Текст книги "Дьюма-Ки"

iv

Эмоциональная и физическая нагрузки, вызванные путешествием, дали о себе знать, так что я более чем устал. К тому времени, когда я уселся в кресло в гостиной (кренясь влево, как обычно, в стремлении максимально выпрямить правую ногу), с готовностью признался себе, что вымотан донельзя.

Однако тоски по дому я не испытывал, во всяком случае, пока не испытывал. Джек заносил чемоданы в большую спальню, устанавливал ноутбук на столе в маленькой, а мой взгляд притягивала западная стена гостиной из стекла, «флоридская комната» за ней и Мексиканский залив еще дальше. Безбрежная синева, плоская, как зеркало, во второй половине этого жаркого ноябрьского дня. И даже с закрытой дверью-стеной я слышал негромкое и ровное дыхание этой синевы. «У нее нет памяти», – такая вот странная, но оптимистичная мысль мелькнула в голове. Меня по-прежнему волновало все, что касалось памяти (и злости).

Джек вернулся из маленькой спальни и сел на подлокотник дивана. Мне показалось, что молодому человеку не терпится уйти.

– Из еды все необходимое у вас есть, – доложил он. – Плюс салат, гамбургер и готовая курица в вакуумной упаковке… у нас дома ее называют «Курица-астронавт». Надеюсь, вы не против.

– Отлично.

– Двухпроцентное молоко…

– Очень хорошо.

– …и разбавленные сливки. Если нужно, в следующий раз могу привезти чистые.

– Хочешь закупорить мою единственную оставшуюся артерию?

Он рассмеялся.

– В маленькой кладовой на кухне все виды баночного дер… консервов. Кабельное телевидение подключено, интернет работает… я договорился о Wi-Fi, это стоит чуть дороже, но круто… и, если хотите, можно установить спутниковую антенну.

Я покачал головой. Он был хорошим парнем, но я хотел послушать Залив, нашептывающий мне слова, которые он уже не вспомнил бы минутой позже. И я хотел послушать виллу, выяснить, есть ли ей что сказать. Почему-то у меня создалось впечатление, что есть.

– Ключи в конверте на кухонном столе… в том числе и от автомобиля… список телефонных номеров, которые могут вам понадобиться – на холодильнике. У меня занятия в университете каждый день, кроме понедельника, но мобильник всегда при мне, и я буду приезжать по вторникам и четвергам к пяти часам, если мы не договоримся на другие дни. Вроде бы все?

– Да. – Я полез в карман за деньгами. – Хочу выдать тебе премию. Ты отлично поработал.

Он замахал руками.

– Нет. Это клевая работа, мистер Фримантл. Хорошая оплата и удобное время. Я счел бы себя хапугой, получая еще и премии.

Я рассмеялся, убрал деньги в карман.

– Как скажешь.

– Вам бы прилечь. – Он поднялся.

– Может, и прилягу. – Странно это, когда к тебе относятся, как дедушке Уолтону[24]24
  Дедушка Уолтон – персонаж телесериала «Уолтоны» компании Си-би-эс (1972–1981).


[Закрыть], но, наверное, мне следовало к этому привыкать. – А что случилось с другим домом на северной оконечности Кейси-Ки?

– Что?

– Ты сказал, что один рухнул в воду. Что случилось со вторым?

– Насколько я знаю, он все еще на прежнем месте. Хотя если сильный шторм вроде «Чарли» обрушится на остров, едва ли от дома что-то останется. – Он подошел ко мне, протянул руку. – В любом случае, мистер Фримантл, добро пожаловать во Флориду. Надеюсь, она примет вас хорошо.

Я пожал его руку.

– Спасибо… – Я запнулся, возможно, на столь короткое время, что он и не заметил, но я не разозлился. На него точно не разозлился. – Спасибо за все.

– Да ладно.

