-то… Ага!

Он вытянул карточку из середины коробки, как фокусник, исполняющий хитрый номер, и торжественно передал ее Брайану.

Это был Сэнди Куфакс.

Карточка «Топпс» 1956 года.

И она была подписана.

– «Моему другу Брайану, с наилучшими пожеланиями, Сэнди Куфакс», – прочел Брайан хриплым шепотом.

После чего потерял дар речи.

Он смотрел на мистера Гонта, ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Мистер Гонт улыбнулся.

– Я не подстраивал этого, правда. Просто совпадение… Но хорошее совпадение, согласись?

Брайан по-прежнему не мог выдавить из себя ни слова и просто кивнул. Пластиковый конвертик с бесценной карточкой казался невообразимо тяжелым.

– Достань ее, – предложил мистер Гонт.

Когда Брайан снова смог говорить, его голос был больше похож на хрип старого инвалида.

– Я не решусь.

– Ну, зато я решусь. – Мистер Гонт взял у Брайана конвертик, достал карточку, подцепив ее тщательно наманикюренным ногтем, и положил ее на руку мальчику.

Брайан различал мельчайшие неровности на поверхности, продавленные кончиком ручки, которой Сэнди Куфакс написал свое имя… их имена. Подпись Куфакса почти не отличалась от напечатанной, только напечатанная гласила: «Сэндфорд Куфакс», а автограф – «Сэнди Куфакс». И она была в тысячу раз лучше, потому что была настоящей. Живой Сэнди Куфакс держал эту карточку в руках и оставил на ней свой автограф.

Но и это еще не все. Здесь было еще одно имя – его собственное. Какой-то мальчик, которого тоже звали Брайаном, дождался любимого игрока перед началом матча на пятачке около раздевалки на стадионе «Эббетс-Филд»; и Сэнди Куфакс, настоящий Сэнди Куфакс, молодой и сильный – успех и слава еще впереди, – взял протянутую ему карточку, может быть, до сих пор пахнущую жвачкой, и написал на ней свое имя… и мое тоже, мысленно добавил Брайан.

Внезапно оно вернулось – то чувство, которое он испытал, когда держал в руках кусок окаменелого дерева. Только на этот раз оно было намного, намного сильнее.

Сладкий запах свежескошенной травы на игровом поле.

Крики и смех из кладовки для бит.

– Здравствуйте, мистер Куфакс, вы не подпишете мне свою карточку?

Узкое лицо. Карие глаза. Темные волосы. Он приподнимает бейсболку, чешет затылок, потом надевает ее обратно.

– Конечно, парень. – Он берет карточку. – Как тебя зовут?

– Брайан, сэр. Брайан Сигвин.

Черк, черк, черк – ручкой по карточке. Волшебство: подпись на пылком воодушевлении. Воплощение мечты.

– Хочешь стать бейсболистом, когда вырастешь, Брайан? – Вопрос явно задан по привычке. Он говорит, не поднимая глаз от карточки, которая лежит на его большой правой ладони, а пишет он левой – той самой левой, которая скоро прославит его на всю страну…

– Да, сэр.

– Тогда тренируйся и больше времени уделяй самым основам. – Он возвращает карточку.

– Да, сэр.

Но он уже уходит, на ленивый бег по мере приближения к скамейке запасных сбиваясь, и рядом с ним бежит его тень…

– Брайан? Брайан?

У него под носом щелкают длинные пальцы – пальцы мистера Гонта. Брайан очнулся от своего видения и увидел довольного мистера Гонта, который внимательно за ним наблюдал.

– Брайан, ты тут?

– Простите. – Брайан покраснел. Он знал, что карточку надо вернуть, но просто не мог выпустить ее из рук. Мистер Гонт смотрел ему прямо в глаза – казалось, он читает его мысли, – и Брайан опять не смог отвести взгляда.

– Итак, – тихо сказал мистер Гонт, – давай представим, Брайан, что ты – покупатель. Просто для примера. Сколько бы ты заплатил за эту карточку?