Когда Джек уходил, во взгляде, брошенном на меня, чувствовалось легкое недоумение, так что, возможно, он заметил. Может, заметил, как я запнулся. Меня это уже не волновало. Наконец-то я остался один. Вслушался в хруст ракушек и гравия, вылетевших при развороте из-под автомобильных колес. В шум двигателя, который затихал, затихал, исчез. Осталось лишь негромкое, ровное дыхание Залива. И удары сердца – мягкие, глуховатые. Никаких часов, звенящих, бьющих, даже тикающих. Я глубоко вдохнул, набрал полную грудь затхлого, чуть влажноватого воздуха. А как еще могло пахнуть в помещении, которое достаточно давно стояло закрытым, если не считать коротких еженедельных (или раз в две недели) ритуальных проветриваний? Я, кажется, уловил запахи морской соли и субтропических растений, названий которых еще не знал.

Слышал я главным образом шум волн, очень уж напоминающий дыхание какого-то большого спящего существа, и смотрел через стеклянную стену, которая выходила на воду. Поскольку «Розовую громаду» приподняли над уровнем земли, с того места, где я сидел (достаточно далеко от стеклянной стены гостиной), берега видно не было. Сидя в кресле, я имел возможность полюбоваться разве что одним из больших танкеров, следующих нефтяными маршрутами из Венесуэлы в Галвестон. Купол неба затянула легкая дымка, приглушая яркость отражающихся от поверхности воды солнечных лучей. Слева на фоне неба четко прорисовывались силуэты трех пальм, их кроны чуть колыхались под очень, очень легким ветерком: эти самые пальмы я изобразил на своем первом после несчастного случая рисунке. «На Миннесоту, прафта, не похоше», – прокомментировал Том Райли.

Стоило мне посмотреть на них, как вновь захотелось рисовать… потребность напоминала голод, правда, возникла она не в желудке, а вызвала зуд в голове. И что странно, еще и в культе. «Не сейчас, – одернул я себя. – Позже. Сейчас я как выжатый лимон».

Из кресла я сумел подняться со второй попытки, довольный тем, что юноша не стал свидетелем провала первой и не услышал мой нелепый («Твою мать!») раздраженный вскрик. Поднявшись, я какое-то время шатался, опираясь на «канадку», задаваясь вопросом, до какой же степени я вымотан. Обычно «выжат как лимон» – выражение образное, но в тот момент я именно таким себя и ощущал.

Медленным шагом (не испытывая никакого желания упасть здесь в первый же день) я проделал путь в большую спальню. Увидел двуспальную кровать, и больше всего мне захотелось подойти к ней, сесть, костылем скинуть на пол эти идиотские декоративные подушки (на одной вышили некое подобие двух прыгающих кокер-спаниелей и довольно пугающую мысль: «МОЖЕТ, СОБАКИ И ЕСТЬ САМЫЕ ХОРОШИЕ ЛЮДИ?»), лечь и поспать два часа. Может, три. Но сначала я прошел к скамье у изножия кровати, по-прежнему очень осторожно, зная, как легко при такой усталости зацепиться ногами и упасть. На скамью юноша положил два из трех моих чемоданов. Нужный, конечно, оказался снизу, так что я без колебаний сбросил верхний на пол и расстегнул молнию наружного кармана.

Стеклянные синие глаза глянули на меня с выражением вечного осуждающего удивления: «О-о-о-о-х, какой противный парниша! Я столько времени здесь пролежала!» Взбитые синтетические оранжево-красные волосы вырвались из заточения. Реба, воздействующая на злость кукла, в лучшем синем платье и черных туфлях «Мэри Джейнс».

Прижимая ее к боку культей, я лег на кровать. После того как устроился между декоративных подушек (больше всего мне хотелось отправить на пол прыгающих кокеров), положил куклу рядом с собой.

– Я забыл его имя, – признался я. – Всю дорогу сюда помнил. А потом забыл.

Реба смотрела в потолок, где застыли лопасти вентилятора. Я забыл его включить. Ребу не волновало, как звали молодого человека, который теперь работал у меня в свободное от учебы время – Айк, Майк или Энди ван Слайк. Ей все это было без разницы. Да и чего еще я мог ожидать от тряпок, засунутых в розовое тело каким-нибудь несчастным ребенком, которого заставляли трудиться и нещадно эксплуатировали где-то в Камбодже или в гребаном Уругвае.