Брайан был просто в отчаянии.

– У меня есть всего…

Мистер Гонт поднял руку.

– Тише! – сказал он строго. – Прикуси язык! Покупатель никогда не должен говорить продавцу, сколько у него денег! Это все равно что вручить ему свой кошелек да еще вывернуть карманы в придачу. Если не можешь врать, просто молчи. Это первое правило честной торговли, мой мальчик.

Его глаза были такими большими и темными… Брайану казалось, что он погружается в них, как в воду.

– За эту карточку нужно платить в два приема. Половина… и половина. Одна половина – это наличные. Другая – поступок. Понимаешь?

– Да, – сказал Брайан. Он снова почувствовал, что уносится куда-то вдаль – прочь от Касл-Рока, прочь от «Нужных вещей», даже прочь от себя. И единственной реальностью в этой дали были огромные темные глаза мистера Гонта.

– Оплата наличными за эту карточку Сэнди Куфакса с автографом, 1956 года выпуска, – восемьдесят пять центов. Достаточно честно?

– Да, – выдавил Брайан. Его голос доносился откуда-то издалека, очень слабо. Он чувствовал, что растворяется, уменьшается… и приближается к точке, за которой исчезнет вся ясная память.

– Хорошо, – продолжал мягкий, ласкающий голос мистера Гонта. – До сих пор наша торговля шла замечательно. Насчет поступка… Брайан, ты знаешь женщину по имени Вильма Ержик?

– Вильму? Конечно, знаю! – произнес Брайан сквозь сгущающуюся темноту. – Она живет в нашем квартале.

– Да, – сказал мистер Гонт. – Слушай внимательно, Брайан.

Наверное, он продолжал говорить, но Брайан не помнил, что он говорил.

Дальше он помнил только, как мистер Гонт ласково выпроваживает его на улицу, и говорит, как ему было приятно с ним познакомиться, и просит рассказать маме и ее подругам, что с ним здесь обходились честно и вежливо.

– Конечно, – заверил его Брайан. Он был слегка ошарашен… и в то же время чувствовал себя просто отлично, как будто он только что проснулся от послеобеденного сна, выспавшийся и отдохнувший.

– И обязательно заходи еще, – добавил мистер Гонт, закрывая дверь. Брайан взглянул на табличку. Теперь там было написано:

ЗАКРЫТО

Брайану казалось, что он провел в «Нужных вещах» целую вечность, но часы над входом в банк показывали только десять минут четвертого. Прошло всего-то минут двадцать. Он собрался сесть на велосипед, но потом навалился животом на руль и запустил руки в карманы.

Из одного он извлек шесть блестящих медных монеток по одному центу.

Из другого – карточку Сэнди Куфакса с автографом.

Очевидно, он все-таки договорился с мистером Гонтом, но даже за все сокровища мира он не мог бы вспомнить, о чем они договорились – он помнил только, что мистер Гонт упоминал имя Вильмы Ержик.

«Моему другу Брайану, с наилучшими пожеланиями, Сэнди Куфакс».

О чем бы они ни договорились, оно того стоило.

Такая карточка стоила практически всего.

Брайан аккуратно запрятал ее в портфель – чтобы не помялась, – забрался на велосипед и быстро погнал к дому. Всю дорогу он улыбался.

Глава вторая

Когда в небольшом городке Новой Англии открывается новый магазин, местные жители – которые в большинстве случаев проявляют себя как дремучие провинциалы – демонстрируют такой продвинутый космополитизм, на какой вряд ли способны их столичные родственники. Открытие новой галереи в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе может привлечь разве что кучку вероятных меценатов и просто зевак; при открытии нового клуба может даже собраться очередь, с непременными полицейскими кордонами и выжидающими за заслонами журналистами, вооруженными сумками с аппаратурой и теле– или фотокамерами. Там стоит возбужденный гул, как среди записных театралов перед выходом новой пьесы на Бродвее, которая в любом случае станет причиной для разговоров в узких кругах независимо от того, ждет ли ее ослепительный успех или сокрушительный провал.