– Как его зовут? – спросил я ее. И при всей моей усталости, почувствовал прежнюю нарастающую панику. Прежнюю нарастающую ярость. Страх, что такое будет продолжаться до конца моей жизни. Или станет хуже! Меня увезут в санаторий для выздоравливающих – в действительности тот же ад, только заново покрашенный.

Реба не ответила, бескостная сука.

– Я могу это сделать, – отчеканил я, хотя сам себе не верил. И подумал: «Джерри. Нет, Джефф». Потом: «Нет, ты думаешь о Джерри Джеффе Уокере, козел. Джонсон? Джеральд? Джордж Вашингтон, черт побери?»

Я начал засыпать. Начал засыпать, несмотря на злость и панику. Меня убаюкивал тихий шепот Залива.

«Я могу это сделать, – подумал я. – Напрягись. Вспомнил же ты, что означало СИ».

Я вспомнил, как молодой человек сказал: «Они определили к сносу пару домов в северной части Кейси-Ки, когда береговая эрозия ускорилась», – и в этом что-то было. Моя культя зудела, как безумная. Но можно прикинуться, что зудит культя другого человека, в другой вселенной, а тем временем искать эту штуковину, эту тряпку, эту кость, эту связь…

…засыпая…

«Хотя если сильный шторм вроде «Чарли» обрушится на остров…»

И бинго!

«Чарли», название урагана, и когда очередной ураган приближался к побережью, я включал Метеорологический канал, как и вся Америка, а их комментатора по ураганам звали…

Я поднял Ребу – на мой полусонный взгляд, весила она фунтов двадцать.

– Комментатор по ураганам – Джим Канторе, – объяснил я Ребе. – Мой помощник – Джек Кантори. Гребаное дело закрыто. – Я положил ее на спину и зажмурился. Еще десять или пятнадцать секунд слушал дыхание Залива. Потом заснул.

Спал до заката. Самым глубоким, самым крепким сном за последние восемь месяцев.

v

В самолете я едва прикоснулся к еде, поэтому проснулся жутко голодным. Вместо двадцати пяти упражнений на сгибание, чтобы размять травмированное бедро, сделал только дюжину, заглянул в туалет и поспешил на кухню. Опирался на «канадку», но не так тяжело, как ожидал, учитывая продолжительность дневного сна. Намеревался сделать себе сандвич, может, два. Рассчитывал на порезанную копченую колбасу, но полагал, что подойдет любое мясо для сандвича. После еды собирался позвонить Илзе и сказать, что добрался до пункта назначения. А уж Илзе электронными письмами известила бы всех, кого заботило благополучие Эдгара Фримантла. Потом мне предстояло принять вечернюю дозу обезболивающих таблеток и изучить оставшуюся часть моего нового жилища. Я еще не успел побывать на втором этаже.

Чего я не учел в своих планах, так это изменений в открывающемся из окон виде на запад.

Солнце зашло, но над плоской поверхностью Залива, простиравшегося до горизонта, оставалась яркая оранжевая полоса. Она разрывалась только в одном месте силуэтом какого-то огромного корабля. Силуэт этот напоминал рисунок первоклассника. Трос тянулся от носа к, по моему предположению, радиомачте, образуя треугольник света. А выше оранжевое переходило в захватывающее дух сине-зеленое, как на полотнах Максфилда Пэрриша. Сам я таких цветов раньше не видел… и однако испытал ощущение deja vu, словно все-таки видел – во сне. Может, мы все видим такое небо в наших снах, но проснувшийся мозг не в силах подобрать для увиденного привычные названия цветов.

Еще выше, в сгущающейся черноте, уже сияли первые звезды.

Я более не испытывал голода, пропало и желание звонить Илзе. Мне хотелось только одного: нарисовать то, что я видел перед собой. Я знал, что мне не удастся все перенести на бумагу, но плевать я хотел, удастся или нет… и вот это радовало больше всего. Притягивал сам процесс.

Мой работник (на мгновение я опять забыл его имя, потом вспомнил Метеоканал, потом подумал: «Джек, гребаное дело закрыто») оставил рюкзак с рисовальными принадлежностями во второй спальне. Вместе с ним я неуклюже прошествовал во «флоридскую комнату»: одной рукой приходилось нести рюкзак и опираться на костыль. Легкий любопытный ветерок взъерошил волосы. Сама идея, что такой вот ветерок и снег в Сент-Поле могли существовать одновременно, в одном мире, казалась абсурдной… прямо-таки научной фантастикой.

Я положил рюкзак на длинный шероховатый деревянный стол, подумал, что надо бы включить свет, но отказался от этой мысли. Я мог рисовать, пока видел, что рисую, а потом сказать себе, что на сегодня все. Сел, как всегда, скособочась, расстегнул молнию, достал альбом. «МАСТЕР» – гласила надпись на обложке. С учетом уровня моего мастерства выглядела она насмешкой. Я залез глубже и вытащил коробку с цветными карандашами.

Рисовал и раскрашивал я быстро, практически не глядя на то, что делаю. Над произвольно проведенной линией горизонта все затенил желтым – торопливо водил карандашом из стороны в сторону, иногда задевая корабль (должно быть, ему предстояло стать первым желтушным танкером в мире), но меня это не волновало. Когда закончил с полосой заката (теперь он совсем догорал), я схватил оранжевый карандаш, начал водить по желтой полосе, уже сильнее. Потом вернулся к кораблю, особо не думая, просто наносил на бумагу черные, пересекающиеся линии. Таким я его видел.

Когда закончил, практически полностью стемнело.

По левую руку шелестели листвой три пальмы.

Ниже и подо мной, но не очень далеко, вода прибывала, вздыхал Мексиканский залив, словно у него выдался долгий день, а еще оставалась работа.

Над головой высыпали уже тысячи звезд, и прямо у меня на глазах появлялись все новые.

«И так здесь было всегда», – подумал я и вспомнил фразу, которую произносила Мелинда, если слышала по радио действительно понравившуюся ей песню: «Она зацепила меня на здрасьте». Под моим примитивным танкером и я написал это слово, «здрасьте», маленькими буковками. Насколько я могу вспомнить (а с памятью у меня теперь лучше), я впервые в жизни дал название картине. И если уж говорить о названиях, это – хорошее, не так ли? Несмотря на все последующие потери, я до сих пор думаю, что это идеальное название для картины, нарисованной мужчиной, который изо всех сил пытался больше не грустить… пытался вспомнить, каково это – чувствовать себя счастливым.

На сегодня – все. Я положил карандаш на стол, и вот тут вилла заговорила со мной в первый раз. Голос был тише дыхания Залива, но я все равно его услышал.

«Я ждала тебя», – донеслось до моих ушей.

vi

В тот год я разговаривал с собой и себе же отвечал. Иногда отвечали и другие голоса, но вечером моего первого дня во Флориде беседу вели я, только я, и никто, кроме меня.

– Хьюстон, это Фримантл, как слышите, Хьюстон? – сунувшись в холодильник, с мыслью: «Господи, если это самое необходимое, не хочется даже представлять себе, что парнишка понимает под словами «набить холодильник»… того, что уже есть, мне хватит, чтобы пережить третью мировую войну».

– Последнее сообщение принято, Фримантл, мы вас слышим.

– У нас тут копченая колбаса, Хьюстон, мы принимаемся за копченую колбасу, как меня слышите?

– Вас понял, Фримантл, слышим вас ясно и четко. Как ситуация с майонезом?

Мы принялись и за майонез. Я приготовил два сандвича с кружочками копченой колбасы, уложенными на слой майонеза (когда я был маленьким, нас воспитывали в вере, что майонез, копченая колбаса и белый хлеб – пища богов), и съел их за кухонным столом. В кладовке нашел две упаковки «Тейбл ток пайс»[25]25
  «Тейбл ток пайс» – пироги с фруктовой начинкой. Выпускаются с 1924 г. Особо популярны в Новой Англии, но пользуются спросом по всей стране.


[Закрыть], с яблочной и черничной начинкой. Начал подумывать о том, чтобы изменить завещание в пользу Джека Кантори.