Когда в небольшом городке Новой Англии открывается новый магазин, в день открытия редко увидишь толпу у входа, а очередей не бывает вообще никогда. Когда подняты шторы, отперты двери и магазинчик готов принять первых посетителей, потенциальные покупатели и просто любопытствующие зеваки заходят туда с поразительной неохотой… но, как ни странно, подобное первоначальное безразличие гарантированно служит признаком грядущего процветания нового магазина.

За тем, что кажется проявлением полного равнодушия, часто скрываются жадное ожидание и весьма пристальное наблюдение (Кора Раск и Майра Эванс были далеко не единственными, кто забивал телефонные линии Касл-Рока своим возбужденным жужжанием о «Нужных вещах» еще задолго до его открытия). Но живой интерес и лихорадочное ожидание не отменяют консервативного кодекса поведения провинциального покупателя. Есть вещи, которые просто НЕ ПОДОБАЕТ ДЕЛАТЬ, и особенно – в узких анклавах истинных янки к северу от Бостона. Эти сообщества девять месяцев в году практически варятся сами в себе и считают верхом неприличия слишком поспешно выказывать интерес к чужакам, причем по правилам хорошего тона сей интерес должен быть обязательно беглым и как бы поверхностным.

Разведка нового магазинчика в маленьком городке и посещение престижного мероприятия в большом городе – действа, всегда вызывающие неизменный восторг у участников; но и там, и там есть свои правила, негласные, но зато строгие и на удивление похожие. И главное правило: не быть первым. Разумеется, кому-то все равно придется его нарушить, иначе вообще никто никуда не зайдет, но новый магазин в провинциальном городе обязательно будет стоять пустым в течение как минимум двадцати минут после того, как табличка ЗАКРЫТО впервые сменится на ОТКРЫТО, а человек знающий может поспорить на что угодно, что первые посетители начнут приходить группками – по двое, трое или четверо одновременно, – и это будут непременно дамы.

Второе правило заключается в том, что покупатели-разведчики демонстрируют крайнюю вежливость, которая граничит с ледяной холодностью. Третье правило таково: никто не должен (по крайней мере в свой первый визит) расспрашивать хозяина магазина о том, кто он, откуда и т. д. Четвертое: ни в коем случае не приносить приветственный подарок и особенно такой банальный, как домашний торт или пирог. Последнее правило столь же непререкаемо, как и первое: нельзя уходить последним.

Этот величественный гавот – назовем его «Танцем дамского одобрения» – продолжается от двух недель до двух месяцев и затевается только в том случае, если новый магазин открывает чужак, а не кто-то из местных. Если же это кто-то из местных, тогда открытие похоже на праздничный церковный ужин – неформальный, приветливый и довольно скучный. Но когда новый торговец приезжает Издалека (это всегда произносится именно так, с большой буквы), «Танец дамского одобрения» неизбежен, как смерть, и неодолим, как земное тяготение. Когда испытательный срок подходит к концу (в газетах об этом не пишут, но почему-то все знают и так), есть два сценария развития дальнейших событий – либо поток клиентов входит в нормальное русло и довольные покупатели приносят хозяину запоздалые приветственные подарки и приглашают его заходить в гости, либо новый бизнес прогорает. В городках типа Касл-Рока местные знают о том, что какое-то предприятие прогорело, за недели и даже за месяцы до того, как это дойдет до его злополучных владельцев.

Но в Касл-Роке была по крайней мере одна женщина, которая не играла по общепринятым правилам, обязательным для остальных. Полли Чалмерс, портниха, владелица швейной мастерской «А мы тут шьем себе потихоньку». Впрочем, от Полли и не ожидали «нормального» поведения; дамы Касл-Рока (да и многие джентльмены тоже) полагали Полли Чалмерс весьма эксцентричной особой.