Наевшись, как удав, я вернулся в гостиную, включил свет, посмотрел на «Здрасьте». Рисунок получился не очень. Но что-то в нем было. Небрежно затушеванная вечерняя заря удивительным образом словно светилась изнутри. Корабль мало напоминал тот, что я видел, мой выглядел интереснее, этакий корабль-призрак. Собственно, и нарисовал-то я его схематично, несколькими линиями, но пятна желтого и оранжевого создавали ощущение, что корабль прозрачный, и сквозь него пробивается закатный свет.

Я поставил рисунок на телевизор, прислонил к табличке с надписью: «ВЛАДЕЛЕЦ ТРЕБУЕТ, ЧТОБЫ ВЫ И ВАШИ ГОСТИ НЕ КУРИЛИ В ДОМЕ». Еще несколько мгновений посмотрел на него, подумал, что на переднем плане чего-то не хватает, скажем, корабля поменьше, дабы подчеркнуть удаленность второго корабля, придать рисунку глубину, но больше мне рисовать не хотелось. А кроме того, любое добавление могло свести на нет ауру картины. И вместо карандаша я взялся за телефон, подумав, что могу позвонить Илзе по мобильнику, если он не работает. Однако Джек и тут оказался на высоте.

Я полагал, что скорее всего общаться мне придется с автоответчиком (в колледже у девушек дел хватает), но она сняла трубку после первого же гудка.

– Папуля! – Она так меня удивила, что я даже потерял дар речи, и ей пришлось повторить: – Папа?

– Да, – ответил я. – Как ты узнала?

– На дисплее высветился телефонный код – девятьсот сорок один. Это тот регион, где находится Дьюма. Я проверяла.

– Современные технологии. Мне за ними не угнаться. Как ты, детка?

– Отлично. А ты как?

– Все у меня хорошо. Если на то пошло, даже лучше, чем хорошо.

– Человек, которого ты нанял?..

– Он не зря получает деньги. Кровать застелена, холодильник полон. Я приехал и проспал пять часов.

Последовала пауза, а когда Илзе заговорила, озабоченности в голосе заметно прибавилось:

– Ты не слишком налегаешь на обезболивающие таблетки? Потому что оксиконтин – в каком-то смысле троянский конь. Конечно, я не говорю тебе ничего такого, чего ты еще не знаешь.

– Нет, я принимаю прописанные дозы. Фактически…

– Что, папуля? Что? – По голосу чувствовалось, что она готова ловить такси, чтобы мчаться в аэропорт и прилететь первым же рейсом.

– Я только сейчас осознал, что в пять часов не принимал викодин… – Я взглянул на часы. – А в восемь – оксиконтин. Невероятно.

– Боль сильная?

– Пара таблеток тайленола с ней справятся. По крайней мере до полуночи.

– Возможно, перемена климата, – предположила Илзе. – И дневной сон.

Я не сомневался, что в какой-то мере на боль повлияло и первое, и второе, но не думал, что они сыграли главную роль. Может, от этого попахивало безумием, но у меня сложилось ощущение, что решающее слово сказало рисование. Если на то пошло, я это знал.

Мы поговорили еще какое-то время, и я почувствовал, как озабоченность уходит из голоса Илзе. Заместила ее печаль. Скорее всего она поняла, что это на самом деле произошло, и ее мать и отец не собираются проснуться однажды утром и зажить, как прежде. Но она пообещала позвонить Пэм и отправить электронное письмо Мелинде, дать им знать, что я все еще на земле живых.

– У тебя есть электронная почта, папа?

– Да, но сегодня ты будешь моей электронной почтой, солнышко.

Она засмеялась, всхлипнула, засмеялась вновь. Я хотел спросить, не плачет ли она, но передумал. Решил, что лучше не спрашивать.

– Илзе? Пожалуй, я тебя отпущу, милая. Хочу принять душ и на том закончить день.

– Хорошо, но… – Пауза. Потом ее прорвало: – Меня корежит при мысли о том, что ты во Флориде один! Вдруг ты упадешь в душе! Неправильно это!