Для самозваных социальных арбитров Касл-Рока Полли Чалмерс была как заноза в том самом месте, о котором не упоминают в приличном обществе. С одной стороны, никто не мог определиться, кто она: местная или Издалека? Да, она родилась и выросла в Касл-Роке, но в восемнадцать лет сбежала из дому с подарочком от Дюка Шиэна в утробе. Это случилось в 1970 году, и перед тем как окончательно вернуться в 1987-м, она побывала в Касл-Роке всего один раз.

Это было в конце 1975-го, когда отец Полли умер от рака. Сразу же после смерти мужа Лоррейн Чалмерс слегла с сердечным приступом, и Полли осталась смотреть за матерью. Лоррейн перенесла второй приступ – на этот раз смертельный – в начале весны 1976-го, и после похорон матери Полли (которая, по мнению городских женщин, стала такой «непонятно-загадочной») снова уехала неизвестно куда.

Оно и к лучшему – таково было всеобщее мнение, а когда в 1981 году умерла последняя из Чалмерсов, старая тетушка Эвви, и Полли даже не сподобилась приехать на похороны, все решили, что она уже никогда не вернется. Однако через четыре года она вернулась и открыла швейное ателье. Скорее всего на деньги своей тетки Эвви, хотя никто не знал этого достоверно. Но с другой стороны, кому еще, кроме Полли, эта выжившая из ума старуха могла завещать все свое добро?

Самые ярые знатоки человеческой комедии (а таких в городе было большинство) даже не сомневались, что, если Полли добьется успеха в своем предприятии и останется в городе, почти все ее тайны со временем будут раскрыты. Но не тут-то было. В случае Полли прошлое так и осталось покрыто мраком. И это тоже бесило городских кумушек.

Она провела несколько лет в Сан-Франциско – вот все, что им удалось разузнать. Лоррейн Чалмерс держала язык за зубами, когда разговор заходил о ее беглянке-дочери. Училась ли Полли где-нибудь? Она вела свое дело так, как будто с отличием окончила специальные бизнес-курсы, но опять же никто не знал наверняка. Она была не замужем, когда приехала в Касл-Рок, но побывала ли она замужем в Сан-Франциско или в каком-нибудь другом городе за период между «тогда» и «сейчас»? Этого тоже никто не знал. Достоверно было известно только одно: за того парня, который заделал ей ребенка, Шиэна, она так и не вышла – он записался в морские пехотинцы, несколько раз приезжал домой и теперь торгует недвижимостью где-то в Нью-Хэмпшире. И вообще, почему после стольких лет она решила вернуться?!

Но больше всего городских кумушек интересовала история с ребенком. Неужели красотка Полли сделала аборт? Или все-таки родила и отдала ребенка на усыновление? Или решила оставить маленького себе? Но если так, то где он теперь? Может быть, умер еще младенцем? Или он (а может, вовсе не он, а она?!) сейчас жив/жива, учится где-нибудь в школе и время от времени пишет письма матери? Никто ничего не знал, и это тоже дико раздражало. Беременная незамужняя девочка, уехавшая на автобусе неизвестно куда, теперь превратилась в женщину около сорока, которая вернулась назад, в родной город, и уже четыре года живет здесь и занимается бизнесом, но даже пол ребенка, ставшего в свое время причиной ее побега, по-прежнему остается загадкой.

Чуть позже Полли Чалмерс предоставила городским обывателям очередное подтверждение своей эксцентричности, если подобные подтверждения были еще нужны: она завела дружбу с Аланом Пангборном, шерифом округа Касл, а ведь прошло только полтора года с тех пор, как шериф Пангборн похоронил жену и младшего сына. Такое поведение было еще не скандальным, но на эксцентричное вполне тянуло. Вот почему никто не удивился, когда утром девятого октября, а именно в две минуты одиннадцатого, Полли Чалмерс вышла на улицу и бодро промаршировала от своего ателье до «Нужных вещей». Никто не удивился даже тому, что она несла в руках жестяной контейнер, в котором мог быть только пирог.

Это было вполне в ее духе, как потом согласились кумушки.