– Солнышко, все у меня хорошо. Честное слово. Этот парень… его зовут… – «Ураганы, – подумал я. – Метеоканал». – Его зовут Джим Кантори. – В ряд я попал правильный, но с местом ошибся. – Я хотел сказать, Джек.

– Ты знаешь, это не одно и то же. Хочешь, чтобы я приехала?

– Нет, ты же не хочешь, чтобы твоя мать сняла с нас обоих скальпы. Оставайся там, где сейчас и находишься, и занимайся своими делами, дорогая. Буду держать тебя в курсе.

– Ладно. Но береги себя. Никаких глупостей.

– Никаких глупостей. Вас понял, Хьюстон.

– Что?

– Не важно.

– Я все-таки хочу услышать, как ты мне это пообещаешь.

На ужасный и удивительно странный миг я увидел Илзе одиннадцатилетней – Илзе в форме герлскаутов, – и она смотрела на меня полными ужаса глазами Моники Голдстайн. И прежде чем я успел сдержать слова, услышал, как говорю:

– Обещаю. Клянусь. Именем матери.

Илзе рассмеялась.

– Никогда такого не слышала.

– Ты еще много чего обо мне не знаешь. Я полон тайн и загадок.

– Раз ты так говоришь… – Опять пауза. А потом: – Я тебя люблю.

– Я тоже.

Я осторожно положил трубку на рычаг и долго смотрел на нее.

vii

Вместо того чтобы принять душ, я вышел на берег. Быстро обнаружил, что на песке проку от костыля нет, скорее, он превращался в помеху, но от угла дома до воды меня отделяли каких-то два десятка шагов. Я не спешил, так что без проблем преодолел это расстояние. Прибоя практически не было, высота накатывающих волн не превышала нескольких дюймов. И мне было трудно представить себе, с какой яростью эта самая вода обрушивалась на берег во время урагана. Просто невозможно. Потом Уайрман скажет мне: «Бог всегда наказывает нас за то, что мы не можем себе представить».

Это одно из лучших его изречений.

Я повернулся, чтобы возвратиться к дому, но остановился. Света было достаточно, чтобы под выступом «флоридской комнаты» я мог увидеть толстый ракушечный ковер, нанесенный приливом. Целую кучу ракушек. Казалось, что при высоком приливе передняя часть моей новой виллы превращается чуть ли не в бак корабля. Я вспомнил слова Джека о том, что заранее получу предупреждение, если Мексиканский залив захочет «съесть» этот дом, что я услышу скрежет и стоны. Наверное, он говорил правильно… но и на строительной площадке обычно предполагается, что ты заранее получаешь предупреждение о пятящейся к тебе тяжелой технике.

Я дохромал до костыля, который оставил прислоненным к стене виллы, и по короткому дощатому настилу добрался до двери. Хотел встать под душ, но вместо этого принял ванну. Опускался и поднимался осторожно, используя навыки, полученные от Кэти Грин в моей прошлой жизни. Мы оба проделывали это в купальных костюмах, и тогда моя правая нога напоминала кусок плохо порубленного мяса. С той поры все изменилось; тело постаралось залечить раны. Шрамы, конечно, останутся на всю жизнь, но даже они заметно сгладились, рассосались. Почти рассосались.

Я вытерся полотенцем и почистил зубы, затем, опираясь на костыль, вернулся в спальню и оглядел двуспальную кровать, теперь лишенную декоративных подушек.

– Хьюстон, мы ложимся в кровать, – доложил я.

– Принято, Фримантл, – ответил я. – Вы ложитесь в кровать.

Конечно, почему нет? На сон я не рассчитывал, после того, как выспался днем, но мог полежать. Нога чувствовала себя на удивление неплохо, зато тянуло поясницу и возникли какие-то неприятные ощущения у шеи. Я лег. Нет, о сне не могло быть и речи, даже после похода к воде, но настольную лампу я не включил, чтобы дать отдых глазам. Решил полежать, пока не придут в себя шея и поясница, потом достать из чемодана книгу и почитать.

А пока хотелось полежать, расслабиться…

Я расслабился, и даже больше. Ничего мне не снилось.